Елена Николаевна Кузьмина родилась в Москве , но всё самое главное в её жизни состоялось на Русском Севере, в граде Архангела Михаила. В Архангельске родились дети, вышли первые книги стихотворений. С 1999 года член Союза писателей России. Творчество Е.Н. Кузьминой отмечено всероссийскими премиями – «Имперская культура», Большая литературная премия и международной премией «Полярная звезда».

Над зелёно-жёлтым грузом
Колыхался снежный пух.
Нам хотелось кукурузы,
Мы стихи читали вслух.

И учительница пела
Пушкинский великий стих
Еле слышно, неумело
На романсовый мотив.

Улыбалась нам смущённо,
Отирала слёзы с глаз,
Подпевал заворожённый,
Удивлённый третий класс.

За окошками темнело,
Наступали холода…
Если бы она не пела,
И не плакала тогда, –

Унесли б меня метели,
Эти бури, Боже мой!
Если бы тогда не пели
Мы с учительницей той.

Прожила бы я иначе
В стороне совсем другой,
Где давно никто не плачет
Над пиитовой строкой.

Без спасительного слова
В череде докучных дней,
Без товарища милого
Бедной юности моей.

В неродной, чужой сторонке
По дороженьке пустой
Повезла б меня клячонка
Да на вечный непокой.

***
Старая каракатица,
                  маленький речной пароходик
С поблёкшей надписью на борту – «Герой»,
Чуть жив, ползает, а не ходит,
Он и сам знает: пора на покой.
От пристани к пристани – шлёп, шлёп – по волнам бурым,
Радуется, что тучи
                      не застят светило.
Может и просил – по молодости – бурю,
Стыдно вспомнить, да и когда это было?..
Довезти бы в сохранности живой груз,
И чтобы сердце достучало исправно,
А за опоздание пусть поругают, пусть:
Дошёл, дошлёпал – и это главное!

Терпеливо ждёт, когда скажут: «Не подкачал!»,
Прощаясь с ним без сантиментов ненужных.
И больше он не оставит причал,
И закончится его служба.
А потом он просто полежит на речном берегу,
Застенчиво спрятав под ржавым покровом
Гордую надпись на рваном боку. –
Эпитафию в одно слово.

ЗАЩИТНИКАМ
ВЕЛИКОЙ ЛИВИЙСКОЙ ДЖАМАХИРИИ
1.
Львы пустыни, не держите на русских обиду.
Слава павшим! Их будет кому оплакать
И в этой России.

Горе смеющимся ныне, горе!
Размножилось на Руси крысиное подлое племя.

Что-то много говорят о народе…
Должно быть, к войне – верная есть примета.

Нужно ведь кем-то наполнить пустынную землю,
Истощённое бедное материнское чрево.

Те, что любили её, те и наполнят:
Лягут в землю помнящие родство Иваны.

И Марьи, конечно, куда же им деться?
Львы пустыни, нас некому будет оплакать.

***
Высыхают подземные реки,
Горят средь пустыни деревни.
Далеко, говоришь?
Да.
Не близко.

Вроде живы ещё наши Николы,
Вроде живы ещё наши Ильинки,
Горки, Малиновки, Поповки,
Липки, Сороки, Сосновки…

Гуляют ещё, хлопочут,
жизнь провинциальную хают.

Вроде избы стоят по рекам,
Церкви, колокольни по угорам.
Кто-то пашет, кто-то косит, строит,
Пришлый люд узорочью дивится.
Песни живы, говоры, говори.
Птица Алконост и птица Феникс.
Скрыт алатырь, камень бел-горючий,
Китеж-град хранит себя в пучине.

А кто скажет: «Робяты, не спитё-ё!»?
А кто охнет: «Батога на вас нету!»?
Прикрикнет: «Ну-тко, веселее!».
Пожалеет: «Золотко, не бойся!».

Нет бабки Фёклы с Заречья,
Нет бабки Мани с Пригорка,
Нет бабки Лизы с Подлесья,
Нет бабки Груни с Овражек
Шуры нет с Золотицы,
Марфы с Последнего ручья.

Нет уже бабушки Нюры,
Клюшкой сурово грозившей
Президентам на мутных экранах.
Нюру уважали в деревне,
И даже азербайджанец Гаясик,
Стоя у своего киоска,
Говорил ей: «Ана́, будь здорова!»

Бабка Нюра лежит на кладби́ще,
Но в отличие от ливийских погостов
Здесь песок прорастает травою,
Пока прорастает травою,
Светлой, как полотнище флага
Великой Джамахирии.

ДОРОГА НА ДАМАСК
«Сравнять с пустыней! Выжечь дотла! -
рекут безумные в мыслях лукаво. -
Не будет дороги – пустыми станут слова
о прозрении Савла».
Напрасно объяснять, что по Богу тоска
Где угодно возьмёт за горло.
Мальчик с пирсингом удивляется: «На Соловках,
Меня, воинствующего атеиста, пропёрло!» –
Очень грубая для нежного слуха
                                      добрая весть,
наждаком по чувствительной коже…
Потому что – так было и так есть –
Он дышит, идеже хощет,
Дух Божий.
Но взрывается ненавистью интернет,
И нам, маловерным, не сдвинуть скалы.
«Нет, - кричат они в блогах, - нет!
Не позволим, чтоб из Савла да в Павлы!»
О Каиново племя! И каждый рад
Вымазать в грязи, а лучше в крови
                     потрёпанные наши ризы,
и память о брате Павле, о брате Авеле,
и само слово Брат
из словарей истории – вырезать.

ВОЛХВЫ
В снежные руки пастушеский кнут
Ветер возьмёт, по белеющим кочкам
Щёлкнет сердито… Волхвы всё идут,
Богу подарки несут в узелочках.

Где ж тот предвиденный град Вифлеем?
Бодрствует? Спит, очарованный Чудом?
Он за снегами не виден совсем,
Спрятан в просторе безлюдном.

Путь ощетинился глыбами льда,
Колется снег, словно хвойник подстожный.
Но указует дорогу Звезда. –
Значит, назад повернуть невозможно.

Делай, что должно, неси и храни,
Свет очага прозревай сквозь метели, –
Только столетья, и годы, и дни
К Божьей сложи колыбели!

ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА
Ни дымка, ни звука, ни огня,
От копны упавшей пахло сеном.
У деревни подобрал меня
Грузовик поры послевоенной.
- Эх, не по пути, но так и быть,
Едем, девка, - пробурчал водитель.
Подзамёрзла? Чаем напоить
некому,
       последний житель
здешний на погосте…
                        У реки
Марья нас приветит, коль живая.
Сядешь на автобус… Не с руки
За реку мне ехать.

                    Обмирая,
Выбивался из последних сил
Верный «Зис». Морозило. Устало
Закурил спаситель, пошутил:
- Не печалься, девка, не пропала.
Глянь-ка в поле, я ли ни богат?
Всё в алмазах – собирай горстями.
В городах такого не быват!

Ехали полями да лесами.
Далеко до Марьи. Ледяной
Блеск алмазный и просёлок нищий…
И сполохи огненной волной
Опускались к старому кладбищу.
И казалось: вскоре трубный глас
Зазвучит на пажитях окрестных.
Марьи, Дарьи, ждёте ли вы нас,
Из окошек глядючи небесных?

В памяти сердечной этот стук,
Эти всхлипы дряхлого мотора,
И от фары одинокий круг,
Впереди скользящий по угору…

Помню зим глухое торжество,
Звёзд вечерних сладкую остуду,
Это с горем кровное родство,
Эту радость детскую под спудом.
Словно всё вокруг и навсегда
Брошено в бессмертия горнило.

И звала Полярная звезда,
Как рубцовский огонёк, манила.

***
Сквозь небесную прореху
Ледяная льёт вода.
«Мил уехал, мил уехал,
Не вернётся никогда!..»

Стрекозой весёлой пела
Я припевки «со слезой»,
Поседела, побелела,
Поплясала – стрекозой.

Ни на миг не забывала –
К вразумлениям глуха.
Все стихи ему писала –
До последнего стиха.

За последней этой строчкой
Подведённая черта.
Мил уехал. Ставлю точку.
Не вернётся. Никогда.

Из книги «Дороги дальней благодать» (2011)

***
И возили, возили меня с рождения
из Москвы на Север и обратно – в столицу.
Подгоняли вагончик ветра
                зимние и весенние,
летние да осенние просили поторопиться.
Пели победно и радостно гудков трубы.
Мимо надписей – кирпичиками по траве –
               «Вперёд, к коммунизму!»,
помню, летит в Москву
                паровозик со смоляным чубом,
разметав его по ивнякам сизым.
К бабушкам еду, сижу бессловесной чурочкой,
в ладошке сжимаю печенья дарёного крошево…
Говорили в посёлке маме: «Дочь твоя дурочка:
у неё все добрые да хорошие».
Теперь поумнела. Простите меня, грешную!
Теперь не так: вижу и то, что видеть не надо.
Вспоминаю годы давние, вешние,
разгадываю тайны семейного лада.
Не было у бабушек в доме икон, и о Боге не говорили,
может быть, крестили украдкой вослед, в спину.
Но любили, Господи, как любили!
Почему в прошедшем? Любят и ныне.
Стоят рядышком на далёкой-далёкой станции
под какой-нибудь немыслимо светлой сенью
черёмух небесных, небесных акаций,
терпеливо ждут моего возвращения.

***
«Я к вам пишу, чего же боле?», –
Услышу в говоре колёс.
А за окном белеет поле
Сквозь ветки тоненьких берёз.
Темнеет на дороге млечной
Проталин узкая тесьма…
Увы, на станции конечной
Давно никто не ждёт письма.
Теснятся пушкинские строчки:
«…Любил… Угасла не совсем…»
Орёт младенец что есть мочи,
Старушка охает во сне.
Мелькают редкие куртины
Берёз, дрожащих на юру.
Я тоже мёрзну, тоже стыну,
И вот сейчас, сейчас – умру!

Спасёт смиренное согласье
Полей, плывущих за окном,
И нас, попутных, кто в ненастье
Заполнил ненадёжный дом, –
То просветлеть, то помрачиться,
То ненадолго задремать,
То потеплеть, развеселиться
И с каплей солнца просиять!
Какой-то жалкий луч весенний –
И все от счастья во хмелю!
Грущу и радуюсь со всеми,
И понимаю, что люблю
Простуженную проводницу,
Цыган, младенцев, «челноков»,
Соседей нестоличных лица
И спор дорожных чудаков…
И это нищее раздолье,
Дороги дальней благодать,
И… вас люблю. «Чего же боле?
Что я могу ещё сказать?»

СЕРЁГА ЧЕКМАРЁВ
                    Маме
Он привяжет к обмоткам дощечки –
Нет сапог! Что поделать… Война.
Он отыщет фуфайку на печке
В темноте. Поглядит из окна:
Снег вчерашний на улице тает,
Ветер гонит к забору листву.
Этим утром Чудинова Таня
Уезжает обратно в Москву.
Из уральской лесной глухомани,
Из посёлка – домой, в города,
Уезжает московская Таня
Навсегда, навсегда, навсегда.

С ней не то что поцеловаться –
Пары слов ей сказать не сумел,
Он-то взрослый – без году шестнадцать,
Да Танюха – пацанка совсем!
Почему же тогда за телегой
Он идёт? Отчего – не поймёт –
Чуть поодаль по первому снегу
До своротки к заводу идёт?..
…Ей десяток восьмой скоро минет,
А спроси – почему, отчего
Она помнит мальчишкино имя
И фамилию помнит его?

РОЖДЕСТВО
          Марине Ганичевой
В зимней северной глуши
Занесло дороги снегом.
Монастырь моей души
Отдыхает от набегов.
Не ярится злобный тать,
Не летят зажжёны стрелы, –
Значит, время починять
Потревоженные стены.
Обойти с молитвой двор,
Подсчитать свои потери,
В храм заснеженный, в притвор
Отворить под вечер двери.

Пусто в храме. Полумрак.
Холод плещется волною.
И зияет – силен враг! –
Купол раною сквозною.
Вот и плачь, душа, и жди,
Повздыхай, родная, кротце! –
В эту рану от Звезды
Непременно свет прольётся.
Даруй, Боже, благодать,
Средь зимы – Господне лето,
В белом столбушке стоять
Немерцающего света!

***
Если даже снега нет,
Нет счастливой тройки,
Не звенит метели вслед
Колоколец бойкий,
Если тяжко и темно,
Ирод злой хлопочет,
Если мы в стране давно
Не у дел, дружочек,
Если в собственном дому –
Нищие изгои, –
Есть надежда, что к Нему
Впустят нас с тобою.

***
Отпевали мамку Венькину,
мамку глупую, красивую,
молодую, несчастливую…
За окном синички тенькали,
заливало церковь солнышком,
Венька съёжился воробушком
на скамейке под иконами.
Мужики ворчали сонные:
полтора часа – не менее –
батюшка служил размеренно.
Голосок срывался слабенький,
то взлетая вверх, то падая.
Повторял слова отрадные
Веньке тайно ангел пламенный.

И какие-то мгновения
Венька видел как воочию –
шли блажени непорочнии
вместе с мамкой в даль весеннюю.
…И потом, уже за речкою,
на кладбищенской окраине
думал: здесь ли бесконечное,
где ни слёз, ни воздыхания?!
И в своей унылой горенке
всё твердил полночи истово
те слова, что ангел горестный
подарил ему таинственно.

***
По-весеннему спой, птичка ранняя,
Под окном на зелёной веточке.
Мне пришла поутру долгожданная
Из родной стороны весточка.
Ждут отец и мать, деды-прадеды,
Ждёт любовь моя незабвенная.
Работяги-ветра путь наладили,
Всю-то ночь хлопотали за стенами.
Повяжу я платочек – синими
Да по белому полю горохами –
И пойду вместе с первыми ливнями,
Ни сумы не возьму, ни посоха.
Оборвётся синичкина песенка,
Под окном отзвенит
             прощальная,
И клубочком покатится весело
Золотое яичко пасхальное.

ПЕЛАГЕЯ
        Памяти Фёдора Абрамова
        и его героинь
А по северным рекам стояли тогда деревни.
Не были берега кисельными, реки – молочными.
Чтобы жизнь текла и земля не твердела кремнем,
Работали бабы денно и нощно.
Пели, бывало, сердца грея,
Мужиков вспоминая, отданных военному лиху,
И жила в деревне одной Амосова Пелагея,
Золотоволосая пекариха.
Статью слыла богатырской, а как же иначе.
Без богатырской стати столько хлеба не выпечешь.
Хлебную буханку, как младенца, надобно вынянчить,
А буханок тех – тысячи!
Слава о хлебе Пелагеином шла повсеместно,
Из дальних краёв приезжали, Христа ради просили,
И кормила Пелагея хлебом все деревни окрестные,
Врать не буду, может, и пол-России.

Ветер из века двадцатого приносит скупо
Запахи клевера сладкого, чаще – полыни.
Была мне в юности Пелагея, что гамлетовская Гекуба,
Прочитанной книги литературная героиня.
Когда и выросло мифа сего золотое дерево?
Не заметила – неба коснулось ветвями.
Вижу: идёт Пелагея с работы в свой терем,
Травы ночные стелются под ногами.
Ныне дни убывающие считая скаредно,
Поминаю её со сродники, душой светлею:
Упокой, Господи, в селениях праведных
Пекариху абрамовскую, Амосову Пелагею.

***
Я нетолерантна и непозитивна,
Убога, совкова и неперспективна.
Я старая русская. Нет мне покоя
От этих фантомных огней за рекою,
Где столько столетий деревня стояла,
А нынче бурьян и кусты краснотала.
Для многих давно надоевшая тема.
Пространство России пустынно и немо,
И только эфир множит хохот вселенский.
Я буду стоять у дороги смоленской
И ждать, когда к дому от стольного града
Мои неразумные двинутся чада.

***
Все цветы луговые уже отцвели.
Пышным травам душистым и тем вышел срок.
Живы нищие травы, что в летней пыли
Бесприютно теснились по кромкам дорог.

Их умыли дожди. И смотри-ка, стоят
В непривычной для них, небывалой чести.
Но лопух подорожный, бывалый солдат,
Продолжает нелёгкую службу нести.

По распуте идёшь – чуть кивнёт головой,
Как знакомый по прежним, по детским годам.
Мол, по нам и ступай, нам терпеть не впервой,
Для того и расти здесь положено нам.

Так и шла я когда-то со школьной сумой,
А до школы просёлками долго шагать!
И вела еле слышно беседу со мной
Придорожная стойкая нищая рать.

Про смиренье-терпенье, про светлый покров
Толковали мне травы в конце сентября.
И душа понимала значение слов
Из – тогда неизвестного ей – словаря.

СОН
По стенам у нас не висело икон,
красного угла и в помине не было,
а мне в детстве приснился сон:
изба на угоре у моря Белого.
Помнится: стол, скамья под окном,
утро ли, вечер ли светлый, неважно…
Входят мужи в одеянье чудном,
сияют кресты на груди у каждого.
В горницу, полную тишины,
солнышком освещённую,
вошли и встали у дальней стены, –
радостно смотрят на меня,
                некрещёную,
не считавшую сие за беду.

Я книжку любила про попа и Балду,
росла Марьей, родства не помнящей,
дудела со всеми в одну дуду,
кричала с друзьями на сонмище:
«Рабы – не мы!».
           И всё же рабе
                         Божьей
радости хватило в бездомье
оставаться памятью в той избе,
как в родовом родительском доме.

***
      Один такой в России праздник…
                       Николай Зиновьев
Стоят солдатиков колонны,
Грядёт торжественный момент.
На войско бравое влюблённо
С трибуны смотрит президент.
Ему ответив мощным рыком,
Чеканя шаг, пойдут войска.
Пойдёт играть, греметь музыка,
Что сердцу моему близка.
И всё бы ладно, всё бы славно,
Но кажется нездешним сном.
Переведу глаза с экрана,
И что же вижу за окном? –
Чернеет здание казармы,
Молчит военный городок,
И след ушедших в Лету армий
Сметён с асфальтовых дорог.
На грязный плац собак кудлатых
Гулять выводит наш сосед.
Нога российского солдата
Здесь не ступала много лет.
Из окон видя по соседству
Казарм полусожжённый ряд,
Сыны мои, должно быть, с детства
Не смотрят праздничный парад.
Что сыновей корить за это?
Великой Родине верны
Остались русские поэты –
И флот, и армия страны.
Им дух предательства не ведом!
А потому я не тужу:
Я сыновьям про День Победы
Стихи Зиновьева твержу.

ВОЗДВИЖЕНИЕ
Губы сжаты. Взгляды колки.
Полушалочек бесцветный.
Комсомолка-доброволка,
Дочка умерших Советов,
Обходя неловко лужи,
Задыхаясь на пригорках,
В храм на утреннюю службу
Тащит внука на закорках.
Через поле по бурьяну,
Через дачное предместье…
Вот он виден – деревянный,
Новый храм на старом месте.
Купола, что капли слёзны,
Серебрятся в синей бездне.
Колокол к обедне поздней.
«Всё. Приехали, болезный».

Шальку реденького шёлка
Старая затянет крепче,
У такой же комсомолки
Подешевле купит свечи.
И вдохнёт малец курносый –
Бабки радость и надёжа –
Запах дерева, и воска,
И старушечьей одёжи,
Низко к полу золотому
Поникая светлым ликом.

Твоему Кресту Честному
Поклоняемся, Владыко.

***
Сумасшедшая старуха на автобусной остановке стоит рядом,
Сегодня не блажит, не рыдает, не проклинает власти,
Частит скороговоркой: «Хлеб есть, и ладно, хлеб есть, и ладно…»
Кормят приблудную жужу небелой масти
Через ограду детсадовскую два пацанёнка в китайских опорках.
Воробей без определённого места жительства не чувствует себя лишним.
…А мой детский сад стоял на высоком пригорке,
И висели в зале картины художника
                       с весёлой фамилией Шишкин.
Стояли мы по линеечке лицом к окнам, пели песни,
За окнами – со здоровым румянцем снег, который в январе не таял.
И хранили нас от бед и напастей – всех вместе –
С одной стороны – «Корабельная роща», с другой – «Рожь золотая».
Сегодня плачется как-то легко. От непривычного лада
Светлеют совсем было почерневшие снега окрестные:
То ли теплу неурочному душа всё-таки рада,
То ли неприметным образом приходит Царство Небесное.

МАРТ
Он бахвалится заплатами,
Одежонкой скоморошьею,
Тайны мартовские спрятаны,
Поздним снегом запорошены.
Кто с гудочком переливчатым
За лесами укрывается?
Кто там ясный да улыбчивый
В зыбке облачной качается?
И спешишь, бежишь, но без толку,
На тропе скользят опорочки.
Март совьёт дорожку в лестовку
Да накинет на угорочки.

Ах, нежданно всё, негаданно,
Всё тревожит, всё тревожится,
Пахнет мёдом, пахнет ладаном,
Огуречной нежной кожицей.
Всё быстрее мелет меленка…
Головой качаешь белою.
Март постится, как повелено,
Постного лица не делая.

***
Назойливы, глупы и пошлы
Любимые песни толпы –
                       повсюду.
И страшно, и тошно,
И шепчет мне ангел: «Терпи».
Не смею воскликнуть: «Доколе?» –
Заранее знаю ответ.
Но радостно слышу невольный
Невидимой птахи привет,
Поющей не нам на потребу
Над серым проулком пустым,
А только высокому небу
И только собратьям своим,
Поющей на веточке сирой
Над створкой чужого окна, –
Вся лживая музыка мира
Сердечку её не страшна.

ИКОНОЧКА
Ах вы, ёлочки-сосёночки,
Спутницы в дороге верные!
Вот и вспомнилась иконочка,
Привезённая из Верколы,
Не поблёкшая от времени,
Краски яркие, весёлые,
Справа – благостный Артемий,
Слева – радостный Никола.

Давних лет благословение,
Глянешь – сердце успокоится.
И до смертного мгновения
Не затмится, не закроется
Этот лес по горкам пустенький –
Только ёлочки зелёные,
Бедная, седая пустынька –
Эта пристань потаённая.
Поясочком синим гарусным
Пинега,
         несома ветрами
Лодка лёгонькая с парусом.
Дальний берег – горы светлые.
Над горами златопёрые
Облака, по горним скроены,
Пелагеи да Феодоры
В стороне той упокоены.