Юный рыцарь
Не потерять себя
Берёзовый сок
Ответный визит

ЮНЫЙ РЫЦАРЬ

На краю оврага, поросшего по берегам густыми зарослями ивняка и черёмушника, притаился мальчик лет пятнадцати и наблюдал за тропинкой,  петляющей вдоль обрыва. Мальчик устал, ноги его затекли, но покидать свой наблюдательный пост он не собирался.

Стемнело. С неба сорвалась и, косо прочертив синий купол, помчалась к земле звезда. Вспыхнув сиреневой искрой за лесом, звезда погасла, но мальчик успел загадать желание. С минуты на минуту на тропинке должен был появиться мужчина, который с некоторых пор стал ему ненавистен. Мальчик решил проучить подлеца, чтобы ему неповадно было поднимать руку на женщину. Да еще какую! Его любимую учительницу Ксению Петровну, умную, красивую, добрую.

Третий год Славик Шилов жил в деревне у бабушки. Мальчик перешёл в пятый класс, когда мама привезла его в Овсяники. Теперь он уже девятиклассник и один из лучших учеников местной школы, чем очень гордится его бабушка.  Прошлым летом мама хотела забрать его обратно в город, но Славик наотрез отказался уезжать из деревни. Причин тому было несколько. Во-первых, он не хотел покидать своих друзей, школу и учителей, к которым прикипел всей душой. Во-вторых, мать приняла в дом дядю Гену, который даже отдалённо не походил на отца-десантника, погибшего в «горячей точке». В-третьих, бабушка за последние годы здорово постарела, одолели болезни, и теперь ей, как никогда, требовалась помощь, причем не от случая к случаю, а постоянно.

Мудрая старушка доверяла внуку, излишне не опекала, нотаций не читала, непосильной работой не загружала. И мальчик рос порядочным, вполне самостоятельным человеком.

По вечерам баба Аня рассказывала Славику поучительные истории и всякого рода притчи. А на сон грядущий желала внуку:

- Пусть ангелы тебе играют нежную мелодию на своих трубах. Пока душа чиста, они будут играть. А как повзрослеешь – не услышишь этой божественной мелодии.

- Почему это? – заинтересовался однажды Славик.

- Потому что в грехах человек путается. Заботы его одолевают, гнетут, вот и не слышит он музыки ангельской.

- Ну не все же в грехах путаются, - возразил Славик. – Вот у нас новая учительница литературы Ксения Петровна – сама как ангел. Улыбка играет на лице и по глазам видно, что честный и добрый человек. Детей  любит. Даже в разгильдяе замечает что-то хорошее. Жалостливая очень. Недавно рассказывала о поэте Сергее Есенине, читала его стихи и плакала. Она была на его могиле на Ваганьковском кладбище и на соседней могиле прочла надпись: «Верная Галя». Там похоронена девушка, любившая Есенина и покончившая с собой на его могиле. И это тронуло её до глубины души.

- Да, видно, светлая душа у твоей учительницы, - согласилась баба Аня.

- Она такая умница, столько всего знает. Мы все её любим…

- Ну, если она такая умница, то почему с Лёхой Чумой водится? – неожиданно сказала баба Аня.

- А ты откуда знаешь? – вскочил ошарашенный Славик.

- Сама видела, как он её провожал.

- А что, этот Чума – подлый человек?

- Да не пара он ей. С виду, правда, броский, здоровый, но голова у парня пуста, да и за душой ничего нет. Гуляка, любитель крепко выпить и подраться в пьяном угаре, за что и в тюряге успел побывать. Хотя и учительницу понять можно, - вздохнула баба Аня, - выбора-то в деревне нет, а молодость проходит. Так и в девках недолго остаться.

- В девках она не останется, - уверенно сказал Славик. – Вот приедет в школу молодой видный учитель и обязательно влюбится в нее. А Чума это так – убить время.

- Ладно, спи, провидец. Учитель твой едва ли поедет сюда. Что он, молодой образованный парень, в этой глухомани не видел? Да он на учительские копейки здесь ноги протянет. А Лёха вот он, рядом, в случае чего поможет, поддержит, в обиду не даст. У частника в городе работает, получает хорошо, может себе позволить твоей учительнице каждую неделю подарки дарить.

- Всё равно за Чуму Ксения Петровна не пойдет, уж лучше предпочтёт в девках остаться, - пробормотал, засыпая, Славик. – В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань.

А осенью, придя в школу, Шилов узнал от друзей печальную новость: Ксения Петровна всё же вышла замуж за Лёху Чуму. Но была и приятная новость, хотя и запоздалая: в школе появился новый историк, молодой, видный, энергичный. Вездесущие ребята каким-то образом прознали, что он пришел работать в сельскую школу, чтобы избежать службы в армии.

Дома Славик сказал бабе Ане:

- Твоя правда, бабушка. За Чуму вышла Ксения Петровна и довольна, будто бы клад нашла. А с учителем ты не угадала – в школе новый историк, который был бы хорошей парой Ксении Петровне. Поспешила она. Но, может, под её влиянием Лёха исправится, другим станет. Поймёт, что вытащил по жизни счастливый билетик и будет жену на руках носить, чтобы не потерять…

- Твои слова, внучок, да богу в уши. Но только тот, кто зародился с лысиной, с лысиной и умирает. Боюсь, загубит он эту ангельскую душу…

В начале октября – накануне Дня учителя Ксения Петровна пришла в школу с лиловым синяком под глазом, слегка припудренным. Лицо любимой учительницы было чуть перекошено, она не была похожа на себя и провела урок скучно, не поднимая глаз. Славик предположил: это дело рук Лёхи Чумы. Друзья подтвердили его версию: Чума приревновал жену к историку.

Вспоминая слова бабушки, Славик всю дорогу из школы думал о несчастной учительнице и её злодее муже: «Сорвал прелестный цветок и загубил его, затоптал в грязь». Это ему спускать с рук никак нельзя, решил Славик. Он отдавал себе отчет, что проучить Лёху будет непросто. Тот крепок, и кулак у него словно пудовая гиря. Но можно подловить пьяным, и тогда задача значительно упроститься.

Славик выяснил, что Лёха Чумаков, по прозвищу Чума, возвращается из города автобусом поздно и к своему дому на окраине деревни идёт короткой дорогой вдоль оврага. Зачастую бывает под хмельком, а в пятницу загружается под завязку. Если подстеречь и столкнуть его в глубокий овраг, то надолго запомнит, как руки распускать.

На тёмном небе показался бледный месяц,  когда на тропинке Славик заметил Лёху, а вернее его тень. Тот шёл покачиваясь и напевая под нос: «Душа болит, и сердце плачет, а путь земной ещё пылит…» «Отпылил», - буркнул про себя Славик.

Он встал и успел немного размяться: сделал растяжку, сел на шпагат, а затем вскочил на ноги и сжался, как пружина. Когда Чума поравнялся с ним, он в один прыжок оказался рядом и, словно опытный каратист, перенёс вес тела на левую ногу, а правую приподнял на уровень плеча и резко ткнул ею Лёху в бок.

Славик  рассчитал всё точно, как в аптеке. Чума не успел поднять голову, только охнул и кубарем полетел в овраг, цепляясь за кустарник.

Баба Аня, видя, что внук пришёл поздно, спросила:

- Где ты пропадал, Славик?

- Устал от уроков, решили с ребятами порыбачить, но ничего не поймали, осень – рыба уже не клюёт, - впервые соврал он бабушке.

На другой день в конце занятий к нему обратилась Ксения Петровна: 

 - Славик, задержись, пожалуйста, мне надо поговорить с тобой.

Он ждал её на лавочке в школьном саду. Ксения Петровна подошла, обняла его за плечи и, заглянув в глаза, сказала:

- Мой благородный рыцарь, что же ты наделал?! Лёшу чуть на тот свет не отправил – три сломанных ребра, рука повреждена…

- Как вы могли простить ему рукоприкладство? Почему не ушли от него, ведь он вашего ногтя не стоит? И коль однажды поднял руку – обязательно повторит.

- Славик, ты замечательный мальчик, но я прошу тебя – больше так не делай. Ты ещё не совсем взрослый и многих вещей не понимаешь.

- Но я понимаю главное – нельзя обижать женщину, тем более любимую… Галантные французы не смеют ударить женщину даже цветком. Вы сами учили нас достоинству и благородству.

- Да, но это другой случай… Я люблю его…

- Как можно любить негодяя? Он же сделает вас несчастной.

- Жизнь без любви еще несчастнее, - сказала Ксения Петровна.

- Ну, как знаете «Верная Галя», - буркнул Славик, - живите, как хотите.

Он встал, закинул за спину сумку с книгами и, не оглядываясь, зашагал через взгрустнувший осенний сад, шурша лоскутным ковром опавшей листвы. Ксения Петровна смотрела ему вслед и беззвучно плакала.

А наутро баба Аня обнаружила на кухонном столе записку: «Бабуль, не беспокойся. Я уехал в город первым рейсом. Хочу пожить у матери. Забери в школе мои документы и перешли по почте. Тебе одной оставаться на зиму в деревне нельзя. Я поговорю с мамой, чтобы ты переехала к нам. Любящий тебя внук». 

НЕ ПОТЕРЯТЬ СЕБЯ

Ранняя осень выдалась на редкость благодатной. Утренники стояли тихие, туманные, а днём усталое за лето солнце ласково и немного грустно озаряло землю, давая насладиться всему живому уходящим теплом.

Бывший мастер промкомбината советских времён, приказавшего долго жить, Алексей Иванович Рюмин, по прозвищу Лёха Шкалик, коренастый, хорошо сбитый мужик, большой любитель горячительного, потеряв постоянную работу, дал волю своей страсти. Теперь, получив трудовую копейку за какую-либо шабашку, Шкалик первым делом гасил долги, а  остаток спускал на водку. А потом лез в новые долги.

Жена Лёхи Рюмина Анюта, торгашка со стажем, всячески пыталась повлиять на мужа. Бедная женщина делала всё, чтобы перевоспитать благоверного, вернуть его на праведный путь. Но незаметно сама  пристрастилась к алкоголю. Давно известно, что в России человека человеком не переделаешь, и если к одному жулику приставишь  одного  надзирателя, то в итоге получишь двух жуликов. В нашем же случае получилось два алкоголика.

Первое время супруги делили бутылку поровну. Потом, как водится, каждый стал тянуть одеяло на себя. По этой причине возникали пьяные разборки, нередко и до мордобоя  доходило.

Дочь Рюминых Ольга, обосновавшаяся в столице, заглянула проведать родителей и обнаружила в отчем доме  сборище алкашей и бомжей. Разогнав притон, пришла к выводу, что нужно любой ценой спасать мать.  Поразмыслив немного,  Ольга решила  забрать её с собой.  Она была уверена, что  столичные эскулапы сотворят чудо и мать вернётся к трезвому образу жизни. А отцу посоветовала найти в себе силы покончить с загулами, устроиться на работу, вернуть уважение окружающих.

- Пап, пойми, бросишь пить, всё изменится к лучшему.  Мать подлечится и вернётся, заживёте как люди.  А иначе тебе несдобровать, - заключила дочь.

Как в воду смотрела Ольга. Оставшись один, Шкалик слетел с катушек. Пил остервенело, будто  мстил кому-то за свою непутёвую жизнь.

Как-то летом, после очередной шумной попойки, Шкалик, пребывая в пьяном угаре, закурил и уснул с сигаретой в постели. Ночью в хате вспыхнул пожар. Лёху чудом спасли соседи, подоспевшие на помощь.  Бедолага получил серьёзные ожоги и долго кантовался на больничной койке.

Неподалёку от города, в деревне за рекой Десной, доживали свой век престарелые Лёхины родители. Старики регулярно навещали сына в больнице, а когда Лёха встал на ноги,  сжалились над несчастным, дали ему кров и пищу. Родители надеялись, что после таких потрясений сын остепенится, возьмётся за ум, покончит с дурной привычкой. Но не тут-то было. Немного оклемавшись, Шкалик стал зондировать обстановку в деревне на предмет наличия самогона.

Как выяснилось, проблем с «зелёным змием» в родной деревне не было. И вскоре Лёха уже знал все деревенские «точки». Теперь он набирался под завязку с раннего утра и, не дойдя до дома, падал в зарослях ивняка и крушины на берегу реки. Шкалик отдыхал на мягком лоскутном покрывале из опавших листьев, пропахших духмяным осенним ароматом.  Благо погода этому благоприятствовала. А чуть приходил в себя - спешил опохмелиться.

Деревенская вдовушка Лизка Балабонина, крупная дородная женщина по прозвищу Балаболка, слыла в деревне скупой, острой на язык и первой по части самогоноварения. Лёху тянуло к Лизке непреодолимой силой. Та всегда тепло привечала Шкалика. Иногда, под настроение, наливала ему халявную стопку. Старожилы деревни объясняли это тем, что Лизка в юности была первой любовью Лёхи.

Меж тем в деревне ходили слухи иного рода. Балаболка до сих пор не может простить Рюмину, что тот изменил ей и женился на городской девке. Злые языки поговаривали, что в знак мести, Лизка всякий раз подсыпает Шкалику в стакан приворотное зелье, от которого тот падает замертво, едва вывалившись за порог её хаты.

В одно погожее осеннее утро Лёха по обыкновению заглянул на часок к Балаболке. Лизка в тот день была в хорошем расположении духа. Завязалась беседа. Вспомнили годы молодые, жаркие свидания. Лёха, желая заполучить халявный стакан самогона,  поклялся Лизке, что действительно любил её в ту пору. Лизка растрогалась настолько, что даже слегка прослезилась. Предложила выпить за их несчастную любовь. А захмелев, стала обнимать Лёху и горячо целовать…

 Загрузившись под завязку, Шкалик с трудом вывалился из Лизкиной избы. На автопилоте он едва дотянул до берега Десны, и там, как подкошенный, упал под  рябиновый куст.

Рябина в ту благодатную осень, уродилась на редкость плодоносной.  Ещё не потеряв листву, куст горел ярким рубиновым пламенем. Алые, чуть сморщенные гроздья пахли терпко, как хорошее вино и Шкалик забылся крепким сном.

Очнулся Лёха ближе к вечеру, когда скромное осеннее солнышко  уплывало за горизонт, слегка цепляясь за верхушки заречных корабельных  сосен. В звенящей вечерней тишине Лёха явственно услышал нежную песню, будто бы кто-то рядом играет на флейте. Он долго соображал о том,  где  находится, и  что бы это могло быть.

«Неужто в раю? Вроде, как кастраты поют,  -  вертелось в Лёхиной  хмельной голове. -  Но  ведь я грешник, рая не заслужил».

Шкалик с трудом открыл глаза и сквозь хмельную пелену  заметил, что на кусте рябины примостилась стая красивых хохлатых птиц. Серо-бурые птахи, размером со скворцов, не боялись его и вели себя довольно странно. Одни висели на ветках головой вниз, другие, распустив крылья,  застряли среди ветвей и судорожно дёргали лапками, третьи, закрыв глаза,  раскачивались на ветках, распевая при этом свои задушевные песни и слегка покачивая головой.

-  Ничего не могу понять, - вслух произнёс Шкалик и с удивлением уставился на птиц. – Что за наваждение? Кажись, свиристели. И вроде как живые, но ведут себя уж больно странно, словно ненормальные. Или мне это только кажется с большого бодуна? Неужели до белой горячки допился? Чёрт знает,  что мерещится.

Шкалик  протёр глаза, стал наблюдать за пернатыми. И вдруг заметил ещё одну птаху, которая сидела на ветке, слегка покачиваясь, с ягодой рябины, зажатой в клюве. Хохлатка пыталась проглотить ягоду, но не могла. Голова падала на грудь, и она была не в силах приподнять её. И тут Лёху осенило.

- Ах, мать твою! Да это же они рябины хмельной объелись. Ягода перезрела и забродила от влаги и тепла. И птицы тут как тут. Лакомятся, душу отводят.

Лёха вспомнил услышанное где-то, что свиристели большие любители рябины. Осенью они могут съесть ягод больше собственного веса. А доза алкоголя в таком рационе - что бутылка водки для человека.

- Стало быть, вы мои друзья по несчастью! - произнёс удивлённый Шкалик. – Недурно устроились.  Нашли бесплатную «точку» и знай себе кайфуете. Самому бы так. А то в долг взять и то проблематично. Лизка, которая когда-то была очень близко, теперь далека – норовит ободрать, словно липку.

Шкалик встал и, покачиваясь, поплёлся по тропинке вдоль реки. Всё оглядывался, качал головой и приговаривал:

- Вам пернатые лафа. Кайфуй себе всю осень нашармачка и никому ничем не будь обязанным. Всё в готовом виде и в одном флаконе - и выпивка, и закуска. А тут иди, ищи, унижайся за свои же кровные. И всё ради того, чтобы голову поправить да душевную боль унять. Ведь не зря в старину алкоголизм считали болезнью души.

По едва заметной крутой тропинке, цепляясь руками за кустарник, Лёха спустился к воде, умылся, присел на поваленное дерево. Закурил. Глядя на бегущую воду, задумался о житье-бытье: «Вот так и мои деньки бесследно уплывают. Не живу, а прозябаю. Уйду,  и никто доброго слова не скажет. А ведь был  когда-то человеком. Сменным мастером работал. Слыл хорошим производственником, башковитым мужиком. Лютый Афган прошёл. Имею боевые награды. Уважали. Чествовали.  Величали не иначе, как Алексей Иванович. А теперь для всех – Лёха Шкалик. Сам опустился, жену Аню сделал несчастной, родителей измучил. Неужели так и уйду жалким  слабаком. Нет, надо выбираться и хотя бы уйти достойно,  если ещё не поздно. Нет, не поздно!  Для человека ничего  не поздно, пока он жив! Главное, не потерять себя, остаться человеком,  как   говорил мой комбат.  А он знал, о чём говорил. Сиротой рос, в плену побывал, был дважды ранен, но  не озлобился, не надломился…»

Лёха долго сидел с поникшей головой, жадно курил, размышлял о незадавшейся жизни, об Анюте, безуспешно пытавшейся спасти его и  пролившей за их совместную жизнь немало горьких  слёз.

«Всё. Ухожу в завязку.  Здоровье подводит и работы непочатый край. Надо огород старикам перекопать под зиму, крышу поправить, дров  заготовить. В долгу я перед ними. Ведь это они выходили меня после пожара, едой и кровом снабдили. А я вновь в  пьянку ударился, страданий им добавил – «отплатил» за всё хорошее, за их доброту и жалость…»

Лёха встал, поднялся на обрыв и нетвёрдой походкой направился вдоль берега реки  к отчему  дому.

«Завтра же пойду к  другу детства Мишке Хомутову. Надо потолковать насчёт работы.  Мишка надёжный мужик - друзей в беде не бросает. Сам немало горя хлебнул, на таджикской границе с моджахедами воевал, был ранен и контужен… Обещал слесарем взять на пилораму. И лес обещал на новую избу, и доски. 

 А потом Анюте письмо напишу. Покаюсь. Дескать, всё, конец бездумной вольнице. Взялся за ум. Работаю.  Возвращайся. Мне без тебя свет не мил. Да и трудно нам обоим врозь победить эту бесовскую болезнь, будь она проклята. А вместе наверняка вылезем из этой помойной ямы. Пока у моих стариков поживём.  А там и свой угол заимеем. Обязательно заимеем.  Напишу, что люблю её по-прежнему, как никого никогда  не любил…»

Смеркалось. Синие сумерки заметно густели. По-над рекой то тут, то там вспыхивали оранжевые огоньки. Вечер тихо окутывал деревню дрёмой, когда Рюмин вернулся домой трезвый, как стёклышко. Ни слова не говоря, взял на веранде ведёрки, сходил на родник за водой. Потом включил фонарь во дворе.  Стал колоть дрова, складывать под навес.

Мать, подслеповато щурясь,  смотрела во двор сквозь сумрачное окно, мелко крестилась и приговаривала: «Свят, свят, свят…»

БЕРЁЗОВЫЙ  СОК

И время добавляет в списки
Ещё кого-то, кого нет…
И ставит, ставит обелиски.
К. Симонов.
Тот самый длинный день в году

Бой за высоту был жестоким. Рота измотанных бойцов отдельного полка НКВД, сформированная в основном из пограничников, уцелевших после схваток на границе в июне сорок первого и чудом вырвавшихся из окружения, и приданная им артиллерийская батарея, зарывшись по шею в землю на опушке берёзовой рощицы, третьи сутки  отбивала атаки врага. Немецкое командование стремилось выровнять линию фронта, собрать дивизии в кулак, чтобы перейти в контрнаступление и взять реванш за поражение под Москвой. Обойти высотку было нельзя – справа и слева от неё непроходимые болота. Оставалось одно – идти в лобовую атаку.

Не располагая данными о силах и средствах нашей армии на этом оборонительном рубеже, немцы хотели взять высотку «малой кровью», но встретили  ожесточённое сопротивление. Высотка стала для фашистов костью в горле. Враг бросал в бой свежие, вооружённые до зубов подразделения моторизованной пехоты, чтобы смять, отутюжить, смешать с землёй ставший для них  неприступный бастион.

Стояли последние дни апреля. Весна набирала силу на глазах. В течение нескольких погожих дней природа преобразилась до неузнаваемости – яркой зеленью обметало землю, вот-вот должны были обрести новый наряд деревья и кустарники. То тут, то там слышались робкие птичьи голоса. Запахи весны смешались с запахами войны. В мёртвой схватке сошлись жизнь и смерть.

Бывший начальник заставы, а ныне командир роты капитан Телегин – плотный сибиряк средних лет, с волевым лицом и седой головой, обходя окопы, вдохновлял подчиненных:

- Потерпите чуток, братцы. В сорок первом  в боях за  Могилёв нам гораздо труднее приходилось. Ещё немного - и фрицы выдохнутся. А нам обещали подкрепление.

- Будем стоять до конца, как когда-то на родной заставе, - вторил командиру бывший пограничник  Фёдор Астахов, - тем более, что сейчас нам действительно легче  – теперь мы знаем вкус победы.

- Снарядов маловато, товарищ капитан, - вступил в разговор артиллерист Иван Рогожин, – наш водитель Андрюха Белобрысый на своей полуторке где-то застрял.

- Снаряды будут – Андрюха прорвется, как бы то ни было. Это ещё тот парень – ему сам чёрт не брат, -  заверил бойцов командир роты.

В тылу обороняющихся, сразу за рощицей, открывалось широкое поле, тянувшееся  несколько верст. На другом его конце в синеватой дымке виднелись приземистые хаты и тёмные, ещё не распустившиеся сады небольшой  деревеньки. Бывшие пограничники и артиллеристы до боли в глазах всматривалась в сторону опустевшей деревни: не покажется ли на поле полуторка рядового Лукичёва, прозванного Белобрысым за соломенный цвет волос?

После полудня немцы вновь бросились в атаку.  Впереди грозно рыча, ползли три приземистых танка. За ними плотной цепью бежали рослые автоматчики.

- Вот гады, передышки не дают! Ну что ж, сейчас получите гостинец! - бросил недокуренную цигарку наводчик Иван Рогожин и прильнул к прицелу. – Заряжай-ка, браток,- обратился он к Василию Стёпину, - угостим фашистов, чтобы впредь неповадно было.

- Есть такое дело! – крикнул тот и мигом послал снаряд в ствол орудия.

Наводчик сработал безупречно. Головной танк споткнулся и, оглушённый, завертелся на месте. Броню лизнул оранжевый язык пламени. Танк медленно пополз назад.

- А, вражья морда, наелся досыта, назад пятишься! - радостно закричал Рогожин. – Сейчас и этих псов угостим!..

 Два других танка быстро приближались к позициям обороняющихся. Снаряды ложились рядом: то справа, то слева, то впереди. Машины с чёрными крестами на башнях, словно заворожённые, были неуязвимы и неслись вперёд, не снижая скорости.

- Подпустите поближе и бейте прямой наводкой. Снаряды на исходе, - подбежал к артиллеристам Телегин.

- Бейте по правому, левый я беру на себя, - показал на противотанковое ружьё помощник командира взвода лейтенант Клюев.

Он успел сделать всего один выстрел.  Осколок, попавший в ПТР, вывел ружьё из строя. Недолго думая, Клюев схватил бутылку с зажигательной смесью, прозванной коктейлем Молотова, и рванулся из окопа навстречу «тигру».

 -  Давай, Серёга, только наверняка, - одобрил Телегин.

Тем временем артиллеристы зацепили правый танк. Касательным выстрелом у него сорвало гусеницу. Боевая машина судорожно дернулась и замерла как вкопанная. Экипаж попытался эвакуироваться через люк, но был накрыт шквальным огнём из ближайшего окопа.

Левый танк заметно сбросил скорость, опасаясь продвигаться вперёд в одиночку. Улучив момент, Клюев приподнялся во весь рост, шагнул из окопа и швырнул бутылку в броню. Из утробы вспыхнувшей машины тотчас раздалась короткая очередь. Клюев упал, будто споткнувшись, и неловко ткнулся плечом в землю.

Очередная атака захлебнулась. Немецкие автоматчики отступали, грозно огрызаясь плотным огнём, но их никто не преследовал.

Как только бой затих, из крайнего окопа раздался  радостный голос одного из разведчиков:

- Братцы, всё в порядке, будем живы! Андрюха снаряды везёт!

Со стороны деревни на чистое изумрудное поле выползал коричневый «жук» – полуторка Андрея Лукичева.

- Загрузился под завязку, еле тащит, - одобрительно потирая руки, произнёс Василий Стёпин.

- Рискованно это. Уж лучше б лишний раз сгонял, - возразил  Астахов.

И, словно в подтверждение слов опытного бойца, над болотом раздался нарастающий гул самолёта.

- Вот тебе на! Тут как тут, черти, - глянув в бинокль, чертыхнулся капитан Телегин.

- Ну, теперь держись, Андрюха, сейчас будет жарко, - сочувственно покачал головой Иван Рогожин и невольно потянулся в карман гимнастёрки за сигаретой.

Водитель заметил «юнкерс», когда самолёт уже зашёл на цель. Лётчик дал короткую очередь. Следом засвистели снаряды. Комья земли и клубы дыма на время заслонили полуторку, казалось, она уже погребена.  Когда же  тёмная завеса рассеялась, бойцы увидели, что машина, натужно урча, лавирует меж воронками.

- Потерпи, потерпи, сынок. Надо дотянуть, - взмолился Телегин.

Самолёт зашёл в хвост и стал сопровождать полуторку, постепенно снижаясь. И тут случилось непредвиденное: нервы Белобрысого не выдержали – он на ходу выскочил из кабины и бросился к роще.

- Ах, мать твою… Что же ты творишь?! – вскочил на бруствер окопа Телегин, будто хотел остановить парня.

Немецкий ас стал бомбить замершую цель. Один снаряд угодил в кузов. Раздался взрыв страшной силы, от которого покачнулась земля. Взрывной волной Андрюху швырнуло на землю. Но он быстро вскочил и, не оглядываясь, помчался во весь рост. Лётчик стал его преследовать. Из рощи открыли огонь по «юнкерсу», и самолёт повернул в сторону болота.

- Я не виноват, машина заглохла, - твердил, как заведённый, Белобрысый. Слёзы катились по чумазым щекам, оставляя две светлые полоски, и застревали на верхней толстой губе, покрытой светлым густым пушком…

Шёл 1943 год. Давно уже был в силе приказ Народного комиссара обороны СССР № 227 «Ни шагу назад!», согласно которому командирам всех рангов надлежало расстреливать на месте паникёров и трусов. Приказ Телегина был лаконичным: «За проявленную трусость на поле боя… расстрелять».

...Ивана Рогожина нашли две пожилые женщины из деревни Журавлёвка, приехавшие на старой кляче в рощу за дровами. Из заваленного землёй окопа торчал кирзовый сапог. Женщины откопали тело бойца, чтобы схоронить его  на деревенском погосте. Иван был залит кровью и не подавал признаков жизни. Когда бойца грузили на телегу, он неожиданно застонал. Женщины быстро погнали лошадку в деревню, привезли раненого домой, напоили, промыли и перевязали раны. Опасаясь визита полицаев,  спрятали бойца в погребе и стали тайком выхаживать. И он выжил…

Иван Захарович приезжает сюда, на безымянную высотку, ежегодно в канун дня Победы. Подолгу стоит у обелиска на опушке берёзовой рощицы.  Игривый  весенний ветер нежно гладит его морщины, ласкает лицо, треплет редкие седые волосы. Над головой сияет вечное молодое солнце, весело щебечут птицы. В роще торжествует жизнь.

На обелиске, сверкающем серебром, в два столбика выбиты имена: «Капитан Телегин, лейтенант Клюев, сержант Астахов, младший сержант Стёпин, рядовые Макаров, Петрунин, Доронин, Лаврик…. (ниже от руки дописано: рядовой Лукичёв)  пали в боях за Родину».

Алеет закат. Солнце тёплым, мягким светом озаряет мирную землю. По стволу старой морщинистой берёзы катятся чистые, словно слёзы, капли сока. Вокруг суетятся муравьи.

Воспоминания ветерана болью отзываются в его сердце. Мог ли тогда капитан Телегин поступить иначе? Даже спустя многие годы Рогожин не нашёл ответа на терзающий его вопрос.

Когда приговор приводили в исполнение, заходящее солнце, скрытое  дымом и копотью боя, выглянуло в последний раз и бросило свои кровавые лучи на землю. Несколько пуль автоматчика попали в ствол берёзы, и оттуда брызнул розовый сок.

С той поры Иван Захарович Рогожин навсегда забыл вкус берёзового сока.

ОТВЕТНЫЙ  ВИЗИТ

В первую мировую войну Игнат Фомич Петрунин, тогда ещё просто Игнат воевал на германском фронте, где и был взят в плен. Пленных солдат в то время в лагерях держали недолго – их использовали как рабочую силу на землях немецких бауэров. Так Игнат оказался в родовом имении немецкого барона Карла фон Дитриха.

Будучи деревенским мужчиной в расцвете сил, а по натуре незлобивым и предприимчивым человеком, Игнат быстро пришёлся в большом богатом имении ко двору: обрабатывал землю, ухаживал за скотом, а в свободную минуту тачал сапоги, клепал сбрую, плёл кузова. Немцы, знающие толк в ремесле, по достоинству оценивали мастерство Игната, которого они называли Иваном, и поощряли его усердие в работе хорошим питанием. Спустя год лояльный хозяин, отставной прусский генерал, перевел Игната на менее трудоёмкую работу – садовником при имении. И здесь Игнат, что называется, попал в свою стихию. Русская находчивость и умение, дополненные немецкой пунктуальностью, позволили ему так организовать работу, что в короткий срок всё вокруг преобразилось на глазах. Старый, запущенный сад заметно помолодел и украсился резными скамейками и беседками, сделанными руками Игната.

Он ни минуты не сидел без дела – постоянно что-то ладил. А рядом с ним, везде и всюду, находился внук хозяина – Рудольф, которому в ту пору исполнилось десять лет. Седой импозантный барон скептически смотрел на дружбу любимого внука с русским пленным, а молодящаяся баронесса – женщина строгих правил – вообще запрещала им встречаться. Однако мальчик рос не только любознательным, но и весьма настойчивым, старался добиться своего. Игнат учил его любить природу, уважать окружающих, много рассказывал о военных баталиях, о великой России, давал уроки русского языка. Рудик, так звал его Игнат, впитывал всё как губка и смотрел на своего случайного учителя благодарными васильковыми глазами.

Четыре долгих года провел Игнат в имении Дитрихов. Он не гневил Бога – не проклинал свою судьбу: ведь остался жив, да и плен проходил в сносных условиях. Но длинные бессонные ночи на чужбине были для Игната сущей пыткой – он буквально не находил себе места. Всеми фибрами души и тела пленник чувствовал, как гложет его зелёная тоска по далёкой Родине, по старикам-родителям, по молодой одинокой жене. Порою возникала мысль подать им весточку – дескать, жив я и здоров, но Игнат гнал её, полагая, что ещё не настало время – нет пока реальных шансов вернуться домой. Феня, жена Игната, получив в начале войны извещение, что муж пропал без вести, все эти годы не считала себя вдовой и, как мужняя жена, неустанно молилась за своего страдальца.

Игнат освободился из неволи так же неожиданно, как и попал в неё. Вернувшись на родину, на самом взгорье села, он построил новую избу и разбил большой сад. Односельчане с завистью поглядывали на немецкого пленника и его миловидную, расцветшую от мужской ласки, хлопотунью жену. Детей у Фени и Игната не было, о чём они печалились до войны, но после бесконечной, мучительной разлуки совместная жизнь казалась им теперь блаженством. А что касается детей, то они водили дружбу с деревенской ребятней: нередко приглашали к себе в сад и щедро угощали спелыми, сочными плодами с молодых, редких сортов фруктовых деревьев.

Когда началась Великая Отечественная война, Игнату Фомичу уже стукнуло шестьдесят, и он не попал на фронт. Вскоре деревня была оккупирована, но немцы в ней  долго не задержались: контроль за соблюдением режима они доверили местному старосте.

Маленькая деревушка с таинственным названием Незнаново находилась на значительном удалении от железной дороги Смоленск – Брянск, и партизаны-разведчики, идя  на задание и возвращаясь обратно, ненадолго останавливались в ней, чтобы отдохнуть и подкрепиться. Возможно, немцы знали, что партизаны заглядывают в деревню, но пока лесные мстители не активизировались, они предпочитали мириться с этим, не забывая об охране железной дороги как важного стратегического объекта.

Ранней весной 1943 года партизаны Клетнянской бригады, совершив ночной рейд в тыл врага, в местечке Солдатское Лядо, пустили под откос большой эшелон с техникой и живой силой противника. К полудню немцы оцепили деревню, и всё население согнали на её окраину – в небольшую пустую конюшню. Командир подразделения немецкой полевой жандармерии, рыжий, мордастый верзила, выдвинул ультиматум: если к утру не будут выданы те, кто поддерживал связь с партизанами, конюшня будет сожжена вместе с людьми.

На рассвете ворота конюшни шумно распахнулись и заложников выгнали наружу. Опытным глазом Игнат Фомич успел заметить на фасаде деревянного строения канистры с горючим, заблаговременно приготовленные предусмотрительными немцами. Переводчик громко объявил: «С вами будет говорить начальник комендатуры господин Рудольф фон Дитрих». На мгновение Игнат Фомич опешил: «Уж не почудилось ли после проведённой в страхе бессонной ночи?» Но он тотчас явственно услышал немецкую речь, и переводчик, будто желая развеять его сомнения, вновь громко произнес: «Господин Рудольф фон Дитрих хочет знать: кто помогал партизанам?»

Дальше Игнат Фомич не вникал в смысл того, что говорил переводчик, а прислушивался к голосу и пристально всматривался в лицо щеголеватого, с безупречной выправкой немецкого офицера лет тридцати пяти. Ему всё больше казалось, что он уже видел раньше этого человека, слышал этот своеобразный немецкий говор. В голове рефреном звучал вопрос: «Неужели это он?»

Когда комендант закончил свою речь и подошёл ближе к толпе заложников, Игнат Фомич ощутил на себе знакомый, любопытный взгляд васильковых глаз. Он открыл рот и хотел сказать громко, но в горле пересохло, и его голос прозвучал сдавленно, чуть слышно: «Рудик! Это я, Иван!»

Офицер замер в недоумении и уставился в блестящие от волнения глаза старика. Он сосредоточенно, в глубокой задумчивости смотрел минуту-другую, затем встрепенулся и решительно шагнул к Игнату Фомичу. Рудольф фон Дитрих энергично похлопал его по плечу, и, дружески улыбаясь, на чисто русском языке, многозначительно произнёс: «О, Иван! Сколько лет, сколько зим!»

Немцы и заложники стояли, как вкопанные, и смотрели с изумлением. Тишину нарушил Дитрих. Он дал команду отпустить всех заложников, а сам остался один на один с русским Иваном-Игнатом. Тот, ещё до конца не веря в чудо спасения, пригласил Рудольфа к себе и по русскому обычаю потчевал гостя всем, что водится в доме. Офицер потягивал вишнёвую настойку, вспоминал годы детства, проведённые в имении дедушки, встречу с Иваном и их дружбу, благодарил за науку, которая ему, видно, пригодилась. Когда речь зашла о диверсии, Игнат Фомич сказал старому другу:

- Рудольф! Вы хотели уничтожить деревню, но ведь партизан здесь нет. Они далеко лесу, и их там так же много, как и деревьев…

Дитрих посмотрел на него трезвым и как бы оценивающим взглядом, и без всякой иронии, совершенно серьёзно заметил:

- Если бы у фюрера был такой же учитель, как ты, Иван, он никогда не послал бы своих солдат на эту землю…

…Эту почти невероятную историю много лет назад мне рассказала мать. Она находилась среди заложников, в той самой конюшне, и была спасена в последний момент благодаря встрече старых друзей – немецкого офицера Рудольфа фон Дитриха и русского старика Игната Петрунина.

Теперь, когда я бываю на малой родине, я первым делом прихожу на пустырь, где когда-то была маленькая лесная деревенька с загадочным названием Незнаново и на заросшем бурьяном погосте не без труда отыскиваю едва заметный бугорок – место, где покоится прах Игната Фомича Петрунина.

Тем, что я хожу по земле, я в немалой степени обязан этому простому русскому человеку с нелегкой судьбой. Стоя у могилы деда Игната, я всякий раз размышляю о той давней встрече его с Рудольфом через четверть века, когда жизнь старика и всех жителей деревни висела на волоске. Что это было? Уникальный случай, Божий перст или просто сработал закон диалектики, когда количество добрых дел и поступков переходит в качество и человек может рассчитывать на что-то важное в жизни.

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: