Преданный России малоросс

К 75-летию Николая Малашича

Читаешь иные стихи, и за копанием в ощущениях, надмирными туманами и какими-то блёстками вовсе не различаешь, не чувствуешь  автора, почвы из которой эти стихи выросли.  Не таков Николай Малашич. В его строках вживе увидишь  и его малую родину:

В глухом районе Украины,
где у дорог стоят плетни,
где радуга, как хвост павлиний,
чуть воду на реке плесни,
я жил, не разлучаясь с книгой.
Лес обступал со всех сторон.
За двести верст лежал Чернигов,
за тридцать верст был наш район.
А в доме — свежий запах вяза,
а в доме — по ночам темно.
И керосинка одноглазо
глядела пристально в окно.
 
и нищее послевоенное детство:

Стол - три старинные доски.
Щи из крапивы в горшке.
Хлеба прозрачные дольки,
Взял, и не видно в руке…

 и родных:

Матери руки худющие,
послевоенный сарай,
брата глаза завидущие:
«Что ты там прячешь, отдай!»

«На.  Два патрона и пуговка.
У переправы нашёл».

То с чего начинается судьба, корни без которых нельзя вполне понять человека и поэта. Несмотря на лишения и бедность он как и многие мальчишки тех лет тянулся к знаниям. Не в пример большинству нынешней молодёжи много читал. Стихи начал сочинять с двенадцати лет.   Окончив среднюю школу в родном селе Николай успел поработать в колхозе:

Таскаю братовы обноски,
телят пасу, табак курю,
на деревенском малоросском
со стадом басни говорю,
что жизнь идет,
что солнце светит,
что — вон как! — вымахали льны,
что заработаю за лето
на собственные на штаны...

Как он сам рассказывал, военное училище выбрал по совету отца: «Там хоть  голодать не будешь».

Молитвы добрые сестры,
отца напутственное слово...
И с двух сторон плывут боры,
над лошадью летает овод,
рассвет встает, удод кричит,
гужи поскрипывают мерно.
И жить талантливо и верно
(о, как я верю откровенно!)
меня берутся научить...

После окончания в 1959 году училища ПВО шесть лет прослужил в Заполярье на полуострове Рыбачьем. И дальше судьба не баловала молодого офицера. По характеру Малашич был прям и  неудобен начальству.  К тому же его неодолимо тянула жажда самовыражения в стихах.  У нас многие любят восхищаться талантами, зачастую мнимыми, раздуваемыми средствами массовой информации «звёздами». (А ныне глянцевые журнальчики только тем и заняты, что подают существование этих «успешных», тепло устроившихся и «упаковавшихся» со всех сторон образцово-показательных людишек за образец для подражания.)  Зато не замечают и не хотят признавать талантливых и независимых людей, живущих рядом.  Армейские чиновники старались держать поэта-офицера в чёрном теле. С большим трудом  удалось с помощью моего отца поэта Дмитрия Ковалёва, подготовившего письмо за подписью Шолохова,  вырвать  разрешение для поступление на заочное отделение литинститута. (Мотивировали тем, что мол не по его специальности  такой институт.)   Отец его взял в свой поэтический семинар. После  службы в Воронеже капитан Малашич   был переведён в 1976 г. в Забайкалье. В это время в Воронеже у него выходила вторая книга стихов «Благоговею».  Вот что рассказывает Геннадий Кузнецов, бывший сотрудником  армейской газеты  «На боевом посту»  в Чите, куда был направлен поэт: «Редактор полковник Великанов по-хамски вёл себя с подчинёнными. Но сотрудники редакции лишь глазами хлопали и тянули руки по швам. Николай только-только приступил к работе в отделе пропаганды. И вот к нам в кабинет заявляется редактор и давай отчитывать нас за какой-то пустяк, повысив до предела голос и не стесняясь в выражениях. И вдруг Малашич на него ? Чего вы раскричались как базарная баба?! Великанов покраснел как рак, выпучил глаза и выскочил вон. Малашичу это стоило того, что из Читы его отправили служить в дикие даурские степи редактором многотиражки»… Так что, в устах поэта  строки:

Мы жили честно, хоть не сыто
питались. На плечах - рваньё.
Но тем то время знаменито,
что прямо, смело и открыто
мы ненавидели жульё!

вовсе не декларативны. Они напоминают слова Достоевского: «Высшая и самая резкая характерная черта нашего народа – это чувство справедливости и жажда её». Поэт впитал эту черту  с молоком матери.
Я близко познакомился с Николаем Малашичем , когда он приезжал в отпуск из даурской Борзи.  Не забуду нашу поездку на родину его жены в Погар, лежащий на границе  его Черниговщины.  Лето. Прекрасные языческие боры и дубовые рощи, раздолье лугов, прозрачная, неторопливо текущая по пескам Судость. Молодость. Надежды. Влюблённость. Всё было напоено июльским теплом,  и у нас возникало настойчивое желание раствориться в этом родном зелёном мире.   Ложились на сердце его строки:

Эти луга, и поля, и леса
с небом единым!
Кажется, с ними я буду и сам
неповторимым.
…….
В речку войду — а она волшебством
силы прибавит!
Над головой покачает крылом
медленный аист...

Чувствовалось, его любовь кровная, настоящая. Любовь к Родине, к жене, к родным и близким. Чувствовалось и святое отношение к поэзии, к истине, которую он в ней искал… Конечно, поэт писал и о своей службе. И эти его стихи иным  покажутся прямолинейными.

Гром реактивных самолётов,
блеск современных городов,
стрельба в мишень, рытьё окопов
да скрежет собственных зубов,

всё это - молодость. А позже,
под вой пурги, под гром волны,
настолько каждый день был сложен,
чтоб люди жили без войны!

Определённость и предметность необходимы для военного, как он мог избежать их? Нелегка бывает армейская служба, а для поэта в особенности:

Хотелось воли. Так хотелось воли!
Сжималось сердце, как от страшной боли,
От окрика, от постановки в строй.

Конечно же мучили сомнения в выборе жизненного пути. Но из армии так просто не уйдёшь… Не знаю, смог бы раскрыться как поэт Малашич, если бы не надёжный тыл. А тылом была верная и единственная его жена Лариса Андреевна безропотно ехавшая за мужем на край света, бравшая на себя повседневные бытовые заботы, стараясь создать ему условия для творчества. Обидно, что такой каждодневный подвиг часто остаётся незамеченным и неоценённым.

К началу перестройки Малашич  вышел в отставку майором, прослужив несколько последних из положенных ему 25 офицерских  лет  в группе войск в Германии. «Перестройку» воспринял как сбрасывание прогнившей частью верхушки пут, мешавших безудержно наживаться.   Горечью дышат его строки о возникшем тогда ощущении своей ненужности, о мигом вспузырившемся вопиюще несправедливом неравенстве:

Звенит отлитый новый колокол,
Оповещает богомольных
О том, что общество расколото:
Горсть - преуспевших,
Тьма - бездольных.


Не  загадка ли для  «друзей народа» либералов: как это столько претерпевшие  (в частности и от революционного напора их предков) русские люди любили Родину, шли ради неё на жертвы и верили в справедливость социализма?  Почему они не ожесточились, не стали смотреть волками на другие народы?  Разверну свою мысль. На днях я зашёл на выставку в Манеже, посвящённую истории России между Первой мировой  и Великой Отечественной войнами. Внимание привлёк мультимедийный стенд с высказываниями о Сталине. С одной стороны проплывали положительные оценки  − де Голль, Черчилль, Жуков, Шолохов, православный святитель Лука (Войно-Ясенецкий), отбывший 11 лет в ссылках …, с другой стороны резко отрицательные, ругательные – Хрущёв, Солженицын, стищок Юза Алешковского…  А кто такой этот Юз - Юзик? Заглядываю в Википедию. Узнаю, что «русский прозаик и поэт и бард»  Иосиф Ефимович получил Немецкую Пушкинскую премию, — «за творчество, создаваемое писателем с 50-х годов, сделавшее его одной из ведущих личностей русской литературы XX века». ..  У них, конечно, свой Пушкин. И «русского языка» свой, не чувствующий в «творчестве создаваемом»  масла масляного.  Однако, уже и ведущих личностей пытаются нам  назначать !…  Вот как решает загадку русского народа эта «ведущая личность» в автобиографии:

«Разумеется, я считаю личным своим невероятным успехом то, что сообща со всем миром дождались мы все-таки часа полыхания гнусной Системы, ухитрившейся, к несчастью, оставить российскому обществу такое гнилостное наследство и такое количество своих тухлых генов, что она долго еще будет казаться людям, лишенным инстинктов свободы и достойной жизнедеятельности, образцом социального счастья да мерою благонравия.» …

 Личность,  которой ныне идёт 86-й годок, дёрнула в богатенькие США  ещё в 1979-м. А родилась она в «семье военнослужащего, уехавшей в Отечественную войну в эвакуацию в Омск». Нигде не сказано, воевал ли «военнослужащий» папаша личности?  Что за секретность?  Не в НКВД  ли, осуществлявшей «сталинские репрессии»,  служил? Сама же личность, будучи призвана после войны во флот, получила там срок в 4 года.  В Википедии пишут,  за «нарушение дисциплины», в автобиографии же личность объясняет так: «я совершил ничтожное, поверьте, уголовное преступление»… Да ещё личность примечательна тем, что любит сдабривать свои тексты матюгами (сам Бродский восхищался её  языком!),  и записала в США с Андреем Макаревичем диск  «Окурочек». …

Николай Малашич не дожил до гражданской войны на Украине. Войны,  сотворённой по рецепту железного канцлера Бисмарка, писавшего: «Русских нельзя победить, мы убедились в этом за сотни лет. Но русским можно привить лживые ценности, и тогда они победят сами себя».  Вспыхнула бы эта война, если бы стараниями «цитадели демократии» на Окраине не взращивался под знамёнами «свободы и достойной жизнедеятельности» ублюдочный  бандеровский национализм?  Да, глашатаи  «инстинкта достойной жизнедеятельности» здорово постарались. Ведь добились-таки  своего:  люди, говорящие по русски, болезненно ненавидят всё русское и стреляют в русских. Отношение поэта к этой трагедии не вызывает сомнений.  Он явно не на стороне заигрывающего с бандероукрами дружка  Юзика  −  поющего и рифмующего телеповарёнка  Макаревича:

Не завистлив, не кичлив, не жаден,
О кого там мучает вопрос:
Кто такой Малашич?
Со дня на день
Преданный России малоросс
.

Живущие же по «инстинкту достойной жизнедеятельности» любители поизгиляться над чужими генами, расскажите лучше про свои. И не надейтесь  досужими мудрствованиями,  хохмочками  и хамством    подменить  взволнованное слово поэта. Поэта милостью божьей!...  Не помогут  и  щедро раздаваемые вам   «нобели».

Михаил КОВАЛЁВ

 

 

Малашич Николай Ильич  (1940 − 2014)

Николай Ильич Малашич родился 14 декабря 1940 года в многодетной крестьянской семье в селе Перелюб, Холмынского (ныне Корюковского) района Черниговской области. Стихи начал писать с 12-ти лет. Окончив десятилетку работал в родном селе в колхозе. После окончания военного училища прошёл долгий путь в частях Советской армии. Служил в Заполярье, Забайкалье, Германии.  В 1976 году заочно окончил Литературный институт им. М. Горького (творческий семинар Дмитрия Ковалёва), защитив диплом с отличием. Выпущены книги «Обнова», «Благоговею!», «Рубеж», «Дороги Родины» (совместно с В.Костко),  «Совесть», «Бесстрашие любви», «Жизнь и похождения русского офицера».  Печатался в журналах «Север», «Наш современник», «Москва», «Советский воин», «Молодая гвардия», «Байкал», «Подъём», в альманахах «Поэзия», «За Родину!», в газетах «Литературная Россия», «Литературная газета», «Комсомольская правда», «Красная звезда», в общих сборниках Москвы, Воронежа, Ленинграда, в газетах Мурманска, Архангельска, Североморска, Ленинграда, Оренбурга, Читы, Воронежа и др.  Стихи переводились на немецкий и чешский языки, публиковались в журналах Берлина и Праги. Член Союза писателей СССР с 1979 года. Член Союза журналистов СССР с 1981 года. Ещё стихи Малашича можно найти на сайте "Российский писатель"

***
Успокаиваю душу
тем, что жив, что вижу день,
тем, что старенькую грушу
держит старый наш плетень,

тем, что давняя дорога
к гумнам не позаросла,
тем, что матери тревога
милый край во мне спасла,

тем, что ноги топчут травы,
руки тянутся к косью,
тем, что вам не ради славы —
как умею, так пою...

***
Сад синеватый. Травы в росе.
Парень от хаты гонит гусей.
Красные лапки — будто флажки,
делают часто-часто шажки.
Кружатся пчелы. Речка блестит.
Парень веселый. Чубчик торчит.
Держит штанишки ему поясок.
Глянул, смеется; — Дайте значок!
Ах пацанва! Я беру его на руки,
я прижимаю парнишку к груди.
Глазки гусыни горят, как фонарики,
вскинула голову: «Не подходи!»
Да не волнуйся, отдам я хозяина!
Вот лишь армейский значок прикручу.
Да приласкаю. Да, может быть, заново
так улыбаться, как он, научусь...

***
Эти луга, и поля, и леса
с небом единым!
Кажется, с ними я буду и сам
неповторимым.

Вот надо мною старинно шумят
многовековые чащи.
Шепчут мне, будто заверить хотят:
«Ищущий да обрящет!»

В речку войду — а она волшебством
силы прибавит!
Над головой покачает крылом
медленный аист...

Доля  моя! Ты такая, как все.
Может, потише.
О, как хочу я быть насовсем
выше и чище!

Женщина смотрит глубинно, как внутрь,
молодо, честно.
Разве могу я ее обмануть
в жизни и в песне?

Разве могу я пройти по земле
мерзко и слепо?
Люди, хочу я быть в вашем числе
щедрым, как лето!

Эти леса, и поля, и луга,
реки и чащи!
С ними и я знаменит и богат.
Стало быть, счастлив...

*** 
На горизонте — подводная лодка.
В сером зените — птица кружит.
Домик — не домик, из досок коробка.
Все-таки можно тут зиму прожить.

Как хорошо, что на этой окраине,
Если под вечер приемник включить,
Можно услышать песни Украины:
Эти — припомнить, те — заучить.

Ну, а потом, на ветру и на вольности,
Где-то у скал, напевать их, любя.
Юность свою до мельчайшей подробности
Вновь пережить, и грустя и скорбя.

***
Ночная мгла. Холодный дождь.
Аэродрома гарь и гул.
Прощальная по нервам дрожь
прошлась. Я на тебя взглянул.

И прочитал в глазах ответ
на тот вопрос треклятый, жгучий,
который мучил столько лет
и, наконец, совсем измучил!

Я прочитал ответ навек!
О, что мне гарь, и гул, и холод!
Я улетал, как человек!
Как никогда — красив и молод...

***
В глухом районе Украины,
где у дорог стоят плетни,
где радуга, как хвост павлиний,
чуть воду на реке плесни,
я жил, не разлучаясь с книгой.
Лес обступал со всех сторон.
За двести верст лежал Чернигов,
за тридцать верст был наш район.
А в доме — свежий запах вяза,
а в доме — по ночам темно.
И керосинка одноглазо
глядела пристально в окно.
Качался маятник. Шло время...
И громко во дворе петух
кричал, горя от нетерпенья,
чтобы в окне мой свет потух.
И только-только рассветало —
замками лязгало село,
все в этом мире щебетало,
звенело, пело, лепетало,
искрилось, нежилось, цвело!
Телята у ворот резвились,
носились пчелы и шмели.
К воде, где вербы отразились,
покачиваясь, утки шли.
Вот первый луч касался сосен,
входил в туманы над рекой,
потом уже играло солнце,
светясь в травиночке любой.
Веселый дух. Избыток силы.
Коров на выгоне стада.
И только на холме могилы
печалью душу холодили,
напоминая — есть беда.
Пахучие кусты крушины
в прохладную манили тень.
Но потные крестьянок спины
обозначали — труден день.
Не поскупился он на краски,
трезвонил васильком во ржи.
Но выгоревшие рубашки
давали знать — не праздна жизнь.
И, видимо, по той причине,
что мир прекрасен и жесток,
я рано понял труд мужчины
и то, что отдых — под крестом...
Не тем смущался, что не гений
водил рукой, звенел струной,
а что Некрасов и Тургенев
стояли молча за спиной...

***
Без золотых колец и жемчуга
и в платье ситцевом простом,
рубли пересчитала женщина,
те, что я выложил на стол.

На обувь да на пропитание,
на книжки детям и себе.
А ветры — будто прописали их —
в трубе, за окнами, в судьбе.

Но, слава богу, освещение
дают в квартиры дизеля,
и, слава богу, ощущение,
что мы нужны тебе, земля…

***
Молодость. Полярный полуостров.
Небо — низко. Облакам — тесно.
Чувствую пронзительно и остро,
Как мое пространство стеснено.

Под рукою — боевые части.
Радиолокатор  -  на горе.
Сознаю — нешуточно  причастен
К неразумной мировой игре.

«Боингов» «бронированный купол»,
Их запросы — нас атаковать?
Голос мой усиливает рупор,
Я кричу: «Ракеты снаряжать!!!»

Восемнадцать раз кричу за сутки...
Самолеты продолжают выть.
Ведь они меняются там, суки,
А меня здесь некем подменить!

Государства нищего огромность!
Мне ли из него доить рубли?  
Должен я нести боеготовность,
Раз меня на свет произвели!

Самолеты явно что стращали,
Добивались, чтобы я не спал.
Если бы они атаковали,
Я бы их, ей-богу, посшибал!

ВЕРНУЛСЯ
Перёлюб...
Сапоги начистил.
Ремень поправил.
Вытер лоб...
Передают «Останнi вiстi»,
петух кричит на все село.

... Я уходил
такой же ранью,
И пели петухи тогда.
Лишь клуба не было и радио,
и хаты не было в садах.

Где шел?
На что растратил силы?
Изволь (коль прибыл)
доложить...
Я говорю:
о край мой милый,
я так хотел достойно жить..

И сколько боли б
ни копилось
и как бы ни был далеко,
мне в жизни
хорошо любилось,
мне
так любилось нелегко...

Я застегнулся на застежки,
потрогал пестрые значки...
Встречать-то будут по одежке,
а требованья — высоки.

...В глазах плывут, плывут метели,
в ушах —
протяжный вой пурги...

По росной тропке
заблестели
начищенные сапоги...

 

ПОЛИГОН
В этом поле пшеница не зреет.
А отменно бы вызреть смогла,
Будь мы, люди, немного мудрее —
Вот такие простые дела!

В этом поле с утра и до ночи
Я, оратай с рожденья, в стрельбе
Упражняю и нервы и очи,
Повинуясь некровной судьбе.

Что поделать?.. Гремят полигоны
С беспощадностью грубой и злой.
И просветы мои на погонах
С беспросветной сливаются мглой...

***
Подернуты дымкою сопки кругом.
Звучат провода вдоль дороги железной.
С размаху в них врезался сокол крылом.
Как грустно — ведь помощь уже бесполезна.
Над полем тактическим громко «ура!»
Несется, и слышится стук автоматный,
А птице больной суждено умирать.
Прощай и прости, мой товарищ крылатый.
Связало нас время, знать, мертвым узлом,
Единою нитью, единою болью.
И вот на земле ты с разбитым крылом,
А я над тобою с разбитой судьбою.

***
Не обыватель, но уклад
остался, видимо, от предков.
Родному очагу я рад
и рад я колыбели детской.
Мне Родина - родная мать.
Я дом ее люблю, не тамбур.
Россия - не цыганский табор,
и это надо понимать.

* * *
Видимо, я очень мало русский.
Видимо, я очень малоросс.
Мне дворцов не надо.
Мне избушки
Предостаточно, в которой рос.

Мне чиновный люд неинтересен.
Где корысть свирепствует вовсю.
Не могу без малоросских песен,
Не могу воспринимать попсу.

Ни к чему мне золотые слитки,
Скромно добывал свой хлеб трудом,
Охранял достойно, по-мужицки
Общий государственный наш дом.

Разность наций – вовсе не угроза,
И не тягость на людских плечах.
Мы, как лес. Где клён, а где берёза,
От рожденья надо отличать.

Что с того, что я совсем не русский,
Не еврей, не цыган, не бурят,
Вырос на опушке у избушки,
Где вовек плохого не творят.

Не завистлив, не кичлив, не жаден,
 О кого там мучает вопрос:
 Кто такой Малашич?
 Со дня на день
 Преданный России малоросс.

ТО  ВРЕМЯ
Мы жили честно, хоть не сыто
питались. На плечах —рванье.
Но тем то время знаменито,
что прямо, смело и открыто
мы ненавидели жулье!

Лежит копейка на загнетке —
кто положил, тот и возьмет.
На грядку ко вдове-соседке
ни в жизнь никто не забредет.

Должно быть, после страшной бойни,
что шла в Европе, как в котле,
сгорели избы, церкви, боги —
осталась совесть на земле!

Ходило нищих пол-России.
И я ходил. Мать умерла.
Не воровали мы — просили,
не подавали нам — дарили.
Вот закавыка в чём была!

* * *
В местах вот этих, облюбованных
Издревле предками осевшими,
Так много стало обездоленных,
Так мало стало преуспевших.

А если точно: преуспевшие
Давно свои края покинули.
Они давно уже - нездешние,
У них теперь другие стимулы.

И фуры понабив товарами,
Они в беззвёздье ли, в безлунье
Своё село пронзают фарами,
Где с каждым годом всё безлюдней.

Звенит отлитый новый колокол,
Оповещает богомольных
О том, что общество расколото:
Горсть - преуспевших,
Тьма - бездольных.

 * * *
Полуостров Рыбачий.
Лето. Камни. Дожди.
Был я юный и зрячий
Видел всё впереди.

Видел светлые дали,
Видел ясные дни.
И таскал чемоданы,
Затянув их в ремни.

И таскал за собою
И жену и детей.
Был доволен судьбою
И другой не хотел.

Вот и выросли дети,
Постарела жена.
А во мне – вдруг заметил – 
Не нуждалась страна.

То ли зренья лишился,
То ли дым – до небес – 
Горизонт мой затмился.
После  вовсе исчез.

Понял – если и выжгу
Сердце напрочь в груди,
Ничего не увижу,
Что там есть впереди.

Одиноко и бедно
Стало мне на роду.
И иду я бесследно,
И бесследно пройду…

СТРАНУ РАСЧЛЕНИЛИ МЕЧОМ САТАНЫ
Пытливый казах, необидчивый чукча,
Весёлый грузин и душевный бурят
Друг к другу питали прекрасные чувства…
О, как я ценил в нашем взводе ребят!

Ну как не ценить, когда все мы в заботе:
Одна у нас цель, не пустячная цель,
Ни в танке, ни в лодке чтоб, ни в самолёте
Никто не решился нас взять на прицел.

Кому-то застойно, кому-то застольно,
Но всем безопасно в раздольной стране.
И всё потому, что служили достойно.
Судить ту эпоху ни мне, ни тебе.

Она - отдалилась. Для многих – исчезла.
А многие после уже родились.
То – наша эпоха. Сплотить нас - умела,
Хоть ей и не крикнешь: «Ты снова вернись!»

За деньги теперь продаются отсрочки
От бед и вражды охранять матерей.
И как бы ни больно писать эти строчки,
Но нету других под рукою моей.

Кому толерантность, кому нетерпимость,
Но стоит прислушаться, страсти бурлят,
Покончить со злом выражают решимость
Все: чукча, грузин и казах, и бурят...

Мой взвод… Он растает в пучине столетий…
Да что там столетий! На наших глазах
Уже покрывается коркою сплетен,
Как это ни странно, – в верхах и в низах.

Мой взвод… Только в чём бы его не винили,
Исполнил свой долг на виду у Страны,
Которую - ведь после нас! - расчленили,
Кто мог бы подумать? - мечом сатаны.

***
Усталый, после долгих дум,
в свое село, в свое спасение
вернуться мне пришло на ум.
А так ли надо возвращение?
К кому приду? Зачем приду?
Там нет ни хаты, ни сарая.
Покой в любой земле найду.
Она везде, земля, сырая...

***
Дай мне, о Господи, слово,
Чтоб, как Пасхальный огонь,
Не обжигало живого,
А исцеляло его.

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную