Анна КОЗЫРЕВА
И ПОЖРАХУ ОГНЬ ЖЕРТВУ СИЮ...
Из истории славянского язычества

Изначально жертвоприношение, как видимый и осязаемый акт благодарения и умилостивления божества, было напрямую связано с огнем: жертва целиком поглощалась пламенем и дымом уносилась в высь. Если же дым начинал стелиться по земле, это принималось за знак, что жертва божеством не принята.

О самом первом, совершенном еще в доисторическое, допотопное, время, жертвоприношении, дым от которого вознесся высоко, повествуется в Бытии – одной из книг Ветхого Завета. «И был Авель пастырь овец; а Каин был земледелец. Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу. И Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его» (Бытие, гл. 4: 2,3,4).

Историческое время начинается значительно позднее – в эпоху послепотопную, которую человечество начинает проживать с первобытнообщинного строя. С самого раннего возраста человек начинает изобразительно фиксировать окружающий мир и себя в этом мире – свидетельством чему множество наскальных рисунков, обнаруженных в разных частях планеты Земля. На древних рисунках угадывались охотничьи картины: стада животных чередовались с изображением людей с луками и стрелами, но встречались картинки и несколько иного характера, где фигурки людей в звериных масках в круговом движении явно представляли собой некое магическое действо - ритуальную игру-мистерию. Отправляясь в лес за зверем, древние охотники разыгрывали будущую охоту, мистически предваряя тем скорую победу.

Ритуальный танец, хорошо угадываемый на наскальных изображениях, представлял из себя наиболее древнюю форму моления, обращения к божеству. Самые ранние из ритуальных танцев – охотничьи, когда древний человек, одевшись в шкуры зверей и двигаясь в магическом круге, заклинал богов помочь в охоте, причем чаще всего одевалась шкура волохатого, волосатого медведя.

Несколько позднее, когда стала осваиваться пашня, появились танцы фаллические, главная цель которых состояла в том, чтобы способствовать увеличению плодородия почвы; при этом не забывалась и просьба о плодовитости скота. Во время этих танцев в форме игры изображался брачный союз Неба и Земли. По сути своей, фаллическими были и военные танцы, устраиваемые перед битвой с врагом. Человечеству рано пришлось столкнуться с агрессией по отношению племен друг к другу – делили добычу, территорию, урожай.

И в этом случае с надеждой на победу божество призывалось в помощь, а поскольку бог войны в древности одновременно мог быть и божеством плодородия, то обязательным во время этих танцев было протыкание земли копьями: всё это символизировало и убийство врага, и оплодотворение земли. В этом не было противоречия – вспомним, что тот же Перун, как бог-громовержец, смертельными молниями повергнув своего врага Велеса – владыку подземного мира, следом проливал живительное, плодоносное семя в виде благодатного дождя. Среди множества наивно-примитивных человеческих фигур в звериных масках на наскальных картинах заметно выделялись фигурки неких круглоголовых существ. По предположениям ученых, - это самые первые изображения древних жрецов.

Вера в помощь магической силы божества, постоянные надежды на его милость и благорасположение на самой ранней стадии развития общества материализовали в реальность фантазии и наивные представления древнего человека.

Таинственный мир преображается: человек начинает проникать в скрытую суть его, слышать неведомые голоса, получать некие знания и хранить их. Он становится «ведающим» - вещим, ведуном, но вещее познание под силу далеко не каждому, и тот, кто освоил таинственную науку, своей исключительностью начинает выделяться среди других: обретенное и угаданное знание ему дает власть, ибо кто владеет знанием – тот владеет людьми. Ведуном становился человек даровитый, отличающийся по сноровке и сообразительности, и его особенный ум соплеменники начинают принимать не иначе как за внушение божественного духа.

И вот уже перед битвой такой соплеменник, возглавляя ритуальный танец и пытаясь предугадать будущий исход, слагает вдохновенную песнь; затем, как предводитель, сам идет впереди племени. Он – вожак. И пока еще не столь важно: битва – это охота на дикого зверя или охрана колосящегося поля. Ведун, колдун, волхв или жрец (впрочем, суть не в прозвище) стал зримо выделяться среди прочих своих сородичей, и, если до появления одежды люди украшали свое тело различной магической символикой, то и в этом случае места нанесения татуировки, ее цвета и конфигурация уже служили отличительной характеристикой. Раскрашивание тела, как впоследствии и самая различная одежда, по поверью язычников, не столько отличало одного от другого, сколько служило реальной защитой от воздействия злых сил.

Одежде издревле придавалось особое магическое значение, так, по преданиям, одежда из кожи, в которую облек Господь первого человека Адама и которую сохранил Ной, передавалась на протяжении двадцати поколений по наследству старшему сыну.

В столь же раннюю эпоху сложилось особое мистическое отношение и к слову. Идея слова-приказа, которое должно немедленно и непрекословно выполняться, возникла одновременно с появлением вождей и владык, обретших полную власть над большим коллективом людей. Впоследствии магическая сила слова отразилась в заклинаниях и молитвах, также произносившихся только людьми особыми, каковыми и стали жрецы.

Считалось, что в момент ритуала, заранее составленное и заученное, заклинание, как часть культа, должно звучать предельно верно и точно. Это правило-закон сохранялось века и века, так в народных заговорах, передаваемых из уст в уста, нельзя было ни опустить, ни переставить ни одного слова, и уж тем более подменить его другим. В случае же неисполнения канона заговор терял силу. Сохранившаяся с древнейших времен устойчивость формулировок угадывается в зачинах русских заговоров, записанных, например, в ХУШ веке: «Стоит море окиян, в окияне море остров Буян, на том острове Буяне есть гора Горова, на той горе Горове есть древо Бураво, около тово древа Горова вьетця хмель…»; «На мори на кияне, на острове Буяне лежит камень, и в том камне заец, а в заице утка, а в той утке…»; «На море камень, на камне дуб, на дубе три сестры гнездо свили, одна Федора, другая Федосья, третья Сопега…»

Далее в дошедших из далеких глубин заговорах появляется христианская символика и атрибутика, однако древнее языческое влияние тем полностью не перечеркивается.

Ученые-фольклористы склонны считать, что еще древнее заговора-нашепта - народный напев. Именно из напевного гадания-ворожбы возникло стихотворение, как устойчивая размеренная речь. В ту раннюю пору, когда поэт-ведун ритмически пропевал заклинание или пророчество, круговой пляской и звериной маской призывая божественные силы на помощь, люди реально испытывали чудо превращения его в прорицателя и, пережив совместно с ним ужас и восторг инобытия, полностью подчиняли свою волю ему. А в конце мистического действа пропевалась хвалебная песнь-величание в честь небожителей, - и всё это уже обретало устойчивые формы богослужебного обряда и священного действа.

Может показаться странным, но и состязания в загадках, встречающиеся порой в сказках, далеко не простая игра-забава - а отголосок древнейшего обрядового ритуала. В начале, как сокрытие-обретение магического слова – своеобразного ключа к некоему действу, а позднее как неотъемлемая часть культа принесения жертвы: загадывание загадок было также необходимо, как и сама жертва.

Священный характер загадки проявляется через риск и опасность, ибо неслучайно названа она «головоломной»: испытуемому предстоит задание, при выполнении которого можно «сложить голову» - поплатиться жизнью. В этой ритуальной игре «загадки-отгадки» ставкой была сама жизнь, причем ответ не мог быть найден путем только умозаключений и напряженных размышлений – хотя и не без того: чаще отгадка таилась за пределами реальности, вне обычного круга рассуждений.

Лишь, обретенный вдруг через озарение или откровение, а то и чью-то подсказку, правильный ответ способен был разорвать узы, которые наложил на испытуемого тот, кто произнес ему загадку. Отгадав, испытуемый обретал свободу, а спрашиваемый лишался силы и власти, ибо и тот, кто отгадал, также оказывался носителем определенного священного знания и овладевал сокровенной тайной.

Возможным примером приведем из русского фольклора две загадки: первая с ответом «похороны», а вторая – «имя»:

1.

Бегут бегунчики,

Ревут ревунчики,

Не дышат,

Не пышат,

По сухому берегу бежат.

2.

На воде не тонет.

На огне не горит,

В земле не гниет.

Следующая загадка с ответом «смерть», также далекая от бытовых реальностей, приводится скорее как еще один пример устойчивости древних формулировок:

На море на Окиане,

На острове на Буяне,

Сидит птица Юстрица,

Она хвалится, выхваляется,

Что все видала,

Всего много едала.

Видала царя в Москве,

Короля в Литве,

Старца в кельи,

Дитя в колыбели;

И того не едала,

Чего в море не доставало.

Рано формируется религиозный культ со своей стройной системой и устойчивыми правилами, и столь же рано выделяется особое отдельное место для священнодействия в стороне от жилища, в укромном, затаенном месте. Всё это подчеркивало, что отгороженность освященного места есть такой же признак сакральности, как и само совершаемое здесь мистическое действо. Именно в подобных местах обнаружены сооружения из громадных камней: дольмены - четырехугольные постройки из плит; менгиры – вертикальные столбы, иногда покрытые рельефами, к ним относятся и «каменные бабы»; кромлихи - столбы, расставленные вокруг жертвенного камня.

Уже на самой ранней стадии совершения священнодействия, откружившись в ритуальном танце-игре, древний человек спешил поднести божеству вполне материальный подарок – жертву. Пока не важно какую - важно, что выделяется избранное место для божества, где его ждет аромат жертвоприношений. Так возникает алтарь – приспособление для подношения вина и самой жертвы. Обнаруженные на Ближнем Востоке остатки древнейших алтарей представляли из себя искусственное возвышение из земли или природного камня. Обычно они имели форму высокого стола с углублением для жертвы на верхней грани.

Постигая порядок вещей в окружающем мире, древний человек и все свои представления стремился адекватно отобразить в мистическом действе. Он реально разыгрывает будущую охоту и свою победу над диким животным и точно так же, вполне реально переживая, пытается предугадать волю божества через жертвоприношение. Причем, жертвуя богу самое лучшее из того, что у него есть, ибо в жертву приносились не вообще животные, а домашние, - человек заранее готовился к благоприятному ответу. Иначе и не могло быть потому, как язычники считали, что жертвоприношение вносит определенный порядок и гармонию в человеческую жизнь.

Во время совершения коллективного ритуального действа издревле символом гармонии божественного творения выступала музыка, извлекаемая, как и огонь, из дерева – инструментов типа сопелок, дуделок и трещеток. Совершенно неслучайно, что в некоторых языках названия жертвенных животных соотносились со значением «музыка», как, например, древне-английское swin«музыка» и английское swine«свинья». Весьма любопытен следующий факт.

В глубокой древности считалось, что свинопас – это жрец богини смерти, чьим сакральным животным была свинья. Древние египтяне, например, в ночь полнолуния в период зимнего солнцестояния в жертву Исиде и Осирису приносили свинью, мясо которой потом поедалось всеми. Причем ели свинину египтяне только раз в году. Геродот сообщал, что любое соприкосновение со свиньей находилось под строжайщим запретом. Точно такое же табу налагалось и на само общение со свинопасом, которого старались обходить стороной. Вероятнее всего, это было связано с исключительностью положения и святостью последнего.

Раннее общество, совершая священнодействие, служившие залогом выживания и благополучия всего рода-племени, поклонялось божествам словно играючи, и также в ходе чистой игры, в самом прямом смысле этого слова, совершало свои жертвоприношения. Под звуки примитивных музыкальных инструментов из дерева, возбужденные оглушающим ритмом, своеобразным пением и внутренним огнем опьяняющих напитков, участники ритуального действа впадали в еще больший экстаз от бешеной круговой пляски. Нечто подобное до сих пор происходит в среде некоторых африканских племен.

Нам в точности уже никогда не узнать, как именно всё происходило на изначальной стадии; ясно лишь одно, что играли-играли наши далекие предки и не заметили, как доигрались до кровавых человеческих жертв.

Со временем многое меняется, и алтарь (от латинского слова «высокий») усложняется, как усложняется и само действо вокруг него. На алтаре разводят огонь, и там же сгорает жертвенная часть, выделенная богам. Затем готовится из оставшейся доли трапеза для смертных.

Появляется особый язык жестов, когда каждый жест обретает свое магическое значение, а привычное возложение жертвы на алтарь и окропление его поверхности кровью жертвенного животного развиваются в особое мистическое действие. Рядом появляется место для пиров, в которых участвуют на равных все участники, - всё это становится неотъемлемой частью священного ритуала.

И вот, осваивая пространство, святилище с алтарем в центре становится краеугольным камнем при закладке нового поселения. Появляется храмовое строительство, и храм становится священным объектом всеобщего поклонения. В храме развивается искусство – архитектура, живопись, музыка: примитивное искусство изначально было религиозно по глубинной своей сути.

Самыми древними культовыми сооружениями, возникшими в период возникновения ранних государств, являются зиккураты - храмовые башни шумеров, которые возводились на тщательно выбранных священных участках. Священные храмы становятся не только главной архитектурной составляющей города, но и важными центрами образования и обучения, как, например, эдубба – древняя шумерская школа. Здесь развиваются различные искусства, среди которых особое место отдается литературе: появляются менестрели – поэты-певцы и дубсары-писатели - повествователи первых событийных хроник и создатели всего того, что в отрывках, но дошло до наших дней в богатейшем своде мифологии Древнего Востока.

Величиной и роскошью отличались древние храмы Вавилона, но более других своим великолепием поражал главный храм, особо почитаемого божества, Мардука со святилищем его супруги Царпанит. Возводились великолепные храмы и для иных богов.

В Вавилоне, в отличие от Ассирии, храмовое строительство развивается столь широко, что это способствует его возвышению над дворцовым. Здесь впервые в интерьерах храмовых зданий и на их фасадах, выложенных глазурованными кирпичами, появляются изображения священных животных, среди которых угадываются львы, лошади, дикие быки.

Еще больший расцвет переживает храмовое строительство в Древнем Египте. В период, когда столицей Египта стал Мемфис – один из древнейших городов Востока, здесь возводится величественная ступенчатая пирамида Джосера – место поклонения богу Птаху. Позднее сам зодчий Имхонет, который возвел храмовый ансамбль, стал почитаться как бог врачевания и как изобретатель способа кладки из тесаного камня.

Храмовое строительство древних славян до столь грандиозных сооружений не дошло. Если же и возводились какие-либо языческие храмы, то, скорее всего, из дерева – материала, в отличие от камня, значительно уступающего по своей долговечности.

О древнем языческом святилище в Арконе на Балтике, куда «съезжалась вся словенщина», в своих хрониках сообщал Саксон Грамматик: «Посреди города лежит открытая площадь, где находилась святыня, которая связывала балтийских словен в один народ, - храм Святовита. Храм был деревянным, изящно построенным. Он был окружен забором, который привлекал взгляд искусно сделанными барельефами различных фигур, но безобразно и грубо раскрашенными… Самое капище состояло из двух отделений. Снаружи его ограждала стена и покрывала красная кровля, внутренняя отделялась четырьмя столбами и вместо стен прикрыта была завесами из богатых пурпуровых ковров, достигавших земли».

И далее: «В святилище стоял огромный идол, превышающий размеры человеческого тела и увенчанный четырьмя головами на четырех шеях. Две головы смотрели вперед, а две – назад. У передних и задних голов глаза были направлены у одной вправо, а у другой влево. Холеные усы и подстриженные волосы были изображены скульптором сходно с обычной прической руян. В правой руке (Святовит) держал рог, сделанный из различных металлов. Жрец, ведавший обрядами бога, ежегодно наполнял рог вином, чтобы обеспечить урожай наступающего года. Левая рука была согнута и упиралась в бок. Одежда идола достигала голеней. Голени идола были сделаны из другого дерева и так искусно присоединены, что только при тщательно осмотре это можно было обнаружить. Ноги стояли прямо на земле… Около идола можно было видеть узду и седло и другие атрибуты бога. Всех удивлял меч необычайной величины; его ножны и рукоять были украшены резным серебром…»

В «Хрониках» Саксона Грамматика есть подробное описание осеннего праздника, посвященного окончанию сбора урожая, но, главное, – Святовиту, благодаря заботам которого и созрел тот обильный урожай.

Радостные и нарядные жители о. Руян собирались перед храмом, где приносилась общественная жертва богу. Здесь, вкушая от жертвенных яств и напитков, человек не только возносил благодарственные молитвы бессмертным богам, но и, соприкасаясь с ними, обретал в их лице защитников, становясь недоступным злым чарам и нечистой силе. Здесь же, окончив молитву, жрец осушал рог из рук идола со старым вином за один раз, наливал в рог новое и возвращал его на прежнее место. Издревле турий рог выступал прямым символом сосудов, из которых небесные боги проливали живительную влагу на землю. В христианских Поучениях, осуждающих обычаи древних славян, написано, что «кумирьскую жертву ядять – иже вертячеся ему пиють в озех» (пьют из рогов).

Гельмольд также оставил свои описания языческих ритуалов, наблюдаемых им в славянских землях, когда «жрец посредством жребия определял праздненства богам, и тогда сходились мужи и жены с детьми и приносили в жертву быков и овец». И он упоминает о последующем за жертвоприношением общественном пиршестве, во время которого во имя богов подносилась круговая чаша. Во время этих пиршеств выпекался «хорошуль» - круглый общественный пирог.

Среди археологических находок при раскопках праславянского святилища на берегах Днепра были найдены сотни, прокаленных в огне, обломков древних зернотерок. Их нашли в центре огромного костра, в который бросили за ненадобностью. Ежегодное уничтожение зернотерок было связано не с их старением, а с цикличностью обновления. И объяснялось всё просто - новый урожай требовал и новых зернотерок для обрядового ежегодного «хорошуля».

На стыке праславянских земель племен волынян, белых хорватов, бужан и тиверцев археологами было обнаружено древнейшее святилище, по которому можно было сделать некоторые представления и об иных языческих храмовых сооружениях. Обнаруженное святилище, как определили ученые, активно функционировало в X-XIII веках.

Капище Святовита находилось на самой высокой точке горы Богит и представляло собой круглую каменную площадку диаметром около 17 метров, в центре которой размещался кумир и восемь жертвенных ям-кострищ. Под двумя из жертвенных ям были обнаружены захоронения волхвов, умерших в разное время в возрасте около 60-ти лет и похороненных с почетом, что, вероятно, должно было способствовать, по представлениям язычников, усилению сакральности капища.

Описания языческих святилищ встречаются и в более поздних текстах, когда христианство на Руси уже являлось государственной религией. Так, в Изборнике 1073 года упоминается о некоем капище, окруженном рвом, с особым ритуальным сооружением, где «крады и требища идольска…» и где «жра кумиром и възлагая на крады»

Изначальное понятие «крада» - высокий помост, как основание для погребальных костров, на которых в древности сжигались покойники, - со временем будет перекликаться с определением жертвенника и самого святилища, а также с огненной оградой, вздымающейся в высь над рвами вкруг капища.

С ростом значения храмов в общественной жизни древних государств значительно выросла роль и самого жречества; жрецы выделяются в особую касту. Священное действо, совершаемое в честь божества жрецом, всё больше становится тайным и мистическим; таинственный обряд превращается в мистерию, на которой могут присутствовать лишь избранные. Это уже не коллективная пляска с умопомрачительным кружением до экстаза всего рода-племени, когда божественный дух проявлялся чувственно на виду у всех. Теперь это обряд только избранных и посвященных, а для остальных мистификация – миф и обман.

И вот уже жрец – это маг, чародейник, обладающий искусством совершать сверхъестественные явления. Например, маги Древней Персии и Халдеи отличались ученостью, глубочайшими познаниями астрологии и других наук, объединенных под общим названием «магия» - «волшебство».

Жречество, рано освоив тайны магии, различных гаданий и заклинаний болезней, во все времена имело огромное влияние на сородичей и соплеменников. Поэтому нет ничего неожиданного в том, что с возникновением государственности они сразу же относятся к числу наиболее образованных людей. При храмах возникают школы и развиваются науки. Медицина, возникшая первоначально в храме, была более других отраслей науки, связана с магией. У постели больного часто встречались врач и заклинатель, если только их функции не исполнялись одним человеком – влиятельным жрецом. Любопытно, что в Древнем Шумере врач назывался а-зу, буквально означавшее «знающий воду», а имя первого известного врача – Лулу.

Жрецы и внешне начинают заметно отличаться от большинства, и не только одеждой. Шумерские жрецы, например, были все сплошь бритоголовыми, какими и изображены на древних рисунках. Волосы сбривались наголо не прихоти ради и не ради внешнего отличия, а приносились в качестве личной жертвы божеству. Причем жертвоприношение в виде личного обета-обещания божеству принимало порой самые разнообразные, а то и просто немыслимые, формы.

Кедеши, то есть «святые», - жрецы финикийской богини земного плодородия, материнства и любви Астарты кастрировали себя, самовольно лишаясь половой силы. Та же жертва приносилась и кедешами карфагенского бога Молоха. Помимо того в честь Молоха жрецы испытывались огнем, проходя своеобразное и опасное «огненное очищение», а жрицы Молоха в исступлении резали себя и били плетью. В храме Астарты находились иеродулы – особые жрицы, занимавшиеся священной проституцией. В Древней Скифии, как писал в своей «Истории» Геродот, существовала своя особая каста служителей культа – «знареи». Это были женоподобные мужчины, которые занимались самыми разнообразными гаданиями.

Кельтские друиды, что значит «мудрец, почитающий дуб» - это те же жрецы, а друидессы – жрицы. В Чехии археологами в длинной ограде, окруженной валом и рвом, было обнаружено кельтское святилище с явными следами свидетельства жертвоприношений детей и животных. Здесь же нашли человеческий череп, служивший чашей для ритуальных возлияний, платформу – своеобразный алтарь для жертвоприношений, ямы со множеством костей и большим количеством осколков посуды, разбитой в ритуальных целях.

Ученые-археологи точно определили место, где могли стоять идолы кельтских божеств, от которых остались лишь ямы от столбов: сами деревянные идолы давно сгнили. Рядом со святилищем обнаружили древнее погребение пожилой женщины. Около нее лежало много разных брошей, керамической посуды и иных предметов - всё это помогло определить время погребения. Здесь в Ш в. до н.э., вероятнее всего, была захоронена друидесса - жрица этого святилища.

Свои жрецы имелись и в языческой среде древних славян. Хотя, как утверждают летописи, особой касты они не составляли, хотя и отличались от всех других: носили длинные волосы, ходили в белых одеждах, держа всегда в руке посох-палицу. Жрецы принимали самое активное участие в общественной жизни племени: главенствовали в народных собраниях, вместе с князем решали вопросы о войне и мире, в судах вершили судьбы провинившихся. Это были далеко люди небедные, обладавшие большими богатствами. Часто слово верховного жреца было решающим, а на острове Руяне (сегодня - о. Рюген в Балтийском море), например, местный князь подчинялся непосредственно верховному жрецу.

Летописи доносят упоминания о Криве-Кривейтасе, как судье судей, –верховном первожреце бога прибалтийских славян Перкунасе. По народным преданиям, именно от него вели свою родословную кривичи, а посох Криве – «кривуля» - являлся символом полноты его власти.

Часто верховным жрецом славянского племени выступал сам князь. Древнерусский князь Олег назван Вещим совсем неслучайно, не ради красного словца, а по прямой принадлежности, объединяя в себе функции князя-воина и жреца-волхва. В той же двойной роли до конца своей яркой и героической жизни выступал и древнерусский князь Святослав.

Всё это вполне объяснимо. Еще с глубоких праславянских времен жрецом становился вождь рода-племени; позднее эти функции, отчасти, возлагались на главу отдельного семейства – отца или, например, по-чешски, «отчика», который «кормил богов родимых, где молился, где певал им славу». Нередко жреческие обязанности князю выпадало выполнять в походе, когда совершалось жертвоприношение с тем, чтобы умилостивить божество перед битвой, призвать его в помощники. И, уж тем более, непременно приносилась жертва богам в благодарность после победы:

Закипел Воймир весельем буйным;

Громким голосом с горы он крикнул

Из гортани сильной, ажно дрогнул

Темный лес: «Не гневайтесь вы, боги,

За мое пред вами прегрешенье,

Что сегодня я не жгу вам жертвы!»

А Честмир: «За нами эта жертва!

Но пора и в битву с супостатом!

На коня садись-ка ты лихого

Да лети ты через бор оленем!

На дороге, близ дубравы темной,

Повстречаешь небольшую гору,

Эту гору полюбили боги:

Там сожги ты им святую жертву

За свое чудесное спасенье,

За победу, что была за нами,

За победу, что еще пред нами!

Ты придешь на это место прежде,

Чем подвинется на тверди солнце;

А когда уж две и три ступени

Пробежит оно и над лесами

Станет там — придут и рати наши

В те места, где дым столбом взовьется

К небесам от жертвы приносимой;

Там дружины голову преклонят».

На коня тогда Воймир садился,

Полетел он через бор оленем

К той горе, что близ дубравы темной;

Там сжигал богам святую жертву

За победу, что еще пред ними,

Сожигал он добрую телицу;

Шерсть на ней червонная блестела.

Ту телицу он купил в долине,

Что густою поросла травою;

За телицу пастухам оставил

Он коня и с ним его уздечку.

Как святая запылала жертва -

Подходили воины к долине

И в дубраву друг за другом шумно

Поднимались, брякая мечами.

Каждый воин обходил вершину

И богам провозглашал он славу;

Проходя, мечом не медлил брякнуть.

(Из «Краледворской рукописи». Перевод с чешского Н.В. Берг.)

И если Краледворская летопись относится к числу рукотворных литературных памятников: она была создана в начале Х1Х в. на основе народных сказаний и выдана за древнюю летопись, то былина о Волхе Всеславиче – одна из древнейших, сложившаяся задолго до образования Киевского государства, во времена праславянские.

Само имя героя древнерусской былины Волх, рожденного матерью от змея, указывало на его прямую связь с магическими силами, с «волшеванием»: родился великий колдун и кудесник. Он и выступает то чародеем, управляющим природой, то оборотнем, способным на глазах у всех взмыть в высь быстрым орлом-соколом или мгновенно скрыться из глаз серым волком. В былине угадываются отголоски древнейших представлений, когда племя вначале, готовясь к опасной охоте, проигрывало ее в звериных масках и круговой пляске, а во главе магического ритуала неистово кружился жрец, призывая божество на помощь и отпугивая неудачу.

Вот и Волх всегда стоит во главе всех событий: он, как кудесник и волхв, верховодит на охоте и он же, как предводитель большого войска, стоит во главе боевой дружины. Он – отважный охотник и не менее смелый воин. Еще при рождении он просит мать:

Пеленай меня, матушка,

В крепки латы булатные,

А на буйну голову клади злат шелом.

По праву руку палицу,

И тяжку палицу свинцовую.

А весом та палица в триста пуд.

Как во время охоты Волх проявляет волшебные свойства, так и во время битвы он выказывает свои «хитрости-мудрости», поэтому слияние волхва и князя в образе былинного Волха Всеславича Змеевича вполне объяснимо.

И всё же отдельное сословие жрецов в славянской среде существовало, влияние которых больше распространялось на бытовом уровне. Они выступали врачевателями: знахарская народная наука – это от них. Предсказывали судьбу, гадали, заклинали на добро и зло.

Русский историк В.Н. Татищев упоминает в своем труде «высшего над жрецами славян Богомила, из-за сладкоречивости нареченного Соловей», жившего в Новгороде в Х веке.

Они совершали обряд жертвоприношения, преданно служа Перуну и другим стоящим ниже него в славянском пантеоне божествам и духам. Известно, что само служение обозначалось словом «жрение». Отсюда «жрец» и однокоренные - «жертва», «жребий».

Древние жрецы славян, точно так же, как и жреческое сословие иных народов, были людьми по-своему образованными, хранителями «кощун» и «баснь» - древних сказаний. Часто они же были и певцами-сказителями тех далеких мифов-бывальщин. Пройдут века, и слово «басня» станет синонимом недостоверности, а «кощуна» или «коштюна» - символом надругательства над святыней, кощунством.

Нередко во время жертвоприношения жрецы гадали. В этом случае жрец приносил богам овцу, теленка или петуха с тем, чтобы по внутренностям жертвы «узнать» и «сообщить» всем волю божества. Гадали и о будущем урожае и погоде. По селезенке, например, убитого зимой кабана определяли, какой будет зима – холодной или с оттепелями, а по наличию зерна в зобе гуся судили о силе будущего урожая.

На Руси жреца называли «волхвом» - «волшебником», потому как он занимается «волшвением» - «волшебством». Он – скорый помощник и умный советчик. К нему, волхву-заклинателю, спешит простой вой-воин перед тем как отправиться в боевой поход. Идет с верой на помощь и тайной надеждой на удачу в битве с лютым ворогом, и тот не обманет - прочитает над ним заговор:«За дольними горами есть Окиан-море железное, на том море есть столб медный, на том столбе медном есть пастух чугунный, а стоит столб от земли до неба, от востока до запада, завещает и заповедывает тот пастух своим детям: железу, укладу, булату красному и синему, стали, меди, проволоке, свинцу, олову, сребру, золоту, каменьям, пищалям и стрелам, борцам и кулачным борцам, большой завет: Подите вы: железа, каменья и свинец, в свою мать землю …. а древо к берегу, а перья в птицу, а птица в небо, а клейц в рыбу, а рыба в море, сокройтесь... А велит он: ножу, топору, рогатину, кинжалу, пищалям, стрелам, кулачным борцам быть тихим и смирным. А велит он: не давать выстреливать на меня всякому ратоборцу из пищали, а велит схватить у луков тетивы и бросить стрелы в землю. А будет мое тело крепче камня, тверже булату, платье и колпак крепче панцыря и кольчуги. Замыкаю свои словеса замками, бросаю ключи под бел-горюч камень Алатырь. А как у замков смычи крепки, так мои словеса метки».

С принятием славянскими народами христианства жрецы-кудесники, волхвы, не исчезнут окончательно. Они уже не влияют на общественную жизнь в государстве, как прежде, но продолжают свое существование в народной среде, где выступая просто знахарем-гадателем, где продолжая самозабвенно служить языческим богам. Летописи доносят, что в Новгороде в 1218 г. были сожжены четыре волхва, попытавшиеся было активно влиять на народ и даже поднять языческое восстание.

Это будет еще много позднее, а мы поговорим об особом виде служения при языческих храмах – воинском.

К таковым, например, относятся воины-монахи Древней Японии. В ХШ в. при буддистких и дзэнских монастырях появляются целые армии монахов, избиравшихся из самых воинственных кланов самураев – крупных и мелких дворян-феодалов. Один из самураев, отправляя сына на службу в монастырь, так наставлял его: «Долг воина сродни долгу монаха; он состоит в том, чтобы подчиняться приказаниям… Воин не может считать жизнь принадлежащей ему самому». И эта установка, что жизнь воина не принадлежит ему самому, была близка всем храмовым воинам, появление которых выглядит вполне закономерным.

Привилегированным сословием в Средневековой Европе являлись рыцари-крестоносцы, называвшиеся воинами Христовыми. Многие из них были монахами и входили в монашеские ордена - французский тамплиеров-храмовников или итальянский госпиталитов-иоаннитов.

С особым монашеским служением связывается и имя древнерусского былинного героя Ильи Муромца. Реальный Илья Муромец, святой русской православной церкви – это воин-монах, защитник рубежей Отечества. И весь киевский цикл былин об Илье Муромце – это длинная череда повествований о славных подвигах богатыря, собирательный образ которого вобрал в себя не только конкретику реальных событий из жизни воина-монаха, но и частично сохранил память об отважных героях более древней эпохи.

Древнерусский эпос создавался при родовом строе, задолго до начала Киевской Руси, поэтому многое, из описанного в былинах, несет на себе отголоски более давних времен. И в тех крупицах ценнейшей информации вполне угадываются картины древнейшей жизни, в которой также были свои защитники и свои воины. Среди прочих воспоминаний из дохристианской истории сохранились смутные воспоминания о том, что и у славянских народов существовал особый вид воинского служения при храмах - «витязи».

В словаре Владимира Даля о слове «витязь» можно прочитать: храбрый, удачливый воин, доблестный ратник, герой, воитель, рыцарь, богатырь, а понятия «витяжествовать, витяжничать, витязить» прочитываются, как: наездничать, богатырствовать, странствовать, ища молодеческих приключений, посвятить себя воинским подвигам, заниматься воинскими игрищами, сражаться на турнирах.

Слово «витязь», как состоящее из корня «вит», местоимения «я» и окончания «ь» (ерь), расшифровывается понятием «я есть вит». И, если принять, что «вит» - есть обозначение словенских богов, то всё это прочитывается как «я есть при боге».

И в польских, и в чешских хрониках слово «витязь» встречается часто, а «witezki» по-чешски звучит как «победоносный».

Сословие витязей везде упоминается сразу же вслед за князьями, впереди воевод – предводителей воинства, и жупанов – начальников округов. Это говорит о высоком значении витязей в древнем обществе. Именно они и были храмовыми воинами, подчиненные верховному жрецу.

На самой ранней стадии развития общества, когда начинает из общей массы выделяться, благодаря своим исключительным способностям, лидер – он же вожак и жрец, вокруг него формируется и особая группа сородичей. Их он ведет вначале на охоту, а позднее – на защиту колосящегося поля. И это самое первое сообщество соплеменников-соучастников вполне может считаться предтечей будущей княжеской дружины, а, если учесть, что князь на первом этапе чаще всего и выступал жрецом, то они столь же обоснованно могут считаться и предтечами будущих храмовых воинов. Одно другому не противоречит.

Согласно историческим хроникам в Арконе – священном городе, расположенном на острове Руяне, при храме Свентовита, или Святовита – верховного божества в пантеоне западных славян, постоянно находилось 300 всадников на белых боевых конях, охранявших храм. Храмовое войско считалось священным, поэтому здесь служили только самые избранные и самые лучшие от племени. Своей невероятной отвагой и безудержной храбростью наводили эти воины ужас на все не славянское побережье Балтики. Их называли «рыкарями» - кричащими воинами. Летописные источники сообщают о том, что один рыкарь был способен в бою разогнать 10-20 воинов, а два рыкаря обратить в бегство сотню вооруженных человек.

Такие же отважные воины находились и при храме другого языческого божества славян Радогоста.

В древнем языке наших предков встречается слово «борьсек», также означающее особое сословие воинов и близкое по звучанию к не славянскому «берсерк».

Военная служба при храмах была особенностью не только славянских племен. В Скандинавии также существовал свой институт храмовых воинов, которых принято было связывать со знаменитыми берсерками, чья несокрушимая одержимость во время битвы, по представлениям некоторых, увязывалась с сакральными силами. У конунга Харальда, впервые объединившего Норвегию, имелся целый “спецназ” из подобных отважных воинов, которые посвящали свою жизнь богу древних германцев Одину. В Саге об Инглингах исландского поэта Снорри Стурлуссона сказано: "Мужи Одина шли в бой без кольчуг, и были они дики подобно волкам. Они кусали свои щиты и были сильны как медведи или быки. Они убивали врагов, когда их самих не брал ни огонь, ни меч; это была ярость свирепых воинов".

На древних наскальных рисунках, например, пещеры Труа-Фрере в Южной Франции, изображены танцоры в медвежьих шкурах: как известно, древний человек одевался в медвежью шкуру перед будущей охотой для того, чтобы сила дикого животного перешла в него.

Любопытно, что даже и сегодня в медвежьих шапках английских гвардейцев, охраняющих английский Тауэр в Лондоне, угадываются следы древнейшего культа, а по одной из версий, «берсерк» с древнегерманского и переводится как «воин-медведь». Берсерки, облаченные в медвежьи и волчьи шкуры, рычали и выли во время боя. И как тут не вспомнить древнегреческого Геракла с переброшенной через плечо шкурой льва или грузинского витязя-героя "в тигровой шкуре" из поэмы Шота Руставели.

Берсерки – воины варварских времен, когда, откружив в ритуальной пляске, они под предводительством древнего вожака уходили на опасную охоту. И через века движения берсарка в бою – это всё те же движения как бы по кругу, как бы в магическом танце. Основным его оружием долго остается камень, палка, дубина, то есть самое естественное, природное оружие.

Менялись эпохи, но воин, преданный своему вожаку и жрецу, остается все тем же. Он – элита. Он – личная охрана князя-конунга. На Руси - это гридни или тельники, как звались телохранители князя, воины его отборной дружины.

И даже после того, как на вооружении воинов появляется меч, которому древние язычники как отдельному божеству возводили особые капища, бересерки продолжают отдавать предпочтение палице и секире, которыми они наносили круговые удары от плеча. Техника оставалась примитивной, но степень овладения ею была столь высока, что берсерк всегда с поля боя выходил победителем. Причем подобной техникой боя владели не только воспетые в скандинавских сагах берсерки.

Например, в охране римского императора Траяна были свои воины, облаченные в звериные шкуры или полуобнаженные с дубиной вместо меча. Или те же гезаты – полностью голые кельтские воины и одержимые сверхчеловеческим, «звериным духом». В бою их отличало стремление повторять движения медведя, словно воин извлекал из глубин подсознания механически заученные уроки древнего ритуала.

Именно воинов, жаждущих крови в бою и не обращающих внимания на тяжелейшие раны, у славян и называли рыкарями, напоминавших своими страшными воплями боевой рык медведей и волков, а также Сварожичами – сынами бога Сварога, что и указывает на прямую связь с храмовым служением. К слову сказать, по мнению некоторых исследователей, от рыкарей и произошло известное нам слово «рыцарь».

Несокрушимой силой, отвагой и мужеством отличались ратники последнего языческого князя Киевской Руси Святослава. Святослав, объединивший восточнославянские племена в воинский союз, был не просто верховным жрецом, но и сам отличался смелостью и одержимостью в бою.

Исторические хроники сохранили описания некоторых подвигов древнерусского князя и его соратников. Так, прикрывая отход измученного войска длительной осадой Доростола, Святослав всего с двадцатью (!) дружинниками сумел защитить обоз с ранеными и больными. Окруженные со всех сторон византийскими войсками императора Цимисхия, ратники во главе с князем, сбросив кольчуги и отшвырнув щиты, из смертельной схватки вышли победителями.

Христианский историк Лев Диакон, относившийся к язычникам неприязненно, вынужден был признать, что "войска сражались с непревзойденной храбростью. Росы, которыми руководило их врожденное зверство и бешенство, в яростном порыве устремлялись, ревя, как одержимые... Бой шел с переменным успехом, и до самого вечера нельзя было определить, на чью сторону склоняется победа..."

В свою очередь Никоновская летопись называет имя еще одного древнерусского воина-«борьсека» - Рагдая, который ходил в одиночку против трехсот воинов. И начинаешь вдруг понимать, что все кулачные бои, как элемент массового игрища-забавы, и самые различные виды рукопашного боя, имевшие самое широкое распространение в народной среде, зародились во времена самой глубокой древности.

Жизнь человека в языческом обществе самым тесным образом была связана с отправлением древнейших культов. Возводились храмы; храмы охранялись лучшими и сильными воинами; здесь жрецы, либо облаченные в особые одежды, либо раскрашенными символической татуировкой, исполняли свои культовые пляски: жестикулировали, входили в экстаз, общались с духами. И всё только ради одного – вызвать своих богов, умилостивить их, принести им жертву.

Издревле обряд жертвоприношения, как культовое действие, совершался ради того, чтобы понудить божество к действию с благоприятным исходом. Предваряя будущее событие (например, охоту), человек разыгрывал его в той мере, в какой представлял его себе.

Проигрывая будущее событие и проживая его мистически, человек думал только о том, чтобы не разрушить в мироустройстве заложенного изначально порядка и гармонии.

Каждое новое действие имело свое начало, равно как свое начало было и у Вселенной, созданной когда-то божеством из Хаоса, поэтому в основе языческого культа лежало стремление повторить, точнее сымитировать, божественный изначальный акт творения. Жертвенное животное разрывается точно так же, как когда-то божество разорвало Хаос, или, вспоминая некоторые древнейшие мифы, как была, например, на две части - Небо и Землю - разорвана Тиамат. Вспоминается и древнеиндийский Пуруша, плоть которого самыми разными частями послужила основанием творения мира. Оттого-то и сами действия жрецов во время совершения культа, когда они могли в экстазе рвать на себе волосы, царапать свое лицо или наносить удары друг другу, - как бы повторяли древнейшую картину.

Изначально, вероятно, жертвой, приносимой божеству, как творцу Вселенной, был человек, ибо для божества животное не являлось первоосновой. И лишь позднее животные заменят собой самого человека. Древнегреческий философ Плутарх писал, что «жрецы приносили Тифону в жертву рыжего быка, на котором не могло быть ни одного волоска – ни белого, ни черного, причем жертвенное животное они предварительно отмечали печатью, изображающею человека стоящего на коленях с завязанными назад руками и с приставленным к горлу мечом. Прежде принесения этого быка в жертву, они произносили над его головою проклятия».

Обряд жертвоприношения обязательно включал в себя связывание жертвы, поэтому слово «жертва» во многих языках соотносится со значением «вязать», «связывать». При этом свое сакральное значение имел и сам узел, считавшийся в древности магическим символом. Посредством узла можно было «связать» как добро, здоровье и счастье, так и зло. И если в первом случае – это означало нанести прямой вред человеку, лишив его здоровья, а значит добра и счастья, то во втором – с помощью всё того же узла можно избавить человека от болезней и страданий. В древней магии различались узлы, навлекающие беду или смерть на врагов, от узлов, используемых с целью защиты от диких животных, злых духов, болезней, смерти, дурного глаза. Свое магическое значение, например, у арабов имело завязывание узлов в бороде или завивание веток деревьев перед тем, как отправиться в дальнее путешествие; на Руси завивание хлебных колосьев на поле совершалось с целью отпугивания злых духов.

Со временем древнейшая суть жертвоприношения растворяется в глубинах памяти, оставив по себе главное, - жертва всегда необходима для благодарения, для умилостивления божества или божеств. Умилостивительная, как и жертва искупительная, чаще всего приносилась божеству перед началом какого-либо значительного события.

Греки, например, приносили в жертву людей, отправляясь в дальнее, опасное, угрожающее жизни, плавание. Особые жертвоприношения совершались греками перед сражениями, когда в опасности находилось отечество. Вчитаемся в слова знаменитой «Илиада» Гомера:

«Между тем гекатомбную славную жертву

Вкруг алтаря велелепного стройно становят ахейцы,

Руки водой омывают и соль и ячмень подымают.

Громко Хрис возмолился, горе воздевающий руки:

"Феб сребролукий, внемли мне! о ты, что хранящий обходишь

Хрису, священную Киллу и мощно царишь в Тенедосе!

Ты благосклонно и прежде, когда я молился, услышал

И прославил меня, поразивши бедами ахеян;

Так и ныне услышь и исполни моление старца:

Ныне погибельный мор отврати от народов ахейских".

Так он взывал, - и услышал его Аполлон сребролукий.

Кончив молитву, ячменем и солью осыпали жертвы,

Выи им подняли вверх, закололи, тела освежили,

Бедра немедля отсекли, обрезанным туком покрыли

Вдвое кругом и на них положили останки сырые.

Жрец на дровах сожигал их, багряным вином окропляя;

Юноши окрест его в руках пятизубцы держали.

Бедра сожегши они и вкусивши утроб от закланных,

Все остальное дробят на куски, прободают рожнами,

Жарят на них осторожно и, все уготовя, снимают.

Кончив заботу сию, ахеяне пир учредили;

Все пировали, никто не нуждался на пиршестве общем;

И когда питием и пищею глад утолили,

Юноши, паки вином наполнивши доверху чаши,

Кубками всех обносили, от правой страны начиная.

Целый ахеяне день ублажали пением бога;

Громкий пеан Аполлону ахейские отроки пели,

Славя его, стреловержца, и он веселился, внимая.

Солнце едва закатилось и сумрак на землю спустился,

Сну предалися пловцы у причал мореходного судна.

Но лишь явилась Заря розоперстая, вестница утра,

В путь поднялися обратный к широкому стану ахейцы.

С места попутный им ветер послал Аполлон сребролукий.

(Стихи 458-474. Перевод Н.И. Гнедича.)

Случалось, что в минуты особой опасности цари и полководцы не щадили даже своих собственных детей, которых для умилостивления богов нередко умерщвляли сами. Так, во время войны греков с элевзинцами жрец-оракул объявил, что победа может быть лишь в том случае, если богам будет принесена добровольная жертва из знатных лиц. И на это согласилась младшая дочь царя, которую отец собственноручно принес в жертву на алтаре храма. Следом и старшие сестры, ради будущей победы над врагом, предложили себя. Точно так же поступил и царь Леон с тремя дочерьми, а другой афинский правитель, чтобы избавить город от чумы и голода, принес в жертву богам пятерых своих дочерей.

В «Истории» Геродота описывается эпизод из жизни персидского царя Ксеркса, который перед походом против греков принес в жертву богам Атиса - любимого сына своего друга и союзника, лидийского царя Пифия.

Не меньшей жестокостью отличалась и жена Ксеркса, о которой древний историк писал: «Как я узнал из рассказов, супруга Ксеркса Аместрида, достигнув преклонного возраста, повелела закопать живыми 14 сыновей знатных персов, дабы сей жертвой выкупить свою жизнь у бога, живущего, как говорят, под землёй».

Причем ни греки, ни персы не были, как говорится, первооткрывателями в этом кровавом деле. Культ приношения людей в жертву богам был широко распространен в Древнем Египте, где такие жертвоприношения приносились богу Озирису. И не только ему: раннею весною египтяне бросали в Нил молодую и красивую рабыню в жертву богине Изиде, прося ее даровать им обильный и богатый урожай.

По свидетельству древнегреческого ученого и географа Страбона, сирийцы приносили в жертву богам рабов, которых перед тем раскармливали особыми сытными блюдами. Но большее преимущество в качестве умилостивительной жертвы отдавалось грудным младенцам, невинным юношам и целомудренным девам. Финикияне умерщвляли грудных младенцев в качестве жертвы своему кровожадному богу Ваалу или Молоху, а в ассирийском Библосе в жертву богу Адонису приносили красивых, причем непременно белокурых, мальчиков. Финикияне были уверены, что сам бог Хронос, когда в стране разразилась ужасная чума и голод, принес в жертву самому себе единственного сына, которого, облачив в царские одежды, заклал на алтаре, устроенном по такому случаю на небе.

По более поздним, чем финикийские, греческим мифам, древний бог Кронос вначале просто пожирал своих новорожденных детей, одним из которых был Зевс – будущий хозяин божественного Олимпа. По описаниям, существовала медная статуя Кроноса, по наклонным рукам которой жертвенный ребенок скатывался в глубокую яму с полыхающим огнем. Похожей была и статую кровожадного Ваала или Молоха, которому также во множестве приносились в жертву дети.

По представлениям некоторых из древних народов, самым лучшим актом благодарения божества было принесение в жертву царей или верховных жрецов, ибо искренне верилось, что чем сановнее и важнее люди, приносимые в жертву, тем более приятна она богу. Причем этот опыт пришел из первобытных времен, когда бедро умерщвленного царя поедалось его близкими друзьями. Поедалось не ради простого насыщения, а ради приобщения с богом и ради того, чтобы лучшие качества жертвы-царя достались и им. Жертвоприношение всегда признавалось за прилюдный способ примирения смертных с бессмертными небожителями, а вкушение человеческой крови или вина, смешанного с кровью, как части сакрального совместного пиршества, частично перешло в реальную жизненную практику, когда при заключении дружеских или союзнических отношений вошло в обычай многих народов клятву закреплять кровью.

Геродот писал о скифах: «Договоры они заключают следующим образом. Они наливают вино в большую глиняную чашу и смешивают его с кровью договаривающихся, которую они добывают, оцарапывая себя шилом или ножом. В эту смесь обмакивают меч, стрелы, боевой топор и копье; затем пьют ее как договаривающиеся, так и знатнейшие из их свит».

И само собой совершалось торжественное жертвоприношение, как акт особого благодарения, по прошествии того или иного события.

Не избежали человеческих жертвоприношений и наши предки – древние славяне. В Переяславском летописце сообщалось, что ставили славяне кумиры «и жряху им, и приношаху сыны своя и дщери и даяху на жертву бесом». Понятно, что «жряху» из одного лексического ряда со словами «жертва», «жрать», «жрец». У древних поляков, по словам Яна Длугоша – польского историка и дипломата, автора 12-томной «Истории Польши» (ХУ в.) - в жертву богам приносились пленники, что, впрочем, характерным было и для других народов.

В "Повести временных лет" Нестор, рассказывая о первом, языческом этапе правления великого князя Владимира, сообщает, что приносились человеческие жертвы и в Киевской Руси. Один из таких эпизодов с явным осуждением описан летописцем-христианином: «В год 6491 (983). Пошел Владимир против ятвягов, и победил ятвягов, и завоевал их землю. И пошел к Киеву, принося жертвы кумирам с людьми своими. И сказали старцы и бояре: "Бросим жребий на отрока и девицу, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам". Был тогда варяг один, а двор его стоял там, где сейчас церковь святой Богородицы, которую построил Владимир. Пришел тот варяг из Греческой земли и исповедовал христианскую веру. И был у него сын, прекрасный лицом и душою, на него-то и пал жребий, по зависти дьявола. Ибо не терпел его дьявол, имеющий власть над всеми, а этот был ему как терние в сердце, и пытался сгубить его окаянный и натравил людей. И посланные к нему, придя, сказали: "На сына-де твоего пал жребий, избрали его себе боги, так принесем же жертву богам". И сказал варяг: "Не боги это, а дерево: нынче есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют, не говорят, но сделаны руками из дерева. Бог же один, ему служат греки и поклоняются; сотворил он небо, и землю, и звезды, и луну, и солнце, и человека и предназначил его жить на земле. А эти боги что сделали? Сами они сделаны. Не дам сына своего бесам". Посланные ушли и поведали обо всем людям. Те же, взяв оружие, пошли на него и разнесли его двор. Варяг же стоял на сенях с сыном своим. Сказали ему: "Дай сына своего, да принесем его богам". Он же ответил: "Если боги они, то пусть пошлют одного из богов и возьмут моего сына. А вы-то зачем совершаете им требы?". И кликнули, и подсекли под ними сени, и так их убили. И не ведает никто, где их положили».

О массовом человеческом жертвоприношении сообщает в своих хрониках и Лев Диакон. Древнерусские воины под предводительством князя Святослава длительное время героически удерживали крепость Доростол, окруженную византийскими войсками. «И вот, когда наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю Предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили (несколько) грудных младенцев и петухов, топя их в водах Истра». Истром в те далекие времена именовался Дунай.

Происхождение жертвоприношений, отчасти, связывалось с обычаем, зародившимся в глубине веков, кормления умерших с тем, чтобы на совместной трапезе задобрить духов, ожидая от них всегдашней помощи и покровительства всему роду-племени. Формой добровольного жертвоприношения, а чаще – принудительно-обязательного являлось погребение с умершим вождем еще кого-нибудь: либо убитых для этой цели, либо же покончивших с собой с тем же умыслом. Южные и западные славяне для сопровождения знатного и богатого соплеменника в мир иной убивали его коня, а также раба и жену умершего. Нередко с умершим вождем вместо жены могли похоронить его наложницу, а то и не одну.

Случалось, что умерщвлялось сразу несколько человек – так

называемых «смердов» - «совместно умирающий». Смердами у славян становились порой люди с малого возраста. Останется дите без родителей; берет его племя на свое попечение: поит-кормит, растит, а потом и судьбой взрослого человека начинается распоряжаться по своей воле и усмотрению.

И в этом случае соумершие, точнее - соумертвленные, играли роль жертвы и божествам, и духам умерших, с единственной целью – умилостивить, задобрить и тех, и других.

С той же верой и надеждой на успешное покровительство совершалось и кормление самых разнообразных фетишей, которым поклонялись язычники, от обычных столбов и камней до священных деревьев. Редко кто задумается над тем, что, украшая новогоднюю красавицу-елочку, мы повторяем своих далеких предков, кормивших когда-то в глубокой древности деревья. На ветки священного дерева (и не важно какого) вешались кусочки жертвенного мяса и что-либо иное из поднесенной в качестве жертвы вкусненькой еды. Могли украсить зеленую крону и отрубленной головой (а то и не одной!) пленника, принесенного дереву в жертву. Разноцветные шары на наших нарядных елках – прямые отголоски-символы тех жутких по своей сути ритуалов.

Вполне вероятно, что и бытовавшая когда-то казнь «подкоренить», когда человека живьем впихивали под дерево с заранее подкопанными и приподнятыми корнями, а затем дерево, придавив жертву, опускалось на место, - это изощренная форма кормления священного дерева, причем кормления, в самом прямом смысле слова, реального. И нет ничего удивительного в том, что, буквально, раскормленное на столь щедром удобрении, дерево могло вымахать вольно, что в ширь, что в высь, столетия поражая воображение своей мощью и огромными размерами.

К деревьям у человека изначально были особые отношения. Когда-то и деревья считались тотемами – покровителями того или иного рода, и в этом качестве считались неприкосновенными. С развитием общества, когда дерево становится основой жилища, человек вынужден в силу жизненной необходимости дерево срубить. Он переживает мистический страх перед духом дерева, поэтому перед тем, как срубить дерево, его сначала кормили. Но это еще не жертва. Лишь позднее с развитием представлений о переходе древесных духов с бревнами в новопостроенный дом, стали психологической основой возникновения «строительной жертвы».

Духам дерева стала приноситься особая жертва, а следом еще одна – духу земли, как плата за взятую у них территорию. У южнославянских крестьян издревле сохранилось поверье, что место для любой постройки надо выкупить у «земляного хозяина». Жертва должна была примирить человека с духами в этом случае, простить их, что человек-строитель наносит вред матушке сырой земле. В основание будущего строения, чтобы обеспечить

прочность и долговечность, срочно кладется жертва.

Жертву замуровывали заживо, заставляя умирать мучительнейшею смертью от голода и от недостатка воздуха. Ни о какой жалости и снисхождении к судьбе страдальца не могло быть и речи. Пусть страдает! Так надо, ибо только, когда замурованный переживет страх и ужас и когда все его скорби и неоплаченные обиды наполнят его душу через край, вот тогда она сможет стать неудовлетворенною и мстительною. И только в этом случае из души несчастной жертвы выйдет верный и коварный страж дух-охранитель, ничего и никогда не прощающий живому человеку. Так возникает «строительная жертва» - весьма распространенная по всей земле и бытовавшая у большинства народов.

Обычай сохранился и при возведении строений из камня. Значение понятий «жертвоприношение» и «здание» весьма близко по своему глубинному смыслу, ибо уже само «здание» напитано жертвой. И, повторимся, что замурованный заживо человек служит не только умилостивительным даром духам-божествам, но и сам, в конце концов, превращается в беспощадного духа-охранителя. Наиболее частою жертвой были дети. В большинстве стран Европы встречаются сказания о невинных детях, заживо замурованных в основании домов, а также о разведенном на крови мальчиков цементе для строительства фундамента старинных замков.

Из народных преданий следует, что, приступая к закладке «детинца» - внутреннего укрепления города, где обычно находился княжеский терем, древнеславянские князья, соблюдая обычай предков, отправляли своих дружинников на дорогу с тем, что те схватили первого, встретившегося им по пути, ребенка. Со временем детинец станет зваться «кремлём». Помимо детей, горькая участь стать вдруг «строительной жертвой» выпадала и молодым женщинам.

Известна сербская легенда, записанная поэтом Вуком Караджичем, о том, как строили три брата Мрлявчевича - король Вукашин, воевода Углеша и Гойко — крепость Скадр на р. Бояне. Древняя история подробно изложена в сербской народной песне «Постройка Скадра». Три года строили братья крепость, однако триста мастеров за это время не могли возвести даже фундамента, так как каждый раз то, что удавалось сделать за день, коварная вила-русалка разрушала за ночь. Однажды король встретил ее на горе, и она сказала Вукашину: «не мучайся, найди брата Стояна с сестрою Стояною, заложи их в фундамент башни, и тогда построишь город».

Король отправил воинов искать брата и сестру с этими распространенными сербскими именами, но, сколько не искали их по городам и весям, так и не нашли. Тогда коварная вила предложила в качестве жертвы заложить в фундамент крепостной башни одну из жен самих братьев-строителей. Долго думали да гадали братья, как быть, и, наконец, решили, что жертвой станет та, которая первой придет с едой для строителей. Старшие братья, однако, пожалев своих жен, рассказали им о тайном сговоре. Те задержались дома. Ждут, когда жена младшего брата Гойко принесет строителям поесть. Ни о чем не подозревала Гойковица, и была весела, когда строители стали окружать ее бревнами и камнями. Принимая всё за нелепую шутку, она даже смеялась.

Однако вскоре весь ужас и трагизм происходящего дошел до нее. Ни мольбы молодой женщины о спасении, ни отчаянные горькие слезы ее не помогали: стены вокруг нее росли стремительно. Тогда взмолилась юная мать лишь об одном, чтобы оставили в стене маленькое отверстие для ее грудей, через которое она смогла бы кормить грудью своего одномесячного сына. Ей пообещали, и тогда она попросила еще об отверстии для глаз — чтобы она могла видеть своего малыша.

Исполнили просьбу Гойковицы-страдалицы, по преданию; и она целый год кормила грудью любимого и единственного сына Иована. «Как было тогда, — заканчивает песня, — так и осталось: и теперь идет от нее питание — как ради чуда, так ради исцеления жен, у которых нет в грудях молока». Из примечания Вука Караджича к этой песне-легенде: «Говорят, что и теперь из этих просветов, где видны белые груди Гойковицы, течет около стены какая-то жидкость, вроде известки, которую берут себе и пьют в воде женщины, страдающие недостатком грудного молока или болью в грудях».

Встречаются предания о молодых женщинах, ставших строительными жертвами и в болгарском фольклоре. Южнославянские легенды часто добавляют, что после своего замурования женщины, как и Гойковица, долго продолжают кормить через специальное отверстие грудью своих младенцев, а молоко всё продолжает и продолжает течь из стены и через века.

Похожие мотивы присутствуют и в русском фольклоре. Так, в книге «Сказания минувшего. Русские былины и предания в стихах» (1896 г.) А.А. Навроцкий приводит легенду «Коромыслова башня». Основа сюжета – события, будто бы происходившие при замене деревянных стен Нижегородского кремля на каменные.

«Завтра вы, мастера, не леняся с утра

На работу кремля выходите,

И вон там, у угла, где дорога была,

Вы закладывать башню начните».

«Так-то так… Только, князь, есть обычай у нас,

Что велит зарывать без пощады

Всех, кто первым пройдет в день начала работ

Там, где стену закладывать надо.

Тот обычай не вздор, он идет с давних пор, -

Самый Новгород тем ведь и крепок,

Что под башней одной, за Софийской стеной,

Там зарыт был один малолеток.

Уж кому суждено, тот пройдет все равно,

Будь то зверь, человек или птица;

А иначе стена ведь не будет прочна,

Да и строить ее не годится».

Назавтра, рано утром Алена, молодая жена местного купца Григория Лопаты, шла с водой на коромысле. Чтобы обогнуть городскую стену по более короткому пути, она осторожно двигалась тропинкой по склону и оказалась вдруг рядом со зловещей ямой. Подошла к краю любопытства ради, заглянула, а ее уже ждут: тотчас окружили ее строители толпой, попросили для вида испить водицы. Не отказала им молодица. Опустила коромысло, поставила ведра на землю: пейте, мол, вволю! А те набросились и, крепко привязав ее к доске, опустили в ту, вырытую заранее, яму. Взмолилась Алена. Плачет. Рыдает. У рабочих у самих глаза мокрые - отказались зарывать несчастную. Тогда главный мастер выполнил всё собственноручно. Зарыл вместе с молодицей и ведра, и коромысло, как требовал того обычай - положить с жертвою всё то, что при ней имелось. А в конце нравоучительно изрек:

«Пусть погибнет она за весь город одна,

Мы в молитвах ее не забудем;

Лучше гибнуть одной, да за крепкой стеной

От врагов безопасны мы будем!»

Человеческие строительные жертвы в виде замуровывания живьем несчастной жертвы постепенно заменяются животной. У болгар, например, появляется обычай замуровывать в строящееся здание ягненка или петуха, а восточные славяне при закладке фундамента убивали курицу. Впрочем, вариантов самых разнообразных превеликое множество…

Из этой же серии, как слабые отголоски тех древнейших ритуалов, весьма распространены были поверья о том, что в новое жилище сначала надо запустить переночевать петуха или кошку, особенно черной масти, и лишь после этого самим переселяться.

Впрочем, про кошечку, которую надо запустить первой в новый дом или квартиру, любят вспоминать и ныне.

Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"
Комментариев:

Вернуться на главную