***
Не бояться лицо потерять,
Не бояться в веках затеряться,
Даже если неймется – молчать,
Чтоб хотя бы в себе разобраться.
Разрывая пространство стиха,
Улыбнуться светло, беспечально,
Душу вывернуть, дать петуха –
И опять погрузиться в молчанье.
Никому, ничего, никогда…
Быть незримым и неуловимым.
И свои не сдавать города
Даже женщинам нежно любимым
* * *
Это когда проходишь, не замечая
Рева толпы, плотных рядов ОМОНа,
Это когда одиночество крепким чаем
Запиваешь, а ночь бездонна,
Это когда выше горных вершин и ниже
Даже Марианской впадины,
Это когда время бессонно на нитку нижет
Бусины слов, что дороже злата и платины...
Это когда разъедает душу и мозг
Необъяснимая ностальгия,
Это - по-разному, но всегда всерьез.
Это когда не стихи - стихия!
Это когда поутру упадешь в траву
И погаснет лава, в груди бурлящая...
Господи! Спасибо за то, что еще живу,
За отверстый рот и душу болящую.
* * *
Я чужое дупло не займу,
не польщусь, аки греки, на Трою,
дом своими руками построю -
много надо ли мне одному.
Я не то чтобы инок какой -
было время пирушек и брашен -
но люблю свою Родину даже
с разъединственной в небе звездой.
Потому, что звезды этой свет
всем заблудшим укажет дорогу,
льется к отчему дому, к порогу.
Льется, льется, не сходит на нет!
ПРЕДАНИЕ
Где-то под Ноколой или...
(Разное люди твердят.)
Скит староверы срубили
Лет этак двести назад.
Голод, чума ли скосила,
Поодиночке иль враз? –
В общем, та самая сила,
Что прежде нас родилась.
Что ж ты надеяла, сила!
Глушь и молчанье окрест.
В дымное небо России
Грозно вонзается лес.
Только на самом изломе
Осени или весны
В мертвом заброшенном доме
Тихие песни слышны.
Где-то во мгле бездорожья
Вспыхнет блуждающий блик.
Путник пройдет осторожный
И озарится на миг.
- Кто в этом доме ночует?
Путник плечом поведет,
Песню запомнит ночную
И за собой уведет.
Тихая ночь расцветает.
Медленно, каждым ребром
В сонную землю врастая,
Дышит встревоженный дом.
Только слышны в отдаленье
Гулкие чьи-то шаги,
Только неясное пенье
Да волхвованье реки...
Да по небесным каналам
Движутся в пепельной мгле
Звезды такого накала,
Что и не снились земле.
телега для Ивана
Вот ведь как повернуло!
Вот ведь как понесло!
Сорвалось с диким гулом
Под откос колесо.
А вокруг него с воем
Пляшет тьма чертенят...
Спит Иван под горою,
Рядом кони храпят.
Набежало начальства
И ученых мужей:
- С тридевятого царства гнать
Ванюшку взашей!
Хватит дурню валяться,
Грудь-мехи раздувать,
Хватит нам любоваться
На дурацкую стать.
В двадцать рук, десять глоток
Тянут воз... Ни черта.
- Ох, пустая работа!
Дней идет череда.
Дождь сменяется снегом.
Ночь. Буран-вьюговей.
Ни огня. Ни телеги.
Ни людей. Ни чертей.
***
Вечернее солнце медлительно сходит на нет,
И тысячи лет повторяется этот сюжет.
Голодные травы соленую землю сосут
Со страшною силой, но не иссякает сосуд.
И кем-то забытый на детской скамейке букварь
Всю ночь с упоеньем читает крылатая тварь.
О книга природы! Тебя я прочесть не могу.
Букварь земноводных, я перед тобою в долгу.
Я слышу сипенье и чавканье сонных болот.
Несметная сила из черных провалов встает.
И сходится молча у масляно-жирной реки.
На мертвую чайку она возлагает венки.
На детской площадке, до дыр зачитавши букварь,
Смеется и плачет о чем-то безмозглая тварь.
***
В хоромах царских ли, в простой избе —
Кто к Богу тянется, а кто к себе
Сквозь зуботычины своей судьбы,
Под звуки зычные своей трубы.
А дни, как яблоки, на всем пути.
Хореем, ямбом ли по ним идти -
Какая разница. Найти б свой ствол,
Чтоб слушать гулы в нем янтарных смол.
А там хоть молнии, хоть град и гром –
Душа Перуновым горит костром.
В тот огнь божественный и жизнь не жаль
Швырнуть на жертвенный его алтарь.
Пируйте, братия, до сытных снов.
Запейте плоть мою вином стихов.
***
Муки и думы в родимом краю.
Проклял бы верность и веру свою!
Только зачем эти роща и бор,
Вечнозеленый зачем разговор,
Неумолкающий, вросший в меня
Гул золотой предзакатного дня?..
Я ухожу в полумрак, в полусвет.
Переливаясь лилово-багровым,
День истончается, сходит на нет.
Не умирай, Голубиное слово!
Выйду к реке. Из кустов ивняка
Долго смотрю, как закат догорает.
В темные воды, как в Лету, ступаю –
Не отражаются в них облака.
Юность моя - отцветающий день,
Зрелость моя - подступающий вечер.
Пересекая вчерашнюю тень,
Переплываю бессмертье и вечность.
Но затвердеет вода под ногой.
О, несравненное чувство опоры!
Снова живу. И рисую узоры
Веткой на отмели береговой.
С шипом волна набежит на песок,
Смоет следы полуночных фантазий.
Я поднимаю глаза. Как прекрасен
Ветреный розово-пенный восток!
Бьет в мою грудь, сотрясает меня
Гул молодой восходящего дня.
А за спиной встали роща и бор.
Вечнозеленый шумит разговор.
***
...И по капле раба не выдавливал
Из мужицких натруженных жил.
Он свою только рыбку вылавливал
Из речушек чистейших. Он жил,
Чтобы сил поднабраться, чтоб кровное,
Все, что добыто в тяжких трудах,
Променять на скитанья бездомные
Рая-облака на небесах...
Так он жил. Где-то рядом да около
Дни его, его годы прошли.
Он взошел на высокое облако
И поплыл за пределы земли...
Свет мой! Воздух родной!
Человечище Затерялся меж вами.
И дух Его вольный взлетает и мечется
Над подворьем, где песнею лечится
На плетне огнеперый петух.
Ничего, брат, что крылья подрезаны,
Но есть шпоры, и гребень богат.
Держит бой с лешаками да бесами
Одинокий рассвета солдат.
Он по капле раба не выдавливал –
Пел, и песни те были красны.
Для рожденных негаснущим заревом
Эти песни как воздух нужны.
...Скрипнет время заржавленным воротом,
На оси повернется Земля.
Словом огненным небо расколото,
И бездонна его полынья.
ПУТЬ
...Когда же Творец пробудился
И вызрели слов янтари,
С небес тихий голос пролился.
Сказал мне:
«Иди и смотри...»
Спускаясь с высоких угоров,
Взбираясь по склонам холмов,
Я шел сквозь рассветные зори,
Сквозь горечь закатных дымов.
И чудилось: за перелеском –
То смех, то людей голоса.
И ясным лазоревым блеском
Мои наполнялись глаза.
Но вновь рассыпались виденья,
И, превозмогая испуг,
Тянули слепые деревни
Ко мне свою изгородь рук.
И так день за днем, ночь за ночью
На всем окаянном пути.
Надежда и вера - все в клочья,
Мечта умещалась в горсти.
Все дальше и дальше на север
Меня гнал скитальческий рок.
Остатки мечты я рассеял
На росстанях русских дорог.
И вот, утолив вечный голод
Скитаний, душевных разрух,
Пришел я в неведомый город.
Над городом - красный петух!
Впервые глаза наблюдали
Такой огнеперый закат,
Тяжелые медные дали,
Реки краснолобый накат.
Средь мрачных руин возносился
Телец золотой, и над ним
Расплавленный воздух змеился,
Клубился языческий дым.
Казалось, со дня Сотворенья
Тот проклятый город алкал
Разрухи, упадка и тленья...
Такой ли я город искал?!
Где пышность, где дивные виды,
Плеск улиц и шум городской?
Остался сверкающий идол –
Свидетель гордыни людской.
Последний безмолвный свидетель
Сиял - аж ломило в висках!
А молний горячие плети
Уже проросли в облаках.
Уже был исход предначертан,
И крест покаянный отлит.
Изжит и до капли исчерпан
Бесовской свободы лимит.
Уже черной кровью на злате
Пошли закипать пузыри...
И миру явился Создатель.
И пророкотало: - Смотри!
И вихрь под Божией дланью
Сомкнул роковое кольцо.
И небо грозовым дыханьем
Мое опалило лицо...
Очнулся. Тягуче и плавно
Свет лился волной заревой.
Стоял я на площади главной
И в колокол бил вечевой.
С окрестных лесов, из оврагов,
Со всей святорусской земли
С почти неземною отвагой
Горбатые избы ползли.
Зов властный, могучий и древний
Их поднял. И видел я, как
Цеплялись за берег деревни,
Срастаясь, как пальцы в кулак.
И плавился звон колокольный,
Стекая вниз по куполам,
И ввысь возносился престольный,
Построенный заново храм.
* * *
Воронье раскаркалось. Ангелы уснули.
Вот в такие ночи рвется жизни нить.
Отливает братец мой серебряную пулю,
Хочет в сердце самое беса поразить.
«Пуля будет славная, - шепчет он, - прицельная».
Что ж так ухмыляется за спиною бес?
Отливает пулю брат из креста нательного.
Капелька за капелькой истекает крест.
А под утро матушка в скорби безысходной
Припадет к сыновней голове хмельной:
«Как ты жить-то будешь без Креста Господня?
Лучше бы разверзлись тверди подо мной!»
В мутном небе движутся лунные обозы.
Матушка склоняется над мертвым серебром:
«Отливал ты пулю, а отлились слезы.
Может, через слезы мы тебя спасем...»
ОБРЕТЕНИЕ СВОБОДЫ
Не изменив ни духу и ни слову,
Пытаясь встать с колен, я все искал
В самом себе опору и основу,
И волком выл, и сердце в кровь пластал.
И все-таки поднялся над собою,
И страх пронзил мозг воспаленный мой –
Что делать со свободой разрывною,
Подобной пуле, хищной и слепой?
Но как прочна Твоя, Ваятель, лепка,
Замысленная там, на небесах.
Твое творенье, я срываю цепкий
С себя, как шкуру, свой животный страх.
Пусть я не ангел, пусть я на примете
Всех темных сил, роящихся во мгле, —
Стою и верю, что на Божьем свете
Трудней всего быть за себя в ответе.
Стою. И даже очищенья ветер
Меня не сможет приклонить к земле.
***
С. Котлову
Закат побагровел от взорванного солнца.
И вздрогнула земля, и кувырком - во мглу.
Былинки ли коснись, громады гор дотронься,
Все стонет, и дрожит, и плачет: «Не могу!»
Ужели наша жизнь на знаках зодиака
Мышиная возня, травы полночный бред?
Закроем ли глаза - не вырвемся из мрака,
Откроем - бьет в лицо неотразимый свет.
Чем нестерпимей он, тем яростней влеченье
Войти в него, пройти, не опуская век, -
Паденье пережить, и смерть, и возрожденье
Седых материков и утомленных рек.
Но мчится разум наш по замкнутому кругу,
И тут один исход, он равнодушно крут –
Над бездною замрем в смятенье и испуге,
Но беспощаден гон и хищно хлещет кнут.
И кажется, вот-вот в воронке мирозданья
Земная жизнь и смысл исчезнут без следа.
Космический паук прервет свое вязанье
И потеряет нить. И выпадет звезда.
Как давит тишина! Мир на куски разломан.
И сердца островок закован в жгучий лед.
И все трудней сберечь тепло родного дома,
Души орлиный взор, и клекот, и полет.
***
Девяносто четвертый. Февраль.
23-е. Когда-то был праздник.
Ветер. Ночь. Одинокий фонарь
То зажжется, то снова погаснет.
Льется времени жесткий песок.
Я живу, словно островитянин,
И смотрю на оконный цветок,
Что в горшке разукрашенном вянет.
Я не знаю, что лучше: стареть
Без надежды и гнить в психбольницах,
Иль, вцепившись в тюремную клеть,
Наблюдать, как целуются птицы,
Иль, дрожа от тоски и стыда,
Бомжевать на полночных вокзалах,
Или в царсколицейских садах
Приторговывать водкой и салом...
Как во время большой молотьбы,
Наши жизни летят, что полова.
Кто сказал нам, что мы не рабы?
Кто распял Голубиное Слово?
Я не знаю, где правда, где ложь.
Может, завтра проснусь и услышу,
Как, ласкаясь, серебряный дождь
Умывает угрюмую крышу.
Там, где вырыл воронку снаряд,
Луг расцвел, охватив пол-России,
И на нем, улыбаясь, стоят
Дмитрий Кедрин, Корнилов, Васильев,
В жаркой шубе сибирских снегов
Мандельштам востроглазый, и снова —
Очень русский поэт Гумилев,
Юля Друнина рядом с Рубцовым...
Поминальное киснет вино.
Не взрываются воем сирены.
И все льется и льется в окно
Лишь душистое пламя сирени.
Я плыву между явью и сном,
Но сожмется вдруг сердце знакомо –
В ясном небе горящим углем
Кто-то вывел:
«Ну, вот мы и дома...».
|
СЕВЕРНЫЙ СОЛОВУШКА
Северный соловушка, что приумолк?
Заморозок ранний виной, иль этот
Горло раздирающий жизни грубый помол?
Только верится мне - песня твоя не спета.
Знаю, тебе больно. А ты - поплачь
Вполслезы, вполголоса.
И, как сердце бы ни знобило,
Я три года утюжил армейский плац.
И мужской работы в избытке было.
Издали доносился за раскатом раскат.
На мне серая шинелка и грудь навыкат.
Это я, простой советский солдат,
Слушаю, как гремят поезда на стыках.
Рельсы улетают - все! - в коммунизм,
Он был где-то рядышком, не за горами...
А душа... душа-то - все ввысь и ввысь!
И туда, туда - к батьке и маме.
Они выстроили мне страну почти до небес –
С горем пополам, и кровью тоже.
Выстрадали грамоту. Прошли ликбез.
Защитили Родину. Помяни их, Боже.
Как-то им там живется, средь небесных снегов?
Северных широт тяжелы объятья.
Ты уж, пожалуйста, приголубь моих стариков,
Дланью Своей коснись сестер и братьев.
Ласковым дыханьем, прошу, согрей
Сирого соловушку. Верни голос нежный.
Высветли нам окна, сорви с дверей
Ледяные печати. Дай нам надежду.
А уж мы раскинем шатры возле белых вод,
Подновим церковки, где нас крестили.
Подопрем спиною небесный свод-
Есть еще атланты и у нас в России.
Вот стоят, качаются, от пота черны,
И хрипят и стонут: «Помогите, братцы...»
По колени в землю вросли они –
Им бы ночь прожить да день продержаться.
***
В неоглядной России, в перелетной России моей
Жизнь неплохо я прожил -
Без высоких хором и без щедрых богатых друзей,
Без завистливой дрожи.
Я летел вместе с ней в сумасшедших ее поездах
От вокзала к вокзалу,
Портвешком заливая под сердцем таящийся страх.
И она это знала.
Но поделать со мной ничего, ничего не могла,
Перелетная птица.
Только взгляды бросала тревожные из-под крыла –
Вдруг плохое случится?
Ничего не случилось.
Просто кто-то вдруг дернул стоп-кран:
- Не туда, братцы, едем!
Расплескался портвейн, и разбился граненый стакан,
И проснулись соседи.
Вышел в белую ночь. А народищу, Боже ж ты мой! –
И все — как онемели.
В чистом поле стояли, как я, сирота-сиротой.
А составы гудели
И вблизи, и вдали, и за далью - на все голоса,
Просто с дьявольским остервененьем.
Зазывали назад пассажиров своих поезда...
Но волшебное пенье
Проливалось с небес. И спускалась на землю светло
Серебристая птица.
И один за другим мы взошли на тугое крыло.
Каждый смог разместиться.
Мы опять обживали пустые свои города,
Поднимали вновь пашни,
И растили детей, и сажали их на поезда –
И нам не было страшно.
...Высоко-высоко Птица-Русь над землею парит –
Величаво и гордо.
Отчего ж мое сердце все чаще и чаще болит?
Отчего мне так горько,
Если всё позади - эти стоны осипших осин,
Вьюг морозные осы?..
...Я очнулся и вздрогнул. Вращалась небесная синь.
Грохотали колеса.
В этом общем вагоне гуляли всю ночь дембеля –
Наши воины и наши дети.
И с пугающим свистом неслась за окошком земля.
И в мерцающем свете
Я увидел Его. Он припал к материнской груди.
Ах, как сон Его сладок!
Не срывайте стоп-кран, что бы ни было там, впереди,
Не срывайте. Не надо!
СТИХИ, НАПИСАННЫЕ
В СВЯЗИ С ВЕЕРНЫМИ
ОТКЛЮЧЕНИЯМИ ЭЛЕКТРОЭНЕРГИИ
Прошло очарованье осени,
Бессмысленно клянуть природу.
В мешки нас каменные бросили
И отключили свет и воду.
Но не прервать круговращения,
Земля с орбиты не свернула-
И вспомнил я, как наваждение,
Кипящие котлы июля.
Сушь неба озаряли всполохи,
Телеэкраны пламенели,
И с них вещали политологи –
Нет власти нынешней роднее.
А я в ту пору, как мальчишечка,
Был окаянным и рисковым,
Носился по лугам вприпрыжечку,
Ромашковым и васильковым.
А что мне, словно клуша сирая,
Скукожиться, в гнездо усесться?
Во мне ворочалось, пульсируя,
Как бездна огненная, - сердце!
Я мир любил со дня творения.
Не надо было лезть из кожи,
Чтоб написать стихотворение
О самом светлом и хорошем.
Бродил в лесах, по речкам с удочкой
Лишь затяну потуже пояс –
Пока не встретил в поле сумрачном
Стоящий под парами поезд.
А ночь, свет солнечный сосущая,
Тучнела, становилась гуще,
Тень поезда быстрорастущая
Дохнула Беловежской пущей.
За полусомкнутыми шторами
Ножи севрюжий бок пластали,
Шуршали доллары, которыми
Сорили и на них плясали.
Я к окнам подошел поближе и
Увидел в глубине вагонной,
Как перемигивались рыжие
И лысые зевали томно.
Звенел хрусталь, цвели бегонии
В горшках, обитых красной тканью,
И агнец вздрагивал в агонии,
Откормленный перед закланьем.
Не знаю, чем спугнул их, алчущих.
Дал поезд ход, сверкая стеклами,
И кто-то в сером, пьяно плачущий,
Следил за мной глазами блеклыми.
Я закричал им вслед: «Да вот он я,
Ваш подданный!» - Объятый дрожью,
Состав срыгнул в меня блевотиной
И вдаль рванул по бездорожью
Туда, где пели трубы медные,
Конь Жукова глядел с испугом,
Неслась Садовая-Каретная
По обессмысленному кругу.
И в нем вращались в стае лающей
Самцы и самки после течки,
Костер, сырую ночь сжирающий,
И пляшущие человечки...
Я стал тепло земли накапливать,
И в миг скончания державы,
Если и буду что оплакивать –
Сгоревшие цветы и травы.
Жизнь преломлю свою недужную
И уголочком белой скатерти
Слезу последнюю, жемчужную,
Сотру с иконы Божьей Матери.
Прошло очарованье осени...
***
Не приглашаю в гости никого.
Я не хозяин в этой тихой роще.
Хотя мне здесь и дышится легко,
И думается о бессмертье проще.
Здесь нет нужды лить слезы по себе,
Печалиться об увяданьи плоти.
Да, было - и по локти в серебре,
И даже по колени в позолоте!
Зато теперь - и эта тишина,
И нищета деревьев обнаженных
Меня хмелят без всякого вина.
Нет-нет, я обойдусь без приглашенных.
И как силки бессонный зверолов
По тайным тропам ставит на закате,
Так я сплетаю сеть своих стихов,
Пока дыханье мне не перехватит.
Послышатся тяжелые шаги,
И деготь тьмы прольется из-за тучи,
И хищно обнажит свои клыки
Страх перед чем-то древним и могучим.
Он здесь уже, хозяин этих мест,
И власть со мной делить он не намерен.
И я целую свой нательный крест,
В его владенья прикрываю двери.
И крадучись, по ржави октября
Иду назад, на выстывшее пламя,
Где спит тревожно Родина моя,
Исколотая звездными шипами.
И позади отчетливо слышны
Стекающие в черную воронку
Стремительные струи тишины
И чей-то плач, пронзительный и тонкий.
ЭКСПАНСИЯ БЕЛОГО МОРЯ
Вечер бревенчатый. В черном кафтане
Бродит за окнами ночь-холодрыга.
Ветер угрюмую песню затянет –
Зверь отзовется измученным рыком.
Страхи сбиваются в стаи, как гунны,
Но от того не становятся зримей...
Только и слышится хохот чугунный
В поле, где зреет предутренний иней.
К вёдру! - коль верить народным приметам.
Поле вспылало от края до края!
Перекликаются капли рассвета
В травах, алмазною кровью играя.
Вскинешь глаза. По лучу золотому
Вестник скользит, словно канатоходец.
В окна стучит. Вызывает из дому:
- Эй, просыпайся, пугливый народец!
Эй вы, рязанские, вятские парни, -
Время покинуть вам русское гетто.
Вон в облаках проплывают попарно
Лодьи поморов, груженные ветром.
В солнечных брызгах трепещут рубахи,
В лодьях гудят просмоленные доски.
Кормщики зорки... И пятятся страхи,
Прячутся в сумраке улиц московских.
Поздно! Уже по дорогам и весям
Движется, гулу небесному вторя,
Вольноголосо рассветная песня –
Это экспансия Белого моря!
Вот и дождались вы светлую силу.
Лик свой просуньте в окно зоревое:
Дышит, гуляет, качает Россию
Белое-
белое
Белое море...
ВХОЖДЕНИЕ ВО ВРАТА
ГОСПОДНИЕ И НЕБЕСНЫЕ
(триптих)
I. Автопортрет
Слишком живой, чтоб писать эпитафии,
Слишком потерт, чтобы петь и плясать,
Вот я у печки, обложенной кафелем,
Греюсь. Ну, это ли не благодать?
Колокол слышу - далекий, серебряный.
В небо взлетаю, смотрю с высоты.
Вижу реку и над пенными гребнями
Рыб, раскрывающих жадные рты.
Вижу - заполнили храмы отверстые
Злобные букала, жирная тля...
Что там меж ними белеет - не кости ли?
Ссученным пеплом покрыта земля.
Вот он, на фоне истлевшего города
Мой недописанный автопортрет...
Рюмочку горькой по этому поводу
Можно поднять - да желания нет.
Ночь развернется звездасто-воскресная,
Выкатит зенки луна в три шара.
- Тоже еще, закавыка небесная, —
Всхлипнет поэт и умрет. До утра.
II. Эмигрант
Давно, усталый раб,
замыслил я побег...
А. С. Пушкин
Напишите мне в Константинополь,
Я давно замыслил свой побег.
До того, как сбросит листья тополь,
Я ступлю на цареградский брег.
Мой корабль воздушный на приколе
Не был никогда и быть не мог.
Вырываюсь на простор и волю
С помощью двух стихотворных строк.
Я безумец. Я еще летаю,
Хоть не ангел, да простит Господь.
Если сил своих не рассчитаю –
Дух мой обретет и вес, и плоть.
Потому на всякий смертный случай
Мастерству десантному учусь.
Проходя береговою кручей,
В бездну омутную загляжусь...
Завтра ночью тайно и без визы
Я в полет отправлюсь налегке.
Голуби воркуют на карнизе,
Журавли курлычут вдалеке.
Утром в мои двери не стучите,
Не срывайте пломбы-сургуч и.
В рукописях пухлых не ищите
Вы к поступку моему ключи.
Напишите мне в Константинополь
Все, кто меня знают, любят, ждут..
Я уже укладываю стропы
И к прыжку готовлю парашют.
III. Русичи
В строку, подчеркнуто,
Так птицы летят на юг,
Собратьев чокнутых
Веду на весенний луг.
Вокруг смеркается.
Но видится ясно мне —
Сверкают палицы,
А лица уже во тьме.
Собратья молятся –
Окончились дни поста.
Они готовятся
В Господни войти врата.
И дали - медные,
И рек - краснолоб накат,
И не победные
Литавры для них гремят.
В шеренги строятся,
Знамен поднимают шелк.
Святая Троица
Глядит на безумный полк.
Да, это русичи!
И пусть бой последний лют
Еще есть кузницы,
Где вечность для них куют.
***
Незаметно подкрались, швырнули в глаза
Горсть песка беспощадные годы.
Смотришь в небо - но это не те небеса,
Глянешь в воду - не те уже воды.
Остается одно: жить, как Бог повелел,
От истока - неспешно - к исходу,
Не метая друг в друга отравленных стрел,
Сохраняя свой дух и породу.
И строку поднимать, как в атаку полки,
Отрабатывать лет своих ссуду,
Даже если бессонно ночные стрелки
За тобою следят отовсюду.
И когда подойдешь ты к заветной двери
И замрешь на мгновенье в смятенье —
Колокольную песню начнут звонари,
Возвестив о твоем возвращенье.
Ты бессмертен, ты сам своих дней звездочет.
Солнца бег направляя к Востоку,
Сквозь тебя покоренное время течет
От исхода обратно к истоку,
Где в античной глуши младокрылых дубрав,
Слыша тайные гулы и зовы,
Погружаясь в глубины земли, аргонавт
Ищет золоторунное слово,
Где слились воедино восход и закат
И богов колесницы сверкают,
Разъяренные кони храпят и летят
Все по кругу, по самому краю.
***
Если ночи зимние отпустят
И метель меня не заметет,
Я отправлюсь на лодчонке в устье
По весне, как схлынет ледоход.
Там еще не сжата берегами
Вольная широкая река,
Там лещи пудовые кругами
Ходят стаей, ищут рыбака.
Я не сплю, ворочаюсь в постели,
Кровь вскипает воле вопреки.
Это кто же в этом грешном теле
Раздувает страсти угольки?
За окном ошалевает вьюга,
Гонит мрак пуржистою волной...
Ждущим обновленья — нынче туго,
Слишком прочен панцирь ледяной.
Но всегда под небом одиноким,
Чувствами терзаем и томим,
Я живу отчаянно-далеким –
Утренним, весенним, голубым!
Ничего, оттаем. Не впервые.
Божие - не устрашится тьмы.
Обручи терпенья вековые,
Верю, разорвем однажды мы.
Ведь не зря же в поисках свободы
Там, в глубинах утренней реки,
Разрезают сумрачные воды
С золотым отливом плавники...
Рождество. Свет и путь |