| |
Шлемоносец
Стою в книжном магазине, в отделе русской прозы. А где тут русская проза? В лучшем случае русскоязычная. Где тут классики второй половины 20-го века? Астафьев, Абрамов, Белов, Распутин, Солоухин, Шукшин? Где идущие за ними Горышин, Екимов, Личутин? Сплошные сплетни о знаменитостях, новые описания уже описанных исторических событий, запоздалые разборки происшедшего в веках.
Когда меня спрашивают, прозу кого из современных писателей можно взять за образец русской литературы, я называю Евгения Ивановича Носова. Удивительный писатель! Проза чистого, родникового русского языка. Вот уж кто отличается целомудренным отношением к каждому слову. Представить, что он оскорбит свои страницы использованием бранных слов невозможно. Таковы и герои его повестей и рассказов. «Шопен, соната номер два», «Варька», «Шуба», «Пятый день осенней выставки», «И уплывают пароходы», «Красное вино победы» и, наконец, «Усвятские шлемоносцы». Это классика. Это соединение двадцатого века с веками прошедшими.
Артиллерист Евгений Носов встречал день Победы в больничной палате, в госпитале города Серпухова. На вопрос читателей, откуда он взял героев для рассказа «Красное вино победы», он ответил: «Так это всё было со мной, тут всё одно к одному: и умерший в этот день фронтовик Копёшкин, и красное вино на белой подушке, и рисунок деревенского дома, и скворечник, нарисовать который умирающий просил. Прошептал: «Домок, домок пририсуй». Вспомнил я скворечники, которые в детстве мастерил с отцом». И Евгений Иванович, которому тогда было еле за двадцать, сам израненный, левой рукой нарисовал домик для скворушки.
Одарён был Евгений Носов разносторонне. Это же Курская земля, земля былинных землепашцев, богатырей, композитора Георгия Свиридова, скульптора Вячеслава Клыкова. Но, конечно, прежде всего, на все времена, земля преподобного Серафима Саровского. Здесь соединение речи центральной России и начинающегося южного говора.
Мотив защиты Отечества, такого прекрасного, отрадного, любование им, воспевание знаменитой курщины, которая, конечно, озвучена курскими соловьями, славная битвами в защиту Отечества (одна Курская дуга чего стоит) удивительная по работе своими спокойными реками, невысокими взгорьями, плодородной землёй, а, главное, такими прекрасными людьми, которых описывает их любимый писатель.
Читая повесть «Усвятские шлемоносцы» как-то невольно вспоминаешь «Слово о полку Игореве», русские былины. Полное ощущение, что именно здесь распахивал русское полюшко Микула Селянинович, который по первому зову пойти с дружинниками «закинул свою сошку за ракитов куст» и пошёл на басурманов.
Вся природа живая для нашего писателя. С ним разговаривает синичка: «А что такое работать?» - «Это обязанность каждого человека», - отвечает автор. Его работа - Слово.
И кто бы ещё так написал о весеннем таянии: «Выглянуло солнце, и пошёл по земле весёлый, бубенчатый перезвон капели, будто весна катила на невидимой тройке». И для автора, а уже и, с его помощью, для нас звучит мелодия обычной речной ракушки. Своя мелодия и у зимнего речного камыша.
Даже и неодушевлённая кукла, брошенная хозяйкой, одушевляется автором. С помощью знакомого ему Акимыча. Акимыч подбирает испачканную куклу, отчищает от грязи, заворачивает в чистую тряпочку, выкапывает ей ямку и хоронит. «У неё ведь облик-то человеческий». А кто-то же издевался над этой маленькой человечинкой.
Замечаем ли мы, что за какие-то тридцать лет поменялись игры и игрушки у детей . Где теперь вековечная игрушка девочек кукла Маша? Игрушки мальчиков пистолетики, автоматы, машинки сменили айфоны. Более того, подчиняясь Богом вложенному в девочек инстинкту материнства, они всегда носили с собою именно куколок. А сейчас стали носить зверушек. Тревожный знак.
Нет в магазинах хороших русских книг писателей, которые воспитывают любовь к России. Вот мы говорим о Евгении Носове. Какая богатая у него набралась литература для детей и отроков. Не для фанатов, не для тинейджеров, именно для отроков. Прочитавшие его рассказы «Варька», «Шуба», «Пятый день осенней выставки», «В чистом поле за просёлком», «И уплывают пароходы», «Шопен, соната номер два» обязательно прикоснутся своей растущей душой к чистоте и целомудрию, к ожиданию светлых чувств. Ведь никто не заставляет Варьку помогать выращивать уток, она сама. Увидела однажды утят, таких хорошеньких, таких потешных, таких голодненьких и не смогла уйти от них. А тут и цыганский отрок Сашка, которому Варька нравится. Да и Варьке он тоже. Он привозит корм для уток и всегда говорит, что Пушкин это Сандро - цыганский поэт. Но Варька с этим не согласна. И бесподобное описание, как они скачут на конях по степи, как Сашка догоняют её и пытается поцеловать. Она отбивается. «Потому что цыган, да?» - спрашивает он. - «Потому что дурак»,- отвечает она. А потом, ощущая в себе новое, тревожащее душу чувство, бежит к своим подопечным утятам и рассказывает им, что корм для них привёз Сашка и что Сашка хороший.
Да и какой рассказ ни возьми. Как можно не узнать, как мальчишка Евсейка гонится за радугой. Она же только что была совсем рядом и вдруг нет. Как так? А разве не интересно узнать про старую ворону, про то, как она, на радость воробьям, потеряла кусок хлеба. А как патефон спас петуха. А как синичка пришла к человеку.
И как в год юбилея Великой Победы не прочитать звенящий скорбью и мужеством рассказ «Шопен, соната номер два». Мы привыкли считать эту сонату похоронной, но послушайте её в исполнении Сергея Рахманинова. Это да, траурные нотки есть в ней, но мощь преодоления жизнью смерти необыкновенна. В рассказе (музыканты играют в деревенской избе солдатской вдовы) дядя Саша, старший над оркестрантами, после басового вступлениям повёл на кларнете «то высокое серебряное соло, что звучало и нежно, и трепетно, и выплаканно, и просветвлённо».
И подумайте, почему у Центральной детской библиотеки Курска стоит памятник белому гусю? Правильно, это памятник герою рассказа Евгения Носова «Белый гусь». Гордый, независимый, неприступный, он, в момент непогоды, ветра, града укрывает гусят.
А вот рассказ о девочке Дуняшке. Она сверстница Варьки, тоже летом работает. Мечтает о новом пальто. Да и мама её Пелагея, видит, что дочка уже выросла из прежнего пальтишка, совсем уже взрослая. Едут в город. А там, в магазине, женщина покупает шубу, один рукав которой стоит три дуняшкиных пальто. Но разве чистое сердце Дуняшки завистливо. Ей так нравится ими купленное пальто. Она даже проделывает маленькую дырочку в обёрточной бумаге, чтобы ощутить гладкий мех воротника. И ей уже хочется, чтобы скорее пришла зима и она пошла бы в своём новом пальтишке. Подчеркнём: заработанном ею самой. Так и видишь эту милую, красивую, работящую Дуняшку.
Венчает рассказы Евгения Носова рассказ «Живое пламя». Короткий срок цветения у маков. Но как они прекрасны, как долго помнятся потом. Так и рассказы нашего современного классика: небольшие по объёму, но впечатляющие. И не осыпаются их листочки, а запечатлеваются в сердце и памяти.
Откуда силы таланта Евгения Носова? Ответ самый простой: от родной земли. От его воспоминаний о собственном детстве, от его любви к детям, животным, к рассветам и закатам, к нашей родине - России. Какое счастье, что его книги помогают взрослым и детям быть едиными в понимании счастья жить на земле под небесами, помогать друг другу, любить нашу единственную, самую лучшую родину, Россию.
«Ты победил косноязычье мира…»
Если применить военные термины к разговору о литературе, то поэзия всегда была разведка боем. Проза - это захват территории, критика - оценка сражений. Отсидевшись в тылу, критика начинала разбор полётов. По ней выходило (мы говорим о второй половине и о последней трети двадцатого века), что поэзия - это отклики на события. Она поощряла публицистику, рифмовку событий творящихся в стране: строительство электростанций, освоение целины, проникновение в космос, поощряла поэтов, рифмовавших свои поездки по миру. Сопротивлялись такой постановке вопроса немногие, в частности Кожинов, Палиевский, Михайлов. Вот они-то как раз отмечали не лихих рифмачей, умудрявшихся одновременно слыть смелыми и урывающими премии за поэмы к юбилеям страны, вождя, славящими идеологию каждого нового правительства, а поддерживавшие именно поэзию. То есть жизнь души. «Томление духовной жаждой», вспомним Пушкина. Не упрёки обстоятельствам внешней жизни, а улучшение своей души. Не кто-то виноват в твоих неурядицах, а ты сам.
Многим трудно представить, что славные наши борцы за русскую душу Николай Рубцов и Юрий Кузнецов считали своим учителем Анатолия Передреева. Если и не учителем, то старшим братом несомненно. Немного старше их, но более их перестрадавший (детство в войне, сиротство), Передреев явился продолжателем духовности русской поэзии.Это объяснимо тем, что все они, да и мы, грешные, вырастали на образцах русской классики. Державин, Крылов, Пушкин, Тютчев, Лермонтов. Некрасов, Суриков, Никитин, Блок, Есенин. А русские поэты, наши современники, выходцы из пространств матушки России, прекрасно знали не только русскую поэзию, мировую. Как писал Николай Рубцов: «И как живые в наших разговорах: Есенин, Пушкин, Лермонтов, Вийон». Так вот, и Рубцов и Кузнецов ощутили в стихах Передреева освежающее веяние классической лиры. Как он сам писал о русском поэте: « Ты победил косноязычье мира. И в наши дни ты поднял лиру их, хоть тяжела классическая лира».
О, как сопротивлялись либералы, адепты пятой колонны, тому, что в русскую литературу входят люди без знатного происхождения, без европейского образования, люди - продолжатели великого дела - защитники России, её древних устоев и, прежде всего, Православия. Обозвали их деревенщиками. Да, практически все они - выходцы из сельской местности. И что? Это наименование стало не насмешкой, а великой честью принадлежать именно к деревенщикам. Земля! Земля матушка спасала. Не растёт пшеница на асфальте, редкие травинки сквозь асфальт пробиваются, а хлебушек растёт на земле.
От земли, от её материнского начала, от того древне-русского поверья, что она даёт силу слабеющим в битве богатырям, идёт и превосходство русской поэзии над другими. Но именно русской, а не русскоязычной. Это первое. Второе, и главное: любовь к России. Любовь и понимание, что Россия спасает мир, что будущее за Россией. И за русской поэзией, так много свершившей в последние два века, именно за ней, будущее словесности планеты.
Ещё струна натянута до боли,
Ещё душе так непомерно жаль
Той красоты, рождённой в чистом поле,
Печали той, которой дышит даль.
Это очень русское осознание безграничного простора Руси, родило в русском понимании ощущение вольной воли. И тишины одновременно. У нашего поэта вода, падающая с плотины, постепенно замирает, «готовится пустынная вода к таинственному акту отраженья». Отраженья чего? Небес над пейзажами, которые по сути портреты России. И природа у поэта одушевлена до зримых образов:
И шум вокруг весь день стоит такой,
Как будто что и чувствуя и зная,
Бежит, листву и травы простирая,
Природа, потерявшая покой.
Анатолия Передреева не надо объяснять, надо его читать и чувствовать. Не забуду никогда встречи с ним, и для улыбки вспомню, как мы, Анатолий Гребнев и аз грешный, рассказывали ему:
- Ловим машину, садимся в неё и читаем водителю: «Шофёр берёт меня, сажает, а я ему ни сват, ни зять. Шофёр глаза свои сужает, соображает, сколько взять». Дочитывали до конца: « А на лице его морщина и он задумчиво глядит и, тормозя свою машину, мне так, не глядя, говорит: Вылазь, вылазь, не суетись, иди, иди, студент, учись». И много раз с нас денег не брали. Анатолий смеялся и говорил: «Ну, водителям вы не платили, платите мне». Оплата являлась. И вознесённые стаканы или бокалы, были за русскую поэзию, за Россию.
Как сейчас, вспоминаю его, красивого, высокого, всегда готового прийти на защиту человека, любящего Россию. Очень нелегко и трудно он жил. Но всегда был подтянут, собран, весел, насмешлив. Запомнил от него правило: «Чем хуже твои дела, тем лучше ты должен выглядеть».
В завершение краткого слова о поэте его классические строфы:
Наедине с печальной елью я наблюдал в вечерний час
За безконечной каруселью созвездий, окружавших нас.
Но чем торжественней и строже вставало небо надо мной,
Тем беззащитней и дороже казался мир земли ночной.
Разве это не напоминает лермонтовское «Выхожу один я на дорогу»? Но тут именно наша эпоха, наше время, наша поэзия. Для нас несомненно, что строка Передреева о классической лире, победившей «косноязычье мира» относится к нему самому.
Историк истории
«У каждого человека, как и у каждого народа, есть своё таинственное предназначение», – говорил Вадим Валерианович Кожинов. А кто сам Кожинов, и в чём его предназначение? Оно уже не таинственно для нас, его знавших, читавших, уяснивших его огромную роль в русской литературе и истории. Он – Вергилий в книжном царстве, истолкователь и философ процессов, прошедших в веках письменности, он современен во всех своих трудах, и от того необходим для понимания, что такое Россия для планеты, для мировой цивилизации.
Москвич, центровой житель столицы от рождения до ухода в вечность, он насквозь русский. Любовь к России его одна и пламенная страсть. Обладающий огромными знаниями, он использовал их прежде всего для возвеличивания России. Именно литература была возносима им. «Литература в России, начиная с одиннадцатого века, играла в России решающую роль». Чем он доказывал этот свой тезис? Тем, что «литература есть воссоздание истории».
На отроческих и юношеских фотографиях мы видим несомненного задиру, бунтаря, с непокорной шевелюрой, требовательным взглядом, какие бывают у людей, идущих за свои убеждения на плаху. А возьмём снимки последних лет его жизни (он, рождённый в 1930-м году, дожил до нового тысячелетия), на них это великий мудрец, спокойный, чуть ироничный мыслитель. Уже отстоявший прижизненную свою вахту служения литературе и истории. И, добавим, и сейчас продолжающий доблестно служить России.
Подумать только, я познакомился с ним осенью 1968 года. К 50-летию СССР была возведена Останкинская телебашня с телецентром у своего подножия, а в нём была открыта четвёртая, в дополнение к трём, уже существовавшим, программа. И на ней я работал. Предполагалось, что программа создана для интеллектуалов. Я вёл Дискуссионный клуб. Мы шли всегда в прямой эфир, никого это не смущало. Ставили острые темы. Например: «ЭВМ. Возможности электронного мышления». Да, товарищи, это уже тогда впаривали замену человеку, это тогдашнее подобие, предтеча Искусственного Интеллекта.
Чтобы передачи получались живее, приглашались участники с разнополярными точками зрения и мнения. А я ещё со студенчества ходил в Институт мировой литературы (ИМЛИ) на конференции и мне очень нравились задиристые выступления и Кожинова и Палиевского. Их-то я и пригласил. А с другой стороны были, кажется, Пекелис и Рунов. То есть, так сказать, новаторы и традиционалисты.
Петр Палиевский приехал на мотоцикле, хотя и не новаторов представлял. Они с Вадимом Валериановичем с блеском отработали отведённое эфирное время, ни в чём не передоверив человеческих качеств электронике. Подали на прощание противной стороне руки, и мы втроём отправились в ресторан «Космос» у метро ВДНХ. Вскоре Палиевский угазовал, а меня Вадим Валерианович позвал «ненадолго поехать» в один дом у Курского вокзала. В нём было шумно. Нас бурно приветствовали. Принесённое нами средство продолжения радости пошло в дело. Кожинов взял гитару.
- Одно вводное слово может изменить весь смысл, – сказал он, – поём! – и ударил по струнам:
«На просторах родины, родины чудесной, закаляясь в битвах и труде, мы сложили, В ОБЩЕМ, радостную песню о великом друге и вожде. Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полёт. С песнями борясь и, В ОБЩЕМ, побеждая, наш народ за Сталиным идёт»…
И ещё потом были встречи. И, конечно, радостное чтение всё новых трудов Вадима Валерьяновича. Особенно запомнилось, как он расправился с хвалёной Нобелевской премией, показав её безстыдство, лживость и услужливость европейничанию (Данилевский).
И прямая заслуга Кожинова в судьбе опального мыслителя Михаила Бахтина. Публикации его трудов, возвращение из Саранска в Москву – это дело рук Кожинова.
В 80-е годы повезло вместе с ним побывать на Черноморском флоте. Вовсю уже шёл неведомый народу и не освещаемый в СМИ раздрай с украинцами. Выступали перед моряками. С нами ещё был поэт Григорий Калюжный. Кроме того, там Вадиму Валериановичу было необходимо увидеть памятную доску с именами защитников Севастополя, в частности видеть фамилию отца поэта Юрия Кузнецова, подполковника Поликарпа Кузнецова, погибшего при штурме Сапун-горы. Это ему посвящены скандальные строки поэта: «Я пил из черепа отца…» и «Отец, ты не принёс нам счастья. Мать в ужасе мне закрывает рот». Юрия Кузнецова Кожинов ставил высоко. Не случайно и стихотворение Кузнецова посвящённое Кожинову, звучит эпически: «Повернувшись на запад спиной к заходящему солнцу славянства, ты стоял на стене крепостной и гигантская тень пред тобой улетала в иные пространства. Обнимая небесную высь, через камни и щели Востока, пролегла твоя русская мысль, не жалей, что она одинока. Свои слёзы оставь на потом: ты сегодня поверил глубоко, что завяжутся русским узлом эти кручи и бездны Востока». Разве не о пророческом даре Кожинова говорит поэт. Разве мы не свидетели теперешнего обращения Востока к России?
Ездили тогда же в Херсонес, на место Крещения Великого князя Владимира. Место было совсем запущенным, продуваемым: камни, полынь, голые кусты. Холодные волны Чёрного (Русского) моря.
- Тут надо возвести храм до небес, – сказал Вадим Валерианович.
Не раз потом вспоминал я его пророческие слова, посетив величие возрождённого, фактически заново созданного, Херсонесского комплекса в память Крещения Руси.
Да, как бы жили мы без Кожинова, столько сделавшего для русской культуры, для прихода новых талантов на возделывание её нив. Кожинов всегда был настроен как камертон на отклик настоящему таланту. Ширпотреб поэзии шестидесятников он не терпел, о Вознесенском и Евтушенко отзывался пренебрежительно и с трибуны и в статьях. А кого поддерживал? Николая Тряпкина, Сергея Наровчатова, Михаила Луконина, Алексея Решетова из Перми, Бориса Сиротина из Самары, Алексея Прасолова из Воронежа (судьба похожая на рубцовскую), Алексея Недогонова, Анатолия Передреева, Владимира Соколова, Станислава Куняева. С последним был дружен и в более поздние годы даже замещал его, формируя номера «Нашего современника».
Конечно, главную книгу о великом поэте Федоре Тютчеве написал именно Кожинов. Защищая в ней и отстаивая право русского поэта участвовать в политике, особенно во времена тяжелые для отечества, в одно из которых прозвучали вещие строки Тютчева: «Теперь тебе не до стихов, о, слово русское, родное». Подумаем: что-то при этом теряет поэзия? Нет, обретает. Откуда у поэта талант? Конечно, от Бога. То есть Бог как раз доверяет поэтам нести спасительную ответственность за судьбы своего народа. И обязательно награждает за выполнение этой ответственной миссии.
В огромном таланте Николая Рубцова Кожинов видел таинственную движущую силу жизни и творчества.
«Как будто ветер гнал меня по ней,
по всей земле, по сёлам, по столицам.
Я сильный был, но ветер был сильней,
и я не мог нигде остановиться».
Разве здесь ветер не образ судьбы, разве судьба это не Суд Божий?
Размышляя о религиозных воззрениях Кожинова, можно сказать, что присутствие Бога в мире для него было несомненным. Было оно, конечно, с литературной окраской. Очень многое сделал он для возвращения в Церковь Оптиной пустыни, но тут, конечно, проявлялись его симпатии к великим Киреевским. Посещал церковь Симеона Столпника, но опять же, вспоминая всегда о том, что в ней был прихожанином Николай Гоголь и венчался Аксаков. Но не нам судить. На отпевании Кожинова, именно в этой церкви, батюшка сказал: «Я всегда знал, что в моём приходе живёт такой значительный человек, русский учёный. Жаль только, что он не испытывал таинств исповеди и Причастия. Но, может быть, он был на Литургиях в других храмах, не знаю». Не знаем и мы, и судить не будем. По смыслу своих трудов, убеждений, воззрений он, несомненно, православный.
Ведь стоит только взглянуть на список его основных трудов. Его фактически ведущее участие в создании трехтомного труда «Теория литературы», книги: «Судьбы России», «Победы и беды России», «Черносотенцы и революция», «История Руси и Русского слова». Все они доступны. Открой любую – на тебя хлынет спасительное понимание, что такое наша Россия, как надо её любить. Невозможно так искренне говорить о России и не быть верующим.
В девяностые годы оголтелого наступления на Россию было почти невозможно организовать хотя бы мало-мальскую защиту святынь России, её нравственного облика. Но были, конечно, попытки. Издательство «Столица» предприняло ежемесячное издание «Дневника писателя». По типу «Дневника», издаваемого Достоевским. Его профиль украсил обложку. Для участия в Дневнике издательство пригласило нас: Вадима Кожинова, Ксению Мяло, меня, грешного, для написания статей. Это начало 1994-го года. Написали. Первый и второй выпуски вышли, а третий, хотя и написанный и набранный, пустили под нож. Мало того: предыдущие тиражи вывезли в неизвестном направлении. И вскоре – финал торжества демократии – издательство закрыли. Демократическая свобода слова была налицо. Конечно, хорошо бы переиздать этот Дневник.
И закончу тоже гитарными аккордами. И сам Вадим Валерианович замечательно пел и всегда поддерживал композиторов и певцов, так сказать, русской тематики. Особенно на стихи Рубцова «В горнице моей светло», «Звезда полей», «Я буду скакать по холмам задремавший отчизны», «Осенняя песня», «Я буду долго гнать велосипед».
В памяти слуха звучит его голос, а на полке стоят его книги. Необходимые для обретения силы и мужества в битвах за нашу Россию.
В 80-е и далее бытовала шутка: «Всё может знать только Кожинов». Вспомним апостола: «Но кто любит Бога, тому дано знание от Него» (Кор. 8:3).
Вслед за своим учителем Бахтиным, Кожинов стал и нашим учителем, внушая нам: наша жизнь – это действие, это непрерывные поступки, это служение. А служение кому или чему – это наш свободный выбор. А кому мы можем служить, имея пред собою великие примеры служения Богу и России?!
|
|
