| |
***
Над нами – Большая Медведица.
За нами – большое неведение.
За нами – большая война.
Пусть вам и в бреду не прибредится
Такое большое наследие,
Такая большая вина.
Хотя мы уже убываем,
На что-то еще уповаем,
Наследство вручая сынам.
И кажется – все забываем.
Но двери плотней запираем,
Чтоб счет предъявили не нам.
80-е
***
Русская профессия – изгнанник
Мною не освоена досель,
Ибо не для Ванек, не для Манек
Нынче сладкий зов чужих земель.
И в Сибирь нелепо сибирячку
Высылать, коль здесь не ко двору...
Потому и не порю горячку,
Всем как есть довольна на миру.
Но порой, блуждая черным лесом,
За собой не ведая вины,
Я смотрю с невольным интересом
На тропу свою со стороны.
Где, по чьей неведомо указке,
Через буреломы, через мхи,
Отмечают путь, как в страшной сказке,
Камушками белыми стихи.
80-е
***
Милый друг, веселясь и горюя
На сплошной вековой мерзлоте,
Так раскованно вдруг говорю я
О роскошной своей простоте.
Мне не только глядеть не полезно –
Чтобы выжить, не надо мне знать,
Как упрямо ложится железо
На сибирскую трудную гать.
Потому что невиданно краток
И невиданно беден мой миг,
Не измерен в якутских каратах,
Не исчислен страницами книг.
Этот миг от тумана густого
До небесной сквозной чистоты,
От сибирского дна золотого
До высокой моей нищеты.
1977
***
Плывет за ночной синевою
Видение – символ тоски:
Ложатся в снега под Москвою
Сибирские наши полки.
Сняв с подпола памяти крышку,
По синим мгновеньям иду,
Но вижу родного братишку
Опять в сорок пятом году.
Восставший из синих оврагов,
Под минами он уцелел,
Овеян мистерией флагов,
От мирных забот захмелел.
Братишка, красавец, залетка,
Все мысли твои об одном;
О том, как красива пилотка
Над чистым мальчишеским лбом.
О том, как начищена лихо
Твоя боевая медаль;
О том, что отхлынуло лихо,
Открылась в сиянии даль.
...А дальше – все дали закрыты,
Все мимо на милой Руси,
И рядом все те, кто зарыты,
И милости ты не проси.
А над головою белесой,
Над миром твоим молодым,
Над будущим – синей завесой
Отечества сирого дым.
80-е
МОРОЖЕНОЕ
В России очень любят мороженое...
Из газет
Мы исчезающий народ.
Мы – исчезающий.
Ледяшка сладкая попала в рот,–
Миг ускользающий.
Ты этот миг обсасывай подоле,
Поскольку, шутки скользкие шутя,
Расеюшка в кримпленовом подоле
Баюкает мутантное дитя.
Баюкает не жданное, но роженое.
Баюкает кровиночку и кровь.
И тает, тает на губах мороженое,
Последняя народная любовь.
80-е
* * *
Окраина, старая рана,
Зарубка, отметина, шрам,
Охрана, встающая рано,
Осколки растоптанных драм.
Обида, ошибка, опала...
Как все-таки путь тот нелеп.
Тебя ли я жадно алкала,
Так трудно дающийся хлеб?
Тебя ли, сегодняшний день мой,
Такой обретенный ценой,
И крылья раскинувший демон
Над атомной белой страной?
Все мимо, все зря и все втуне...
Но кажется мне иногда:
Сибирских моих полнолуний
Не сгасла за тучей звезда.
И непобедима та сила,
Мне кажется издалека, –
Река, что когда-то взрастила,
Великой надежды река...
80-е
***
Так-то вот, не поздно и не рано,
Только все равно не в час, не в срок
Девочка сибирская Светлана
Встала на бревенчатый порог.
Так-то вот, не коротки, не длинны,
Только все равно не той длины,
Распустились волосы, повинны
В том, что в них не видно седины.
Так-то вот, не бледно и не ало,
Неприметно губы расцвели.
Было это много или мало
Для моей прадедовской земли?
Видно, мало, потому что много
Вырастало у нее таких,
Начинавших срок пути земного
С перепутьев узких и глухих.
Только света, что в родном оконце?
Но мои глаза давно не те,
Ведь они повыцвели на солнце,
Ведь они померкли в темноте.
Памятуя о любви дочерней,
Не пытаюсь память истребить,
Чтоб округу в серебре и черни
Заново уже не полюбить...
80-е
КУБОК
Вновь напомнит мне о проводинах,
О несбывшемся позднем тепле
Старый кубок на трех карабинах,
Что стоит у меня на столе.
Кубок тот, что хотела когда-то
За любовь я тебе подарить,
Но иной получилась расплата,
И не мне про нее говорить.
Через долгую-долгую муку,
Через век, что годов не считал,
Я опять протяну к нему руку
И почувствую грузный металл.
И почувствую чью-то удачу,
И почувствую чью-то беду,
И вопросом себя озадачу:
Что же я от него еще жду?
И какого еще откровенья?
И каких молодых соловьев?
Разве только хмельного забвенья,
Красной влаги до самых краев...
80-е
***
Зареклась: никого ни о чем не проси.
И сквозь долгие эти года
Я бродяжкой могла бы пойти по Руси,
Ибо та мне светила звезда.
Да и кто захотел бы, кто смог бы помочь,
Суету деловую поправ,
Ибо та мне светила родимая ночь,
Пред которою правый не прав.
Ибо все, что имела, спалила дотла
И над пеплом теперь хохочу.
Я такую веселую жизнь прожила,
Что и помнить ее не хочу.
80-е
ШАЛЬ
Покуда слова не лишали,
Покуда речь моя слышна,
Хочу поговорить о шали,
Которая теперь черна.
Я и сама почти забыла,
Как позабытую весну,
Что за цветы ее любила,
За алость и голубизну.
И не на ком-то и не где-то –
В родимой русской стороне
На мне та шаль была надета
Как дань прекрасной старине.
И узкие сгибались плечи
Под грузом радужных цветов,
И странно раздражали речи
О радостях иных миров.
А мир мой в благовесте раннем,
Что после – шага не прощал,
Еще не обижал, не ранил,
А лишь сулил да обещал.
Еще судьба меня хранила
И не были глаза пусты...
Когда и где я обронила
С цветастой шали все цветы?
80-е
***
И снова на рифме «шири»
Распахивается строка.
Два соболя – герб Сибири –
Смотрят издалека.
Я вижу – мой мир устроен.
Я верю – мне жизнь нужна.
Отец мой красив и строен,
А мама моя нежна.
Собака моя любимая,
Первая та, жива.
Любовь моя неделимая
Силой своей права.
И сладко мне, торопливой,
Не знать, не ведать о том,
Что я уж такой счастливой
Вовек не буду потом.
Что я не буду веселой.
Что будет себя не жаль.
Молчит таежный поселок.
Два соболя смотрят вдаль.
1973
* * *
А вы торопились, а вы не спросили.
А вы посчитали все это игрой.
А там начинались стихи о России,
За тем перелеском, за тою горой.
Там время чеканило высшие пробы
На всем, что в отвал отходило пустой,
И там я однажды сронила в сугробы
Тяжелый, наследственный крест золотой.
Сронила открыто, сронила, как откуп,
Приучена опытом предков – платить.
Так что же неймется небесному оку?
Оплачен мой счет, и не стоит грустить.
Оплачен мой счет, и оплакана доля.
Сибирская тройка умчалась, спеша.
Огромность родного осеннего поля
Теперь только может осилить душа.
И то не осилит. По краешку муки,
Как ведьма, пройдет, заклинанья творя.
Но знаю – за миг до последней разлуки
Над ней ослепительно вспыхнет заря.
Что я призову у последнего крова,
На самом последнем из смертных кругов?
Лишь черную магию русского слова.
Лишь белую магию русских снегов.
1977
***
Заря на снега не брызгала.
Страна не платила по акциям,
И в нас не вбивалось сызмала
Самосознанье нации.
Но мы-то ночами длинными
В годы те все равно
Снились себе былинными
И знали, что нам дано,–
На зверя ходить с рогатиной
Среди глубокой зимы,
Что вскормлены медвежатиной
И спиртом вспоены мы.
И стоило нам ночами
Вдаль повести очами,
Как родина роковая
Вставала, себя узнавая.
1967
***
Застелю я стол черной скатертью,
Прогрущу от семи до семи.
А ведь я из семьи золотоискателей,
Я из очень хорошей семьи.
Видно, мне не напрасно на долю досталось
Это счастье – не счастье и угол – не дом.
Я не зря из семьи, которой давалось
Все в жизни с большим трудом.
Пароходы и пристани, села и прииски,
Белый день среди ночи и ночь среди дня,
Смех сквозь слезы, печаль, прибаутки и присказки,
И враги, и друзья, и большая родня.
Нет родни моей. Вымерла, не осилив эпохи.
Ничего не оставлено, не завещано мне.
А дела мои вовсе не так уж и плохи,
Налегке даже легче бродить по стране.
1965
***
Виктору Астафьеву
Ручьи глубоки, реки же бездонны,
И родина отселе не видна.
Мы беглые чалдоны, мы чалдоны,
И в этом наша внешняя вина,
И вешняя поблажка даровая,
И горевая наша благодать,
Чтобы, глаза ночами закрывая,
Уж ни о чем доступном не гадать.
Чтоб, принимая дорогую долю,
Не спрашивая больше о цене,
Нам удалось повеселиться вволю
От давнего величья в стороне.
1969
***
В золотом запеве крови
Мне не сладить с этой болью.
У тебя не только брови,
У тебя глаза собольи.
Я глубоко боль зарою.
Мне другой отныне ближе,
Но свои глаза закрою
И твои глаза увижу.
Как в них вспыхивают жадно
Любопытные огни!
Память – будь она неладна!
Будь неладны эти дни!
И опять над глупой болью
Замираю не дыша.
У тебя душа соболья,
Осторожная душа.
1964
***
Живи, моя услада,
О прошлом не жалей.
Тебе бы шапку надо
Из черных соболей.
А мне бы узнаванье:
Где правда и где ложь,
А мне бы забыванье
Того, как ты хорош.
И крепкая ограда
Вокруг моих полей.
...Тебе бы шапку надо
Из черных соболей!
1967
***
Слово «любовь» – любопытно и цепко,
Патока на языке,
Позолочённая медная цепка
На исхудалой руке.
И голубиное слово «голубчик»
В этих остатних ночах –
Поизносившийся, ветхий тулупчик
На исхудалых плечах.
Слово, оно ведь всего только слово,
В истину – щель, а не дверь,
Но по законам свободного лова
Дышит надеждою зверь.
Верит, летя по последнему следу,
В белых сугробах скользя,
Соболь – в спасенье, собака – в победу.
Иначе выжить нельзя.
1975
***
Пропела труба и зазывно, и звонко:
Хотите – поверьте, хотите – проверьте,
Открытие «я» осеняет ребенка
В момент постиженья им ужаса смерти.
Я смертен... Но я же живу, существую,
И так мое «я» на других не похоже.
Меня похоронят? Живого? Живую?
Не верю! – когда-то шептала я тоже.
Шептала ночами, зарывшись в подушку,
Укрывшись от страхов ночных с головою.
Я жизнь прожила, доломала игрушку,
И вот ухожу за осенней листвою.
С собой уношу я лишь память ночлега,
Отчетливость сна и неявственность яви
Да полные пригоршни талого снега,
Что лег на последней, озябшей отаве.
Я, свыкшись с уходом, себя открываю
Вторично, гораздо больнее и злее.
Как бабочке, крылья душе обрываю,
Нисколько, бедняжку, ее не жалея.
Зачем ей порхать, если в землю ложиться?
Земною жила, доживай, как земная,–
Мне с этим единством удобнее сжиться,
Чем с тем, что возможна ей участь иная.
Познания наши – познанья ребенка.
Хотите – поверьте, хотите – проверьте.
Пропела труба и зазывно, и звонко
На белой поляне, в преддверии смерти.
1979
БАГУЛЬНИК
Чья благодать на столе моем вянет,
Чем знаменита?
Цепче магнита нас родина тянет,
Цепче магнита.
Манит нас родина, не забывая.
Что ж отрекалась?
Что же была она как неживая?
Или казалась?
Я уходила, она не держала,
Не сторожила.
Верою в то, что огромна держава,
Я дорожила.
Не поздновато ль, сквозь все мои муки,
В новые сферы –
Ветку багульника, ветку разлуки,
Сломанной веры?
80-е
***
Не меня ль, как жён издревле,
Затянула маета,
Эти псковские деревни,
Эти гиблые места?
Я ль, на многое готова,
Вопрошаю вновь и вновь:
Это – строк моих основа?
Это – плата за любовь?
Но за что платить Светлане
Из оплаченной земли,
Из оплаканной елани,
Той, что высохла вдали?
Ей, не ведающей боли
На чужом сквозном ветру,
Посреди чужой недоли,
На неласковом миру?
80-е
***
Горький ветер касается губ.
Что мне боль мимолетной потравы,
Коль в деревне Кудяево клуб
Оплели узловатые травы.
Что мне зовы дурманной судьбы
В одиночества полной столице,
Если в клубе том сонном грибы
Проросли через щель в половице.
Если отсвет минувших разрух,
Если отсвет грядущей невзгоды
Лег на смуглые лица старух,
Доживающих здесь свои годы.
А на кладбище, там, над водой,
Где закат умирает, пылая,
Под крестом ли, под красной звездой
Похоронена слава былая...
80-е
КРОТ
Кров деревенский, слезами повитый.
Выйдешь – лежит у ворот
Кем и зачем неизвестно убитый
Крошечный бархатный крот.
Что ж, посижу, поразмыслю немножко:
Чьи это злые дела?
Может быть, с поля бродячая кошка
В дар мне его принесла.
Не упрекну я ту кошку в разбое,–
Жалок отринутый зверь,
Жадно он логово ищет любое,
Каждую трогает дверь.
Я же здесь временно, я же не властна
Малым и сирым помочь.
Скоро над миром, ко всем безучастна,
Встанет кромешная ночь.
Месяц окрасит все тот же багрянец,
Что у нас вечен в крови.
Немолодой некрасивый румянец
Ляжет на щеки твои.
Как паутина покроет мне косы
Патина этого дня.
Лягут на землю колючие росы,
Холод обнимет меня.
Сырость проникнет в открытую форточку,
Сырость до сердца дойдет.
Милый, надень свою косовороточку,–
Время нас больше не ждет.
Милый, надень свою алую-алую,
Как из-под ножика кровь.
Вспомним мы нашу надежду бывалую,
Вспомним короткую вновь.
Утром нас снова с тобою разбудит
Скрип обветшалых ворот...
Сколько мне лет еще помниться будет
Кроткий замученный крот?
80-е
ДЕРЕВЕНСКИЙ ДОМ
Деревенский дом,
Деревенский дом,
Обретенный в горьком году.
Мне себя судить не его судом,
Пониманья в нем де найду.
Страшно съесть в том доме сытный обед,
Страшно в руки мне взять метлу,–
Столько сломанных судеб и столько бед
Затаилось в каждом углу.
Столько душ, не знавших в жизни добра,
И они никогда не спят.
Под шагами чьими-то до утра
Половицы его скрипят.
Не затеплив здесь своего огня,
Возвращаясь в родной содом,
Я молю, чтоб он не винил меня,
Невиновную, этот дом.
Не осилить мне бесконечный сонм
Объясненья ждущих теней.
Я вернусь к себе, но приснится сон,
И не будет его страшней:
Раскрошились русской печи кирпичи,
Затянуло окошки льдом,
Затонувшей подлодкой лежит в ночи
Деревенский брошенный дом.
80-е
***
Позабыв про холод и про нарты,
На придумку скорую легка,
Красные раскидываю карты,
Русского гадаю мужика.
Как ты ни раскидывай, однако,
На плетне все так же виснет вновь
Красная немытая рубаха,
Русская напрасная любовь.
На окне все так же загнивает
Красная напрасная герань.
Русский ворон надо мной витает.
Дышит русской гибелью елань...
80-е
* * *
На окраине русского края
Ничего у судьбы не молю,
В сером сумраке лет вспоминая
Тех поэтов, которых люблю.
Уходили они в неизвестность,
Приминая зыбучие мхи...
Бессловесная наша словесность
Не такие не помнит стихи.
Не такая случалась погода.
Не такие творились дела.
Бессловесная наша природа
Не такие потери несла.
На окраине русской надежды,
На окраине русской беды
Я смыкаю усталые вежды,
И метель заметает следы.
80-е
***
За окаянством дальних океанов
Нам все равно чужого не понять.
Большой народ пьет только из стаканов,
Давай же этой славы не ронять.
И у стола, накрытого так жертвенно,
Что никаким пером не описать,
Давай же выпьем мрачно и торжественно
За души, что не надобно спасать.
За наши души выпьем мы с тобою,
Совсем вдвоем, совсем наедине,
За дом наш, разукрашенный резьбою,
За тени наших ближних на стене.
За все, что нам друзья не нагадали,
За все, чему не видится конца.
За сосны, что качаются годами
Над дальнею могилою отца.
60-е
***
Под прикрытием крова
Мне внушалось вчера,
Что основы основа
Есть всесилье добра.
Слово – влажная рана,
А за словом – ни зги.
Доброта океана?
Добродушье тайги?
Нет, прости, не поверю,
Потому что в беде
Не доверюсь ни зверю,
Ни кругам по воде.
В суете и покое
Пожила на миру.
У меня не такое
Отношенье к добру.
Белый день убывает.
Впереди темнота.
Жизнь всегда убивает,
В том ее доброта.
Мудрых предков молитву
Повторяю на случай:
Убивая, не мучай.
Убивая, не мучай.
1977
***
Никнет над черной землей огорода
Птичья печальная трель...
Месяц рожденья и месяц ухода,
Мой среброглазый апрель!
Мой среброглазый! Певучие струны
Тянут сквозь годы утрат
Снова туда, где мучительно юны
Мы, то есть я и мой брат.
Мой среброглазый! Мы снова пригубим
Зрелости ранней вино.
Мой среброглазый! Мы снова погубим
То, чему жить не дано.
Мой среброглазый! Златой середины
Рок нам с тобой не судил.
Сплыли рекою холодные льдины,
Ветер мой лоб остудил.
Недолговечная наша порода,
Птичья короткая трель...
Месяц рожденья и месяц ухода,
Мой среброглазый апрель!
80-е
|
ГАДАНИЕ СВЕТЛАНЫ
Не дороги, а тропинки
Побежали по судьбе.
Начинаются вспоминки,
Как поминки по себе.
Зажигаю я на Святки
Сине-черную свечу.
Без опаски, без оглядки,
С силой темною шучу.
Ставлю зеркало в оправе
Из литого серебра.
Неразумный разум вправе
Ждать от нечисти добра.
Потому не захотела
Очертить последний круг.
Потому сказать посмела:
– Кто явился, тот и друг!
Мне любой в друзья годится.
Нету нечисти числа.
Несыть жадная садится
У накрытого стола.
Начинает нечисть чары
Залихватским говорком.
Подымает нечисть чары
С заграничным коньяком.
Подымает мне в угоду
Все одно и то же вновь:
Поверх моря – непогоду,
Поверх сердца – нелюбовь.
Дарит полую поляну,
Дарит полную луну.
За подарками не встану,
Даже рук не протяну.
Полунощною порою
Не души своей мне жаль.
За посулом, за игрою
Вижу позднюю печаль.
Вижу позднюю дорогу
Да порошу во полях.
Вижу полностью, ей-богу,
Всю поруху во друзьях!
1976
***
Алле Марченко
Может, я ведьма уже, но еще не пророчица.
Все, что скажу я, ты знаешь, подруга, сама:
Умная женщина – это всегда одиночество,
И одиночеством полнятся наши дома.
Век, нам доставшийся, с нами за что-то не нежен,
И почему-то небрежен встречаемый друг.
Бег наш по кругу, подруга, вполне безнадежен,
Но ведь мы сами с тобой очертили тот круг.
Нас заморочили сны о иных вероятностях,
Судьбы чужие должны мы по миру нести.
Вот потому-то и тонем мы в тех неприятностях,
От каковых только глупость способна спасти.
Может, я ведьма уже, но еще не пророчица:
Что впереди там маячит – тюрьма иль сума?
Умная женщина – это всегда одиночество,
Стать же глупее – увы, не хватает ума...
80-е
ПОСВЯЩЕНИЕ СНА
Таисе Бондарь
Там, где крест называется крыжем,
За неверье казня и кляня,
Словно ворон с готической крыши,
Черный падает сон на меня.
Черный ворон стремится к вороне,
Разбивается в кровь о стекло.
Что мне думать сейчас об уроне,
Коли в комнате темной светло?
Что мне думать о смысле полона,
О добре размышлять и о зле,
Коль блестит серебро медальона
Под луною на черном столе?
Кроны граба и красного тиса
Замыкаются над головой,
Чтобы ты мне приснилась, Таиса,
В черной шали моей грозовой.
Чтоб, о краткости встречи жалея,
Не пытаясь судьбу прояснить,
От забытой свободы шалея,
До рассвета с тобой говорить.
80-е
* * *
Перепуталось в сердце и зло и добро,
Порвалась путеводная нить.
Как прекрасно на черном столе серебро,
Я бессильна тебе объяснить.
Я не властна тебе рассказать про рассвет
У сибирского злого костра.
За окном, над собором, которого нет,
Воронье раскричалось с утра.
За окном над порубленным бором встает
Тень его, как зеленая мгла.
За окном над погубленным словом поет
Золотая залетка пчела.
80-е
***
Позабыв на часок про закаты
И про след свой на зыбком песке,
Я достану забытые карты
И раскину на пестром платке.
И опять, доверяясь надежде,
Я закрою на правду глаза.
Ведь согласны служить мне, как прежде,
Все четыре бывалых туза.
Ведь в послушном рисованном мире,
Как положено, встав у руля,
Неразлучны со мной все четыре
Незабвенных моих короля.
Знаю все я, что мне они скажут,
«Да» ответят они или «нет»,
И какой они выход укажут
Мне оттуда, где выхода нет.
«Полно, полно, ведь все оно минет,
Все промчится, пройдет, пролетит,
Тяжесть камня с души твоей снимет,
Да и рученьку позолотит.
Да и рученьку... Перстень игриво
Самоцветом на пальце сверкнет,
И неведенья льстивое диво
К подобревшему сердцу прильнет.
И тогда у черты этой самой,
Что теряется где-то во мгле,
Королевой, червонною дамой
Напоследок пройдешь по земле».
80-е
***
Жестокий романс, я смеюсь над тобой
За то, что красив ты и светел,
За то, что на все, что случится с судьбой,
Ты просто и ясно ответил.
За то, что умна твоя старая грусть
И я перед нею немею.
За то, что я знаю тебя наизусть
И лучше сказать не умею.
1973
СЕВЕРНЫЙ СОН МОЙ...
Темные дали комету колышут.
Хлеб не родится. Поэты не пишут.
Северный сон мой, высокие воды,
Ныне все ниже небесные своды.
Северный сон мой, шумливые стаи,
Ныне и вы молчаливыми стали.
Озеро детства, родимые реки,
Прежними вас не увидеть вовеки.
Льдинки застыли в глазах у любимых,
Прежде любовью моею хранимых.
Северный сон мой, не снись мне отныне,
Не предрекай пробужденья в пустыне.
Темные дали комету колышут.
Хлеб не родится. Поэты не пишут.
Северный сон мой...
80-е
***
За той чертой, глубокой как овраг,
Где сны мои сегодня побывали,
Существовал когда-то врач и враг,
Кудесник и мудрец существовали.
Врачу сказала – исцелися сам,
Врагу сказала – я вражды не стою,
Кудеснику – не верю чудесам,
А мудрецу – сумею быть простою.
Какой самоуверенной была
В ту пору я, звездой своей хранима.
Необратима радость, что прошла
По берегам свинцового Витима.
Необратимо жаркое тепло,
Дарованное мне оленьей паркой,
Но обернулось оборотнем зло,
Что проглядела я за песней сладкой.
И нету обручального кольца,
Чтобы отлить на оборотня пулю...
Стою одна и, не закрыв лица,
Последнее возмездье караулю.
1980
***
Мать моя лежала на столе
Тихо, словно золото в земле.
Тихо, словно золото лежала,
Мне и брату не принадлежала.
Не принадлежала никому.
И была счастливой потому.
1976
***
Опять посреди непогоды
Тревожу вопросами рань:
– Зачем в лихоманные годы
Меня родила глухомань?
Зачем снеговая завеса
Не скрыла от всех навсегда
Меня, порождение леса,
Меня, порождение льда?
Зачем меня так обольщало,
Томило тоской бытие,
Веселую жизнь обещало,
А вышло почти «житие»?
Зачем, постигая безвестность,
С напрасной мечтой о тепле,
Несу я свою неуместность
По этой холодной земле?
...И слышу: – Не будет ответа.
Напрасно себя не трави.
Наложено вечное вето
На эти попытки твои.
В надежную сеть мирозданье
Сплело среди звездных систем
Бессильное взрослое знанье
И детскую муку – «зачем?».
80-е
***
Молодые песни перепеты,
А о новых я не хлопочу
И совсем про давние рассветы
Вспоминать сегодня не хочу.
Что мне думать про свое начало?
Все равно уже не прояснить
Суть того, что тело укачало
И сумело душу подменить.
Что мне думать о своих убытках?
День сегодня бархатисто-мглист,
Снег, как на рождественских открытках,
Невозможно мягок и пушист.
Что мне думать о своих потерях?
Нынче мир по-новому богат,
Нынче птицы в розоватых перьях
Оттого, что близится закат.
Что мне думать о своих утратах?
Скоро, оттого что ночь слепа,
Заблудившись в именинных датах,
Оборвется белая тропа.
Несомненно, жизнь идет на убыль.
Несомненно, жизнь не удалась.
Но ведь оттого и сохнут губы,
Что в свой срок нацеловались всласть.
80-е
***
Дикие пустынные холмы
Серебром полынным просияли.
Отвечай мне – мы или не мы
Под звездою роковою встали?
Хоть в преддверье будущей зимы,
Что навек застынет в наших взорах,
Отвечай мне – мы или не мы
Отразились в сумрачных озерах?
Нам метель споет свои псалмы,
О долгах напомнит и о сроках.
Отвечай мне – мы или не мы
Отразились в наших бедных строках?
80-е
***
Кто там за туманами прячется,
Глядит сквозь морозную ночь?
Сибирь моя, мать моя мачеха,
Свою проглядевшая дочь.
Давно я ушла бесприданницей.
Ты видишь, как руки пусты?
Себя ощущая изгнанницей,
Взрастила иные цветы.
И нынче под нравоучения
Кричу, свою боль не тая:
К чему мне твои приключения,
Былые твои соболя?
К чему невозвратные дали,
В которых затерян мой брат,
И годы, что не отрыдали
Над перечнем давних утрат?
Разлуки с тобой не хотела...
За что же, за что я в долгу?
За то ль, что тогда уцелела
На белом безгрешном снегу?
80-е
* * *
О пути, что мне выпал на долю,
Я последнюю песню пою
И все ту же несладкую волю
На последнем дыханье хвалю.
Я любила лукавого друга.
Я пила молодое вино.
И плясала вокруг меня вьюга,
Та, что с веком была заодно.
Ликовала я с ней, горевала.
Годы шли, оставались слова.
Несчастливой себя называла,
Но, как видно, была неправа.
Путь как путь. Он и прост, и опасен.
Я прошла его так, как смогла.
Однозначен мой мир, но прекрасен.
Однозначна я в нем, но светла.
1974
РУССКИЙ ВЕНОК
***
Не мои, не седые, не мглистые,
Что самою судьбой суждены,
Этой осенью снятся мне чистые,
Словно чьи-то, приблудные сны.
Прохожу я хозяйкою вотчины
В разноцветии летних одежд.
То ль венки из цветов вдоль обочины,
То ль из самых прекрасных надежд.
Небывало отрадно и радужно
В этом посланном свыше раю...
Отчего же так страшно мне за душу,
За печальную душу мою?
МАТЬ-И-МАЧЕХА
Быль родимая сурова.
Через все века –
Мать-и-мачеха – основа
Русского венка.
Мать-и-мачеху срываю
Я на берегу.
Ничего не забываю,
Ибо не могу.
Оробевшая избенка –
Вечности виток,
Самый первый для ребенка
По весне цветок.
На ладони – отсвет доли,
Смутные права
Перекатной горькой голи
Или мотовства.
В нем и нежность, и небрежность,
И добро, и зло;
Перепадов неизбежность,
Холод и тепло.
Чтоб, иной любви не зная,
Век не пониматъ,
Кто нам родина родная –
Мачеха иль мать?
ОДУВАНЧИК
Вдоль дорог, среди хлябей и кочек,
Он повсюду – судьбе поперек,
Невесомый белесый комочек,
Не цветок, а почти что – зверек.
Жалко солнечный тот сарафанчик?
Но теперь ты умеешь летать...
Облетай, облетай, одуванчик,
Что же ты не спешишь облетать?
Это дань незабытому детству,
Это страхов ночных времена;
Ведь не где-то, а здесь по соседству
Упадут и взойдут семена.
Или ты углядел в человеке,
Что предельно устал от борьбы,–
Нет страшнее в сегодняшнем веке
Повторенья отцовской судьбы...
КУПАВЫ
Купавы-павы, крупные кудряшки,
Кудлатая лесная кутерьма.
Купавы-павы, круглые медяшки, –
Полна у нищей кумушки сума.
В плетеном кузовке, или в кувшине,
Иль у девчонки глупой в кулачке,
На кухонном столе, в автомашине, –
Кусочек света здесь, невдалеке.
Ау-ау, разменные монетки
Давно оскудевающей души,
Ведь даже в пуще вы сегодня редки,
Хоть утлые давали барыши.
Куда-куда – звучит на перекличке.
Какой кудесник нас зачаровал?
Куда, к какому черту на кулички
Уносит всех крутой девятый вал?
И это все за промельк откровенья,
Откуда-то ниспосланный устам:
От века в красных книгах нет спасенья
Ни людям, ни зверям и ни цветам.
РОМАШКИ
Опять в округе этой оробелой
Отделаться от мысли не могу:
Ромашки издали – клочки бумаги белой,
Разбросанные кем-то на лугу.
Архивы, уничтоженные в спешке,
Свидетели убийства и хулы;
Напоминанье нам о том, что пешки
От века беззащитны и малы.
Не просто та надежда иль остуда,
Где только нечет или только чет,–
Разорванные письма ниоткуда,
Которые никто уж не прочтет.
НЕЗАБУДКИ
Сырость возле фанерной будки.
Злая будущность без прикрас...
Не забудьте меня, незабудки,
А уж я не забуду вас.
Эту стройку, совсем не нужную,
Разрешенный свыше разбой,
Эту чью-то песню недужную
Над рекой еще голубой.
Эти приступы обезлички
В ожидании перемен
И собаку эту без клички,
Не обласканную никем.
Бесконечные прибаутки,
Голубые россыпи глаз...
Не забудьте меня, незабудки,
А уж я не забуду вас.
Будет вместо тайги трясина,
Голубая от вас, цветы.
Будет вместо кедра осина
Шелестеть среди пустоты.
Будет облако голубое
Ядовитой гибелью плыть
Над полянами в зверобое,
Им отныне черными быть.
До последней своей побудки
Повторю я еще не раз:
Не забудьте меня, незабудки,
А уж я не забуду вас...
ВАСИЛЬКИ
Синие рубашечки
Во зеленой ржи.
Синие фуражечки
Строем вдоль межи.
Синие наколочки
На руках литых.
Синие иголочки
Во глазах пустых.
Синие холодные
По сердцу ножи.
Синие свободные
Дали-миражи.
В синеву одетые
Чьей-то волей злой,
Сорняки, воспетые
Собственной землей.
Василечки-цветики
На родных пирах.
Синие беретики
Во чужих мирах.
ГВОЗДИКА
Мечта толпы всегда багрянолика,
Как комсомолки ситцевый платок,
Как воплощенье вольности – гвоздика,
Бессменной революции цветок.
Толпа полна томительной отрады
Средь толчеи, зовущейся борьбой.
И я скольжу средь прочих вдоль ограды
С гвоздикою, врученной мне судьбой.
Туда, где о любви моленья дики,
Где красный страх нисходит на меня,
Где умирают красные гвоздики
У временного вечного огня.
МАК
Когда-то средь лугов и пашен,
Средь наших сел
Цветок, что сделался вдруг страшен,
Отрадой цвел.
Опальный мак опал на поле
В остудный срок.
Уже не в нашей слабой воле
Осилить рок.
Еще не в нашей слабой силе
Освоить мрак.
Венком отравным на могиле –
Опальный мак.
Народной карой и позором
Глядит во мглу
Тот мальчик с безучастным взором
На том углу.
На том углу исхода века,
В том тупике,
Где и цветок для человека
Как нож в руке.
МАРЬИНЫ КОРЕНЬЯ
Страна жила светло и образцово,
Как витражи,
Меняя миражи.
Ушло под воду кладбище отцово,
Освободив для духа рубежи.
Но бедный слабый дух, дитя неверья,
Восстал, пригубив вечности глоток:
Ушли под воду марьины коренья,
Наш родовой кладбищенский цветок.
Ушли под воду дикие пионы,
Что мать сажала в бабьей простоте,
Творя земные низкие поклоны
Пурпурно-розоватой красоте.
И потому, как яркие заплаты
На рубище обещанных чудес,
Пурпурно-розоватые закаты
Цветут сегодня над Иркутской ГЭС.
ИВАН-ЧАЙ
Незабвенный цветок иван-чай,
Увенчав пепелища России,
Ты по дому печаль увенчай,
Возроди ее в праве и силе.
Неизбывные чары свои
Насылая все чаще и чаще,
В час возмездия нас напои
Черным чаем обугленной чащи.
Иван-чай, победивший цветок,
Беспощадное пламя расплаты.
Терпеливы, поскольку – Восток,
Мы считать не спешили заплаты.
Не спешили, да время пришло,–
Средь остатка тайги – погорельцы.
Поросло иван-чаем село.
Спят, отчаявшись, наши умельцы.
Так цвети, иван-чай, чтоб с тоской
Озирая свое достоянье,
Мы, чалдоны, над мутной рекой
Проклинали твое пированье.
БОГОРОДСКАЯ ТРАВА
Собирала Богородица
Богородскую траву,
Горевала, что не родится
Никого уже в хлеву.
Ни пресветлого ребеночка,
Ни домашнего скота,–
Затянула хлев как пленочка
Мировая пустота.
Ни к чему, тесьмой обвитая,
Богородская трава,
В ночь купальскую добытая
От чужого колдовства.
Те затеи позаброшены
В шумных некогда дворах,
Ясли пылью запорошены,
Вместо сена – серый прах.
И в страданьях предстоящих
Не утешит травный дух
Одиноких, уходящих,
Богу преданных старух.
ТЫСЯЧЕЛИСТНИК
Тысячелистник, зачем тебе тысяча листьев?
Сеятель русский, зачем тебе тысяча сказок?
Уж насылает Восток чары хитрые лисьи,
Запад – тома деловитых подсказок-указок.
Тысячелистник, даны тебе листья для жизни.
Сеятель русский, даны тебе сказки для смысла.
Тысячелетие встретим, пируя на тризне,
Пересчитаем и взвесим тяжелые числа.
Сеятель русский, средь сечи сверкнувшая слава,
Ржавчина съела твой серп, и замедлило сердце
движенье.
А на лугах, как зарею обрызганный саван,
Тысячелистник, венка моего завершенье.
* * *
Вереском поросшие предгорья,
В розоватых отсветах земля...
Так всегда перед приходом горя
Ощущаешь цветность бытия.
Дорожа простым соцветьем мака,
Ты глядишь мечтам своим вослед...
Так всегда перед приходом мрака
Ощущаешь предпоследний свет.
На закате или на рассвете
Нас дороги приведут во тьму.
...А последний свет на этом свете
Не дано увидеть никому.
80-е
Составитель - Наталья ЕГОРОВА |
