В переулок, ответвлённый от проезжей улицы, уходят два коричневых высоких забора из профильного листа; асфальтированная, по краям выщербленная тропинка между ними сбегает вниз к лесу.

Если весенним росистым утром идёшь по ней, то с некоторым изумлением подсчитываешь, какое количество больших улиток выползает из травы рядом с тропкой по обе стороны на заборы и, распластавшись на поблескивающих от росы рифлёных профилях, поднимается вверх, и то ли стремится поближе к солнцу погреться, то ли норовит перелезть через эту металлическую громадину и попасть на тучное пастбище в сад и огород, где значительно разнообразней выбор всяких растительных вкусностей, нежели здесь, на бойком и опасном месте, когда тебя прохожие запросто могут либо случайно раздавить, либо отловить, чтобы использовать в качестве деликатеса как редкого для этих сухопутных мест моллюска.

Улитки крупные, величиной с приличную ранетку или среднее яблочко каждая, с серыми взъёмными и чуть горбатыми ракушками-домиками на спинах, шевеля влажными усиками и пористыми присосками и прочно удерживаясь на отвесном профиле, старательно нащупывают себе путь вверх. Лично мне они любопытны не как некая экзотическая пища, а наоборот, как проявление какой-то особенной грани всеобщей планетарной жизни, того самого бытия, в котором и мне посчастливилось проживать и своё время, и проходить своё направление.

По выходу из переулка я всегда сворачиваю влево, где метрах в десяти, под косогором овальная линза пруда, обрамлённая невысоким, поросшим травой, берегом. Вдоль утоптанной тропинки вольготно расстилается гусиная муравка, приветливо лучатся жёлтые цветки одуванчиков, ближе к воде, у обрывчика густятся, а кое-где смятые временем ниспадают лохмами в пруд осока-резун и блеклые островки прошлогодней крапивы; есть тут и сочные букеты нынешней этой красавицы.

На ближнем к лесному болотцу краю растёт и бросает тень на водную гладь куст орешника; на склоне косогора, уходящего вверх к оградам, невестятся и поглядывают игриво на свои отражения в стоячей воде три молоденькие стройные и тонкие в талиях кудрявые берёзки. Над прудом порхают перламутровые и порывистые стрекозы, по упругой поверхности скользят неутомимые водомерки. Благодать.

Сейчас конец мая и в лесу такие птичьи оркестры, что невольно замедлишь шаг и заслушаешься! А на пруду тоже своя музыка. И если трели и рулады пернатых можно без всякой натяжки отнести к ласкающему ухо симфоническому исполнению, то кваканье и обрывисто-резкое, горловое потрескивание лягушек – это явно что-то близкое к року или того хлеще - к новомодному мало понятному рэпу.

Однако вот здесь-то и случается самое забавное, когда остановишься, вслушаешься, врастёшь в эту какофонию потрескивающих звуков, начнёшь отделять дробное пощёлкивание и самозабвенные переборы одной исполнительницы от барабанного кваканья и причмокивания другой, откуда-то вдруг проступит, отыщется и своеобразная мелодия, её ритмичность и даже некая привлекательность. И ты ощутишь в душе, казалось бы, крайне неуместную в подобной ситуации гармонию, хаотичные звуки неожиданно обретут такую стройную и всепобеждающую музыкальную наполненность, что непроизвольно и сам подхватишь и примешься подпевать этому удивительному болотно-лесному явлению. И с каждой новой нотой голос твой будет звучать всё громче и уверенней, а душа радоваться. Каюсь, ни разу ничего подобного не испытывал я ни от слушания рок-исполнителей, ни от захлёбывающихся от собственной значимости рэперов, с их сбивчивым речитативом и навязчивой скороговоркой с глотанием окончаний слов.

Корысть моя сегодняшнего прихода на пруд – ломоть свежего хлеба в кармане. В прошлое посещение этого уголка природы я был приятно удивлён, заметив на воде пару диких уток: броско, ярко раскрашенного селезня и скромную серую его подругу. Птицы величаво плавали по середине водоёма, и как же был предупредителен в своих повадках и ухаживаниях селезень – просто не налюбуешься!

Что встретился с утками – это для нашего подмосковного посёлка обыкновенное дело, речка Клязьма струится по его окраине, в одном месте за мостом конечная автобусная остановка, а под мостом и ниже круглый год обитает до сотни этих водоплавающих пернатых.

Люди их подкармливают, особенно зимой в морозы. Не знаю, по какой причине, но лёд вообще не сковывает речку, то ли из-за планетарного сбоя климата, то ли оттого, что выше в километре плотина… Вот и гнездятся дикие утки, прижились около человека, смело носятся, размахивая крыльями, вверх и вниз по течению; потешно переваливаясь с боку на бок, бегут по берегу туда, где сердобольный прохожий с малышами крошит и разбрасывает им, колготящимся вокруг в компании с вездесущими голубями, ломтики и мякиши свежего батона или рассыпает сухими ручейками по земле купленную здесь же рядом в придорожном магазине перловую или пшённую крупу.

Отзимовав на воде и дождавшись солнечных весенних денёчков, многие из уточек, выбрав себе приглянувшегося партнёра, потихоньку расплываются и разлетаются в укромные места не только вдоль поймы Клязьмы, но и по лесным и болотистым окрестностям высиживать и ставить на крыло своих птенцов, чтобы потом, ближе к середине лета однажды торжественно выплыть из-под моста или подняться по течению с низа реки и причалить к своеобразному птичьему базару этакой миниатюрной эскадрой во главе с флагманом – горделивой мамой-уткой, и в составе шести-семи оперившихся живых корабликов, которые беспрекословно и с готовностью внимают всему, что им не прокрякает, не скомандует их строгий капитан.

Кто-то может осудить такую заботу людей: вот-де, вмешиваются, расхолаживают диких уток, приучают их к хроническому нахлебничеству; птицы теряют всякие навыки выживания, расслабляются на всём готовом. Что ж, подобные упрёки имеют основу, но вина пернатых, если она и есть, то самая крохотная – по простоте душевной легко соблазнились, на бесплатные подачки позарились…

Однако не поворачивается язык обвинять и кормящих их людей, дескать, балуя деликатесами, оказывают уткам медвежью услугу. Но позвольте, мы ведь и сами давно уже не те, какими были наши предки, хотя бы два-три поколения назад. Сегодня мы изнеженные, издёрганные, малоподвижные. Кровь застаивается, мысли от безделья плесневеют. Пластмасса в душах нарастает…

И как же замечательно, что во многих из нас несмотря на это еще живут капельки добра и тёплые огоньки милосердия! А птицы… Что птицы? Мне думается, что им ни за что не переродиться в донельзя усовершенствованных, с вмонтированными железяками, чипами и прочими резинками существ. Просто потому что щедро рассыпанные и хлеб, и крупа для них – это баловство, десерт, и как я приметил, серьёзное пропитание утки ищут и добывают себе, как и прежде, ныряя на дно реки или выискивая личинок и червячков в мокрых травах под берегом, а то и улетая кормиться на ближайшие луга.

Размышляя, спустился по косогору к пруду, но уток на воде не встретил. Обошёл свисающий ветками к водоёму куст орешника и по тропке решил пройтись до кочковатого и обрывистого выступа напротив. На той лысоватой лужайке можно было раскрошить и посыпать хлебушко, а изрядную часть корма, подумалось, я разбросаю по поверхности пруда, может статься, что пернатым из воды это лакомство выхватывать клювом окажется проще.

Определил примерно поровну туда и туда, и только, довольнёхонький, улыбнулся припекающему солнышку, как боковым зрением по старой таёжной привычке зафиксировал движение парочки уток по воде в мою сторону из орешникового тенёчка. Плыли они ходко, но не теряя достоинства. Впереди уточка, а селезень, как верный паж, приотстав на полкорпуса. Подплыв к хлебным кусочкам, сбившимся в круг и чем-то неуловимо напоминающим намокшую пиццу, только более однотонную, самочка принялась аккуратно заглатывать хлебушко, селезень выждал некоторое время и присоединился к трапезе. Ну, думаю, угодил… приберут, освоят все мои гостинцы и подадутся: она - в гнездо, продолжать согревать яйца с зародышами, он будет рядышком, присматривать…

Однако ликование моё чуток потускнело, когда увидел, как, оставив недоеденным хлебушко, птицы, переваливаясь с боку на бок, направились в ивовые заросли, видимо, именно там, в глуби, и было их гнездовье. Вроде и ломтиков-то немного, а ишь ты, побрезговали… едва не расстроился я, но тут же и повеселел: а ведь прав был в своих давешних размышлениях, что уток наши подкормки с пути, начертанного им природой, не собьют, не заведут в такую безнадёгу, куда некоторые из нас, то есть двуногих и высоколобых, уже давно бегут сломя голову и не разбирая дороги.

С такими мыслями пошёл я берегом вдоль пруда и вдруг насторожился; что-то остановило меня и я, движимый снова всё тем же таёжным опытом, внимательно и придирчиво оглядел лежащие в воде под берегом космы полу сопревшей травы: ага, вот он ты, голубчик, едва не воскликнул вслух, заметив рассматривающего меня своими бусинками глаз ужа, с двумя жёлтыми характерными заклёпками с обеих сторон едва приплюснутой головы.

Сказать, что встреча эта стала неожиданностью, не могу, потому что прошлым июнем мы уже виделись, только тогда ужик был совсем молоденьким, всего-то до полуметра, но так грациозно он переплывал пруд, что не заглядеться на эту первобытную картину было просто невозможно! А сейчас, даже если судить по одной мощной голове змеи, можно было с уверенностью утверждать, что таких ужей мне прежде встречать не доводилось, хотя их-то я перевидал за свою жизнь немало.

Что и подтвердилось, когда змея, отвлёкшись от меня, поплыла дальше по своим делам мимо. Вначале её полутораметровое, не меньше, гибкое и тугое тело, легко преодолело подводные сплетения осоки и крапивы, затем она выплыла на чистую воду и здесь-то уж показал себя во всей красе. Жаль, не было времени включить телефон и запечатлеть происходящее… Вообще-то я не сторонник снимать каждый свой чих и любой свой жест, порой и неприличный, однако сейчас был именно тот случай из настоящих, который обязательно бы надо как-то зафиксировать на память. Но, как говорится, близок локоток, да не укусишь… Уж плыл, держа жёлто-серую голову над водой, и я опять почему-то вспомнил про личное достоинство, которому в этот свой поход на природу стал свидетелем за какой-то час третий раз: первый – это улитки, следом – утки, и вот теперь – уж-великан. Не знаю, кому как, а мне вдруг сделалось так хорошо – хоть отплясывай прямо здесь на полянке, да не что-то там конвульсивное, а цыганочку с выходом!

Проводив добрым взглядом своего старого нового знакомца, пока он не нырнул метрах в пяти от меня под косматый обрывчик и не исчез где-то в своих глиняных береговых хоромах, так ни разу напоследок и не булькнув, я наладился было обратно, с намерением подняться в переулок, как опять боковым зрением глаз мой метрах в десяти, за кочковатым выступом уловил в прибрежных водорослях какое-то шевеление. Что это там такое? Любопытство моё, не знаю – это наказание или благость… Довести умеет как до несказанных высот, так и до таких бездн, в которые лучше и не заглядывать. Ноги сами понесли к тому месту, однако ступал я мягко и бесшумно, чтобы не спугнуть того, кто привлёк моё внимание. Подошёл к берегу и замер в ожидании.

Спустя минуту из подводных зарослей всплыла змеиная приплющенная голова, как две капли похожая на ту, что я изучал некоторое время назад, но вот одна закавыка: жёлтых пятен по бокам не наблюдалось. Неужели гадюка? С этими я тоже неплохо знаком, бывают они и серыми, и такими же огромными… Змея не спеша проплыла мимо, не обращая на меня никакого внимания, что мне позволило её разглядеть получше. И вот оно, то самое! Два тёмных, в глянце, пятна сбоку на голове. Не ведаю, что там случилось, но, видимо, именные жёлтые отличия либо отпали весной, когда змеи меняют свою чешуйчатую шкуру, выползая из неё, либо просто выцвели, если у подобных рептилий такое происходит. Ладно бы отсутствие жёлтых нашлёпок, здесь другое: этот толстый и тоже полутораметровый уж был абсолютно невозмутим. Меня он, конечно же, прекрасно видел, но, повторюсь - всем своим независимым поведением подчёркивал, насколько я ему неинтересен.

Однако какие же они оба гиганты, ну точно удавы в миниатюре! На моей родине, горно-таёжном Алтае в старых кержацких деревнях под крыльцом почти каждой избы годами обитали ужи. И хозяева их берегли, на ночь ставили рядом блюдечко с только что надоенным молочком, потчевали своих охранителей, потому что эти не ядовитые змеи подкарауливали, давили и поедали любого грызуна, пробирающегося в чулан или подпол, чтобы поживиться хранящимися там зерном, картошкой, мясом, салом и прочими съестными припасами.

Некоторые не брезгливые хозяйки, если у них было несколько дойных коров и получался избыток молока, а ни о каких домашних холодильниках в те благословенные времена и речи не могло быть, так вот, чтобы подольше сохранить его свежесть, и оно преждевременно не скисало, ловили, споласкивали в чистой проточной воде и бережно опускали на ночь в кринку или другую ёмкость своего будто бы домашнего ужа. В центральной России, как я слышал от местных стариков, то же самое проделывали с лягушками, и называлось это предприимчивое действо говорящим словом «холодянка». Да вот только отчего-то представляется, что мои сегодняшние знакомцы в этот процесс никаким хвостом бы не вписались – больно велики даже для самой пузатой кринки с молоком! Всё бы по выплёскивали…

Поднимался от пруда в переулок с лёгким сердцем, и, наверное, помолодевшим, потому что ни одышки тебе, ни даже тени какой-нибудь неуместной приземлённой мысли. Только вверх и вперёд, подобно вон той большой и красивой бабочке с изумительными в размахе мохнатыми крылышками и закрученными в изящные колечки усиками, что неожиданно выпорхнула из-за моей головы и закружилась, словно бы беззвучно призывая и меня последовать за ней, в порыве чувств оттолкнуться от земли и, закружившись в воздушных потоках, полететь в синее небо так же радостно и беззаботно.

Комментариев:

Вверх