Нина ЯГОДИНЦЕВА, кандидат культурологии, доцент Челябинской государственной академии культуры и искусств, секретарь Союза писателей России.  

1. Сегодня, в середине 2014 года, какие темы и коллизии наиболее важны для нашей прозы и поэзии?

Определяя важность для литературы тех или иных жизненных коллизий, неизбежно приходится осмысливать и ту коллизию, которая складывается сегодня и с самой литературой. Наивно ставить ей задачи, но ещё более наивно отрицать, что в обществе она выполняет вполне конкретную задачу. А если не выполняет, то, собственно, и не нужна. Служение литературы неизменно: хранить и взращивать в человеке человеческое: со-знание, со-весть, со-чувствие, со-переживание. Отсюда понимание пути общего и выбор личного пути. Литература создаёт целостное представление о прошлом (мифологизация), настоящем (типизация) и будущем (проекция). Сейчас, на мой взгляд, остро не хватает двух именно «проективных» направлений.

Первое – это человек и Природа. Устойчивость общества и способность к быстрому самовосстановлению зависит от того, в каком качестве человек осмысливает своё бытие. Помимо горизонтального осмысления – что мы представляем из себя в со-существовании с другими культурами – должно быь осмысление вертикальное: в иных горизонтах, Природных и Космических. И чем выше горизонт осмысления, тем более устойчиво бытие. Традиционная русская культура всегда гармонично вписывала человека в контекст Мироздания. Традиция этим сильна и сегодня. Постмодерн сознательно занижает горизонт, целенаправленно «сбрасывает» планку, замыкая человека в хаосе и ужасе его несовершенств. И у него это довольно легко и порой даже прикольно получается. Так вот, коллизия как стечение обстоятельств, выявляющих внутренний конфликт – существенное изменение природной среды именно в тот момент, когда горизонт бытия сузился до бытового . Это очень общая формулировка, но если не брать её во внимание, всё остальное расыпается на слабо связанные между собой частности. Следовательно, тема – отношение человека и Природы как части и Целого . По высшей мерке.

Второе – проект самого человека. Потребительская культура создала очень привлекательный для массового сознания образ получателя сладостных земных благ – но на этом горизонте бытия неизбежны растрата и медленное угасание жизненных сил, ну и смертельная конкуренция за ресурсы, что как раз и разворачивается во всём своём ужасе. Традиционный проект человека максимально высок, но он соотносится уже не с будущим, а с прошлым. И нынешняя коллизия – трагическое несоответствие современного проекта человека Высшему замыслу о нём. Соответственно, тема – выбор горизонта , ситуация уже не эволюционнная – переломная в самом трагическом смысле слова.

Обе эти мега-темы включают в себя и эпическое, и драматическое, и лирическое осмысление. Обе так или иначе призваны изменить взгляд на историю и современность. Ни утопический, ни антиутопический подходы здесь уже не работают: только поиск точек опоры в реальности. То есть проективная, а не прожективная работа – прожекты не просто обречены, они буквально компрометируют литературу.

2. Какие проблемы занимают сердце современника, который понимает себя русским человеком?

Думаю, более всего – та внутренняя пружина, которая была сжата до предела унижением в течение прошедших десятилетий, сейчас выпрямляется, обостряется жажда справедливости в самом высоком понимании этого слова, во всех сферах внутренней и внешней жизни. И не желание реванша, а отчётливое понимание того, что советский опыт, дорогой ценой оплаченный, во многом соответствовал представлениям о справедливом устройстве жизни. Проект будущего насущно необходим именно сейчас, как мост, проложенный в завтра – на мой взгляд, главная проблема, включающая в себя и личную, и общественную, и философско-религиозную составляющие.

3. Чего не хватает в нашей литературе, что позволило бы считать ее бытийным зеркалом русской жизни?

На мой взгляд, наступило время высоких горизонтов. Потребность в них велика, её нужно подхватывать, отслеживать в реальности, «типизировать» и «проектировать», а пока сегодня сильнее работает и быстрее находит отклик осмысление трагедии и «оплакивание» разрушений. Понятно, что это уже непродуктивно, мало того, растратно и следующим поколениям не вполне понятно, а потому не востребовано. Высокие горизонты бытия – ещё и энергийная составляющая духа, и не хватает этой мощной энергийной подпитки – хотя трагический разворот последних событий делает её буквально жизненно необходимой.

4. Каким должен быть характер сегодняшнего литературного героя и как в нем могут быть соединены изъяны и достоинства, чтобы он обладал притягательностью и не был плоской фигурой?

В русле вышесказанного: вот этот поиск высокой мерки, высокого горизонта в самом человеке, причём далеко не только в героических сюжетах, а именно в бытовых, которые в конечном счёте и определяют саму возможность героики.

5. К чему подвигает писателя нынешнее «многослойное» время: отразить его гротескно – или дать абрис реальной жизни, обращаться к уму читателя – или к его сердцу?

В основе писательского служения, на мой взгляд, всегда лежит любовь. Любовь к жизни, к людям. И вот если эта любовь есть – она чувствуется в отношении к реальности, в том числе и в гротеске, и в сарказме. Ведь писательское призвание – прежде всего не судить, но сострадать. Только сострадание и восхищение, источник которых – любовь, имеют силу «пронзить» эту многослойность, сделать её прозрачной, понять главный смысл происходящего сегодня. Остальное – словеса и соблазн словес. У писателя много соблазнов – и на первом месте всегда соблазны интеллекта, политика и идеология. Но нельзя забывать, что чувство без мысли – слепая стихия, мысль без чувства – холодная мёртвая абстракция, страшная разрушительная сила. Литература ведь и воссоздаёт в слове союз сердца и ума. И это вне времени.

6. Интеллектуальна ли сегодняшняя русская проза, достаточно ли она выразительна для того, чтобы сохранив отпечаток времени, не утратить живой жизни своих героев?

Ну вот с интеллектом-то как раз и проблема – ум впереди сердца, горе от ума на новый лад. Хотя, на мой взгляд, именно традиционная русская проза и сохраняет гармонию, другое дело, что работа эта происходит в основном подспудно, на слуху – иные направления и имена. Вообще в периоды смены модальных персонажей «живая жизнь» героев неизбежно схематизируется, художественность временно уступает позиции публицистичности.

7. Насколько современная поэзия отражает облик эпохи – как в публицистическом отношении, так и в художественно-бытийном, «обобщающем» происходящее со всеми нами и страной?

Понятие «современная поэзия» очень широко, и, как мне представляется, сегодня включает в себя противонаправленные тенденции. Поэзия – сфера порождения первосмыслов, то есть она не столько «отражает облик эпохи», сколько поддерживает ощущение высокой подлинности бытия, возводит это бытие в целостность. Так вот, сегодня одно из поэтических направлений, делающее ставку на интеллект, напротив, сбрасывает бытие в сугубый быт, дробит целостный образ мира на осколки и либо пробавляется рифмованным стёбом, либо целенаправленно всерьёз хаотизирует мысль и чувство. И оно востребовано, потому что интеллект, как выше уже сказано, соблазн, и немалый. Другое поэтическое направление, условно скажем – опирающееся на чувства, всё больше тяготеет к публицистичности и открытой декларативности, и очевидно, почему это происходит: читательское восприятие огрубело, оно труднее воспринимает тонкие смыслы, глубокую гармонию, смысловую новизну, а вот «силовые» поэтические приёмы находят живой отклик, потому что более просты и понятны. В этом направлении уже выработался определённый набор речевых и ментальных штампов, по которым опознаются «свои». И это тоже тревожно.

Хотя, конечно, как раз в совокупности всё это эпоху и отражает. Ну и ещё один момент: традиционная поэзия и литература в целом более созерцательна, и потому несколько инертна, она стремится сохранять вертикаль осмысления, тогда как литература либеральная чрезычайно активна: акции, фестивали, проекты – «горизонтально» развёрнутая деятельность привлекает внимание, заставляет думать, что у либералов «всего много», но о качестве и глубине – или принципиально, или просто некогда – думают мало.

8. Возможно ли соединение в единый литературный поток художественных произведений, созданных почвенными авторами и либеральными, насколько кардинальны различия в изначальных авторских установках и позволит ли русскому читателю быстротекущее время воспринимать эти различные углы зрения как полноту происходящего – в истории, в семье, на войне, в любви?

Имея в виду вышесказанное, можно сделать неутешительный вывод: почвенники и либералы работают противонаправленно. Другое дело, что традиция включает в себя не только ценностно-смысловое ядро, но и «территорию экспериментов», «зону новизны», то есть вполне способна лучшее из «свободного поиска» понять и принять в своё русло. А вот литература либеральная в силу своей узости гораздо более нетерпима и жестка. Хотя в последнее время либералы тактику меняют – взять хотя бы нашумевший проект «Уральская поэтическая школа», который пытается объединить оба направления (вроде благое дело!) под сомнительным территориальным брендом, но при этом традиции отводится роль бледной «массовки», размытого фона для торжественного шествия «постмодерна» (ещё недавно в провинции это поэтическое направление называлось именно так, теперь это просто и скромно: «современная поэзия»). Показательна в этом смысле реплика издателя М. Волковой о «технологии продвижения» поэтов и поэзии на сайте «Эхо Москвы. Пермь» (http://www.echoperm.ru/efir/104/34289/): «...по поводу поиска поэтов тут бы другое слово подошло, это взращивание поэтов. Поэты в этом плане это стадные животные, которые все равно нуждаются в определенной среде. Это производственный процесс. <…> И вот этот цех на Урале уже создан. И попадание сюда молодых уже позволяет попадать в эту среду». Думаю, комментарии излишни.

И – да, конечно, всё это позволяет умному внимательному читателю воспринимать полноту происходящего, то есть весь трагизм сегодняшнего выбора: вверх, к бытию, или вниз, в быт и расчеловечивание.

9. Существуют как мрачные суждения о литературе нынешнего времени, так и вполне оптимистичные: одни говорят, что она в упадке и надеются на будущее возрождение русской художественности, другие уверяют, что мы находимся в зоне литературного цветения – какие имена и произведения дают нам основания для взвешенного суждения о литературе последнего периода?

Ни особого упадка, ни буйного цветения я в современной литературе не усматриваю. Очень нелёгкий период, уже хотя бы потому, что на виду и на слуху одни имена (и это ведь влияет на качество читательского восприятия!), а подспудно идёт другая работа, другое глубинное течение, которое, конечно, и отразит нашу реальность во всей её полноте – но настоящий образ сегодняшнего дня мы увидим, думаю, позже…

Назову произведения, которые по итогам работы в жюри Всероссийской литературной премии имени П.П. Бажова и Южно-Уральской литературной премии произвели на меня особенно сильное впечатление и стали своеобразными «маячками» во всей широте и разнообразии литературных течений. Это поэзия Евгении Извариной (Екатеринбург), Екатерины Полянской (Санкт-Петербург), Юрия Седова (Челябинск) и недавно ушедшего из жизни челябинца Сергея Борисова, романы Зои Прокопьевой «Своим чередом» (Челябинск), Андрея Юрича «Ржа» (Кемерово), Эдуарда Веркина «Облачный полк» (Иваново), Геннадия Скобликова «Провожая отца» (Челябинск), рассказы Светланы Чураевой (Уфа)… Это очень разные произведения, да, видимо, и направления тоже, но все – из глубинного, подлинного, убеждающего, что литература своё дело продолжает, вопрос в уровне читательского внимания и государственной поддержке этого мощного созидательного ресурса.

Светлана ЗАМЛЕЛОВА, писатель, литературный критик, переводчик, главный редактор виртуального журнала «Камертон», кандидат философских наук (Сергиев Посад)

Прежде всего, искать рецепт хорошей литературы – это пустое дело. Талант подарит хорошую литературу, его отсутствие произведёт суррогат, как ни рассуждай. Нельзя отталкиваться от тем и коллизий, заданность – это хорошая основа для агитации, но не для искусства. Иначе получится как у Булгакова в «Театральном романе», где герою предлагают «разразиться революционным рассказом». Ничего хорошего из этого выйти не может. В литературе происходит обратный процесс: хороший, настоящий писатель не отталкивается от тем и коллизий, он творит непосредственно, пишет о том, что его вдохновляет. Но оторваться от своего времени он всё равно не в состоянии, происходящее вокруг так или иначе войдёт в его творчество. Вот уже после, исследуя совокупное творчество эпохи, можно будет судить о том, что волновало писателей, какие темы и коллизии их занимали и нашли своё отражение в их произведениях. Об этом можно очень много говорить, важно, что творчество – это процесс непосредственный, то есть надо писать о том, о чём интересно написать. Но при этом в каждом своем творении человек запечатлевает себя, своё мировоззрение, свою систему ценностей, свои способы ориентации в мире – всё то, что усвоено и вынесено им из повседневной жизни. Другими словами, сформировавшийся в определенных культурно-исторических условиях индивид отображает себя и свою эпоху в произведениях культуры.

То же можно отнести и ко всем прочим рецептам.

Нужна ли, например, литература, связанная с последними событиями на Украине? А можно ли так ставить вопрос? Если события вдохновят автора, и получится талантливое произведение, которое, прежде всего, не будет скучным и серым, тогда нужна. Если автор пишет, чтобы быть «в тренде» – не нужна. Литература на заказ – это не лучшее, что может быть в литературе. С точки зрения патриотизма, педагогики и воспитания, произведения о героях настоящего и прошлого, конечно, нужны. Но если это опять будет написано кое-как, пострадает уже не только литература, но и патриотическое воспитание. На плохом и скучном произведении нельзя привить любовь к чему бы то ни было. От советской эпохи мы не унаследовали главного – отношения к качеству (речь не о качестве товаров народного потребления). Именно поэтому у нас сегодня снимают плохие фильмы, пишут плохие книги, ставят плохие спектакли. Плохие именно потому, что некачественные – некачественно сыграно и срежиссировано, некачественно написано. Если ведущие писатели позволяют себе писать «производимую на производстве» или «генерация нашего поколения» – это и есть отсутствие качества. Причём элементарного. О композиции, языке и стиле даже не говорим. Свобода творчества оказалась понята уж очень своеобразно – городи что хочешь и как хочешь.

Нужны хорошие книги, а не книги об Украине, Сирии или Афганистане. То есть с учётом современной литературной специфики, так даже вопрос нельзя ставить: «о чём писать». Да хоть бы о чём-нибудь хорошо написали!

Разделение литературы на «либеральную» и «почвенническую» привело к тому, что почвенничество стало какой-то самоцелью. Талант уходит на второй план. Вместе с ним уходит и качество литературы. Главное – свой автор или нет, достаточно в его произведении «почвенничества» или не хватает. Ничем хорошим для литературы это обернуться не может. Требования к прозе стать беллетризованной публицистикой убивают прозу. Что мы и видим: «почвенническая» проза – это главным образом очерки. Нет ни вымысла, ни свободы, ни языка – одно сплошное «почвенничество». Это ни много, ни мало – возвращение во времена, когда верность идеологии ставилась выше таланта. Примерно то же самое происходит и с поэзией. Н.А. Некрасов – гражданский лирик. Но он и Поэт. Сегодня очень много гражданской лирики, но в основном это – публицистика в стихах, не поэзия.

Чтобы стать бытийным зеркалом русской жизни, литературе не обязательно впрямую описывать эту жизнь. Хорошая литература и так станет таким зеркалом. Всё дело именно в качестве письма. Стоит услышать о книге прозы: «это о нашей жизни» – хочется убежать, потому что предвидишь набор штампов о вымирающей деревне, о пьянстве, о драках, о батюшке, который был раньше десантником, о воинах Чеченских кампаний, о тюрьме и об армии, заодно немного о церквушках, берёзках и колосках. О нашей жизни или не о нашей – это не может быть мерилом качества литературы. Патриотическая проза наводнена воспоминаниями о безмятежном деревенском детстве, о родственниках, разбросанных по просторам бывшего СССР, об обретении веры, о том, как герой был неверующим, а потом стал верующим. И т.д. и т.п. Одни и те же образы, одни и те же сюжеты, даже порядок слов один и тот же… Как будто всё написано под копирку или одним и тем же автором. Чего же не хватает? Как раз-таки непосредственного, свободного творчества.

Да, очеркистика представлена мощно. Но прозы почти нет. А как же приключения? А мистика, лирика, притча, философия и психология? Кстати, всё это – вовсе не обязательно нытьё по поводу распавшейся страны и пустопорожние рассуждения на тему «как грустна наша Россия».

Знамя «почвенничества» – это, в первую очередь, Достоевский. Но разве Достоевский не выдумщик? Разве он занудно описывает одно и то же? Нет! Он выдумывает невозможные ситуации и невозможных героев, но превращает всё в возможное. Он исследует психологию отдельно взятого человека и сталкивает разные психологические типы. Он мистик и фантазёр, но главное – он абсолютно раскрепощён в своём зрелом творчестве, он летит и горит. Впрочем, доводилось слышать от современных писателей-«почвенников», что де не нужен им Достоевский. Вот Есенин так нужен. А Достоевский нет.

«Почвенники» советской поры – это «деревенщики». Но и они состоялись. И надо признать, что сегодня слёзы о деревне и даже слёзы о деревне, пролитые над городом, – это эпигонство. Проблема современной литературы в том, что она не обновляется. И сколько ни говори «новый реализм», во рту слаще не станет и ничего реально нового не появится. А не обновляется литература по многим причинам. Например, издатель не ищет таланты. Книгоиздание – это business , и существует оно по законам business `а. Что мы в основном видим на книжных прилавках? Чушь, жуть и муть. Но кроме того, если мы будем продолжать настаивать, что хорошая русская проза или поэзия – это непременно что-то плаксивое о нашей жизни, как она есть, что это плач о России и русских, если мы будем считать колоски в рассказах и стихах и таким образом измерять «почвенничество» – мы не дадим литературе развиваться, мы загоним её в прокрустово ложе и убьём главное – свободу творчества и самовыражения. И на русской литературной почве не произрастёт ничего нового, масштабного и интересного. Оговоримся: «свобода самовыражения» – это вовсе не патологические излияния и право городить бестолково и неумело. Это когда пишут хорошо и по-разному, а не все на один манер. С точки зрения «почвенничества», «Пиковая дама», «Портрет», «Преступление и наказание» – негодящие произведения. Ни колосков тебе, ни берёзок, одни фантазии, местами вперемешку с публицистикой.

Хорошая русская литература – это не обязательно «почвенничество». Если бы сегодня написали что-то вроде «Острова сокровищ» или «Кармен» – не возрадовались бы мы появлению хорошей русской повести? Почему же не пишут? Не исключено, что русский писатель занят подсчётом колосков, что и мешает ему раскрепоститься и творить.

У русской литературы сегодня две беды – критик и издатель. Но если с последним всё понятно – business есть business . То иные критики просто удивляют. И это мягко сказано. Прежде всего, сегодня нет критиков, которые, как, например, Белинский, читали бы не своих приятелей и не тех, кто готов платить за рецензии и не тех, кого «продвигают» по самым разнообразным, не связанным с литературой мотивам – от родственных до политических – но общий массив литературы. То есть книги, издаваемые не только ЭКСМО и АСТ, но и множеством других издательств. И читали бы, опять же, не корысти ради, а для объективной оценки; для того, чтобы представить действительный обзор литературы, а не повторять как мантру навязший в зубах список; чтобы объяснить читателю, на что стоит потратить время, а от чего следует держаться подальше. А также и для того, чтобы в литературе существовала некая планка, ниже которой опускаться автору не следовало бы. Но как относиться к ведущим и всем известным критикам, которые поют осанну «раскрученным», но плохим книгам? Что это, как не вредительство? Зачем это делается? Зачем плохое настойчиво выдаётся за хорошее? Если учиться музыке на расстроенном инструменте, можно подвергнуться риску испортить слух, потому что настоящее «до» вскоре будет восприниматься как «до-диез». Если читать то, что нахваливают классики отечественной критики, можно в скором времени и ресторанное меню принять за изящную словесность.

Так и хочется обратиться к этим критикам: неужели вы не понимаете, что перечисляя через запятую на авторитетных площадках плохие романы плохих писателей, вы убиваете русскую литературу? Вы, которые твердите о «литературоцентричности» России, не совершаете ли вы преступление, разрушая эту самую центричность? Конечно, пусть будет много писателей – и хороших, и разных. Но не нужно чёрное выдавать за белое. Утверждая на примере малоодарённых авторов, что есть ещё порох в пороховницах, вы разрушаете или опрощаете читательский вкус, вы задаёте планку письма и тем самым плодите никудышных, местечковых писак.

Создание художественной литературы – это специфический процесс, он очень отличается и должен отличаться от работы в публицистике. Писателю – и прозаику и поэту – стоит стремиться не к отображению «нашей жизни», а к выходу за собственные пределы, к прорыву в инобытие. Конечно, фантазия писателя направлена в повседневный мир, именно таким образом воображаемое получает форму. Проникая в культуру, фантазия высвечивает изнанку общественного сознания, которая вовсе не обязательно сводится к недостаткам и порокам. Поэтому хороший писатель всегда современен, о чём бы он ни писал. Возникновение и существование литературы связано с человеческим желанием найти подход к тому, что недоступно. Литература создает иную реальность. Восприятие и осмысление этой реальности преобразовывает культурный контекст. И литература, таким образом, отражая обратную сторону реальности, формирует новую реальность. Происходит это в том случае, когда художник не просто списывает с действительности или подражает кому-то, но когда свободно и непосредственно творит. Что, разумеется, не исключает тщательной работы над сотворённым.

Виктор БАРАКОВ, литературовед, писатель, критик, доктор филологических наук (Вологда)

1. Какие темы и коллизии наиболее важны для нашей прозы и поэзии сегодня, в середине 2014 года?

Цель художника – описать природу, душу, Бога и любовь. Темы и коллизии подскажет сама жизнь:

О чем писать?
На то не наша воля!
Тобой одним
Не будет мир воспет!
Ты тему моря взял
И тему поля,
А тему гор
Другой возьмет поэт!
Но если нет
Ни радости, ни горя,
Тогда не мни,
Что звонко запоешь,
Любая тема —
Поля или моря,
И тема гор —
Все это будет ложь!
Н. Рубцов

2. Какие проблемы занимают сердце современника, который понимает себя русским человеком?

Русского человека, сознательно или опосредованно укорененного в православии, отличало и отличает обостренное чувство справедливости. Русскому миру угрожает геноцид. Либеральная «западническая» идеология, как мы помним из истории, рано или поздно приводила страну к краху. Только в ХХ веке таких катастроф было две: в 1917-м и в 1991-м. Беда в том, что «перестроечный» ужас не исчез, он продолжается и доныне. Восставшая Новороссия, пусть с запозданием, пытается вырваться из этого морока, но она обречена – либеральная кремлевская власть не допустит подобного развития событий. Крым – только эпизод, не более, он был нужен как плацдарм для «южного потока», к тому же на полуострове открыли крупные газовые месторождения.

3. Чего не хватает в нашей литературе, что позволило бы считать ее бытийным зеркалом русской жизни?

То, что происходило и происходит с нашей литературой – лишь часть общего либерального плана. Первый удар был нанесен как раз по идеологии, литературе и культуре, он был необходим для «оправдания» последующих издевательств над экономикой. С некоторым запозданием взялись за образование и науку.

О бедах русской литературы говорили и даже кричали сотни раз… Надо понимать, что в нынешней системе нам места нет.

Как бы то ни было, писатель не может не заниматься творчеством. Пусть сейчас мы почти безгласны, замкнуты в рамках профессионального сообщества: собственно литературы, образования, культуры (библиотеки) и узкого круга преданных читателей, но вместе с изменением общественно-политического строя преобразится и литературный процесс. А переворот не за горами – слишком сильны противоречия.

4. Каким должен быть характер сегодняшнего литературного героя и как в нем могут быть соединены изъяны и достоинства, чтобы он обладал притягательностью и не был плоской фигурой?

Герой нашего времени стоит на семи ветрах, но сердце его принадлежит Богу и России. Только подлинные мысли и чувства способны создать образ, и даже художественный тип.

5. К чему подвигает писателя нынешнее «многослойное» время: отразить его гротескно – или дать абрис реальной жизни, обращаться к уму читателя – или к его сердцу?

Все зависит от таланта. Сатира тоже опирается на реальную жизнь. Философичность и лиризм и в поэзии и в прозе с успехом дополняли друг друга.

6. Интеллектуальна ли сегодняшняя русская проза, достаточно ли она выразительна для того, чтобы сохранив отпечаток времени, не утратить живой жизни своих героев?

Само присутствие в русской прозе живых классиков советской эпохи: Валентина Распутина, Юрия Бондарева, Владимира Личутина, Владимира Крупина, Бориса Екимова, Виктора Лихоносова и других дает точку опоры для ее развития. Не говоря о том, что «покойных» в литературе вообще нет.

За последние 20 лет ярко заявили о себе Александр Проханов, Олег Павлов, Алексей Варламов, Вера Галактионова, Роман Сенчин, Александр Киров, Захар Прилепин, Сергей Шаргунов, Андрей Антипин, - ряд можно продолжить. О последних трех нужно сказать особо.

На протяжении уже почти трех десятилетий в критике идут дискуссии о соотношении художественного и публицистического начал в литературе. Если припомнить, то еще на заре 1970-х два Василия: Шукшин и Белов, спорили о первенстве факта, документа, с одной стороны, и вымысла - с другой.

У Захара Прилепина, к которому я отношусь с огромной симпатией, как человеку необыкновенной работоспособности, выдающегося интеллекта и силы воли, явный публицистический талант. И его знаменитое «Письмо товарищу Сталину», и замечательная книга о Леониде Леонове в «ЖЗЛ» свидетельствуют, прежде всего, об этом. К сожалению, художественная проза Захара Прилепина является продолжением его публицистики. Об «Обители» («Наш современник», 2014, № 5) сказано много лестных слов, но я хочу остудить горячие головы: у этой книги газетный язык. А ведь язык – главное.

Примерно так же я оцениваю и Сергея Шаргунова (роман «1993»). Если он в чем-то и уступает Прилепину, то ненамного.

Между прочим, в художественном смысле можно развернуться и на пространстве газетной лексики. Посмотрите на Александра Проханова: язык вроде тот же, зато какие метафоры, каков пафос!

А вот у Андрея Антипина, еще только начавшего свой путь в литературе (повесть «Горькая трава», «Наш современник», 2013, № 4), обратная ситуация. Антипин - бесспорный талант. Язык его великолепен, но он довлеет над всем остальным в повести, сюжет которой статичен, в нем нет движения, нерва.

Золотое равновесное соотношение между художественностью и публицистичностью – нелегкая задача для любого писателя.

7. Насколько современная поэзия отражает облик эпохи – как в публицистическом отношении, так и в художественно-бытийном, «обобщающим» происходящее со всеми нами и страной?

В современной поэзии нет явного лидера, «властителя дум». После смерти Юрия Кузнецова это место никем не занято.

Продолжают писать мэтры: Глеб Горбовский, Владимир Костров, Ольга Фокина и др. Среди выдвинувшихся за последнее двадцатилетие я бы отметил Николая Зиновьева, иеромонаха Романа, Нину Карташеву, Юнну Мориц, по-настоящему перешедшую во «взрослую» поэзию в середине 90-х, Диану Кан, Марину Струкову. Список далеко не полный – можно включить в него еще пять-десять имен.

Публицистический оттенок присутствует в палитре у всех перечисленных авторов, но это только оттенок. Лиризм в поэзии питается болью. Душа у наших поэтов переполнена Россией.

8. Возможно ли соединение в единый литературный поток художественных произведений, созданных почвенными авторами и либеральными, насколько кардинальны различия в изначальных авторских установках и позволит ли русскому читателю быстротекущее время воспринимать эти различные углы зрения как полноту происходящего – в истории, в семье, на войне, в любви?

Вспомним прошлое: со времен Петра и в русской жизни, и в литературе два этих потока, условно говоря, «западники» и «славянофилы», текут, не соединяясь, параллельно. Механическое соединение ничего не изменит, по сути. Но эти две линии не равноценны: великая русская литература всегда была и остается почвенной, народной.

9. Существуют как мрачные суждения о литературе нынешнего времени, так и вполне оптимистичные: одни говорят, что она в упадке и надеются на будущее возрождение русской художественности, другие уверяют, что мы находимся в зоне литературного цветения – какие имена и произведения дают нам основания для взвешенного суждения о литературе последнего периода?

На мой взгляд, в последние годы расцвет переживает публицистика, в упадке находится драматургия, а проза, поэзия и критика вполне соответствуют своему времени.

Вячеслав ЛЮТЫЙ, литературный критик, зам. главного редактора журнала «Подъём» (Воронеж)

1. Какие темы и коллизии наиболее важны для нашей прозы и поэзии сегодня, в середине 2014 года?

Говоря о важных для сегодняшнего дня литературных темах, стоит иметь в виду не те формулировки, которые бытовали в советское время, скажем, «деревня и город», «городская интеллигенция», «военная проза», «производственные сюжеты» и прочее. Необходимо примерить ту реальность, в которой мы все живем, к самому себе и отметить точки совпадения и противоречия. Причем, не внешние – вроде «толстосум и бедняк», а существенные, главные для человеческой души сейчас.

Как мне кажется, наше время и наше общество нуждаются в некоей идентификации. Вспоминается пример из давней книги Солженицына «Россия в обвале». Во время встречи с писателем в Ярославле один офицер обронил: «Новая Россия не поставила себя как Родину». Прошло уже много лет, изменилось отношение и к затворнику из Вермонта, вернувшемуся на родную землю, и к государству. Но до сих пор мы определенно можем сказать себе: государство, в котором проходит наша жизнь, только отчасти совпадает с потаенным понятием родины.

Поверив руководству страны в связи с Крымом, мы боимся оказаться обманутыми в очередной раз: зальется кровью юго-восток Украины под «правильные» сентенции со стороны Кремля; внимание государства к литературе обернется созданием какой-то непонятной совокупной писательской организации и «распилом» дома на Комсомольском, 13; верные замечания главы государства о патриотизме и «пятой колонне» останутся только в экране телевизора, а на деле понятие «русский» все также будет вызывать глухое раздражение или ненависть чиновника без рода и племени…

Это сюжеты, но в них скрыта тема: мы и родина сегодня – каковы наши взаимоотношения, если вмешивается третий пункт «государство» и создается житейский и бытийный треугольник?

В прозе эта задача просто обязана приниматься к рассмотрению на самом различном жизненном материале, причем без публицистического акцента, но при помощи только художественного рисунка самых обычных людей и достаточно привычных коллизий. В каком-то смысле «Тихий Дон» Шолохова еще и об этом. Требуется не только терпение русского человека, но и «черта», за которую власть и государство как система перейти бы уже не смогли.

Русская литература всегда объясняла читателю жизнь на художественных примерах. Это уже после возникли бойкие теоретики, осмеявшие ее «учительство», и сочинители, больные разумом, ставшие хихикать надо всем серьезным, что от века поддерживало русскую жизнь.

Стоит отметить еще и вот что: всякое корневое по своим духовным координатам творчество не боится смысловых повторений. Потому что художественная литература есть воспроизведение уже сказанного на новом материале, т.е. постоянное возобновление традиции на фоне многообразия тех вызовов, которые предлагает нам всем реальность.

Что касается поэзии, то здесь все сложнее. Однако в стихах Дианы Кан и Светланы Сырневой этот главный конфликт явлен многократно, причем всякий раз с дивным художественным результатом. У поэзии сегодня другая задача: не позволить предметам и культурным смыслам отделить от читателя как родную землю, так и свое сердце – уже усталое, но еще живое.

2. Какие проблемы занимают сердце современника, который понимает себя русским человеком?

Это взаимное соприкосновение Православия и древней славянской культуры, целостность русской истории, чувство хозяина на исконно русской земле, возможность громко и повсеместно говорить о достоинствах русского человека и его бедах…

Каждая из этих позиций выигрышна для талантливого писателя, а произведения, в которых живописуются соответствующие коллизии, долгожданны для читателя. Кроме того, чрезвычайно важной проблемой является чистота русского языка, которая в иных сочинениях даже не осознается автором как задача.

Есть два важнейших вопрошания русского человека, которые настоятельно требуют ответа: что с нами будет в будущем и что с нами было в прошлом?

Русская история ранних, дохристианских веков изучается или катастрофически мало, или результаты этих исследований не имеют общественного и научного резонанса. Все как-то стыдливо уводится в сторону, или появляется очередной человек с европейским образованием, который насмешливо замечает, что в те годы, дескать, славяне скакали по веткам. Так или иначе, но русская история обретет собственную хронологическую линейку древних лет, однако важно понимать необходимость поисков в этом направлении.

Русское будущее сегодня стало предметом новой фантастики. Она включена в панораму самых различных произведений подобного жанра, но требует – и настоятельно! – критического осмысления как некое художественное русло: его нужно изучать, необходимо составлять соответствующие антологии, обсуждать русскую фантастику на конференциях, вводить небольшие спецкурсы на филфаках университетов.

3. Чего не хватает в нашей литературе, что позволило бы считать ее бытийным зеркалом русской жизни?

Если мы говорим о бытии в литературе, то непременно должны подразумевать жизнь человеческого духа. Это и чувство правды, и продолжительность событий, отсвет которых есть в прошлом и будущем, и обязательное сопряжение собственного «я» со своим родом, и эпичность рассказываемого сюжета, что совсем не подразумевает многотомное повествование, но может присутствовать лишь какими-то промельками в рассказываемой истории. Напрямую с духом все названное соотносится лишь частично, однако, внесенное в ткань произведения неявно, придает ему объем и недоговоренность, тайну, которая в ясных формулировках поясняется довольно грубо. А форма ее выражения – исключительно изобразительность, соединенная с неповторимым авторским языком.

Дух вступает в борения с душой, а человеческая воля может принимать сторону то одной стороны этой невидимой схватки, то другой. Все это есть в «Капитанской дочке», «Тихом Доне», у Валентина Распутина, в лучших военных вещах Бондарева. Поэзия вообще немыслима без противостояния души и духа, реальности и смысла, глубины и наглядности. Это столкновение и придает бытийное измерение литературному произведению.

В нашем случае речь идет о прозе, и уже сегодня она находится на подступах к бытийным творческим высотам. Из ближайших примеров – роман «Тень филина» Дмитрия Ермакова.

4. Каким должен быть характер сегодняшнего литературного героя и как в нем могут быть соединены изъяны и достоинства, чтобы он обладал притягательностью и не был плоской фигурой?

Для современной русской прозы очень важно создать характер литературного героя, в котором житейские недостатки сочетались бы с некоей идеей, которой подчинена его жизнь. Он может ошибаться и быть порой несправедливым, но одновременно не может отказаться от себя самого, от того, что любит всем сердцем. В этом случае его облик становится узнаваемым в каком-то главном смысле: это вовсе не близнец читателя, однако в нем живет очень большая чувственная и смысловая часть человека, который перелистывает страницы произведения. Таков, скажем, Иван Базанов в романе Петра Краснова «Заполье».

Вместе с тем, нынешней литературе чрезвычайно не хватает во многом идеального женского образа, который берет свое начало в пушкинской Татьяне. Время от времени подобные фигуры возникают в отечественной прозе сегодня, но полнокровности, которая к тому же обеспечена и всем художественным весом произведения, в них нет. На рубеже 2000-х такая героиня появилась у Ивана Евсеенко в романе «Забытое время» позже – у Дмитрия Орлова в повести «Мария». И еще – в других вещах, у других авторов… Причем, этот идеальный образ совсем не отвлечен от реальных черт, но органично слит с ними.

В целом, русский читатель соскучился по душевной стойкости литературных персонажей, по героине, в которой была бы затаенность и женственность.

5. К чему подвигает писателя нынешнее «многослойное» время: отразить его гротескно – или дать абрис реальной жизни, обращаться к уму читателя – или к его сердцу?

Литература всегда позволяла читателю понять время и события, узнать в них знакомые черты и открыть неизвестные прежде стороны происходящего. А уже потом соотнести себя с литературным изображением и исторической реальностью, взятой из нехудожественных источников. Как бы мы ни стремились обозначить уродства нынешней эпохи, страдания человека и пир зла в условных литературных формах и языке повествования, до предела насыщенном авторским стилем, – результат будет накрепко привязан к имени писателя и окажется в огромной степени лишь проявлением его собственного «я».

Только реализм может подарить читателю картины жизни, в которых он увидит самого себя – где-то в углу, среди толпы узнает собственное лицо, которое на самом деле может быть лицом его деда или сына. Если произведение становится для читателя родным, если он видит в нем прошлое, настоящее и будущее (именно так дано время пространстве бытия: все три его формы – параллельно и сразу) у такой литературной вещи долгая жизнь.

Тогда как гротеск и все его производные – только реакция литературного ума на настоящее. Или на прошлое, которое так выстраивается в соответствии с настроениями текущего дня.

6. Интеллектуальна ли сегодняшняя русская проза, достаточно ли она выразительна для того, чтобы сохранив отпечаток времени, не утратить живой жизни своих героев?

Вообще-то интеллектуализм для художественного произведения – не самая лучшая его сторона. Литература живет образами и только в связи с ними – смыслами и рассуждениями. Именно поэтому легковесные любовные романы имеют большее отношение к литературному повествованию, нежели интеллигентские опусы рефлексивного характера, в которых человеческого мало, но относительно «умного» – через край. Сегодня русская проза, пройдя очерковую фазу, «черноту», подражание злободневному в 90-е и 2000-е годы, выходит на новый уровень своего развития, когда глубокое эпическое дыхание руководит авторским слогом, а герои начинают жить собственной жизнью, а не отражать композиционные и стилевые схемы сочинителя.

Страна находится в сложнейшем периоде своего развития. Народная жизнь предоставлена самой себе, попечение государства о простом человеке носит, скорее, фразеологический характер. Социальное неравенство испытывает терпение русского человека, а его культурная и родовая идентичность жестко привязана к аккуратным формулировкам многонационального общества.

То есть существуют животрепещущие вопросы, которые при помощи литературного ума не решаются никоим образом, но изобразительно обретают те или иные ответы. В качестве примера назову рассказ Евгении Перепёлки «Иуда и Роза», в центре которого – русско-еврейские житейские взаимоотношения.

7. Насколько современная поэзия отражает облик эпохи – как в публицистическом отношении, так и в художественно-бытийном, «обобщающим» происходящее со всеми нами и страной?

В отличии от прозы, современная русская поэзия в бытийном отношении – явление состоятельное. Однако стоит заметить, что практически все достижения такого рода связаны со стихами традиционными по форме.

Новая лирика, насыщенная предметами и личными переживаниями автора до предела, оказывается только дневниковой записью в соответствующей литературной форме – и больше ничем. Как правило, в таких опусах очень много аллюзий и предметов культуры, которые соединены в контекст субъективным авторским «я». Читать это можно только в малых объемах, поскольку в целом подобные стихотворцы представляются литературной толпой, в которой каждый жаждет рассказать тебе свою историю и поделиться своими обыкновениями и привычками.

Совсем иная поэзия представлена именами Дианы Кан, Светланы Сырневой, Владимира Скифа, Евгения Семичева, Анатолия Аврутина, Юрия Перминова, Геннадия Ёмкина. В их строках предметный мир представлен удивительно многообразно, причем стоит отметить, что это – огромный мир за окном, а не узкий мир, видный из оконного проема. Масса коллизий, чрезвычайно богатый оттенками язык, интонационная широта и способность совместить большое и малое, не растеряв ни первого, ни второго – вот черты этих поэтических вселенных.

Публицистика в поэзии сегодня живет своей почти отдельной жизнью, поскольку все задачи автора здесь подчинены наглядности и узнаванию с первого взгляда. Тогда как, скажем, у Дианы Кан или у Светланы Сырневой внешний изобразительный и смысловой ряд имеет огромный теневой объем ассоциаций. Кроме того, поэтический миф с подачи Юрия Кузнецова органично входит во многие современные стихи и предстает в самых разных ракурсах, обогащая, в конечном счете, лирическое высказывание.

Не противостоит ему и, казалось бы, безыскусный взгляд на мир, которым владеют в совершенстве редкие поэты: он берет свое начало в поэзии Рубцова. Его можно было бы назвать «поэтическим реализмом», если бы такое определение не звучало несколько искусственно. Но что-то верное в нем есть.

Экспериментальная лирика, авангардистская стремится выразить, в первую очередь, внутреннюю личность автора. А мир во всей его сложности, который существовал до появления поэта на свет и будет существовать после его ухода, этот мир подобному стихотворцу неинтересен принципиально. Такие произведения и такие авторы – явление сугубо литературное, в основе своей искусственное. За ним стоят стихи порой действительно яркие. Однако тут перед нами – лишь начало творческого пути, которым самонадеянно замещают весь путь. Это как если бы Заболоцкий продлил стилистику «Столбцов» взамен своей поздней классической лиры.

8. Возможно ли соединение в единый литературный поток художественных произведений, созданных почвенными авторами и либеральными, насколько кардинальны различия в изначальных авторских установках и позволит ли русскому читателю быстротекущее время воспринимать эти различные углы зрения как полноту происходящего – в истории, в семье, на войне, в любви?

«Почвенные» и «либеральные» произведения взаимно отличаются, в первую очередь, авторскими ценностными установками. У либералов во главу угла поставлена частная жизнь, свобода волеизъявления и сочинительства и все подобное, имеющее отношение, в основном, к фигуре городского человека, как правило, – интеллигента. То, что касается взаимных отношений человека и его родины здесь почти всегда считается темой пустой и затертой, более того – государство однозначно совмещается с родиной, и уже потому либеральный человек отчужден от почвы. Да и само название «почва» для него находится в одном ряду с сапогами, портянками, грязью, захолустьем и непросвещенностью.

Почвенная литература как раз государство от родины отделяет принципиально, она внимательна к родовым знакам, нравственному чувству, которое способно объединить человека с его предками. Государство приходит и уходит, возникает и изменяется, а родина – остается незыблемой.

Поэтому литература почвенная и либеральная так по-разному изображают исторические события, семейные коллизии, любовь. Лучшие вещи либерального толка останутся в истории литературы, но не в круге чтения последующих поколений. Эти произведения отрицают родовые нити, проницающие времена, они отличаются вопиюще частным взглядом на вещи, хотя могут быть и ярко написаны, порой даже претендуя на эпичность повествования. Им на смену придут другие, точно также не озабоченные связью времен и поколений.

Почвенная литература, духовно и по авторскому мировоззрению прикрепленная к родной земле, обладает свойством наследования всего предыдущего. И уже потому оказывается в некоем ряду художественных высказываний об одном и том же, но в разные времена и эпохи, на примерах многих совершенно непохожих друг на друга судеб.

Повторяю, речь идет о произведениях литературно ярких, талантливых – как с одной, так и с другой стороны. Не умаляя достоинств тех или иных либеральных творений, думаю, что они будут стерты временем из народной памяти. Тогда как подлинно художественные вещи, в которых понятие «русский человек» не является поверхностным и акцентным синонимом маргинальной фигуры пьяницы или бездельника, – они останутся. И полнота художественного отпечатка эпохи будет творчески обеспечена именно ими.

9. Существуют как мрачные суждения о литературе нынешнего времени, так и вполне оптимистичные: одни говорят, что она в упадке и надеются на будущее возрождение русской художественности, другие уверяют, что мы находимся в зоне литературного цветения – какие имена и произведения дают нам основания для взвешенного суждения о литературе последнего периода?

Прежде всего, стоит разделить современную литературу на жанры и только после этого оценивать ее состояние. Попутно заметим, что истинные литературные достижения сегодня существуют в нашей стране наперекор издательской политике, которая выуживает из тьмы неизвестности и бумагомарания опусы подчас совершенно бездарные. А также превозносит в СМИ и поощряет тиражами произведения весьма средние, главным образом либеральные или буржуазно-коммерческие. Именно подобными книгами забиты полки в магазинах, и даже если там найдутся вещи талантливые, то желание процеживать эту литературную тину появляется далеко не у каждого посетителя и потенциального покупателя. Существуют премии, иные из них – с достаточно громкими наименованиями и раскрученные довольно широко, отдельные – государственные, обладающие изначально неким рекомендательным статусом для читателя. На самом деле подлинные шедевры, прекрасные стихи и проза возникают в читательском восприятии совершенно другими путями – посредством журнальных публикаций, тематических антологий, присутствия в виртуальном пространстве.

Мне кажется, что современная русская проза сегодня находится в преддверии своего расцвета. Уже опробовано многое, пережито не только отчаяние и несбывшиеся надежды, но и радость от простой жизни, в которой есть дети, верные друзья и настоящие русские люди, готовые к подвигу и терпеливому стоицизму. Появилось новое поколение прозаиков, душа которых не обременена тяжким грузом поражений 90-х годов. Именно это свидетельствует о начале нового этапа в развитии нашей литературы.

Упомяну Виктора Никитина и Дмитрия Ермакова, Петра Краснова и Любовь Ковшову, Анну и Константина Смородиных, Василия Килякова и Лидию Сычёву, Наталью Моловцеву и Татьяну Грибанову, Веру Галактионову – и еще много других имен разных поколений, которые продолжают традиции русской прозы сегодня.

Отечественная поэзия в настоящий момент переживает, по моему глубокому убеждению, свой расцвет. Светлана Сырнева и Диана Кан, Юрий Перминов и Евгений Семичев, Николай Зиновьев и Анатолий Аврутин, Геннадий Ёмкин и Марина Струкова, Виктор Брюховецкий и Николай Беседин – вот самый скупой список литературных имен, которые неотделимы от русской жизни и доли. Изобилие тем и интонаций, проникновенная и точная речь, честное и самоотверженное сердце, готовность любить все родное и дорогое до смертного часа – в какой национальной литературе мира можно найти столько вдохновения и эмоций? Однако сборники этих и многих других прекрасных авторов отсутствуют в магазинах областных городов, их приходится вылавливать в московских книжных лавках и редакциях. Страницы бумажных литературных газет крайне редко публикуют их стихи. То есть искусственная удаленность лучших русских поэтов от читателя позволяет иным аналитикам от литературы говорить с придыханием о чем-то совершенно ином и достаточно мелком: о Вере Павловой, Сергее Гандлевском, Дмитрии Быкове, Льве Рубинштейне, Вере Полозковой и им подобным – чем дальше перечисление, тем мельче фигуры. В результате современная поэзия низводится до уровня лирического планктона – вездесущего и трудно уловимого взглядом читателя, уже знакомого с подлинными художественными достижениями. А некто в звании критика сокрушенно вздохнет об упадке «российской» лирики.

Необходимо терпение и внимание, желание понять, а не только оценить книгу, которая перелистывается тобой. И тогда уныние не покажется тебе главным в сегодняшней жизни и творчестве, а главное достоинство мастерства увидится в его незаметном присутствии в строке, а совсем не в демонстративном кликушестве очередного сноба, затосковавшего в башне из слоновой кости.

Андрей ТИМОФЕЕВ, прозаик, критик  

1. Какие темы и коллизии наиболее важны для нашей прозы и поэзии сегодня, в середине 2014 года?

Настоящий писатель не может находиться в стороне от жизни своего народа, не может заниматься отвлечённым «эстетствованием» в то время как рядом гибнут люди. И в середине 2014 года нет и не может быть для нас ничего более важного, чем продолжающееся кровопролитие на Украине, когда рука не поднимается писать ни о чём больше. Другое дело, что любое важное событие должно быть переработано в душе писателя и осмыслено. Мало просто написать о происходящем, отследить канву, даже нарисовать живые портреты участников событий и других наших современников. Важно вскрыть глубинные причины разворачивающейся трагедии. А для этого, безусловно, нужно время.

Впрочем, есть в литературе примеры полного невнимания к жизни своей страны, какого-то потрясающего равнодушия (самый известный и очевидный пример, пожалуй, – «Алые паруса» Александра Грина, написанные в разгар Гражданской войны), но это лишь обнажает внутреннюю чёрствость автора, что не может не сказываться и на объективной художественной ценности его произведений.

2. Какие проблемы занимают сердце современника, который понимает себя русским человеком?

Лично для меня самая важная проблема сегодняшнего дня – ощущение какой-то чрезвычайной раздробленности в русском обществе, особенно это заметно по молодым людям. Начало этой раздробленности было положено ещё два с половиной года назад на антиправительственных митингах, продолжением послужила история со скандальной выходкой в Храме Христа Спасителя, но тогда было хотя бы понятно, по какому шву происходит разрыв (отношение к власти; вера или неверие). В последнее же время исчезли всякие оттенков, мнения вылились в грубую форму лозунгов и штампов и отстаиваются с потрясающей жестокостью. Даже вера, общая живая вера зачастую не позволяет людям сойтись на чём-нибудь, так что кажется, что души этих людей сделаны из разного материала – так страшно различие между ними!

Повторяю, я говорю здесь именно о текущем моменте – а вообще, конечно, многие проблемы остаются вечными.

Ещё одна важная проблема, на мой взгляд, – осмысление советского периода в жизни нашей страны. Казалось бы, прошло время однозначных оценок и теперь мы уже можем воспринять этот период во всей полноте, во всей его сложностей. С одной стороны – тысячи новомучеников, пострадавшей от безбожной власти, с другой – великая Победа, святая для любого русского человека. И это ведь не просто исторический вопрос! В осмыслении недавнего прошлого – ключ к будущему. Потому что для современных молодых людей будущее – первостепенно. Для их отцов и дедов в 90-ые годы произошла трагедия, которую они с трудом преодолели (или не смогли преодолеть), а современные молодые люди не знают горечи поражения. Именно им очищать наше общество от либерального угара и строить сильную страну, в которой любовь к Родине и живая вера будут сочетаться неразрывно.

Это, конечно, во многом желаемое, а не действительное. Но надо же представлять, к чему стремиться, пусть это даже будут почти несбыточные мечты!

3. Чего не хватает в нашей литературе, что позволило бы считать ее  бытийным  зеркалом русской жизни?

Критик Андрей Рудалёв в своей работе «В поисках нового позитива» ( Урал», 2007, №2) так говорит о современной литературе: «аутичная, самозамкнутая, амбициозная, плотоядная, где зачастую персонифицируется лишь я-голос писателя, а все остальное лишь декорации, которые нужны лишь до времени». Мне кажется, он прав, и современным авторам нужно начинать с внимательного взгляда на своих героев, с попытки полюбить кого-то кроме себя. А вместе с любовью придёт и бытийность, потому что путь к глубине осознания жизни, к её бытийному смыслу, лежит исключительно через любовь .

4. Каким должен быть характер сегодняшнего литературного героя и как в нем могут быть соединены изъяны и достоинства, чтобы он обладал притягательностью и не был плоской фигурой?

Вопрос о соотношения условности и непосредственности настоящей жизни в литературе всегда был достаточно сложен. Есть писатели и критики с обострённым чувством непосредственности, которые чураются любой тенденциозности, видя в ней мертвечину; есть другие, для которых обосновать и доказать свою точку зрения гораздо важнее, чем выразить жизнь в её подлинном движении. Для меня ярким примером этой альтернативы в русской прозе являются фигуры Николая Дорошенко и Александра Проханова. У одного – прозрачная непосредственность, у другого – авторитарный образ автора, поражающий читателя мощью своих убеждений.

Тем не менее, в современной литературе вряд ли возможна проза, совершенно свободная от идейных убеждений – слишком велико напряжение общественных противоречий. Но такая идейность должна органично входить в текст, ни в коем случае не подменяя подлинность жизни мёртвой схемой. Тогда мы могли бы говорить о феномене живой тенденциозности. Впрочем, я не могу назвать в современном литературном процессе авторов, у которых это получилось бы в полной мере.

5. К чему подвигает писателя нынешнее «многослойное» время: отразить его гротескно – или дать абрис реальной жизни, обращаться к уму читателя – или к его сердцу?

На мой взгляд, противоречия между гротескным и реалистическим изображениями действительности не существует. И то, и другое ничего не стоит без бытийного фундамента: гротескное изображение превращается в литературную игру (пресловутый постмодернизм), реалистическое изображение – в серые бытовые зарисовки. Достаточно назвать имена Виктора Пелевина и Романа Сенчина, ярких представителей каждой из этих двух крайностей – но ни у одного из них нет той самой бытийности.

Способ изображения действительности (гротескный или реалистический) каждый автор выбирает сам – этот выбор органически вытекает из внутренних свойств личности писателя и почти не зависит от времени, в котором писатель живёт и которое изображает.

6. Интеллектуальна ли сегодняшняя русская проза, достаточно ли она выразительна для того, чтобы сохранив отпечаток времени, не утратить живой жизни своих героев?

Современная литература излишне интеллектуальна в том, что касается внешней рассудочной мыслительности, и недостаточно интеллектуальна в том, что касается мысли внутренней. Интеллектуальность ведь заключается не в количестве знаний и не в умении блеснуть ими.

Для меня лично образцом подлинной интеллектуальности являются повести Валентина Распутина. Приведу лишь один пример – описание развития отношений главного героя повести «Пожар» и его жены Алёны. В простоте слов там столько мудрости и знания жизни, но знания не отвлечённого, а конкретного и глубокого. Целая система отношений между мужчиной и женщиной – можно целую психологическую статью написать на материале нескольких только абзацев!

8. Возможно ли соединение в единый литературный поток художественных произведений, созданных почвенными авторами и либеральными, насколько кардинальны различия в изначальных авторских установках и позволит ли русскому читателю быстротекущее время воспринимать эти различные углы зрения как полноту происходящего – в истории, в семье, на войне, в любви?

На первый взгляд, кажется, что сила художественного произведения не должна зависеть от взглядов автора. Однако (может быть, и к нашей радости!) опыт говорит о другом. Почему же условно «почвенная» литература в лучших своих представителях гораздо сильнее «либеральной»? Попытаюсь высказать свою точку зрения, не претендуя однако на абсолютную правоту.

Есть два понимания «свободы»: внутреннее и внешнее. Внутренняя свобода это возможность не творить грех, не быть во власти страстей. Об этой свободе нам говорит истинное христианство, жажда этой свободы корениться в вековой жизни народа, и потому почвенники пытаются говорить именно на её языке, проникая вглубь. Либеральные же авторы слишком увлечены свободой внешней, много времени уделяя вещам поверхностным, заботливо оберегая свою (яко бы такую важную!) личность от посягательств других. В этом, на мой взгляд, и состоит разница между этими двумя направлениями.

Впрочем, бывает, что настоящий талант преодолевает узость собственных убеждений художественным чутьём, и потому нет никакого принципиального препятствия к соединению произведений авторов разных направлений «в единый литературный поток». Только попадать в этот поток авторы должны не 50 на 50 из каждого направления, а в зависимости от художественной силы своих произведений. И здесь первенство чудесным образом будет за почвенниками.

И правильно!

9. Существуют как мрачные суждения о литературе нынешнего времени, так и вполне оптимистичные: одни говорят, что она в упадке и надеются на будущее возрождение русской художественности, другие уверяют, что мы находимся в зоне литературного цветения – какие имена и произведения дают нам основания для взвешенного суждения о литературе последнего периода?

Достоевский в «Дневнике писателя» за 1877 год замечает, что в последние сорок лет большинство критиков в начале любого отчёта о состоянии современной литературы употребляют на разные лады одну и ту же фразу: «в наше время, когда литература в таком упадке» или «в наше литературное безвременье», или «странствуя в пустынях русской словесности» и т.д. Тогда как именно в эти сорок лет явились последние произведения Пушкина, были Гоголь, Лермонтов, Островский, Тургенев, Гончаров (да и сам Достоевский и Толстой). Поэтому к любым крайне положительным или крайне отрицательным оценкам критиков нужно относиться с долей скепсиса или даже иронии.

Среди современных писателей могу выделить Василия Килякова, Алексея Иванова, Алексея Варламова, Николая Дорошенко, Василия Дворцова, впрочем, это далеко не полный список. Что же касается литературных «звёзд», таких как Захар Прилепин и Сергей Шаргунов, то, на мой взгляд, современной критике ещё предстоит разобраться с ними. Безусловно, это авторы талантливые, хотя и переоценённые.

Среди дебютов в «толстых» журналах за последний год отметил бы рассказы Константина Куприянова («Москва») и Елены Тулушевой («Наш современник»). В них есть потенциал, и я верю, что эти начинающие прозаики в будущем могут стать замечательными писателями.

Андрей СМОЛИН, критик (Вологда)

1. Какие темы и коллизии наиболее важны для нашей прозы и поэзии сегодня, в середине 2014 года?

Ну, вопрос, мягко говоря, задан лукаво. Что значит «в середине 2014 года»? А почему не в начале 2014 года или к концу 2014 года? А тема-то одна – Украина! Если мы не сможем или не захотим осмыслить уроки украинского «бунта», то можно не сомневаться, что очень скоро и Россию ждёт что-то подобное. Можно спрятать голову в песок и сказать себе: нас это не касается. Ещё как касается! Нам на практике показали, как можно природное национальное чувство, присущее любому патриоту своей страны, преобразовать в нетерпимость и злобу. Это не происходило в одночасье. Потребовались годы целенаправленного труда, чтобы из истинных украинцев, в сущности, добрых и покладистых людей, создать передовой отряд нацизма. Тут были все средства хороши, прежде всего - идеологические. Что проще: а давайте перекроим историю, литературу, философию, этику поведения. И получим от всего тот «суржик»-суррогат истории, философии. литературы, которым забьём головы людям. И ведь повелись на это украинцы! (При этом большинство из них знает русский язык!) Да, где границы национального и интернационального? Мы сегодня (сейчас!) сможем ответить на этот вопрос? А ответ хотелось бы получить именно сегодня, чтобы завтра понять: как жить дальше… Конечно, читатели «РП» знают ответ на этот вопрос. А вот наши сограждане знают? Есть сомнения на этот счёт, и пребольшие!

2. Какие проблемы занимают сердце современника, который понимает себя русским человеком?

Проблема-то одна: как понимать сегодня себя русским человеком? Тысячелетия русский человек был крестьянином. Но сегодня крестьян осталось 10 процентов от населения страны. Насильно согнанные в города, мы оторвались от земли, от природы. Есть, правда, скрепа, которая делает нас русскими – это наш великий русский язык. Но, положа руку на сердце, сможем ли мы сказать, что русский язык нынче используется в том размахе и объёме, который есть в его запасниках. Похоже, что 1000-2000 русских слов стали нормой для нашего современника. Остальное выключено из активного бытового употребления. Мы же видим, как на глазах исчезает великолепный русский читатель, которым мы гордились весь двадцатый век. Нет его. То есть литература не находит выхода, она не востребована. А ведь национальная литература – это тот стержень, на который наматывается основа личности человека. Русского человека! Когда мы читали «Повесть о настоящем человеке», пусть и написанной человеком другой крови, мы всё равно хотели стали русскими! Разве не так!

3. Чего не хватает в нашей литературе, что позволило бы считать ее  бытийным  зеркалом русской жизни?

На мой взгляд, ей не хватает какого-то умственного начала! Русского философичности, наверное. «Бытиё определяет…» Что-то в этом смысле. Наша литература нового времени слишком созерцательна. Нет в ней позыва к борьбе, к преодолению сложностей жизни. Впрочем, сама жизнь не требует такого преодоления. Символ нашего времени – «офисный планктон», который живя одним днём, в ус не дует, что Земля скоро исчерпает свои возможности, что нефть и газ закончатся быстрее, чем мы их разведаем. Слишком многие из нас хотят быть вечно молодыми, не желая понимать, что жизнь имеет свои пределы. А литература в том направлении не бьёт тревогу, она тащится в обозе жизни.

4. Каким должен быть характер сегодняшнего литературного героя и как в нем могут быть соединены изъяны и достоинства, чтобы он обладал притягательностью и не был плоской фигурой?

А что - характер? Разве это главное? На мой взгляд, движение литературы определяет типажность героя. А мы достигли какой-то унифицированной формы бытия человека, что «типажей» уже и не видно. 19 век искал в русской литературе хотя бы «лишнего человека» или «маленького героя», а разве сейчас такие есть? Теперь все «большие»! «Гиганты мысли и демократии». Заметьте, что «особое мнение» или «личный взгляд» стали преобладать в наших умах. Мы не стремимся к пониманию сути событий, к сути человека, а ищем то, чего в природе общества нет. И нам навязываются именно эти «особые мнения», а не правду жизни. Возможна ли нынче «Как закалялась сталь»? Ответьте себе на этот вопрос и увидите, что такой вопрос кажется донельзя неуместным в наше время. Ну и откуда тогда возьмутся « характеры»? То-то и оно…

5. К чему подвигает писателя нынешнее «многослойное» время: отразить его гротескно – или дать абрис реальной жизни, обращаться к уму читателя – или к его сердцу?

Русская литература (в широко тиражируемых произведениях) так уже завязла в гротеске и иронии, что сама не знает выхода из тупика. Беда-то в том, что реализм, как метод отражения жизни, нынче мало кому доступен. Это такой ком проблем, что даже сильному уму его не поднять. Нужен сверхталант! Гений! Вот. Если кто-то сегодня может назвать гения из живущих писателей, то есть надежда, что русская литература найдёт выход из тупика. А соединение ума и сердечности – есть – Разум! Не нами сказано, но это истина.

6. Интеллектуальна ли сегодняшняя русская проза, достаточно ли она выразительна для того, чтобы сохранив отпечаток времени, не утратить живой жизни своих героев?

Что-то по этому поводу сказано выше. Нет, не интеллектуальна, слишком однобока…

7. Насколько современная поэзия отражает облик эпохи – как в публицистическом отношении, так и в художественно-бытийном, «обобщающим» происходящее со всеми нами и страной?

Да, поэзия отражает. Именно – поэзия. На самом деле, это и есть природа поэзии. Мы здесь тоже не найдём гениев. Но… Есть очень сильные таланты. Скажем, Светлана Сырнева. Её поэзии как раз присуща та русская философичность, которой ныне не хватает прозе. У неё есть и та амбивалентность «лирического героя», который часто стоит выше быта, сегодняшнего времяпрепровождения. Он духовен, умён. Хотя он – наш современник, то есть какие-то пороки нашего времени и ему присущи. Или – Юрий Перминов. Иногда поразительно, как поэт в бытийном течении жизни находит высоты поэзии. Его герои взяты из глубин жизни, это самые простые люди, но поэт их превозносит до духовных личностей! И поэту веришь. Есть и сильная поэтическая публицистика, понятно. Николай Зиновьев, Марина Струкова… Это русские поэты, что тут ещё скажешь.

8. Возможно ли соединение в единый литературный поток художественных произведений, созданных почвенными авторами и либеральными, насколько кардинальны различия в изначальных авторских установках и позволит ли русскому читателю быстротекущее время воспринимать эти различные углы зрения как полноту происходящего – в истории, в семье, на войне, в любви?

Нет, такое соединение не возможно. Прежде всего – мировоззренчески. Те, кто знают, например, поэзию либералов, понимают, что это эгоцентричная поэзия, там нет боли за русский народ, за его будущее. Это кальки с Бродского. Даже интонационно, даже в стиховых конструкциях. А это – тупик. Собственно, и проза «либерального» крыла давно исчерпала себя. Это осколки западной литературы, привнесённые в литературу русскую. Русская поэзия и проза намного шире и богаче.

9. Существуют как мрачные суждения о литературе нынешнего времени, так и вполне оптимистичные: одни говорят, что она в упадке и надеются на будущее возрождение русской художественности, другие уверяют, что мы находимся в зоне литературного цветения – какие имена и произведения дают нам основания для взвешенного суждения о литературе последнего периода?

Конечно, русская литература попала под гигантский пресс. Прежде всего, экономический. По нынешним ценам купить книгу нельзя. Тиражи журналов мизерные. Ну и понятно, что влияние литературы схлопнулось до истинных фанатов. В этом обществе перспектив у любой литературы нет. Но как бы дожить до лучших времён…

Григорий БЛЕХМАН, поэт, прозаик, литературный критик

1. Какие темы и коллизии наиболее важны для нашей прозы и поэзии в середине 2014 г?

Думаю, как и в любые времена – что и почему происходит вокруг тебя и в зависимости от этого с тобой. Как это связано с предшествующей историей твоей страны, поскольку просто так ничего не бывает.

Сейчас – в середине 2014 года, конечно, самое больное для нас – события на Украине, потому что у могих из нас там родные и близкие, и потому что русские и украинцы неотделимы. Вспомним А.О. Смирнову-Россет: «Как-то спросила Гоголя, какая у него душа – русская или украинская? Гоголь отвечал: «Сам не знаю, какая у меня душа хохлацкая или русская, знаю только, что никак бы не дал преимущество ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малоросиянином. Обе природы слишком одарены Богом и, как нарочно, каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой – явный знак, что они должны дополнить одна другую».

Потому так сейчас и больно от происходящего на Украине, хотя теперь отчётливо видно как долго это зрело и почему начало зреть.

2. Какие проблемы занимают сердце современника, который понимает себя русским человеком?

Почему у нас опять: «до основанья, а затем…», ведь понятно, что это лозунг провокационный, и последствия несут долгую нравственную разруху. И как избежать очередного повтора радикальных проявлений, но и ускорить эволюцию к «разумному, доброму, вечному».

3. Чего не хватает нашей литературе, что позволило бы считать её бытийным зеркалом русской жизни?

Если внимательно читать даже то, что обнародует сайт «Российский писатель», то, на мой взгляд, наша литература такой нехваткой не страдает. И, полагаю, несколько имён останутся во времени и для будущих поколений. Не сомневаюсь, что этих имён больше, чем сегодня знаю.

4. Каким должен быть характер сегодняшнего литературного героя и как в нём могут быть соединены изъяны и достоинства, чтобы он обладал притягательностью и не был плоской фигурой?

Если тебя привлёк человек во всей его ёмкости – со всеми СЕГОДНЯШНИМИ сомнениями, ошибками, комплексами, прозрениями и преодолениями – как и у любого нормального человека, и тебе удалось его показать ЖИВЫМ, он не может не привлечь, потому что ты видишь в нём многое и из труда своей души , что-то ещё в себе открывая, а потому и веришь автору.

5. К чему подвигает писателя нынешнее «многослойное» время: отразить его гротескно – или дать абрис реальной жизни, обращаться к уму читателя – или к его сердцу?

Любое время «многослойно», и в любое время писателя, как и человека иных склонностей и дарований тянет «дойти до самой сути – в работе, в поисках пути, в сердечной смуте…». А как это отразить, зависит от таланта писать в том или ином стиле. Гоголь, Салтыков-Щерин, Шукшин… тяготели к гротеску, Толстой, Чехов, Распутин… – к абрису реальной жизни, но эффект оказывался одинаково сильным и для ума читателя, и для его сердца. Когда писателю удаётся произведение, где, по выражению Л.Н.Толстого, «вся правда», это действует на сердце и ум читателя и остаётся во времени вместе с именем писателя, читать которого тянутся и через десятки, и через сотни…лет. Например, современный писатель Виктор Пронин нередко выбирает «низкий» жанр детектива, но основа его романов, повестей и рассказов – суть происходящего с нами в нашей нынешней жизни во всей ёмкости этих процессов и его героев. Видно, Пронину удобно писать в этом жанре, чтобы в его размышлениях через героев и их действия была эта «вся правда». Как и Сэде Вермишевой – в предпочитемой ею по склонности дарования поэтической форме. Поэтому не важно, какой выбран стиль, важно КАК ты им владеешь, чтобы донести читателю глубину своих размышлений в художественной форме.

6. Интеллектуальна ли сегодняшняя русская проза, достаточно ли она выразительна для того, чтобы сохранив отпечаток времени, не утратить живой жизни своих героев?

Земля полнится талантами в любые времена, и если перед нами писатель, то его проза и интеллектуальна, и выразительна, и с отпечатком времени, и живая как жизнь. Уже говорил, что на том же сайте «Российский писатель» достаточно имён, чьи произведения «как горла перехват, когда его волненье сдавит».

А писатель ты или нет, безошибочно может определить лишь время, как, собственно, время это всегда и показывает, отсеивая даже очень популярные в те или иные моменты имена.

7. Насколько современная поэзия отражает облик эпохи – как в публицистическом отношении, так и в художественно-бытийном, «обобщающим» происходящее со всеми нами и страной?

На мой взгляд, на сегодняшний день, в высокой степени, потому что нынче нет нужды приукрашивать, чтобы быть опубликованным. А остальное зависит от дарования и СОВЕСТИ поэта ли, прозаика, которыми, повторю, земля полнится и в наши дни. Можно обратиться к тому же сайту «Россиский писатель».

Однако, обобщения с каждым днём могут видоизменяться, потому что мы вместе со страной и миром ежедневно – заметно или незаметно – меняемся. И поскольку Художники, в том числе поэты и писатели – люди «без кожи», они эти видоизменения в движении нашей жизни чувствуют раньше остальных и даже что-то предчувствуют. Примеров тому, как мы знаем, много. И потому знаменитое: «Я – поэт. Этим и интересен» сказано не просто так.

8. Возможно ли соединение в единый литературный поток художественных произведений, созданных почвенными авторами и либеральными, насколько кардинальны различия в изначальных авторских установках, и позволит ли русскому читателю быстротекущее время воспринимать эти различные углы зрения как полноту происходящего – в истории, в семье, на войне, в любви?

Единого литературного потока в любые времена быть не может, потому что у каждого из нас собственное мироощущение. Даже в древности литература имела определения – духовная и не духовная.

Те, у кого мироощущение совпадает, являются единомышленниками. На мой взгляд, если у автора есть совесть, он – почвенник, вне зависимости от того, о чём пишет. Потому что почву имеет всё – рациональное и иррациональное.

Помню, как В.М. Шукшин назвал Ю.В.Трифонова почвенником, хотя тот, как известно, любил писать о городском быте, психологических нюансах взаимоотношений в среде советской богемы и написал, на мой взгляд, одно из лучших исторических произведений – роман «Нетерпение» о народовольцах. Василий Макарович как раз и считал, что, если человек пишет «как слышит», то пишет СВОЮ правду. Даже, если он заблуждается, и оттого его правда не совпадает с истиной, то не лукавит, а, следовательно, искренен. И потому его произведения нравственны. Шукшину даже принадлежит известное оределение: «Нравственность есть правда», которым он назвал одну из своих книг.

Если же писатель пишет для чего-то, редактируя то, что видит и чувствует, он вольно или невольно начинает при этом лукавить, искажая собственный взгляд. И оттого тут же утрачивает возможность стать почвенником. Если таких писателей называть либеральными, то, естественно, они никак в поток почвенников не вливаются, потому что там инородны. Следовательно, внутренние «установки» у ТАКИХ почвенников и либералов несовместимы. А взгляды, если в них нет лукавства, интересны разные, поскольку мы знаем, что рождается в спорах, хотя и не всегда.

Читатель же, который умеет не только читать, но и ПРОЧИТАТЬ, вопримет в любое быстротекущее время всё, чем делится с ним писатель. Потому что чтение (ПРОЧТЕНИЕ) – не меньший талант, чем написание. И такие читатели – всегда подарок писателю или поэту. Каждый из нас это знает.

9. Существуют как мрачные суждения о литературе нашего времени, так и вполне оптимистичные: одни говорят, что она в упадке и надеются на будущее возрождение русской художественности, другие уверяют, что мы находимся в зоне литературного цветения – какие имена и произведения дают нам основания для взвешенного суждения о литературе последнего периода?

В любые переломные времена художнику, как и читателю (зрителю, слушателю) требуется некий период, чтобы осмыслить, что произошло и происходит сейчас. Поскольку с детства читаю регулярно, а не наскоками, никогда не было мысли, что сейчас упадок или особое «цветение». Как и в любые времена, есть Богом отмеченные художники слова, чьи произведения, не сомневаюсь, останутся и будущим поколениям интересны, а есть люди в литературе случайные – имена сиюминутные, «надутые» по тем или иным причинам.

Ни те, ни другие называть не буду, т.к. это лишь личное, а следовательно, субъективное мнение. Но из моих многочисленных комментариев и очерков о писателях и поэтах – в «Российском писателе» и других отечественных и зарубежных журналах и альманахах – легко видеть, что пессимизма относительно современного литературного процесса никак не испытываю.

Испытываю лишь горечь и боль, что в медийных средствах нынче, на мой взгляд, засилье людей в искусстве случайных и меркантильных, и оттого тревожно за молодых, которые на этом могут воспитываться, принимая литературоподобие за литературу… То же касается живописи, музыки, театра, кино…

Но наши руки не должны опускаться. Напротив, куда только можно, надо нести Слово. И внимательнее относиться к новым именам, которыми мы тоже не можем быть бедны. Для них особенно нужна культура нашего слова, личный пример и постоянное объяснение, что оно – Слово – было «вначале», и потому ничто не может заменить чтение, в первую очередь классиков. И тогда есть надежда. Дорогу ведь осилит только идущий.

Николай ДОРОШЕНКО, прозаик , публицист

1. Какие темы и коллизии наиболее важны для нашей прозы и поэзии сегодня, в середине 2014 года?

В своем возрасте я уже не ощущаю ни синхронности, ни очередности в движении времени, в смене событий и собственных мыслей.

Давно живу с ощущением обрушения того старого и, как теперь вспоминается, уютного мироздания, которое только и могло восприниматься родным. От трагических событий на Украине это ощущение становится лишь более внятным и нестерпимым.

Что касается тем и коллизий, то, например, когда-то человеку было недостойно задумываться, быть ли ему или не быть пленником своих ценностей. По крайней мере, в литературе Гамлет первым из плена вырвался и как свободный человек задумался: "Что благородней духом, покориться, пращам и стрелам яростной судьбы, иль умереть, ответствуя противоборством…" Но Шекспир пока еще мог сопереживать судьбе Гамлета, как полету кометы, не отдавая себе отчета в том, из чего эта комета, кроме сияния, состоит. Затем вместе с "Житием протопопа Аввакума" появился "психологизм". И читатель стал слезы лить не столько над сценами истязаний непокорного протопопа, сколько над потаенным и живым теплом его героической жизни:

" Курочка у нас черненька была; по два яичка на день приносила робяти на пищу, Божиим повелением нужде нашей помогая; Бог так строил. На нарте везучи, в то время удавили по грехом. И нынеча мне жаль курочки той, как на разум прийдет. Ни курочка, ни што чюдо была: во весь год по два яичка на день давала; сто рублев при ней плюново дело, железо! А та птичка одушевлен[н]а, Божие творение, нас кормила, а сама с нами кашку сосновую из котла тут же клевала, или и рыбки прилучится, и рыбку клевала; а нам против тово по два яичка на день давала. Слава Богу, вся строившему благая!"

Далее литература разрасталась и в ширь, и ввысь, но если сравнить "Тихий Дон" Шолохова и "Житие…" Аввакума, то получится, что герои этих произведений вытканы из одинаковых нитей и на одном и том же станке. Просто масштабы и искушенность в искусстве слова у произведений разные.

С другой же стороны, это мое поколение, сформированное в индустриальном веке, все еще может одинаково завораживаться сиянием героев античной трагедии, классической драмы и казачьими кровью-потом Мелихова. А новые поколения читателей, родившиеся в информационном веке, от эмоционального и информационного голода не страдают. Они с малых лет погружены в плотнейшую информационную капсулу, они и общаются с внешним миром не лицом к лицу, а через телевизор, Интернет. И кинь их в яму вместе с протопопом Аввакумом, где нет ни Интернета, ни телевизора, они достанут из карманов мобильник, а на протопопа даже не взглянут. А если лишить их всех средств коммуникации, то в одиночестве останется не их собственное сознание, а те протезы, которые им произвели информационные фабрики взамен их живым душам.

И это не только тема и коллизия, это еще и вопрос: как подступиться современному протопопу к современному массовому читателю, и каким должно быть его житие, чтобы читатель, нечаянно зацепившись за него глазом, отцепиться не смог?

И – что после шекспировской новости в виде "быть или не быть?" и аввакумовской новости в виде "терпи, Марковна!" должно в художественных свойствах современной литературы случиться?

 

2. Какие проблемы занимают сердце современника, который понимает себя русским человеком?

Когда мы говорим "русский человек", "немец", "француз", то подразумеваем некий тип субъекта мировой истории, определенным образом отвечающий на внешние вызовы, имеющий собственное представление о человеческом достоинстве как на бытовом уровне (ест или не ест лягушек), так и на метафизическом (ради чего пожертвует даже своею жизнью). Было время, когда у русских писателей кружилась голова пред огромностью смыслов, таящихся в русском человеке. А сегодня русский человек – это как храм в эпоху всеобщего атеизма, – хоть и не разрушенный, но и уже частенько приспособленный под складское помещение, под сельский клуб или, если повезет, то даже и под музей.

Проблема в том, что русский человек с его особым характером, с его социальными, интеллектуальными и творческими возможностями сегодня не востребован ни политическим, ни экономическим, ни культурным укладами жизни России.

Современные русские люди живут в современном российском обществе, как короли Лиры – в окружении своих дочерей Гонерильи и Реганы, но без Корделии. А проще говоря, народ создал великое государство, но это государство себе присвоили антинациональные силы, готовые, чтобы никому не быть должными, заменить государствообразующий народ на оголодавших и готовых на любое рабство жителей окраин бывшей Империи.

Вот и русская литература властью ненавидима только потому, что она – Корделия, потому что в ней русский человек обретает свою духовную и нравственную идентичность с другими русскими людьми. Она может объединять в единый народ сословия, помогать королю Лиру вместе с Гонерильей и Реганой разгадать тайну их родства друг с другом (такую роль в послепетровской крепостнической России сыграли Пушкин, "Бежин луг" Тургенева, картины Васнецова, опера "Иван Сусанин" ("Жизнь за Царя") Глинки, по поводу которой в «Письмах о России» Анри Мериме писал: "Это такой правдивый итог всего, что Россия выстрадала и излила в песне; в этой музыке слышится такое полное выражение русской ненависти и любви, горя и радости, полного мрака и сияющей зари... Это более чем опера, это национальная эпопея, это лирическая драма, возведенная на благородную высоту своего первоначального назначения, когда она была еще не легкомысленной забавой, а обрядом патриотическим и религиозным».

Кстати, своим восторгом пред Глинкой Анри Мериме опровергает вот это утверждение Пушкина: "Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками — для других оно или не существует или даже может показаться пороком". Как оказалось, зарубежные исполнители не проявляли особого интереса к русским композиторам до тех пор, пока Глинка не положил в основу своих «высоких жанров» мелодику русской народной песни, "полное выражение русской ненависти и любви, горя и радости, полного мрака и сияющей зари". Что свидетельствует о том, что лишь национальные культуры (как и национальные литературы) могут объединять народы в единую цивилизацию.

Еще хочу обратить внимание на то, что если во времена Пушкина народность подразумевала освоение по-европейски образованной частью общества отечественных целинных пространств народной мудрости и красоты, то после двух веков освоения этой целины и после века всеобщего образования сокровища народности можно для себя находить уже не за Садовым кольцом, а и на собственных книжных полках. И современный автор весьма изысканных поэм о Жукове и Ермолове Ирина Семенова мне представляется, может быть, даже более глубинным и корневым народным типом, чем, может быть, само то большинство нашего народонаселения, которое уже пропущенно сквозь прокатные станы информационной индустрии, производящей для нашего обитания искусственную культурно-нравственную среду.

Современному русскому человеку в его остатке не хватает родства с другими людьми, с государством, с внешним миром.

Этим объясняется и популярность у русских пользователей Интернета таких «бытовых», не развлекательных французских фильмов последних лет, как "Чистый лист", или "Бобро поржаловать".

 

3. Чего не хватает в нашей литературе, что позволило бы считать ее бытийным зеркалом русской жизни?

Нашей русской литературе не хватает понимания того, чего не хватает русскому человеку. Драматический сюжет нельзя придумать. Недавно на сайте "Российский писатель" мы опубликовали реплику ополченца из Славнянска - известного украинского публициста Игоря Друзя "Извините, что мы не умерли под Славянском" в ответ на антистрелковскую компанию, начатую российскими сторонниками "слива" Новороссии. Так и видится ночь, опаленная вспышками взрывов. И ополченец Друзь, которому отступать некуда не потому, что за ним - Москва, а потому что у него даже и тыла нет, в одиночестве своем выстукиает на клавиатуре ноутбука: "Извините, что мы не умерли под Славянском..."

А года четыре назад в своем родном курском селе я встретил однокласника, и мы с ним поспоминали, как на ворованных колхозных лошадях в раннем детсве устремлялись на вершины дальних, растворенных в синем мареве холмов, чтобы оттуда глянуть, как из космоса, на головокружительные наши просторы. "А может быть, я попрошу лошадей и уже на стременах, а не абы как, доскачем туда?" - спросил я. "Охота было глядеть на то, что, как тогда казалось, тебе принадлежит навеки" - мрачно отказался мой однокласник, проживший в качестве крестьянина в своем селе всю уже долгую жизнь и твердо уверовавший, что скоро ничего не останется ни от села, ни от того кладбища, на котором он в свой срок будет похоронен.

Это ли не трагедия того нашего селького культурного типа, который привык исчислять пространства своего присутсвия на земле преданиями о прпапрадедах и будущими веками своих потомков?

В лучшем случае, русская литература (поэзия в меньшей степени) похожа на врача, пытающегося обойтись без фонографа, рентгена, узи, кардиограммы и прочего, она, как сельский фельдшер, полагается на опыт визуального изучения пациента. Её тревоги остались на уровне позапрошлого века, на уровне, скажем, "Бесов" Достоевского. В то время как, например, одно лишь чтение сообщений в Интернете о трансгуманистических проектах нашей власти (почитайте, например, о Домах новой культуры – ДНК, призванных сменить нашу национальную ментальность) убеждает меня в том, что в сравнении с нашим министром культуры и Сурковым всё эти Верховенские и Ставрогины - сущие дети.

 

4. Каким должен быть характер сегодняшнего литературного героя и как в нем могут быть соединены изъяны и достоинства, чтобы он обладал притягательностью и не был плоской фигурой?

Характер Григория Мелехова значителен в истории русской литературы не только сам по себе, а еще и потому что он правдив и со всеми его изъянами и достоинствами обмакнут в роковое для истории страны и мира событие. Характер Ивана Африканыча произвел на современников Белова сильное впечатление только потому, что он правдив. Другого выбора, наверно, нет. Да и правдивых характеров без изъянов и достоинств не бывает.

Потому что и катарсис – это когда у тебя на виду трагический герой вслед за своими достоинствами все же перешагивает через бездну своих изъянов.

 

5. К чему подвигает писателя нынешнее «многослойное» время: отразить его гротескно – или дать абрис реальной жизни, обращаться к уму читателя – или к его сердцу?

Это всё равно, что выбирать между шашками и шахматами. Да во что горазд, в то и играй. Гротескный рассказ "Случай" Алексея Кравецкого, нечаянно встреченный мною в Интернете и перепечатанный на сайте "РП", – это пока самый запоминающийся ответ в прозе на политику Кремля в отношении Новороссии.

 

6. Интеллектуальна ли сегодняшняя русская проза, достаточно ли она выразительна для того, чтобы, сохранив отпечаток времени, не утратить живой жизни своих героев?

Чтобы «вкусно» написать рассказ о том, как хорошо однажды вырваться на рыбалку да и забыть обо всех своих проблемах, интеллекта не требуется, достаточно изобразительного таланта. А вот рядом с лирическим рассказом Тургенева "Певцы" даже "Моцарт и Сальери" Пушкина мне кажется более условным. Хотя сюжет у Тургенева деревенский, бытовой и очень простенький. С другой стороны, "Певцы" на меня произвели сильное впечатление как на читателя даже и в моей ранней юности, когда тема противоречия между мастером и гением мне была совершенно неинтересна.

Чем больше интеллекта в прозаическом замысле, тем больше требуется таланта. Потому что нельзя вместить мотор от океанского лайнера в речную лодку. Да и мотор от лодки бесполезен для океанского лайнера. Хорошо, когда у писателя есть и глубокий ум и очевидный талант, как у Чехова и Леонова, которых могут читать и человек природный (рыдая или погружаясь в сладостную печаль), и интеллектуал (погружаясь в размышления, но и тоже, как ребенок, при этом рыдая или печалясь).

К тому же, сам термин "интеллектуальная проза" придумали критики, не умеющие вкуса к настоящей, к художественной прозе. Например, Гилберт Кийт Честертон писал романы, требующие от читателя не только чувства, но и эрудиции. Однако же и одного только развитого нравственного чувства и хорошего вкуса к слову достаточно будет читателю, чтобы романами его он увлекся.

Да и ум писателя – это нечто иное, чем ум мыслителя. Пример тому – стихотворение "Выхожу один я на дорогу…" Лермонтова. В нем тонны интеллекта. А вот объяснить кому-то, о чем это стихотворение, я никогда не смогу, хотя и понимаю, о чем оно.

Можно встретить в Интернете много самых умных и самых глубоких исследований о Леонове-мыслителе на основе его романа "Пирамида". И во многом исследователи согласны друг с другом. Кроме того, что у Леонова смогли они прочитать между строк. Потому что это – неизъяснимо.

Да даже когда мы с Леоновым беседовали, например, о человеческом социуме и о человеческих типах внутри этого социума, то Леонид Максимович вместо того, чтобы свои аргументы подкреплять ссылками на величайшие научные авторитеты, начинал рассказывать мне о некоем насекомом, которое откладывает личинку в другое насекомое, обрекая его на участь пищевого контейнера. И когда жена у меня потом спрашивала, о чем мы с Леоновым вели разговор (а Леонов водки не пил и любил беседы исключительно интеллектуальные), то, опять же, приходилось мне всего лишь повторять леоновские рассказы о насекомых, о неких удивительных муравьях, которые, переправляясь через водоем, сцепляются друг с другом, образуя собою плот, чтобы затем те из них, которые оказались в этом живом плоту над водой, самоотверженно сползали под воду, а нижние, вдохнувши воздуха, спешили опять под воду.

У художника мысли – это живые картинки.

 

7. Насколько современная поэзия отражает облик эпохи – как в публицистическом отношении, так и в художественно-бытийном, «обобщающим» происходящее со всеми нами и страной?

Поэзия более адекватна вызовам и трагическим смыслам нашего времени, чем проза. Мне уже доводилось об этом говорить на примере стихов Ефимовской, Вермишевой. Или, например, мне не раз проще было сослаться в публикациях о нашем самочувствии на стихотворение Сырневой "Противостояние Марсу", чем строить собственную весьма сложную речевую фигуру. Но я пока не имел повода ссылаться на "обобщения " прозаиков. Даже на получившую самое широкое признание прохановскую "духовную оппозицию", поскольку в прозе Проханова больше его личной фантазии, чем жизни такой, какая она есть на самом деле.

Вот и Нина Ягодницева в своей публикации на нашем сайте пишет об учебных полетах истребителей над городом, об их "пробуждающем громе":

О, материнская бессонница
У растворённого окна!
Прозрачным чёрным светом полнится
Отвергнутая чаша сна –
И в ней, как сахарок нетающий,
Мерцает звёздная пыльца…
Летайте, мальчики, пока ещё
Не выучены до конца
Уроки страшного возмездия
За мир, откупленный в кредит…
…На ЧТЗовские предместия
Гром пробуждающий летит.

Вот же и я однажды ночью услышал грохот танков, идущих по Кутузовскому проспекту в сторону Кремля, и моя " отвергнутая чаша сна" тоже полнилась " прозрачным чёрным светом" до тех пор, пока я не догадался, что танки всего лишь спешат на репетицию парада Победы.

Не сомневаюсь, что большинство москвичей вместе со мной пробуждались в ту ночь не только от сна, а и от шевельнувшихся в груди надежд. То есть, мы можем говорить о народности такого рафинированного поэта, как Ягодинцева.

Подобного рода адекватность времени (народность!) проявляется иногда даже в изобразительных деталях. Вот две строфы из стихотворения Олега Демченко:

Куда бежать, кому пожаловаться?
И в телекамеру навзрыд:
«Не убивайте нас, пожалуйста!» -
Одна из беженок кричит.
…………………………………
…………………………………….
…Земля охвачена пожарами,
Посёлок взрывами изрыт…
«Не убивайте нас, пожалуйста!» -
Напрасно женщина кричит.

Перечитайте всю поэзию времен Великой Отечественной войны. Уверен, не найдете там вы ни одной строчки, полной такой же абсолютной безысходности, как эта: "Куда бежать, кому пожаловаться?.." Хотя гибли не сотнями, а миллионами.

И уж не знаю, отдавал ли сам Олег Демченко себе отчет в том, что пишет не о войне, а о тотальном истаивании наи нашей планете полюса милосердия и добра, о том, что уже не гибель людям страшна, а то, что они в качестве людей уже никому ненужны.

 

8. Возможно ли соединение в единый литературный поток художественных произведений, созданных почвенными авторами и либеральными, насколько кардинальны различия в изначальных авторских установках и позволит ли русскому читателю быстротекущее время воспринимать эти различные углы зрения как полноту происходящего – в истории, в семье, на войне, в любви?

Лишь по невежеству мы либералов называем постмодернистами. Я с удовольствием прочел у замечательного стилиста и мастера сюжета Михаила Попова постмодернисткое повествование о современной Вероне, где разнополые браки уже запрещены, и влюбленные друг в друга юноша и девушка проходят сквозь те же страдания, что и герои "печальной повести" Шекспира. И вполне спокойно, даже с живейшим интересом я отнесся к тому, что Попов переписал известнейшее классическое произведение с не меньшей смелостью, чем это делают наши либеральные театры. Потому что Попов и Шекспир являют собою единый культурный тип.

Точно так же реалист Леонид Леонов мог наслаждаться прозой модерниста Андрея Белого, а имя Есенина могло соседствовать на афише с именем Бальмонта.

А вот либеральная литература – это уже не литература, а нечто иное хотя бы потому, что когда все позволено, то невозможен конфликт. Хотя бы потому, что любовь – не толерантна ко всему, во что и в кого герой или автор не могут быть влюбленными. Хотя бы потому, что культура, как и нравственность – это система запретов, а либерализм в неразвитом виде – это система без запретов, и в развитом – система запрета запретов. Да и почему-то пошлым получается все, что восстает против культуры и морали. Человека, высморкавшегося в скатерть можно принять за оригинала, но только один раз и только когда другие за столом в скатерти не сморкаются.

И это неправда, что литература уступила своей притягательностью телевидению и Интернету. Нет, это литературу потеснили, используя против неё телевидение и Интернет, с помощью телевидения и Интернета заменяя её суррогатом. Читатель остыл к литературе потому, что настоящая литература стала ему недоступна. Например, философ Руссо был таким же популярным у французского читателя, как и сочинители душещипательных литературных произведений. Философия стала предметом скучным даже и для самих философов еще до появления телевидения и Интеренета – когда потеряла интерес к текущей жизни, погрузилась сама в себя, в перемывание собственных усыхающих костей. Так же и литература стала терять читателей, когда оказалась и в России, и на Западе в искусственно созданной информационной блокаде, когда телевидение и все нелюбительские, с мощной финансовой подкладкой Интернет-ресурсы стали навязывать вместо литературы – ничто и ни о чем. Выстоял лишь детектив, потому что не запрещен и потому что в детективе пока еще убийца – это не добро, а следователь – не зло. Да и бандитская романтика живуча на уровне "не жди меня, мама, хорошего сына, твой сын уже не тот, что был вчера. Меня засосала опасная трясина, и жизнь моя – вечная игра…"

Соединять "почвенных авторов и либеральных" наша либеральная власть с её информационным и экономическим ресурсами не позволит хотя бы потому, что для этого надо будет почвенников уравнять в правах с либералами. А если у читателя будет выбор, то даже и самый невзыскательный и неискушенный читатель предпочтет книге про секс книгу про любовь.

Но после того, как провалился проект тотального господства либеральных авторов над читательской аудиторией, все-таки появился проект литературы отражающей "полноту происходящего" , в котором русскую литературу должна заменить литература "патриотическая". И если учесть, что даже наш вологодский литературный критик Виктор Бараков на этот проект купился, то, видимо, какая-то часть читателей тоже будет принимать изготовленный медийными фабриками "литературный патриотизм" за чистую монету.

Например, Виктор Бараков в ответах на анкету нашего круглого стола пишет: "У Захара Прилепина, к которому я отношусь с огромной симпатией, как человеку необыкновенной работоспособности, выдающегося интеллекта и силы воли, явный публицистический талант. И его знаменитое «Письмо товарищу Сталину», и замечательная книга о Леониде Леонове в «ЖЗЛ» свидетельствуют, прежде всего, об этом. К сожалению, художественная проза Захара Прилепина является продолжением его публицистики. Об «Обители» («Наш современник», 2014, № 5) сказано много лестных слов, но я хочу остудить горячие головы: у этой книги газетный язык. А ведь язык – главное.

Примерно так же я оцениваю и Сергея Шаргунова (роман «1993»). Если он в чем-то и уступает Прилепину, то ненамного".

Согласен, что если Шаргунов " уступает Прилепину, то ненамного":

Вот весьма обширный образец его прозы, взятый мною из его теперь уже знаменитого романа "1993":

"Брянцевы оказались среди другой толпы — самой большой, голов семьдесят. Здесь говорили яростно и ненасытно. Тон задавали бабульки в пестрых нарядах, преобладал красный цвет. Они держались все вместе, точно как сегодняшние старухи на поминках, но в отличие от тех, каких-то серо-волглых, были бойцовыми и яркими.
Грудастая юная девица в зеленой футболке с красной звездой, очевидно, их опора, покачивала двумя темными косицами и излагала звонко:

— А третьего выйдем всем миром! “Трудовая Россия” зовет на народное вече! Заранее решили, за четыре месяца, чтобы каждый мог добраться. Захотим — миллион соберем.

— Третьего? Чего третьего? — пронеслось по толпе. И обратной волной:
— Чего-чего? Октября! Октября третьего!

— Мы девятого мая сто тысяч вывели. Нам от страха Красную площадь открыли. А осенью, третьего, миллион соберем и власть себе заберем. Из капли наше море зародилось! Эту каплю Анпиловым зовут. Он сам ходил с рюкзаком, газету свою раздавал, и потек за ним народ. Сколько нас молотили! В прошлом году мы к Останкину ходили, просили эфира. Палатки поставили. И дальше всё, как в песне: двадцать второго июня ровно в четыре часа... Помните? Помните, что было?

— Таисия Степановна после этого померла, — зазвучало из толпы, — Сорокина!
Заголосили бабули, похожие одновременно на цыганок и матрешек:

— Костей наломали, что хворосту!

— Схватят, раскачают, и о бордюр...
— Всю площадь у Останкина кровь залила, — девица качнула бедрами.

— Даешь Останкино! — выкрикнул Виктор не своим голосом и похолодел, как будто слова вырвались помимо его воли..."

Это не просто очень плохая проза "патриота" Шаргунова, это обыкновенное либеральное издевательство над патриотами без кавычек, многие из которых, между прочим, приняли смерть за свой патриотизм у Останкино и у стен восставшего против Ельцина парламента. Но в соответствии с новой политикой нашего государства в области литературы Шаргунов получил постоянную прописку на телеэкране в качестве патриота. Чтобы, значит, даже и патриот Бараков поверил, что Шаргунов – русский писатель.

И, надеюсь, роман Прилепина, опубликованный в "Нашем современнике", Бараков не успел прочитать, доверился лишь патриотической репутации журнала и тому шуму, который был поднят по поводу прилепинского " знаменитого «Письма товарищу Сталину»". При всем том, что прилепинское письмо, можеть быть, не было бы набором " бойцовых и ярких" газетных банальностей (как и патриоты в романе Шаргунова), если б он решился воспользоваться хотя бы аргументами главы из исторического повествования покойного Вадима Кожинова "Загадка 37-го года".

Но это была бы уже не имитация вызова либералам, а настоящий вызов.

А вот роман "патриота" Прилепина, опубликованный в "Нашем современнике", это уже роман либерала. В отличии от лагерной прозы жесткого и талантливого Варлама Шаламова и антисоветского Александра Солженицына.

Это понятно уже из вступления к роману, написанному словно бы под диктовку Новодворской:

"Бабушка вспоминала: когда она, выйдя замуж за деда, пришла в дом, прадед страшно колотил “маманю” – её свекровь, мою прабабку. Причём свекровь была статна, сильна, сурова, выше прадеда на голову и шире в плечах – но боялась и слушалась его беспрекословно.

Чтоб ударить жену, прадеду приходилось вставать на лавку. Оттуда он требовал, чтоб она подошла, хватал её за волосы и бил с размаху маленьким жестоким кулаком в ухо".

Или:

"Мы наезжали в родовой дом погостить – и лет, кажется, в шесть мне тоже несколько раз выпадало это счастье: ядрёный, шерстяной, дремучий тулуп – я помню его дух и поныне.

Сам тулуп был как древнее предание – искренне верилось: его носили и не могли износить семь поколений – весь наш род грелся и согревался в этой шерсти; им же укрывали только что, в зиму, рождённых телятей и поросяток, переносимых в избу, чтоб не перемёрзли в сарае; в огромных рукавах вполне могло годами жить тихое домашнее мышиное семейство, и, если долго копошиться в тулупьих залежах и закоулках, можно было найти махорку, которую прадед прадеда не докурил век назад, ленту из венчального наряда бабушки моей бабушки, сахариный обкусок, потерянный моим отцом, который он в своё голодное послевоенное детство разыскивал три дня и не нашёл.

А я нашёл и съел вперемешку с махоркой".

Не сомневаюсь, что всё могло быть. И, наверно, когда англичане из страха перед Россией в своих газетах изображали русских казаков, вошедших в Париж, в виде каннибалов, то, по проценту случающихся в природе аномалий, один из тысяч казаков мог оказаться и аномальным. Но англичане всех казаков изображали каннибалами. Но и Прилепин пишет о русском изверге как о человеке вполне обычном и даже якобы по нашим русским меркам заслуживающим восхищения. А тулупом, в котором " могло годами жить тихое домашнее мышиное семейство" , он нашу русофобку Новодворскую вместе английскими журналюгами начала позапрошлого века даже и удивил.

Точно так же, как само собой разумеющееся, в "патриотическом" романе Прилепина именно монах за деньги предоставляет главному герою женщину из зечек:

"– Это моя комната, – сказал монах, встав у двери. – Баба там. Свет не жечь. Пока схожу мусор вывалить – надо успеть. На кровать не ложитесь. Стоя случайтесь".

Я, тем не менее, не могу суррогатного Прилепина поставить рядом с природными либералами Ерофеевым или Сорокиным. Но суть проекта (явно такого же сурковского, как и "патриотическое" движение пропутинских "нашистов", получившее в Интернете популярность фотосессиями своих секс-меньшинстских утех), уравнивающего в правах таких "патриотических" писателей с либеральными заключается в том, чтобы теперь уже не внаглую наш русский мир рушить, а – как еще в позапрошлом веке итальянский либерал, известный под кличкой Пикколо-Тигр, подсказывал, чтобы «... маленькими дозами впускать яд в избранные сердца; делать это как бы невзначай, и вы скоро сами удивитесь полученным результатам».

И, конечно, " впускать яд в избранные сердца " лучше всего со страниц такого журнала, как "Наш современник", а не, например, либерального "Знамени".

А уж в наш информационный век ничего не стоит популярного писателя произвести даже и из тулупа прилепинского «прадеда». Например, недавно информационные фабрики в течение пары недель изготовили из главной фигурантки дела о воровстве в российской армии Евгении Васильевой известнейшего поэта и живописца. И Баракову теперь можно даже сказать, что если она в качестве живописца " уступает" знаменитому Шаргунову-прозаику, "то ненамного".

Я с большим уважением отношусь к уму и таланту критика Виктора Баракова, знаю и люблю его многие очень точные по мысли и анализу творческие работы.

Мне хотелось лишь сказать, что главная наша беда – в нашей недолжного уровня духовной сосредоточенности.

Вячеслав ЛЮТЫЙ, литературный критик, зам. главного редактора журнала «Подъём» (Воронеж)

КРУГЛЫЙ СТОЛ СОВЕТА ПО ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ СП РОССИИ: ПЕРВЫЕ ШАГИ

Перечитав ответы на вопросы Круглого стола и комментарии к развернутым размышлениям критиков, я подумал, что первые шаги новорожденного Совета оказались и удачными, и долгожданными. Именно в такой последовательности. Потому что на созвучность выступающего и аудитории заранее рассчитывать может только очень самонадеянный человек.

Не в одном абзаце на страницах этой публикации звучали слова о конкретных именах и произведениях. Любопытно, что одни критики говорили об общем движении русской литературы сегодня – художественном движении, политическом, нравственном, духовном, укорененном в традиции, а другие – ссылались на творческие прецеденты, приводя примеры из того или иного романа или стихотворения. Во всем происходящем чувствовалась какая-то, казалось бы, давно утраченная солидарность в рассуждении о сегодняшнем литературном мире. Полагаю, что это – самое важное достижение нашего большого разговора.

Многие суждения коллег мною совсем не разделяются, однако я воспринимаю сложившуюся полифонию наших взглядов как редкую драгоценность, поскольку в записях комментариев практически отсутствовали грубость и желание осадить собеседника, что в иных материалах сайта подчас раздражает. Однако накопившихся литературных проблем – через край, душа устала, а на чужой роток не накинешь платок. Потому форум «Российского писателя» в данном случае проявил свои лучшие черты, и стоит надеяться, что такое положение обретет положительную динамику. Ибо душа русского человека устала от засилья неправды, «полезной лжи», групповщины, бессовестного прагматизма, которые, как будто, сейчас везде.

Но тут обманка: хорошего и чистого много, нужно только сфокусировать взгляд. И Круглый стол литературной критики может в этом определенно помочь – как читателю, так и писателю. Мы должны деятельно помогать друг другу в той степени, в какой это возможно творчески и человечески, потому что никто другой русскому человеку руку в трудный момент не протянет.

Не однажды в рассуждениях участников Круглого стола упоминалась судьба русского человека в прошлом веке и нынешнем, когда все его враги, словно дьявольским магнитом, стягивались в жесткий кулак. Именно потому в центре русской литературы сегодня как никогда должна находиться жизнь русского человека во всей ее противоречивости, жестокости и неожиданном милосердии.

На днях на автовокзале к нам с женой подошла полуслепая старуха и предложила купить в дорогу очищенные жареные семечки в маленьких полиэтиленовых пакетиках с застежкой. Попутно рассказала о себе, что раньше пела в церковном хоре, но видит теперь плохо, а в храме нужно читать тексты со страницы – потому бывает только на литургии. Дома баба Катя живет с детьми и внуками, у нее маленькая комната, где она и занимается своими семечками, добывая так скромные деньги на гостинцы внукам и не чувствуя себя немощным обременением для семьи.

Я посмотрел на ее руки: морщинистая кожа, слегка одутловатые пальцы, знавшие в прежние годы тяжкий труд, и теперь способные только лущить подсолнечную скорлупу. А глаза уже не видят лица собеседника – только фигуру. И подумал: вот основа русской земли, вот кому обязана всем русская культура и русская литература. Потому что без таких людей наша родина давно бы уже пропала, несмотря на тонкость интеллектуалов и художников, мастерство которых зачахло бы, не найдя предмета для творческого осмысления.

Надеюсь, что Круглый стол не забудет об этой сердцевине отечественной истории. А новые темы и новые произведения не уйдут от нашего внимания, если мы обретем дыхание глубокое. И первые признаки того, что все получится, уже есть.

Спасибо всем участникам и до новой встречи осенью.

Ваш Вячеслав Лютый.