С утра по радио сообщили, что столицу замело снегом − выпала почти месячная норма; что вовсю работают коммунальщики, снегоуборочная техника. Подсчитали, сколько на девять часов вывезено снега, длину пробок. Да ещё и ветер. Егор не расслышал, сколько метров в секунду.

В спортивных новостях главной прозвучала информация, что результативным пасом отметился Александр Овечкин, играющий за «Вашингтон Кэпиталз».

«Мы им спортсменов, а они нам санкции, − раздражённо подумал Егор. − Нашли чем гордиться: результативным пасом за чужую команду.

Про нас, глубоких провинциалов, так подробно не говорят. Сколько здесь выпало снега, никто никогда и не подсчитывал. Говорят только: много снега − много хлеба. Если, конечно, поля засеяны…»

Пока Овечкин шайбы забивал, народ рожал, работал, воевал – сама собой родилась рифмованная строчка.

Пейзаж за окном вдруг занавесило густой снежной пылью. Ближайшие дома и деревья почти исчезли в снежном тумане, который становился всё гуще, несмотря на крепчающий ветер. Принесённый им снежный заряд сделал темнее и без того тёмное декабрьское утро.

Но надо было идти, и желательно по расписанию.

Снегопад начался с вечера и шёл всю ночь. Тихий, спокойный – пушистый. И вот его смял сильный, злой ветер; и, наверное, не меньше метров в секунду, чем в столице. Окна домов ослепила метель.

В Егоре непроизвольно заработал счётчик: сколько же снега придётся перелопатить «результативными пасами», разгребая тропинку от дороги до дачи.

Поглощённая с утра информация, в который раз, направила ум не в ту сторону, хоть радио по утрам не включай. Какая разница сколько, − весь!

На даче ждал его кот.

Каждый день Егор нёс ему еду и топил печь. От двери до двери четыре километра, туда и обратно восемь − дневная норма по советам докторов для здоровья. Впрочем, не будь кота, заленился бы по дороге вышагивать. Не молод, если не сказать большего.

А кота не брал к себе на пятый этаж потому, что на даче коту лучше. К тому же кот полноценный; бывшие хозяева не успели его по мужской линии изуродовать. А на соседних дачах по выходным появлялись кошки; ну и коты, конечно, но слабаки.

Ходили к нему кошки с весны по декабрь не только с ближайших дач, но и с ближайшей деревни; и он похаживал − и туда и сюда.

«И я хожу туда и сюда, но по другой причине», − улыбнулся в седые усы Егор.

И всякий-то раз ему радостно накормить-приласкать своего пушистого зверя. А кот на радостях от встречи такой становится разговорчивый – и спасибо муркнет, когда насытится; и песенки споёт, разомлев на коленях у хозяина, сидящего у раскрытой печной дверцы, где почти беззвучно сгорают ровные ольховые поленья, не мешая их задушевному разговору. И совсем как дитя становится, доверчиво прильнув к груди Егора, когда он поочерёдно гладит пушистую спинку то одной, то другой не загрубевшей на ласку ладонью.

Идти надо по тихому городку, по сросшейся с ним деревеньке, потом с километр по открытому всем ветрам полю, и дальше, столько же, по молчаливому зимнему лесу. И сто метров от дороги до уютной избушки.

От цивилизации − к природе.

«Утепляйся и в путь», − скомандовал себе Егор.

Всё, что ближе к цивилизации, ближе и к её благам. Улицы городка, несмотря на утреннюю декабрьскую темень, местами уже обросли с обеих сторон снежными горками. Но техники коммунальщикам, как всегда в таких ситуациях, не хватало, да и метель ещё не надумала униматься.

«Вот и я всё никак не уймусь», − молча констатировал Егор.

В деревеньке вовсю расчищали путь от калиток к дороге широкими пластмассовыми лопатами.

Войдя в поле, он ощутил возросшее давление ветра и натянул на шапку капюшон. Ветер дул с юга, со стороны столицы, в правый бок. За метелью солнце не угадывалось, где оно есть. «Я выглянул из кибитки: всё было мрак и вихорь» − вспомнилось из «Капитанской дочки». Но вокруг всё же не оренбургская степь. Но и кибитки у Егора не было.

В поле порывистый ветер во всю ширь закручивал снежные веретёна.

Дорога на взгорбках, отполированная ветрами, оставаясь не чищенной, из двухполосной уже стала полуторной. На спусках с наветренной стороны на неё, курясь, нависали снежные гребни, местами уже пересекшие дорожное полотно. Путь то и дело преграждали растущие снежные языки, как будто хотели слизнуть в метель одинокого пешехода.

Совсем скоро на взгорбках дорога станет однополосной, а в низинах только тяжёлому транспорту – «КамАЗу» или трактору с прицепом − с очередной порцией силосной массы для пригородной фермы по силам будет проложить две широкие колеи.

Бывает, что ближе к полудню по дороге прошумит лесовоз, гружёный стылыми брёвнами, а обратно готовым пиломатериалом – досками либо брусом с ближайшей пилорамы. Но это не всегда, а силос нужен коровам каждый день – и в будни, и в праздники.

Как будто того и ждал, когда о нём вспомнят, промчавшийся встречный «КамАЗ» подкинул в метель волну колкой снежной пыли. Она ударила в лицо сошедшего с колеи пешехода сотнями крошечных морозных кристалликов, тут же превратившихся в воду. Егор отёр лицо вынутой из варежки ладонью…

Издали грузовик казался гигантским рычащим клубком-зверем оранжевого цвета с горящими глазами-фарами, стремительно мчащимся навстречу в оболочке из взвихренной колёсами-лапами рассекаемой им метели. Та её часть, где в данный момент находился Егор, на пару секунд заполнилась запахом выхлопных газов и силоса. «Силос пахнет лучше, – отметил про себя Егор. – И полезнее. Но когда силосом отдаёт зимнее молоко, это не возбуждает аппетита.

Но всё лучше, чем порошковый беспредел с неисчислимыми добавками и ароматизаторами. Не зря же за нынешним кофе закрепился средний род. Разве это кофе? Даже если кружку выпьешь на ночь, спишь как сурок. Не бодрит».

Сам он давно отдавал предпочтение чаю собственного изготовления. Собирал листья кипрея, плантации которого стихийно возникли по всему периметру поля, и по старинному рецепту готовил так называемый «копорский чай», который в царской России конкурировал с лучшими сортами китайского чая.

В дорогое пешеходы всегда размышляют. Вот и тут сразу же заработала новая мысль: «А заметил ли меня водитель? И что они видят в метель на такой скорости?»

На днях сообщалось, что в снегопад, на такой же дороге, столкнулись две иномарки. В одной молодая женщина с дочерью погибли; из другой водитель и пассажир с тяжёлыми травмами попали в больницу. Сообщение прошло по всем средствам массовой информации области. Буднично, без эмоций. Прокукарекали, а там хоть не рассветай.

Егору вспомнилась фраза безвременно ушедшего друга: «Не спеши, а то успеешь!» Вот и не спешили бы со своими «тачками», иномарки они или отечественного автопрома-племени, успевать на дороги, пока по ним не пройдёт грейдер…

Из включаемого по утрам радио он узнал, что в столице, на Соборной площади Кремля, поставили ёлку, на которую повесили аж полторы тысячи игрушек. С километрами намотанных на неё гирлянд дикторша явно переборщила, назвав цифру двадцать. «Даже если километр, то всё равно много, − подумал Егор. – Это автомобилисту пролететь километр – незаметно, а пешеходу иной раз километр за два покажется, а то и за три…

Всё время стараются поразить цифрами, а что за ними − без внимания. А за ними ежедневный труд − мирный и ратный, пот и кровь. О людях труда и бойцах на фронте, на которых всё и держится, почаще бы рассказывали.

И что это за «ленточка» такая, что фронт от тыла отделяет; кто выдумал этот «нарядный» термин? Идёт война, гибнут люди, в руины превращаются не только посёлки, но и целые города. Фронт он и есть фронт; фронт и тыл должны быть едины. Только так приходит победа.

А про Овечкина да Кучерова, и иже с ними; да сколько шайб они замолотили за океаном; да сколько за игроков платят при переходе из одной команды в другую, − пора бы забыть, как будто их и не было.

Кругом цифры не полезные, а бесполезные. Для души они − всем скопом – ноль.

От маленькой ёлочки с памятными игрушками радость не показушная. Но и тут со своими цифрами влезли: сообщают, почём на рынке советские и старинные игрушки. Суммы называют какие-то запредельные. Постоянно возбуждают денежный ажиотаж…

Красивая, должно быть, ёлка в столице. А где-то в глухой провинции − с уличным освещением проблемы. Вот уж действительно: у кого-то щи пустые, а кому-то мнится, что у него жемчуг мелкий».

В поле метель разом стёрла его края вместе с темнеющей кромкой леса.

Егор застал ещё время, когда пытались стереть «грани» между городом и деревней. Но, как всегда, чего-то не хватило − «зимою лета, осенью весны», как поётся в песне. А потом разница становилась всё ощутимей.

«Зато теперь нашей столице любой снегопад не страшен. И деньги на всё есть… А «грани» сотрутся сами собой, без всяких на то усилий властей предержащих, − всё сильнее утверждался в своём никому не нужном открытии Егор. − Жители деревень переселятся в городки районного масштаба; те, в свой черёд, пополнят ближайшие промышленные центры; а они своих «переселенцев», рано или поздно, пожертвуют в бездонные мегаполисы.

Осуществится переселение народа с оголением громадных территорий, как будто для заполнения какого-нибудь водохранилища. Незримый не рукотворный, а мозготворный потоп сотрёт любые грани.

Вот «прокукарекали» по радио, что продолжительность жизни на селе на полтора года ниже, чем в городе. Должно-то быть наоборот, хотя бы оттого что вода и воздух в деревне чище. Но сообщили цифру − и будьте нате. Такая информация сама по себе побудит к переезду.

Если этим «потопом» кто-то управляет, то для чего?..

А если он не спланирован и идёт сам по себе, так это ещё хуже. Вовремя спохватиться не получится. У стихии нет механизма сдерживаний и противовесов. Для всего живого она всегда − бедствие.

И нет для неё никакой разницы: погиб человек, или, скажем, кот…»

И Егор вспомнил, как четыре года назад, в конце ноября, к нему на дачу пришёл Мурзила.

Пришёл с первыми крепкими заморозками, на запах дыма из топящейся печки, сдавая себя на милость незнакомого человека.

Куда девались его хозяева? Может умерли, а может уехали, отправив побираться ставшего вдруг ненужным «брата меньшего». Теперь это не редкость, даже в моду вошло. Наигрались − и с глаз долой.

Кот стоял в проёме калитки тощий, на длинных мускулистых лапах и чем-то напомнил Егору его самого – поджарого, без капельки жира в привыкших к труду мышцах. Чёрная спинка, белое брюшко. И мордашка тоже двуцветная – сверху чёрная, снизу белая, чёрно-белая в общем, как старое кино или фотографии, или как чёрно-белая жизнь. И ещё белый «ошейник», а на белой правой лапе, если смотреть со стороны хвоста, отметина – чёрное пятнышко.  И приглянулся Егору этот чужой одинокий кот, который в первый же день, зайдя в дом, показал, что его ничему учить не надо, главное, чтоб было где. Мало того, он оказался на редкость разговорчивым. После еды обязательно мяукнет. Так и приучил Егора говорить на своё кошачье спасибо человечье пожалуйста.

 Когда хозяин работал в огороде или зимой боролся со снегом, кот наблюдал за ним, потом ходил по огороду или по дорожке, как бы проверяя качество проделанной работы. Иногда он получал на свою спину полную лопату пушистого свежевыпавшего снега и стрелой улетал к двери дома. А иногда ждал, когда Егор добавит на спину ещё лопату, а то и две.

В доме с густой длинношёрстной шубки, как будто побывавшей под душем, скатывались капли налипшего и растаявшего снега; кот встряхивался, разбрызгивая их по комнате, отряхивал лапы и забирался в кресло. Оттуда следил за хозяином, в ожидании второй порции еды после бодрящей прогулки. И не забывал снова говорить мяу после оконченной трапезы.

А затем прыгал хозяину на колени.

− Умница, − приговаривал Егор, гладя его симпатичную мордашку. – Недаром тебя кошки любят. Всем − только тебя подавай.

− Всем да не всем, − как будто намурлыкивал ему кот, доверчиво глядя в глаза, а затем утыкался носом в подмышку.

− Ну вот, ты сейчас разнежишься, а мне дрова в печи шевелить…

Но ещё минут пять Егор не шевелился, давая коту насладиться и покоем, и лаской, и теплом из открытой дверцы.

Как только он привставал, Мурзила спрыгивал на пол, и тут же валился набок, чтобы хозяин его гладил, чтоб до конца выбрать определённую им самим порцию ласки. Но гладить позволял только спинку и бок; когтистая лапа всегда была настороже, строго следя за движение руки к животу.

− Вот и правильно, − говорил ему Егор. Он понимал, что приходилось Мурзиле и защищаться, и давать сдачи по полной. И прихрамывал, бывало. И приходил с расцарапанной мордой.

Наверняка имел он печальный опыт обороны от деревенских собак или лис, которых полно было вокруг дачи. Одну крупную лису, до появления кота, Егор даже периодически подкармливал. Она возникала как чёрт из табакерки − сзади или сбоку. Хлеб съедала сразу, а печенье прикапывала на потом. Но с появлением кота, лис надо было отвадить…

Однажды пришла молодая лиса – ярко-рыжая, ну прямо красавица леса. Егор крикнул на неё, но крик остался без внимания. Он взял в руки хворостинку, но лиса только чуть отскочила, понимая, что никакого вреда ей от лёгкой хворостинки не будет.

Егор поднял камешек, плоский, размером в половину ладони, но увесистый, в полкилограмма. Рыжая плутовка метнулась в картофельную бороздку и скрылась в ботве. Лисы не было видно, и чтоб пугнуть незваную гостью дальше, он бросил камень в направлении к ней на край картофельной сотки.

Но странное дело. Лиска ниоткуда не выскочила. Егор по меже прошёл к краю участка.

Лиса лежала пластом за межой на зелёной траве, не дотянув с метр до спасительного куста красной смородины. Ярко-рыжий хвост её был откинут на всю длину; и вся она была такая красивая и…

Нет, не о лисьей шкурке подумал Егор; он вообще ни о чём не успел подумать, как кто-то возопил в нём:

− Господи! Зачем? По-мо-гиии!..

А чем мог помочь Господь? Чем?!

И тут Егор заметил, что рёбра под ярко-рыжей шкуркой приподнимаются: «Дышит. Жива! Господи, слава Тебе!..»

Лиса повела головой и встала на непослушных ещё ногах, как боксёр после нокдауна. Шатаясь, побежала в глухой участок забора.

− Да не туда! – закричал Егор.

Лиса, как будто поняв его крик, метнулась в обратную сторону, где сетка не доходила до земли.

И как сквозь землю провалилась в высокой траве и кустарнике за забором.

Руки Егора дрожали. Он поднял злополучный камень и осмотрел его. Крови на камне да, получается, и на нём, в переносном смысле, не было: «Вот и слава Богу! Я ж не хотел этого, просто хотел пугнуть, чтоб больше не приходила».

Так потом и произошло. Лисы ходить перестали.

А мысли Егора, цепляясь одна за другую, от случайно брошенного камня перешли к случайно сказанным словам, которыми можно убить человека; ну не убить так оглушить и навеки отвадить от себя, как от зачумлённого.

Всё это время кот сидел на крыльце. Он не мог видеть оглушённую лису, увидел только, как она на неверных ногах убегала с участка. «Вот и хорошо, что не видел, − подумал Егор, − а то решил бы, что я плохой человек и от меня всего можно ожидать. Но ведь это не так.

Все мы иногда бываем неудобны для окружающих, да не все каемся, когда камни или слова выходят из-под контроля. И хорошо, если не случилось непоправимое. А мне, как говорится, вперёд наука».

Начинало смеркаться. Егор грохнул охапкой принесённых на завтра дров. Кот лежал на подстилке у печки. Он знал, что теперь хозяин засобирается домой. Знал и то, что хозяин оставит ему на ночь и рыбки-корюшки, вкусно пахнущей свежим огурцом, и молочка.

Егор посмотрел на кота, тот вопросительно муркнул, потом зевнул во всю пасть.

«Хорошо тебе, Мурзила, − не произнося слов, чтобы кот не поднялся на своё имя, посмотрел на него Егор. – А мне вот опять сквозь ветер и снег, хотя снег-то поуспокоился. Но тот ещё ветер. Лежи, дорогой, не провожай…»

«По зову души человек движется к другому человеку, да что там к человеку – к иным мирам. А я вот каждый день иду к бессловесному, казалось бы, существу на четырёх лапах, но существо это стало и дорого, и любимо.

В глубокой древности предков Мурзилы приручили наши далёкие пращуры, может, для пользы дела, а может, очарованные красотой и грацией и умной доверчивостью милого пушистого зверя», − по расчищенной тропинке Егор вышел в обратный путь на дорогу. Навстречу, из города к лесопилке, «бразды пушистые взрывая» двигался лесовоз. Промчав мимо, он обдал пешехода душной гарью выхлопных газов.

«И что у них за топливная смесь такая адская?» − невольно подумал Егор.

И вспомнилось, как в далёком детстве сельские ребятишки, и он в их числе, бежали за маленьким по сравнению с лесовозом грузовиком и нюхали незнакомый запах отработанного бензина. Бензином пахло и от шофёра. А их и было-то тогда двое на всю деревню. Незнакомый запах казался какими-то рабочими духами.

Но никому и в голову не приходило нюхать бензин или выхлопные газы до одурения. И слова такого не было «нюхачи». Чистыми были души и просто любопытными. А любопытство, как известно, не порок.

«Пока не доведёт до порока, − добавил, продолжая свои размышления, Егор. – От безделья все эти пороки, от незанятости душевной. А «душа обязана трудиться», как сказал поэт. Вот она и трудится – наш вечный двигатель, сначала здесь, на Земле, а потом там. Там у неё задачи, наверное, помасштабнее; а может совсем другие, и мы не имеем о них никакого представления.

Другой мир, другое и бытиё.

Каждый прожитый на Земле день дороже и золота, и платины, и всех драгоценных камней, сваленных в одну кучу.

Время − всего дороже, хотя его в руки и не возьмёшь. Неуловимая субстанция, которую учёные называют четвёртым измерением.

Человеку удалось угадать лишь одну черту проявления времени – ритм. Ритму подвержены смена дня и ночи, времён года, жизненных циклов животных и растений. И человека. Точнее, тела человека, в котором живёт его загадочная душа – соработницавечного двигателя Вселенной.

И в каждом слове заложен свой ритм. И речь одного народа отличается от другого своим ритмом. И у родственных народов речь схожа. И сердца их, наверное, бьются в унисон, пока их не заставят биться в неродном ритме.

Чужая путь-дорога, чужие песни… Глядишь, и завели они не туда. И надо вовремя повернуть − к своим.

Слова в определённом порядке образуют ритмизованную строку. Ритмизованный текст, оплодотворённый мыслью, являет поэзию.

Поэзия – порядок слов, который продиктован свыше. Его сперва поэты слышат, потом – кто слушать их готов. Наверное, ритм органной музыки тоже дан свыше, не зря же её называют музыкой небесных сфер».

У дорожных мыслей свой непредсказуемый ритм: то взлетят, то приземлятся. Вот и снова с возвышенного они порхнули на земное: «По какой дороге придётся идти последний раз в жизни? Такой же метельной? Со стылой землёй, с укрывшимися в лесной чаще и в пустеющих человеческих строениях птицами, со всем, что свойственно морозу и ветру и сопровождает мороз и ветер?

Ну нет, хватит! Находился по метельным дорогам. Пусть она будет июльской, пахнущей луговыми цветами, как летнее молоко; либо с золотым ковром зрелой осени, с прощальными небесными криками улетающих стай. С пожеланиями счастливого пути… Кому за море, а кому и туда, откуда не возвращаются.

Или всё же?..»

Егор шёл сквозь остатки метели и повторял в ритме шагов как мантру: «Вечный двигатель – это душа. И вечен этот двигатель потому, что душа человеческая бессмертна. И стремится она − к добру, потому что она от Бога. И добро всегда побеждает зло…»

На другой день Егор снова шёл к Мурзиле. По дороге уже не раз и не два проследовал грейдер.

После метели, дорога была расчищена так широко, что казалась она трёхполосной. Нависшее поперёк небо виделось перепаханным гигантским небесным плугом: фиолетовые, как чернила; тучные, как чернозём, гребни чередовались с налитыми светом впадинами борозд.

«Вот она красота истинная, природная, сотворённая не за деньги, а в знак благодарности стойкому, трудолюбивому народу. За его неизбывные стойкость и трудолюбие», − подумал Егор.

Он двигался на восток и, не прекращая движения, перекрестился, отдав на ходу поклон неяркому декабрьскому солнцу, поднявшемуся над заснеженным лесом.

Было тихо и радостно.

Январь 2024 г.

Вверх

Комментариев: