| |
 У каждого человека, умеющего слышать истинную поэзию, своя история любви к Анне Ахматовой.
Я была участницей Кировского литературного клуба «Молодость», и там на день рождения мне подарили сборник Анны Андреевны «Бег времени». Это были годы, когда в свободной продаже её книг фактически не было. Первые же стихи в сборнике стали для меня почти потрясением.
Оркестр весёлое играет,
И улыбаются уста.
Но сердце знает, сердце знает,
Что ложа пятая пуста!
(«Меня покинул в новолунье…»)
Оказывается, вот так, в четырёх строчках, можно вместить целый роман — по накалу и глубине чувства. Значит, поэзия — отнюдь не рифмованные строки на тему и даже не яркие эпитеты, — это слова, рождённые душой и волшебным русским языком, когда поэт умеет так им распорядиться, что простые слова начинают светиться и пленять сердце человека, способного отозваться на этот счастливый свет… И не случайно,
что через много лет на это четверостишие откликнулось уже моё в похожей ситуации:
На сцене говорят о чём-то много,
А я не понимаю ничего
И вздрагиваю, будто от ожога,
Касаясь локтем локтя твоего…
Книга "Бег времени" с надписью
А вскоре мне в руки попала пластинка, где Ахматова читала свои стихи. Под сильным впечатлением вскоре легли на бумагу собственные об этом строки:
Пластинка кружится знакомо,
Ей всё равно, о чём звучать,
А из глубин — великий голос,
В котором мудрость и печаль.
Стихи на исповедь похожи,
В них сила гроз и свет зари, —
И пробегает дрожь по коже,
Как будто Вечность говорит.
Тут всё: с потомками свиданье,
Разлука, горечь забытья
И миг, где счастье и страданье
Равны на чашах бытия...
А жизнь, как известно, не раз испытывала её. В 1921 году был расстрелян Николай Гумилёв по скороспелому обвинению, что было тогда в порядке вещей.
Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.
(«Не бывать тебе в живых…»)
Слепой и жестокий каток диктаторского отношения к культуре уже после войны не миновал и Анну Андреевну: её поэзия запрещена к печатанью, а сама она исключена из Союза писателей СССР как представитель «безыдейного литературного болота». Быть верной себе и своему искусству в те годы расценивалось как преступление против страны. И убийственные решения принимались не где-нибудь, а в самом ЦК ВКП(б). После этого Ахматова, подвластная всегда своему сердцу, надолго замолкает для общества. Однако неведомыми путями её поэзия достигает людских сердец, пробивается к свету сквозь хулу и опалу.
Не могу не привести цитату из воспоминаний об Анне Андреевне поэта Давида Самойлова:
«Я увидел Ахматову впервые на вершине её тогдашнего признания. После демобилизации ринулся на литературные вечера. Один из них, многим памятный, происходил в Колонном зале Дома союзов. Вёл вечер А. Сурков. Выступало несколько поэтов. Но все ждали Ахматову.
...Я увидел на эстраде пожилую уже женщину, с седыми волосами, забранными в пучок, в тёмном платье с белой шалью, наброшенной на плечи, с какой-то необычайно важной „выходкой” и особенными жестами. Она читала неторопливо, низким голосом, напевно и внятно, читала величественно и с какой-то особой ответственностью за каждое произнесённое слово.
Её приветствовали долгой овацией. Весь зал встал.
Потом передавали, будто Сталин, узнавший об этом, спросил:
— Кто организовал вставание?..
И вскоре началась настоящая травля Ахматовой в печатных и других, специальных органах, которая могла закончиться, по привычке тех времён, «гибелью всерьёз».
Слава Богу, этого не случилось. А спустя десятилетие, в годы «оттепели», к Анне Андреевне подступила новая волна её истинной славы: литературная премия, вручённая в Италии, и присвоение звания почётного доктора Оксфордского университета.
Вот что рассказывает Ганс Вернер Рихтер, немецкий писатель и журналист, приглашённый в Италию на вручение премии.
«— Анна Ахматова здесь, — услышал я, вернувшись в отель после прогулки на пятый день безделья. Это было в пятницу, в двенадцать часов дня, когда солнце стояло в зените.
На этом месте, уважаемые слушатели, я должен сделать цезуру, необходима пауза, чтобы достойно оценить этот час. Потому что… из-за этого голоса, из-за всего этого облика могла бы начаться Первая мировая война, если б не нашлось для неё других причин.
Да, здесь сидела сама Россия — посреди сицилийско-доминиканского монастырского сада. Россия восседала в белом лакированном садовом кресле, на фоне мощных колонн монастырской галереи. Великая княгиня поэзии (придворная дама на почтительном от неё расстоянии) давала аудиенцию поэтам в собственном дворце. Перед нею стояли поэты всех стран Европы — с Запада и с Востока — малые, мельчайшие и великие, молодые и старые, консерваторы, либералы, коммунисты, социалисты; они стояли, построившись в длинную очередь, которая тянулась вдоль галереи, и подходили, чтобы поцеловать руку Анны Ахматовой. Я присоединился к ним. Она сидела, протягивала руку, каждый подходил, кланялся, встречал милостивый кивок и многие — я видел — отходили, ярко раскрасневшись; каждый совершал эту церемонию в манере своей страны: итальянцы — обаятельно, испанцы — величественно, болгары — набожно, англичане — спокойно, и только русские знали ту манеру, которую ожидала Ахматова. Они стояли перед своей царицей, они преклоняли колена и целовали землю. Нет, этого, разумеется, они не совершали, но выглядело это именно так, или могло быть так. Целуя руку Анны Ахматовой, они словно целовали землю России, традицию своей истории и величие своей литературы.
А сегодня в семьдесят шесть она принимала чествования в Таормино, она — живое олицетворение целого периода русской истории от Николая II через Керенского, Ленина, Сталина, Хрущёва до Брежнева и Косыгина, — всё ещё непреклонная, всё ещё величественная, часть самой России среди сицилийских мандариновых деревьев.
Когда она вошла наконец в зал, все вскочили с мест. Образовался проход, и она шла сквозь строй рукоплещущих, шла не глядя по сторонам, высоко подняв голову, без улыбки, не выражая ни удовлетворения, ни радости, и заняла своё место в президиуме. После пышной итальянской речи наступило великое мгновение.
Она читала по-русски голосом, который напоминал о далёкой грозе, причём нельзя было понять, удаляется ли эта гроза, или только ещё приближается. Её тёмный, рокочущий голос не допускал высоких нот. Первое стихотворение было короткое, очень короткое. Едва она кончила, поднялась буря оваций, хотя, не считая нескольких русских, никто не понимал ни слова; …взволнованно рукоплескали все; аплодисменты не умолкали долго.
Царица поэзии принимала поклонение дипломатического корпуса мировой литературы, причём от выступавших здесь дипломатов не требовалось вручения верительных грамот. Потом кто-то сказал, что Анна Ахматова устала, и вот она уже уходит — высокая женщина, на голову выше всех поэтов среднего роста, женщина, подобная статуе, о которую разбивалась волна времён с 1889 года и до наших дней. Видя, как величественно она шествует, я внезапно понял, почему в России время от времени правили не цари, а царицы».
Анна Андреевна умерла, по иронии судьбы, в тот же день, что и Сталин, 5 марта. Только это был уже 1966 год, когда она была признана и на родине, когда увидели свет большинство её произведений и был на выходе знаменитый «Реквием» о страшных годах репрессий, сохранённый в памяти всего нескольких человек.
И всё-таки любовь к России оказалась её самой главной и верной любовью:
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребёнка, и друга,
И таинственный песенный дар —
Так молюсь за твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над тёмной Россией
Стала облаком в славе лучей.
(«Молитва»)
Истинная царица русской поэзии похоронена под Санкт-Петербургом в близком её сердцу местечке Комарово, где она подолгу и жила, и творила. На скромной её могиле всегда лежат живые цветы — знак любви и искреннего поклонения перед талантом и драматической судьбой этой мудрой, мужественной и необыкновенно талантливой женщины, оставившей нам своё главное завещание:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плена спасём
Навеки!
(«Мужество»)
И разве не к нам, сегодняшним, обращены слова этой великой женщины-поэта?
И – мой поклон спустя годы:
НАГРАДА
Какие грозы Вас кружили!
И всё ж таили чудеса
Такие нежные, большие
Миндалевидные глаза.
Увы, не часто пели птицы!
Дышала чёрная межа...
Но не оставила позиций
В рассвет влюблённая душа.
Ей в целом свете нет преграды,
Когда забота - мир спасать.
... О, эта высшая награда -
В штормах столетий воскресать!
В.К.
|
|
