|
Истинно говорю вам, если не обратитесь Вначале – о творческом багаже Николая Дорошенко, русского писателя, родившегося в селе Сухиновка Курской области: он известен читателям как автор книг прозы «Тысячу километров до Москвы», «Хозяин неизвестного музея», «Видение о Липенском луге», «Ушедшие», «Дерево возле дома», «Прохожий», «Хозяин неизвестного музея», «Запретный художник» и других. Почему я взял для рассмотрения рассказ Николая Дорошенко «Богословие в моем детстве» (журнал «День литературы», 2019, № 3)? Да потому что в нем как в капле воды отразилась творческая манера автора, особенности его стиля, вектор его духовных исканий и обретений. Говорят, что стиль – это человек, а Николай Дорошенко – человек многодумный и несуетный. Такова и его проза. Сложно вести разговор о заявленном богословии ни в коей мере не являясь богословом, но тут мне на помощь придут святые Отцы Церкви и современные богословы, например профессор Алексей Осипов, говорящий об «обращении» как о попытке уподобления детям в их нравственной чистоте, отсутствии лукавства, гордости, зависти – всего, что так свойственно взрослым людям. Николаю Дорошенко в своем произведении ничего выдумывать не надо было, оно встает из глубины памяти и из глубины души как мгновенный отблеск рая, о насельниках коего, детях, когда-то сказал преподобный Иустин (Попович), а именно то, что дети – это Царство Божие на земле, и если бы нас вели дети, то мы давно уже пришли в Царствие Божие, но не дается нам Царствие Божие, пока нас ведут книжники и буквоеды. Иван Шмелев, автор изумительного «Лета Господня», мистически близкий, думается, Николаю Дорошенко, о своем романе сказал, что он им показывает лицо святой Руси, которую носит в своем сердце... Николай Дорошенко – прозаик с очень тонким поэтическим мировидением, со своей, свойственной только ему глубинной, отрадно-печальной тональностью. И это неудивительно.
Потрудившись, в Сети, в доступных для всех архивах, я нашел его такое раннее стихотворение: Наверное, подобной способностью наделены лишь редкие избранные Божии. Пушкин как-то сказал, что «года к суровой прозе клонят, года шалунью рифму гонят», а также: «и сам, покорный общему закону, переменился я». И, тоже покорный общему закону, оставивший молодым и не очень молодым шалунью рифму, переменился Николай Дорошенко – его творчество при всей его лирической пронзительности обрело черты душевного умиротворения и мудрости, что можно было бы выразить словами многострадального Иоанна Златоуста: слава Богу за все... Вот как автор описывает запавшую в его память одну из картин детства: «И еще хорошо я помню небо – высокое, белесое, словно бы снегом припорошенное, и в небе – похожее на подмерзшую проталину солнце, и ощущение вот этой нашей муравьиной жизни среди бесконечных снежных холмов и равнин». Прочел я эти простые, казалось бы, строки, и на меня повеяло чем-то бесконечно эпическим, духом русских просторов, духом русских былин, ледяным морозом, выжигающим всякую скверну из растительного мира и из душ человеческих. Как верно описывает психологическое состояние ребенка, столкнувшегося или, вернее, прикоснувшегося к чему-то таинственному и неведомому, автор: «В иные дни в дымчатом воздухе, помимо наших голосов, вдруг становился различимым ровный и могучий звук. Мы знали, что это где-то за окоемом проходит поезд. И обмирали. И в сердце у меня становилось нестерпимо холодно то ли от восторга, то ли от жути, когда вслушивался в эту далекую, в эту какую-то иную, громадно и тайно проплывающую мимо нас жизнь». Надо сказать, что и острая писательская зоркость является одной из самых сильных и отличительных черт прозаика Николая Дорошенко. «А вместе с ранними сумерками, сначала сочными и лиловыми, а потом и мертвенно-серыми, вдруг к нам со всех сторон подкрадывалась такая оглушительная тишина, что мы сначала сбивались в недвижные стайки, а потом и призрачно устремлялись каждый в свою норушку» – ну чем не роевая, пока еще детская, толстовская жизнь, покрытая единым сказочным мироощущением!
Как это по подспудному ощущению внезапной пронзительной утраты похоже на строки Валерия Брюсова из стихотворения «Мир»: «А уже зимою отец, весь сияя, однажды воскресным утром после завтрака внес в дом шапку не-обыкновенно золотых и пахнущих так, что даже голова у меня закружилась, яблок» – так автор описывает начало плодоношения выменянной когда-то отцом на базаре за «полкило свежатины» поздней яблоньки. О той же радости причастия к плодам и полноте земного изобилия упоминаемый уже нами Иван Шмелев в «Лете Господнем» пишет так: «Ласковый, тихий свет от него в душе – доныне. Должно быть, от утреннего сада, от светлого голубого неба, от ворохов соломы, от яблочков грушовки, хоронящихся в зелени, в которой уже желтеют отдельные листики. Ясный, голубоватый день, не жарко, август... Блестят и яблони – глянцем ветвей и листьев, матовым лоском яблок, и вишни, совсем сквозные, залитые янтарным клеем». Окружающий мир и людей маленькие его насельники – Ваня у Шмелева и Коля у Дорошенко – воспринимают с детской чистотой и наивностью; фантазия у них неотделима от реальности; наш великий поэт, в детстве любивший сказки своей няни, позже напишет о впечатлении, на него произведенном сказками:
От ужаса не шелохнусь, бывало, «Ночь вкрадчиво глядела на меня сквозь проталинки в окнах, мирно посапывала ветерком в дымоходе, прикрытом вьюшкою». Далее идет описание космоса деревенской избы и составляющей ее быта: «Наконец наступал тот миг, когда я незаметно для самого себя словно бы растворялся без остатка в нашей маленькой черной комнатке с ее чугунами, крынками, ведрами, вместе с ее столом, накрытым облупившейся на углах клеенкой, вместе с ее отполированными до воскового глянца скамьями, вместе с продолжающими свой неспешный разговор родителями – то есть я, затихнув, глядел и глядел то на мерклый огонек керосиновой лампы, то на раскатанный по полу лук, то на окошки, и когда огонек в лампе вздрагивал, я тоже вздрагивал вместе с ним... я на краткий миг пробуждался от своего сладкого обморока, и... мать восхищенно выпевала свое обычное: «Да вот же оно, наше пташеняточко, со своего гнездочка на нас глядит!..» Процитированный мною отрывок – чем не вселенная дающей жизнь всему миру русской избы, с любовью и доскональным знанием воспетая Николаем Клюевым, Николаем Тряпкиным, Василием Беловым?.. Через все повествование у Николая Дорошенко неизменно проходят, то рельефно подступая, то мягко отступая в глубь бытия и повествования, образы матери и отца, как два несущих маленького человека крыла, как неразделимые на дальнейшем каменистом пути труд и молитва. С такой любовью к матери, как Коля у Дорошенко, наверное, относился лишь другой автобиографический герой – аксаковский Сережа из произведения «Детские годы Багрова-внука». Отталкиваясь от мысли святых отцов, что Бог может явить себя как в блеске грозы и молний, так и в дуновении тишайшего ветерка, можно сказать, что богословие Коле преподавалось строгостью и требовательностью в жизни отца и всемилосердным прощением матери, хотя семья была не чужда и книжного научения. Особым уважением в семье пользовалась Библия. «Отец... сам доставал из сундука толстенную Библию, водружал себе на нос огромные, в темной оправе очки и усаживался под лампу рядом с матерью, чтобы приступить к чтению». Ребенок запоминает, может, не столько сами библейские события, сколько манеру чтения отца и его лицо во время чтения: «Читал он вслух и по складам. И, одолевши несколько слов, повторял их затем более внятно, а голос у него был гулким, как из колодца, и подбородок его при чтении иногда почему-то продолжал дрожать». Вспоминая войну, один поэт-фронтовик сказал, что «это все в меня запало и лишь потом во мне очнулось». Все прочитанное западало и в благодатную душевную почву ребенка, иначе как бы он не пропустил ни единого слова? «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы... И, отделенная от света, в своем угрюмом одиночестве тоскующая за окном ночная тьма тоже вслушивалась в упрямый голос моего отца». Временем, описываемым в рассказе, было, наверное, то, когда руководитель государства обещал показать по телевизору «последнего попа», и не взрывай он в своем богоборческом раже последние уцелевшие храмы, может быть, и пробыл бы благополучно еще какое-то время на высоком посту, как его терпимый к «религиозным пережиткам» наследник. Но Россия глубинная, потаенная, уменьшившись в количестве, в духовном качестве не теряла – были сидельцы иоанны крестьянкины, были глинские старцы, каким-то чудом уцелевший Псково-Печерский монастырь, Троице-Сергиева лавра, незримо подпитываемые народным богословием из занесенных снегом деревенских курских просторов... Ребенок внимал, а отец «обуглившимся от напряжения голосом читал вот эти слова: «...И стоял народ и смотрел. Насмехались же вместе с ними и начальники, говоря: других спасал, пусть спасет Себя Самого, если Он Христос, избранный Божий. Также и воины ругались над Ним, подходя и поднося Ему уксус и говоря: если Ты Царь Иудейский, спаси Себя Самого...» Чтение заканчивалось, лампа гасилась, и маленькому ребенку почему-то казалось, что Бог из темноты незримо глядит на него... С тех пор прошло много времени, многое в нашей жизни переменилось, и к сожалению, не к лучшему. Но так же прочно в душе, не выдыхаясь, стоят запахи детства, так же томно и заунывно поет меж каменных громадин ночная московская вьюга, напоминающая о вьюге давней, другой – в тусклом свете керосиновой лампы, уводившей в безмерное, таинственное. Я долго не мог понять, откуда у хорошего, добротного прозаика Николая Дорошенко такое знание поэзии и такая любовь к ней (то же самое могу сказать и о Николае Иванове), пока не нашел в Сети стихи его самого и не подумал, что предлагаемое мною его стихотворение, может, и есть драгоценный сколок и дань той жизни и памяти. БАЛЛАДА ОБ ИКОНЕ |
|||||
Наш канал
|
|||||
|
|||||
| Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
|||||
|
|
|||||
|
|
|||||
