Около полудня на Ежовом пустыре, истыканном стрелками дикого лука, открылся старый колодец, по всему очень старый: даже столетний дед Евсей помнил только, что его в малолетстве был там вроде косой зазеленевший колодезный сруб, а воду оттуда не брали.

Ну открылся колодец и открылся. Эка невидаль - земля просела. Вообще-то Бирки - деревня древняя. И наполеоновские французы палили её до печных труб, и фашисты давили танками. Всё ничего, оклемались, нарожали, отстроились. В последние только годы опять туго стало, и песен по вечерам не слыхать.

Утром того же дня произошла в Бирках неожиданная суматоха и нехорошее волнение. По близлежащей столичной автостраде должен был проезжать по своим непонятным делам шибко высокий чин из самых что ни на есть главных. Из района с нарочным (за отсутствием телефонной связи) дали указку приветствовать его в пути следования со всевозможной торжественностью.

Местное начальство, то есть глава Семенец с заместителем, секретаршей и участковым милиционером, начистившим форменные пуговицы, принялись обходить дворы, выбирая самых тихих и незлобливых жителей для участия в срочном мероприятии. Тем, кто отнекивался, сулили кому железа на кровлю, кому дров два-три куба, кому штраф за какую-либо надуманную несерьезную провинность.

Народу все равно набралось мало: четыре мужика да три бабы. Одной из них секретарша одолжила для приглядности свою кофту.

Выручила директорша начальной школы, отловив по садам-огородам и в пруду среди головастиков пару-тройку двоечников и с полдюжины хорошистов.

Присоединился к ним из любопытства и дед Евсей с провожатым из соседских добровольцев. Самому ему было не дойти: ослаб, через день с печи спускался.

В урочный час у обочины, малость не дойдя до свежевыбеленных столбиков дорожного ограждения, сгрудилась жменька деревенских представителей под водительством Семенца, нахлобучившего новую, не по погоде плотную шляпу. Заместитель его держал флаг с безжизненно обвисшим полотнищем, двоим хорошистам вручили наспех сделанный транспарант: с кумача кое-как соскребли лозунг лучших времен и нанесли под трафаретку со слов Семенца «Спасибо, господин …» и так далее. Читалось, прямо скажем, как нескладушка, но глава только рукой махнул. Они, мол, на скорости из-за тонированных-бронированных стёкол и нас-то, поди, не заметят, не то, что мое словотворчество.

Поперечных перекладин к транспаранту приладить не успели, и потому, когда один мальчишка приблизился к другому, материя смялась, зафалдила, и почти вся надпись с двумя из трех восклицательных знаков скрылась в складках, а начало её само по себе сложилось в «Спаси Господи!» На это не обратили внимания.

Небо было нестерпимо синим, над размякшим асфальтом слезился воздух. Деревца, поникшие вдоль трассы, почти не давали тени, солнце било им в самую макушку. Душно, муторно, ни ветерка.

- Едут, - шепнул кто-то. - Едут! Едут!

Мотоциклисты в блестящих шлемах, странный автобус, табун эскорта с мигалками и сиренами, а следом - черный вихрь иномарок.

Заместитель затряс древком, пытаясь развернуть флаг, транспарант натянули. Семенца, который беспорядочно махал шляпой, будто гонял мошкару, вытолкнули на передний план.

И тут колонна (хозяин - барин) стала замедлять движение, затем поползла и, наконец, замерла на месте, бликуя хромом и чёрным лаком. Наступила совершенная тишина. За тёмными стёклами не было видно ни души, но всё-таки остро ощущалось чьё-то настороженное присутствие.

Всем вдруг стало не по себе: больно уж нездешний, как бы даже потусторонний вид был у кортежа. Сбившись поплотнее, оцепенев от неожиданности и ожидания, бирчане походили бы на скульптурную группу, когда бы статуи приодели и научили потеть.

Баба в одолженной кофте принялась креститься, шевеля губами, и облегчённо вздохнула, увидев, как на свет божий, колко зыркая по сторонам, вывалили дюжие телохранители, которые вежливо, но с подтекстом предложили присутствующим попятиться.

За телохранителями появились телевизионщики с мудрёной оптикой, а потом откуда-то - никто не заметил, из какой именно автомашины, - выскользнул и «сам» в чёрном костюме под цвет авто, но с жёлтым крапом, с бородкой, подстриженной точь-в-точь как у какого-то президента на игрушечных долларах, которые Семенец видел в газетном киоске на станции. Литые каблуки шитых за морем ботинок прибавляли чиновнику всем известные два вершка роста. Держался он, надо сказать, просто, демократично жал руки, какие оказались протянуты, спрашивал по-свойски:

- Какая, господа сельчане, теперь ваша жизнь?

Семенец, опасаясь, как бы кто по неготовности к такому обороту не брякнул дурь, взялся отвечать за весь коллектив, но и сам вроде бы дал маху:

- Жизнь такая, что живи - не хочу. То есть оговорился. Она, жизнь, конечно, маленько похуже, чем вчера, но куда лучше, чем будет завтра. То есть, наверное, наоборот. Вот только средств как не было, так и до сих пор… Извините, не предполагая остановки, упустили хлеб с солью.

- Будут все средства, - уверенно перебил его чиновник, встал на цыпочки, хлопнул по плечу, выбив из пиджака пыльное облачко. - Дайте срок.

Дед Евсей, наклонившись к провожатому, произнёс тихонько:

- Будет вам и белка, будет и свисток, а сверх того - ни шиша. Свисток у участкового, а «белка» с перепоя сам знаешь у кого.

- Он о втором сроке своей деятельности толкует, - уточнил сосед.

- Ясно, голосами просит посодействовать.

- А на что ему наши голоса? У них в колонне на шоссе голосов, пожалуй, больше наберётся, чем во всех Бирках.

- Не скажи. Он нашего не глупее. Требуемся, коли просит. Кабы не махонькая мышка, то и репку не вытащили бы. Осталась бы, фигурально говоря, на второй срок догнивать.

Чиновник говорил бойко и убедительно, по существу то же, что и всегда, не краснея даже от жары и солнца.

Его неправда, подумал Семенец в лад с другими бирчанами и стал ломать голову, где бы раздобыть по своей цене обещанное утром кровельное железо.

Занесло откуда-то пухлую тучку, посвежело.

Тут нежданный гость взглянул на часы, извинился, попрощался; давя подошвами иноземных башмаков дикий лук, направился к автостраде… И внезапно провалился с головой сквозь землю, в открывшийся старый колодец. Ухнул, как в омут, разве что круги не пошли.

Какой неслучайной силой выщелкнуло его недавно из машины на Ежовый пустырь? Хотя он, конечно, принял свой выход к народу за самоличное решение.

Бледнолицей охране - хоть переполох им выливай - набежало тогда больше прежнего, шуганула всех взашей без всякого «пожалуйста». И наказала строго-настрого держать этот случай в секрете.

Вытащили его или же нет, никто не знал. Ни густо-чёрный с жёлтой искрой костюм, ни долларовая бородка в дальнейшем никому более на глаза не попадались.

Спустя время дед Евсей вспомнил в точности, что на Ежовом пустыре никогда колодца не было, а был он когда-то давно на поляне, аккурат там, где теперь две деревенские улочки перебегают одна другую - самое исхоженное в Бирках место, но своих земля не уронит и не провалит.