В.Н.М.

Раннее-раннее утро.

Солнце, огненной макушкой выставившись над горизонтом, раскинуло по небу розовую, в кружевной ажур, ризу, и ветшало на глазах тонкое прядево прозрачного тумана.

Оторвалось солнце от горизонта и, блещущее ослепительными лучами, двинулось по небосклону всё выше и выше – и обрушился вниз щедрым потоком солнечный ливень.

В нежных клеверах, ярким нетканым ковром устлавших широкое поле, изумрудным бисером искрилась роса, и звучала в вышине разноголосая птичья трель.

И пела, пела в унисон золотому утру безгрешная изумлённая душа, отзываясь на всё, что вокруг, благоговейным восторгом!

Молоденькая девушка свернула с грунтовки и, взбивая босыми ногами в легкий шлейф, слежавшуюся за короткую ночь нежным бархатом, пыль, вприпрыжку припустила по полевой дороге навстречу поднимающемуся солнцу.

Неожиданно черный, в смоль, зверь выскочил из густых зарослей сизой полыни, что застало юницу врасполох: она, выкрикнув, замерла, а кот, не поведя и ухом на невольный выкрик, перебежал у её ног дорогу и стремительно исчез в высоких кустах седой марь-лебеды, осыпавшейся в след желтой пыльцой.

Солнце поднялось уже высоко, когда Флора вышла во двор, где, ударяясь в плотно закрытые двери курятника, рвалось наружу требовательно-настойчивое «ку-ка-ре-ку».

Полусонная женщина, оглядевшись, задержалась на крыльце:

- Гля: ухажёр явилси!

Из-за деревянной загородки на крыше погреба показалась узкая усатая морда, и пристально уставилась на неё.

Флора вернулась в хату и через минуту-другую появилась.

- Иди исть! – она поставила на землю плоскую жестянку, полную мелкой рыбешки. – Вечор Мишка однех худых карасей токо и наловил.

Кот спрыгнул. Неспешно подошел. Осторожно понюхал воздух и, даже не сунувшись носом в выложенное горкой угощение, угольно-черной молнией метнулся вверх и исчез в ворохах прошлогодней гречишной соломы.

- Разве станет он это исть? – обратилась возмущённая хозяйка к плюгавенькой дворняге, с привязи, наблюдавшей с тоской за происходящим, и ворчливо продолжила: - На жирных-то карпиях у Петьки набаловалси… вона как отожралси... – и, небрежно подтолкнув ногой жестянку с рыбой к круглому, в сухих трещинах, носу пса, отозвавшемуся глухим стуком тяжелой цепи, милостиво разрешила: - Тады на, Пузырёк, табе... лопай…

Флора направилась к курятнику. Вытащила из квадратной скобы засов и открыла дверь настежь. Навстречу ей стремительно вылетела пара ласточек, опрометчиво свивших гнездо внутри. Узкокрылые птицы, выпорхнув на свободу, заметались в воздухе, вылавливая невидимую глазу мошкару, и засновали туда-сюда, спеша накормить голодных птенцов.

Первым на пороге курятника возник петух, и, перелетев через порожек, фанфароном: широкая грудь колесом, - пустился в обход по двору. Гордо вышагивал кочет на высоких, в наростах, лапах, лохматившихся серо-голубыми гетрами и зыркал чернявыми кругляками по сторонам.

Следом послушной стайкой высыпали разномастные куры-несушки. Бросились под ноги Флоре. Обступили её.

- Сичас… сичас… милаи, зернеца насыплю… - припозднившаяся хозяйка, чувствуя вину перед пернатой живностью, поспешила оправдаться заискивающе: - Это ить не я… это ить Мишка… усю ночь телевизер щёлк да щёлк… а с има и я до утрева глаза лупила… Он-то, варнак, спит-сопит сичас… а вы… вы-то некормлённые тута… - в голосе женщины проступили слезливые нотки. – Вота вам пашеничка… - она щедро сыпанула на поддон зерна. – И водички сичас принесу… налию вам свеженькой…

Флора забегала по двору. Загремела пустыми вёдрами. А кот, выставившись с погреба сытой, лоснящейся мордой, немигающим зорким взором пристально следил за ней.

День был совершенно ясный, тихий, жаркий. Нестерпимое солнце, неспешно подтягиваясь к зениту, зноем палило округу. Не спасали и пышные облака, лениво блуждающие по выцветшему небесному своду, да и кружевная тень, бросаемая опалённой, снулой листвой на потрескавшуюся, изнывающую от сухоты, землю никого не укрывала спасительно.

Ворота с тугим скрипом распахнулись, и гуси, истомившись в заперти, вывалились на улицу и быстро-спешно длинной, гогочущей вереницей потянулись к речке.

За ними заспешили к близкой воде и не менее ошалевшие, кривоногие утки.

Появилась Флора. Проводила долгим взглядом водоплавающий десант, и, когда последняя утка, соскользнув по склону вниз, исчезла с глаз, и с Усожи донёсся живой радостный гогот и тяжелый плеск воды, скрылась в воротах.

Малоезженная улица, в пышных куртинах луговых цветов и зарослях лопуха, пустырника и глухой крапивы, снова стала безлюдна и пустынна.

Со двора, за ограду, вышли куры и, минуя вытоптанный пятачок перед домом, бросились в рассыпную, а осторонь, на самом солнечном припёке, примяв витую траву-мураву, запал в лёжку кот, гладкая масть которого отливала на солнце иссиня-черным в цвет вороного крыла.

Зверь лежал неподвижно, однако время от времени, широко распахнув бирюзовые глаза, приподнимал смоляную голову и, не обращая никакого внимания на кур, разгребающих вблизи горячий песок, острым взором осматривался.

В воротах показалась Флора. Перед собой она несла громоздкую круглую корзину-плетушку, плотно покрытую грязной хламидой. Поставила на землю и со словами, тихо произнесёнными ласковым голосом:

- Иди, Розочка моя… иди, мамочка, на волю… – бережно стянула ветхий покров.

Из корзины, дно которой было устлано слежалой соломой, легко выпорхнула, в пёстро-рыжий окрас, высокая курочка. Флора осторожно наклонила на бок плетушку, и на мягкую зелень-траву разноцветным драже выпали пушистые живые комочки и прыснули в разные стороны.

- Куда это вы, мальва?! – хозяйка, лицо которой лучилось довольной улыбкой, сноровисто успела собрать цыплят, тут же облепивших подвижной кучкой мать-наседку.

Кура, как стояла вплотную к корзине, так и оставалась неподвижно стоять, лишь головку вытянула вверх. И вдруг взволновалась: крохотные порошинки зрачков от напряжения осыпались, ржавая прямая спина заискрилась солнечной пылью - и курочка, радостно закудахтав, шагнула вперед, а кот, распушив длинный хвост и, подавшись вперед сильным, гибким телом, пружинистой мягкой прытью кинулся к плетушке.

Подскочил и, задрав усатую морду с треугольничками напряжённых ушей, потянулся к куре. Ткнулся в зобастую грудь и стал, приветственно намурлыкивая, тереться черной головой о рыжее оперенье, а та, подняв круглое крыло, пыталась нежно накрыть его им.

В тех совместных, совершенно несвойственных им, действиях угадывалась осмыслённость радостного умиления встретившихся после долгой разлуки добрых друзей: кура живо суетилась вкруг кота, а кот, продолжая мурлыкать свою сладкую песнь, всё ластился к ней и ластился…

- А фост-то!.. фост, гля, какой трубой выставил!.. Вот причуда!.. – неожиданно кто-то с недоумением и одновременно с восхищением в голосе произнёс рядом с Флорой, наблюдавшей за играющей живностью. Оглянулась – соседка Зоя продолжала: - Скоко живу, а тако-то чудо отродясь не видала!.. Вот ить: тварь тварью бессловесная, а ласку как человеки понимают…

- Ишо как понимают!.. – Флора отозвалась на замечание. – Мобыть больше человеков понимают… Зачем има слова? Как никак с сызмала уместе… - и, вздохнув, сказала: - Цыгана кто-то шибко добрый полудохлым котенком во двор подкинул… ели-ели по земле полозил и не пишал даже… Розочку глумная наседка к осени тайком высидела и бросила… Ждала: вот-вот откинется цыпочка-доходяга... А оне возьми да и задружись… Как сблизились? Не понятно… Усё грелись друг возле дружки. Я и вниманья не обращала, а потом вижу: вдвоём да вдвоём… ходют.. ядят месте… Так к весне и выжили… Я и сама, расскажи кто, ни за что б не поверила… а вот вживе наблюдаю… дивуюсь… - и Флора, подавив в горле спазм, машинально стёрла с лица набежавшую слёзу и, выдержав паузу, продолжила рассказ: - Розочка на гнездо села, а Цыган со двора пропал… Поискала, поискала… ну нет и нет… потом уж узналось, что у Петьки-арендатора на пруде столуется… Утром сёдня вижу: на погребушке дрыхнет. Верно: с вечера Розочку ждал…

- Не-а… - Зоя перебила её. – Это он рано-рано утром прибёг… Нашу Юльку до полусмерти испужал… Она наладилась было солнце стречать, а Цыган на поли ей дорогу перебёг… Вернулась ни жива ни мертва. От страху чуть дышит. «Тама, - грит, - огромный-огромный кот… и черный… и страшный такой…»

Флора засмеялась:

- И-то! Вона как отожралси! Поперёк сабя толше стал!..   

Громыхнуло несколько раз подряд слабыми, игрушечными будто залпами в просевшем небе, опалило нижний окрай тёмных туч огнём редких молний-зарниц, - и короткая, стремительная гроза обрушилась вниз белёсыми струями, щедро освежив живительной влагой стянутую зноем землю, и столь же стремительно откатила в даль дальнюю, спеша высвободить небесные своды для властелина в золотом облаченье - солнца.

И вновь сочной зеленью разбушевалась макушка ласкового лета. Заискрились после обложного дождя травы, заблистала глянцем листва на деревьях и кустах, ярким колером запылали цветы в полисадах и уличных куртинах.

Первыми воробьи, рассыпались серыми брызгами, нарушили, обвалившуюся тишину: срывались шумными стайками, зазывно чивиркали и суматошно сновали, словно в поисках потерянного из-за дождя родного жилища: с крыши – на забор, с забора – на деревья, с деревьев – на обсыпанные росными каплями нити проводов… И снова, и снова по кругу…

Гулко окликнулась на призывный воробьиный треск кукушка, следом за ней близким «ку-ку» отозвалась другая, а там и иная пернатая живность быстро проявилась.

Под водительством петуха высыпали куры и, путаясь в густых зарослях калашника, устремились на поиски вкусных круглячков-колабушек, а кому повезёт, то ухватить и жирного, в розовых кольцах, дождевого червяка.

Вывела на посвежевшую улицу шумную семейку и Розочка. Цыплята сгуртовались вкруг матери и, перенимая птичий опыт и сноровку, старательно долбили маленькими клювиками: тук… тук… тук… И заботливая квочка тычется в землю клювом: тук! тук! Трудится, ищет прокорм, а сама нет-нет да вытянет вверх рыжую голову, бросит острый взгляд на сторону, где, в затини, зорит утешливую подружку Цыган.

Кот всё время рядом. Нет-нет да выставит из густой травы круглую голову, в смоль, зыркнет яркой бирюзой и исчезнет: в след качнется лишь стебелёк мятлика и тем колыханием выдаст потайную лежку.

Кочет, оставив сытные заросли калашника, выбрался на свободу и щёголём, в светлом фраке, прошелся взад-вперёд по улице. Осмотрелся и вдруг, распушив крылья, наскоком кинулся к Розочке. Налетел на неё: цыплята рассыпались по сторонам, а кура от неожиданности, взъерошив рыжую холку, втянула голову… … и тут кот, в прыжок, по кратчайшей траектории преодолев расстояние, с протяжным шипением, слёту, вцепился в петуха.

В миг вспыхнула бой-драка: кот злобно урчал и рвал когтями серо-голубое фрачное оперенье, а петух, взлетая и хлопая большими крыльями, отбивался крепким клювом и бил игластыми шпорами, однако верховенства в бою у обезумевшего кота не отвоевал.

И быстро-быстро, взъерошенный, потрёпанный, пернатый вожак, ретировавшись, покорно отправился за бездумно оставленными колабушками и червяками, а кот с торжествующим мявканием потерся всклокоченной головой о землю у ног Розочки, и скоро устроился на лёжку в близкой, кружевной затини.

Всё успокоилось. Замерло. Лишь суетливые воробьи продолжали прошивать суматошным гвалтом безмятежную тишину, нарушая тем дремотный покой.

Обычным чередом тянулись ясные, жаркие дни.

Цыплята, набирая силу, подрастали и, оперившись, смело спешили освоить новые пространства: оставив мать-наседку в полном недоумении, живыми молекулами цыплята разбегались и пропадали, как в непроходимых дебрях, в траве. Кура в растерянности замирала, осматривалась беспокойно и начинала скликать своих непосед, и те откликались на беспокойный зов, но – невнятным, ели-ели слышным шепотком.

- Диба!.. диба!.. – громко позвала цыплят Флора, заманивая сытной духовитой мешанкой, разбрасывала которую щедрыми горстями около квочки, в растерянности озиравшей пропавшую шуструю мелюзгу, упорно не реагирующую на хозяйское предложение. – Диба!.. диба!.. – настойчиво звала хозяйка. – А ты, чё лежишь – глазами хлопаешь? – обратилась Флора вдруг к коту, находящемуся поблизости.

Цыган всем своим видом показал, что понял её, и, проявив совершенно несвойственное кошачьей натуре усердие и сноровку: где крадучись на мягких лапах, где пружинистым прыжком с завидным упрямством, выгнал всех, попрятавшихся в густой траве, цыплят.

- Это надо ж: смекнул! – не скрывая удивления, высказалась Зоя, давно наблюдавшая со стороны. Рядом с ней замерла молоденькая девушка. – Како у табя, Флора, подспорье! Позавидуешь токо! – соседка подошла поближе.

- Ну да: помощник! – согласилась Флора, проводившая ласковым взглядом Цыгана, который успел вольно развалиться в облюбованном месте. – Ежедень туда-сюда за има гонятся!..

- Я вот унучку привела посмотреть на это кино… Говорю ей про Цыганку-сторожа, а она не верит… Не так ли, Юлинька? – соседка окликнула девушку, несмело подошедшую к ним.

- А чё уж тут: верь не верь, а вот оно – усё на глазах! – Флора указующе взмахнула рукой.

- Тёть Флор… а вдруг Цыган их… - и Юля задержала дыхание, боясь произнести то, что крутилось у неё на языке, однако, выдохнув, произнесла тихо: - … их тронет?..

- У Топлёнихи кот анадысь сожрал шестерых цыплят – и не подавилси, окаянный… - поспешила объяснить невольную причину возникшего опасения у внучки соседка.

- Наведывалси и к нам… токо Цыган яго так потрепал… так потрепал… ели утянулси взад… - гордости за своего неусыпного стража Флора не скрывала. Добавила: - Он и кур гонят… Однова с петухом подралси…

Юля, осмелев, спросила:

- А погладить его можно?

- Попробуй… - милостиво разрешила Флора, но уточнила: - … если тока дасси… а то ишо царапнет…

Юля тихо-тихо подошла к Цыгану, клубочком лежащему неподвижно. Казалось: спит. Глаза плотно закрыты. Голова покоится на поджатых лапках. Девушка с опаской протянула слегка дрожащую руку и осторожно опустила на гладкую, черным сланцем отливающую на солнце, шерсть. Медленно провела.

Кот, не открывая глаз и лениво потянувшись длинным телом, подставил спину под нежную руку и довольно-благосклонно замурлыкал.

- Смотри-ка: далси! – сообщила Зоя, любовавшаяся внучкой, а Флора, проводив беглым сторожким взглядом стремительно пролетевшего низко коршуна, произнесла: - Ишь, падла, разлеталси тут!...

Деревенские, объявившегося вдруг, коршуна заметили давно. Он подолгу парил в вышине, зорко карауля зазевавшуюся поживу. С земли ему грозили кулаком, - он пропадал, но вновь возвращался и в вольном полёте упрямо сторожил округу.

И тем днём хищная птица, исчезнув на время, скоро появилась в небе, отяжелевшем от быстрого движения туч.

Встревоженные куры, подгоняемые петухом, шумным гуртом бросились во двор.

Острым птичьим взором усмотрела в ужавшемся небе опасность и

Розочка. Она засуетилась по-куринному, испуганно заквохтала, и цыплята, интуитивно разгадав в её квохтанье нависшую угрозу, дружно прыснули из-под неё и спасительно укрылись в высокой траве.

Густо потемнела даль, где синие облака коснулись земли, и ходко по-за лесом поднялась мрачная грозовая туча. Коршун взвился высоко в почерневшем небе и камнем рухнул вниз… Перепуганные воробьи с заполошным гвалтом вспорхнули и разлетелись, а охотник-куроцап, закогтив наседку, поднялся вверх и медленно полетел с тяжелой ношей в когтях за Усожу.

Пулей вылетел ощетинившийся кот и, выгнув дугой напряжённую спину, замер в ошеломлении, однако через миг, опомнившись, попытался уловить в затвердевшем воздухе чаемый след похищенной подружки и, что было мочи подпрыгнул вверх… и плашмя упал вниз. С упрямой отчаянной злостью Цыган попытался подпрыгнуть вверх ещё раз, но снова ударился о землю, - и тогда дико, по-человечески, безысходно взвыл…

Громыхнуло. Обвалилось с небес. И ливневым стремительным дождём отозвалась на тот вой-плач сама природа…

Отшумело. Отгромыхало быстро. Очистились небеса. И заполыхал в полнеба зеленым пламенем холодный закат, - умирал день.

Кот, поникнув головой, медленно уходил из деревни. Уходил к лесу, где темень и глушь.

И замкнулись за ним лесные тропы…