Я думал, глядя вниз,
 что как вершина
выдерживает снег
средь ломких скал,
так жизнь я выдержал,
когда ползла лавина
Магомед Ахмедов

1.

Умер. Сообщение получила рано утром, в самолете. Я летела на родину, а он в это время летел на свою небесную родину. Я разговаривала с ним, а он молчал.  Наш многолетний диалог осиротел.

Я помню Магомеда Ахмедова молодым, восемнадцатилетним. Вместе учились в Лите, жили в одной общаге, занимались в одном поэтическом семинаре. Юные, непримиримые, бескомпромиссные. Какие страстные споры, какие громы гремели вовремя обсуждении стихов. Его голос был слышнее многих, он всегда садился впереди и весь уходил в происходящее. Мне с галерки ты виделся седоком, приподнявшимся в седле, нетерпеливо устремленным. Вскакивал, чтобы высказать свое мнение - напористо, сокрушительно. А когда читал стихи на родном аварском, - что это было: орлиный клекот, клокотание потоков, несущихся с гор Дагестана. Мне казалось язык аварский – весь из подобных звуков – щелканья, щебета, клекота, всхлипа горных вод, криков птиц. И через это я ощущала ауру этого горного края. Однажды после каникул он привез мне из Дагестана кувшин. Мое первое представление о Дагестане сложилось в том числе по этому темному от обжига строгому и изящному кувшину с чеканным орнаментом вокруг высокого горла. Он и сейчас стоит в моей старой квартире на полке. И висит рядом на стене на цепочке кавказский рог для вина с посеребренным зевом, Магомед привез его мне на четвертом курсе, ласково пошутив над моим увлечением христианством: «Не обязательно, для вина. Можешь наполнять его елеем». 

2.

У Магомеда в письменном столе общежитской комнаты хранился роскошный блокнот, такое полиграфическое чудо. Лежал он в неприкосновенности, за пять лет не было исписано ни одной страницы. Стихи записывались в другой, простенький блокнот. Однажды Магомед рассказал нам про этот образец высокой полиграфии. В 14 лет он решил показать свои стихи какому -то литератору, (не помню кто это был), выходцу из его мест, для чего спустился из своего высокогорного аула и отправился с тетрадкой в Махачкалу. Литератор, прочтя несколько стихотворений, тут же позвонил Расулу Гамзатову со словами:

–  В Дагестане появился новый истинный поэт.

–  Немедленно веди ко мне. – приказал Гамзатов.

Расул послушал стихи. Потом достал роскошный блокнот, который очевидно привез из заграничной поездки и подарил его юному дарованию с надписью «Для самых лучших стихов». Листы в нем пока оставались чистыми. Видимо, Магомед считал, что лучшие стихи он еще не написал.

Через несколько лет Расул Гамзатов рекомендовал семнадцатилетнего юношу в Москву, в Литинститут. Восемнадцать ему исполнилось уже когда он стал первокурсником в ноябре месяце. Он учился жадно, устремленно, энергично. Как-то уже весной по теплу, перед первой лекцией стояли первокурсники во дворе Дома Герцена, покуривали. И вот видят спешащего от входа с Тверского бульвара Магомеда Ахмедова. Очень энергичный шаг, взрывающий сильными ногами вокруг себя пространство. И одна из однокурсниц, Маша Зоркая громогласно объявляет: «Вот идет будущий Председатель Союза писателей Дагестана». Все засмеялись. Нет пророка в своем Отечестве. Мария -то, пророчица, правду сказала. Так потом и вышло.

Юность, счастье наше, сколько веселых проделок, подшучиваний, безмятежного баловства! Шалили порой как дети. Я однажды пожаловалась Магомеду, что очень скучаю по моему брату, потому что он меня всегда возил на горбушке. Магомед, недолго думая, посадил меня на горбушку и с гиканьем провез по длинному коридору литинститутской общаги.

Все нам было смешно. Один из однокурсников, близкий друг Магомеда, имел обыкновение на выходные приглашать к себе в гости свою девушку -москвичку и исчезать с ней в общежитской комнате на весь день. Зная, что мы будем приходить к нему, бандитски стучать в дверь, кричать: «Эй, открой!», он однажды всех предупредил: «Я на выходные уезжаю в Таллин». Мы, лопухи, сначала поверили. Но кто-то в 13 часов дня по московскому времени увидел его осторожно прокрадывающегося на общежитскую кухню, чайник поставить! Дело раскрылось. И с тех пор повелась у нас поговорка выходного дня: « К. уехал в Таллин». Эту историю мы вспоминали с Магомедом при каждой встречи.

Собираясь вечером у кого-нибудь в комнате вели хаотичные споры о литературе, иногда что -то рассказывали о себе, о своей прежней довузовской жизни. Магомед рассказывал, что когда он был мальчишкой, его отец, аульский чабан, отправил его пасти. Магомед повел стадо, но засмотрелся на вершины, орлов в небе и упоенно стал сочинять стихи. Очнулся – а стада нет. Никогда из моего сына не выйдет хорошего чабана - рассердился отец. - Беспутный мальчишка.  Отец прожил долгую жизнь и успел увидеть, как Магомед Ахмедов, его сын, стал народным поэтом Дагестана, известным в республике человеком.  

 У нас была страстная просто маньячная любовь к книгам, чтению. В Москве открылись нам океаны литературы, поэзии, о которой мы. юные провинциалы, знать не знали. Нам русский язык был родным, а Магомед, аварец, знавший его тогда поверхностно, с энергией ему присущей постигал все нюансы языка, что отмечали и преподаватели наши. Например, Владимир Павлович Смирнов, читавший нам курс «Истории русской литературы конца XIX — начала XX века, знавший досконально творчество поэтов Серебряного века. Тут вспоминается один смешной случай.Однажды Смирновпопросил Магомеда помочь на экзамене одному студенту, земляку Магомеда, плохо знавшему русский язык. Чтобы при необходимости Магомед переводил ему вопрос преподавателя на аварский язык. Магомед, конечно, согласился помочь. Смирнов задает вопрос по Бунину:

– Можете ли назвать произведение Бунина, которое вызвало огромный отклик в критике и сразу же поставило Бунина в первый ряд писателей. Сложно звучит. Магомед растолковывает земляку вопрос, где по-русски, где по-аварски.

Студент напрягается, делает вид что вспоминает, но явно не знает ответа. Магомед тихонько на аварском подсказывает ему:

– Рассказ «Деревня»

Студент радостно кивает головой и отвечает Смирнову:

– Это рассказ  «Аул»!

История умалчивает, что ответил Смирнов и сколько раз пересдавал этот экзамен студент. Но я знаю, что к Магомеду Ахмедову Смирнов относился как к особой личности. Дружеские отношения между ними продолжались всю жизнь. И не однажды, Владимир Павлович был гостем Дагестана. Однажды мы летели вместе на гамзатовские дни. В самолете много говорили, вспоминали, конечно.  Он с досадой рассказывал о том положении дел, какое сложилось в постсоветские годы в Литинституте. Вспоминали, конечно. А на следующий день на открытии фестиваля в Махачкале Владимир Павлович выступил с такой блестящей речью, что к нему из толпы стали пробиваться люди, чтобы поговорить, пожать руку.

Я много раз бывала на родине Магомеда, в Дагестане. Ярко помню свой приезд в 1980 году. Это был июль, в Москве совершилось грандиозное событие – открытие олимпийских игр . Магомед встретил меня в Махачкале и вскоре мы вошли в небольшой похожий на русскую избу домик, который они тогда снимали с его женой Мариной Колебакиной-Ахмедовой. Маленький их сын Мурад был как раз у родителей Марины в Харькове. Обрадованные встречей, мы выпили чуток вина и пошли к морю. Мы с Мариной, болтая и смеясь впереди, а Магомед чуть позади. На пляже сидели несколько сельских парней -дагестанцев и просто не сводили с нас глаз. Женщины на пляже - должно быть это было для них экзотикой. Магомед сопровождал нас как суровый телохранитель сопровождает наиценнейших, неприкасаемых персон. Потом уже через десятилетие, как мгновенное воспоминание, сами собой написались строчки

Я помню Дагестан годов восьмидесятых.
Моложе Каспий был. Он льнул к моим ногам.
А брат мой Магомед, глядел ревнивым братом.
Да, кажется, тогда я обрела в нем брата -
                                                 на этих берегах.

До сей поры помню ночное махачкалинское небо. Звезды, а ниже на склоне неба - плавно движущиеся на тебя светила - не опознанные летающие объекты. Ночь пахла морем, пряностями, в соединении со сладковатым тленным дух упавших на землю абрикосов.

В последующие дни мы отправились в поездку по Дагестану. Ездили с Магомедом и группой местных писателей по районам с выступлениями, читали стихи в клубах, Домах культуры. Я увидела и поразилась, как дагестанцы любят слушать стихи, как они интересуются, внимают. В этом краю должно быть каждый душой сам поэт. На этих гастролях случилось у меня судьбоносное знакомство с Шейит-Ханум Алишевой, кумыкской поэтессой. Такая горячая, шумная, хохочущая, а стихи – трепет, завораживающий шепот. Я потом перевела книгу ее стихотворений «Плач, люби, вспоминай».  Год работала. Книга вышла в 1990 году, в самом, пожалуй, авторитетном тогда московском издательстве «Советский писатель». Мы, автор и переводчик, подружились и дружба длилась всю жизнь, так обстоит дело и до сегодняшнего 2024 года. Мне запомнился в этой поездке городок Хасавюрт, весь в садах, виноградниках, полный умиротворенной тишины. Вечером Магомед повел мен в гости к своему другу. Опять застолье, стихи, песни, смех, тосты, тосты. Я помню, как вышла из дома на крылечко. Тишина, мирный сон граждан после трудового будня. Последнее десятилетие советской власти, имя тебе безмятежность. Могло ли нам тогда прийти в голову, что этот город станет местом самых жестких бандитских разборок, многочисленных убийств и что только он не переживет.

Магомед Ахмедов не был пай-мальчиком, по жизни всякое бывало. После института вернулся в Махачкалу и внешне все складывалось удачно, гладко. Но что -то, я не наю, что вдруг стало томить и надламывать его душу: слишком однообразная обыденная жизнь, порой несносная пошлость ее разочарования в любви, в личной жизни? Никогда не пивший в Москве, а среди студенчества это водилось, тут впал он неумеренное винопитие. Произошел у Магомеда и конфликт о старшим другом, наставником, поэтом, которого он считал великим, Расулом Гамзатовым.  Умаю, Расул был терпелив, а потом строг с ним, но справедлив. В последствие Магомед признавал это. Тут начинается сюжет Блудного сына, растянувшийся на десятилетие. Магомед уехал из Дагестана. Бродяжничал, бражничал с московскими и жившими в Москве дагестанскими поэтами, литераторами, нигде не работал. (Но зная тебя, Магомед, друг мой, я знаю, что никогда душа и ум твои не жили в праздности, внутренняя работа шла всегда). И пройдя через все искушения, блудный сын возвратился домой, в Дагестан.  Пришло понимание, что здесь его земля, дом, писать, работать он может только в Дагестане и для Дагестана. А мирного советского времени уже почти не оставалось. Закончилась Перестройка и над страной нависла та беда, которую мы и теперь еще не расхлебали.  Магомед Ахмедов, Свидетель и очевидец крушения империи, которой он гордился, и плотью, и духом принадлежал ей, писал:

И я там плыл, в тот страшный час судьбы,
когда корабль большого государства
с народами, где был и мой аварский,
встал на валах, весь в пене, на дыбы.
Мгновеньем отделен он был от краха.
и, взятый штормом в новые тиски,
об океан ударился с размаха,
и с треском развалился на куски…
(Перевод Нины Маркграф)

3.

Магомед был сыном второй наиболее счастливой половины двадцатого века и хоть более двадцати лет прожил в следующем, двадцать первом, не принял его.

 Я помню юности моей весёлый бег.
Был чист и счастья ждал,
а вышло вон как!
Меня к груди прижал двадцатый век,
а двадцать первый –
вышлет похоронку!
(Перевод Нины Маркграф)

 Развал СССР принес неисчислимые беды Дагестану его народу. Беззаконие, коррупция, поголовное разворовывание всего и вся. Самый низкий уровень жизни, безработица, нищета. Боль, ужас и гнев от осознания происходящего наполнит циклы и  книги стихотворений Магомеда Ахмедова. Распад СССР в 1991 году стал для Магомеда личной трагедией. он не смирился с потерей своей родины под названием Советский Союз до самой смерти. В душе у него неизбывно жило трагическое чувство вины, что он ничего не сделал, чтобы не допустить краха его Родины. Шли годы, а стресс не проходил.

К больному сердцу приложив ладонь,
стою, окаменелый, у развилки,
у полумесяца,
креста, кольца дорог …
Где та страна,
которую любил ты?
Ты не сберечь ее,
не возвратить не смог.
Ничем помочь.
И прах лежит у ног.
(Перевод Нины Маркграф)

 А мрак все надвигался. Книги перестали издаваться. Замечательная школа перевода с языков народов России на корню уничтожалась. Слово поэтическое, писательское было с презрением изгнано из средств массовой информации, с телеэкранов. Наступили годы, когда страшно было на улицу выйти.  Убивали в подъездах, в квартирах. Люди под тяжестью ежедневног стресса умирали от инфарктов, кончали с собой.  В Дагестане Дома сирот были переполнены. А дальше хуже: началось формирование вооруженных банд, намерением которых было оторвать Дагестан от России. Сколько молодых мужчин, юношей, подростков погибло на этой бессмысленной междоусобной войне.

***
Воздух пахнет снегом или кровью?
Я не то что жить – дышать устал.
Вырастают новые надгробья,
не снимает траур Дагестан.

Время – сапогами по обломкам
по спине солдатским вещмешком.
Что ему до предков? До потомков?
Врем не заплачет ни о ком.
(Перевод Нины Маркграф)

3 ноября 2003 года умер Расул Гамзатов. В эти тощие обескровленные годы Магомед Ахмедов встал во главе Союза Писателей Дагестана. В бывших советских республиках цвели националистические и антирусские настроения. Особенно грешила этим интеллигенция, а из нее больше других писательская публика. Почти все эти люди, Совсем недавно многие из этих людей получили бесплатное и хорошее образование в лучших московских вузах, жили практически бесплатно в общежитиях, получали стипендию. Но националистическая зараза, она как вирус, сразу идет в кровь. Даже моя милая подруга, поэтесса В. Г. была введена на какое-то время в искушение, однажды заявила мне, остолбеневшей: «Я может в Сорбонне училась бы, если б не Россия.»  Я помню тогда ответила ей в шутку. Тебе повезло, у тебя много братьев и сестер. Если б каждый продал по одной почке, может и хватило бы на три курса Сорбоны. Но не уверена, что на полный курс». Наш дорогой однокурсник Э. Э. получил образование в Литинституте, русскому языку его учила наидобрейшая Нина Ивановна. Она так любила своих учеников, «своих деточек», что пирожки на урок им приносила. Руководители творческого семинара А. А. Михайлов и Галина Ивановна Седых относились к нему тоже очень сердечно. Я была в этом же семинаре, знаю. Вернувшись, после окончания Литинститута в свою республику. Э.Э. довольно скоро стал главным редактором журнала, потом ведущей республиканской газеты, в двухтысячные был активный участником Апрельской народной революции. Входил в состав комитетов по образованию, науке, культуре, информационной и религиозной политике.  Затем был назначен председателем Национальной комиссии по Государственному языку и вот тогда предложил лишить русский язык в своей  республике, где жило достаточно много русских,  официального статуса. О всех не буду.

В одну из встреч в эти годы с Магомедом Ахмедовым в Москве, я в шутку, конечно, мы всегда так разговаривали, говорю ему:

– Так. Молдавия, Киргизия, частью и Армения, отложились от России – очередь за тобой?

– В колодец из которого пью, не плюю.  – был ответ.

Да, никогда. ни в какие годы Магомед Ахмедов не отрекался от России и своих друзей из России.  Любил Москву, город судьбы его, и когда приезжал, а это случалось часто, рвался пройтись по любимым местам, все по одним и тем же. 

Однажды, будучи в Дагестане, мы отправились в высокогорный Гуниб. Я попросила Магомеда пойти со мной к беседке Шамиля. Когда-то на высочайшей вершине у отвесной скалы лепился древний аул Гуниб. Гуниб – место уникальное и священное для любого кавказца и русского, если помнит он свою историю. Именно тут была в 1859 году поставлена точка в истории Кавказской войны. Мы пошли к беседке Шамиля.Она построена над камнем, на котором сидел генерал-фельдмаршал Барятинский во время переговоров о сдаче в плен имама Шамиля на почетных условиях.  Постояли. Я шутливо протянула Магомеду мизинец, как в детской игре:

– Мир, мир навсегда, ссор ссор никогда.

Как это возможно, чтобы мы поссорились.

– Я о наших народах, Магомед.

– Дагестан без России? Это погибель.

Он лукаво так улыбнулся.

– Расул Гамзатов по этому поводу хорошо сказал: „ Дагестан никогда добровольно в Россию не входил и никогда добровольно из России не выйдем».

Потом указал на беседку.

– Пытались называть ее "Ротонда Барятинского". Не прижилось. Имам Шамиль в памяти дагестанцев крепко сидит. Говорят, когда Борятинский ему сказал, что  понапрасну он  воевал, Шамиль  ответил:

– Нет, не напрасно. Многих кровников моя борьба делала братьями, многие враждовавшие между собой аулы она объединила, многие народы Дагестана. Племена враждовали между собой и непримиримый клекот слышался с каждой горы: «мой народ», «моя нация». А эта борьба соединила нас в единый дагестанский народ. Вот мое завоевание.

У Магомеда Ахмедова есть стихотворение «Поэт и Имам».

Потемнели горные отроги,
Отступили русские к реке…
«Выхожу один я на дорогу», –
Зазвучало где-то вдалеке.

Бой отгрохотал взрывным обвалом,
И опять настала тишина…
Толмача спросил Шамиль устало,
Что за песня у реки слышна?

И сказал толмач: – Поручик русский
Сочинил для песни той слова,
От которых так на сердце грустно,
Что к земле клонится голова.

– Так скажи, о чём же песня эта?..
– О дороге, Боге и звезде,
О душе печального Поэта,
Что покоя не найдёт нигде.

– Кто же он, Поэт тот неизвестный?
– Воевал с тобой он раньше здесь…
Звали его Лермонтом... За песни
Был убит, отстаивая честь.

– Горцы наши совершили это?..
– Нет, своими он убит, имам.
– Разве много так у них поэтов?
Или мало так у них ума?

Иль народ они такой богатый,
Что не жаль Поэта одного?..
Если б я с ним встретился когда-то,
Не поднял бы саблю на него.

В небо посмотрел Шамиль с тревогой,
Где сверкали звёзды, как штыки…
«Выхожу один я на дорогу», –
Доносилось мирно от реки.
(Перевод Марины Ахмедовой-Колюбакиной)

Кстати, замечательный перевод.

Гуниб – родное место для Магомеда, всего в девяти километрах, если по прямой, по горам  –  находится аварский аул Гонода, где он  родился и вырос. Здесь среди высочайших вершин Гунибского плато царица их – Седло-гора. У Магомеда она живет во многих стихах. Издалека гора напоминает полосатую громадину, состоящую из двух скальных поясов. Говорят, что русские солдаты во время Кавказской войны прозвали ее Чемодан-гора.  

В 1986 году в высокогорном Гунибе был установлен памятник « Белые Журавли». Это после того, как прозвучала на весь Советский Союз и очень всех тронула песня «Журавли» на стихи Расула Гамзатова. На церемонии открытия были все три создателя песни «Журавли»: автор стихотворения Расул Гамзатов, переводчик на русский язык Наум Гребнев и композитор Ян Френкель. У подножия памятника слева был установлен белый рояль, за которым Френкель исполнил эту песню. Праздник был великолепным, звучало много стихов и песен и тогда же возникла идея каждый год проводить в Дагестане фестиваль «Белые журавли».И проводили. После смерти Расула Гамзатова «Белые журавли» вылились в гамзатовские дни. Я много раз была участником фестиваля. Посмотришьсо стороны – какое красивое мероприятие, какое радостное дело. Но знала, как же трудно доставался он в постсоветское время его устроителям. Годы тощие.  Союз Писателей стал общественной организацией, никаких денег, зарплат и чего другого от государства ему больше не полагалось. Три дня мероприятий, большая делегация гостей. Все нужно четко соорганизовать – без накладок, происшествий, ведь это Гамзатовские дни – праздник праздников. Гости приглашались со всей страны, в третий день их делили на три делегации. Одна  отправлялась на выступления в Дербент, вторая в Гуниб, третья в Хунзах. Нужно было обеспечить безопасность, в горах больше десятилетия не прекращались бандитские нападения. Поездки делегаций в горные районы сопровождались вооруженной охраной. Транспорт, охрану, людей – всего этого надо было добиться, выпросить. Нервотрепка еще та. Сколько раз видела: и сам Магомед Ахмедов , и небольшая команда преданных помощников его – выжатые лимоны.  И всякий раз Магомед на прощание говорил мне:

-  Сколько буду жив, столько буду проводить Гамзатовские дни. Никто не отговорит.

Как-то на Гамзатовские дни была приглашена Галина Ивановна Седых, преподаватель кафедры литературного мастерства в Литературном институте. Мы с Магомедом бывшие ее  ученики, занимались у нее в семинаре. Она была настоящим мастером. Молодая, вдохновенная, а знание поэзии глубочайшие и обширнейшие. Мы были ее первым семинаром, может потому оставались для нее незабываемыми, близкими. Она всех весь семинар помнит и сейчас. Мы с Магомедом радовались встрече как дети. От этого праздника осталось много воспоминаний, счастливых фотографий. После окончания фестиваля по настоянию Магомеда, мы уже в частном порядке остались в Дагестане еще на де нь, чтобы спокойно пообщаться. Магомед повез нас в Дербент. За рулем машины был его друг. В Дербенте Магомед по знакомил нас со своими друзьями, которые водили нас, по необычному даже для Дагестана древнему городу, с его особым восточным колоритом, расположением жилищ, улиц, по местным кафешкам. Провели в Дербенте весь день. На обратной дороге мы с Галиной Ивановной тихо и мирно разговаривали, сидя на заднем сиденье машины, Магомед время от времени поворачивал к нам голову, включаясь в разговор. В какой-то момент он замолчал, затих, а мы продолжали беседовать. И вдруг – страшный, стомедвежий рёв мотора, а потом скрежет, толчок и автомобиль слетел на обочину, замер. Резкая тишина. Мы с Галиной Ивановной дуэтом: «Что, что это?» Оказывается, наш Магомед, уснул от переутомления и в какой-то момент рухнул всем солидным своим грузом на автоматическую коробку передач, (или как-то так) и все заблокировал. Водитель некоторое время был в прострации. Потом отошел, стал разбираться, что с рычагом и коробкой, как их реанимировать. Очнувшийся Магомед стал звонить кому-то, договариваясь о помощи. Галина Ивановна пожурила своего ученика за то, что он так переутомляется, и мало спит.

– Зато он много ест – вступилась я за Магомеда.

– А вот есть может и поменьше, – проворчал водитель – моя коробка передач этого не выносит. Посмеялись. Водитель все же отладил свою автоматику, и мы поехали дальше, тихо и с любовью беседуя.

4.

Приезжала ли я в Дагестан или Магомед прилетал в Москву – в молодые годы это были шумные встречи, говорили о стихах, читали стихи, главной нашей любовью по-прежнему оставалась Поэзия. Я могла произнести любую строку из поэта любого века, периода, школы, а он подхватывал, и мы читали дальше вместе. Любовь к русскому языку, литературе, поэзии, была с ним до конца.

Его процесс самообразования продолжался всю жизнь, последние годы он углубился в философию. Изучал суфистов. Но глубокие корни русской поэзии всегда питали его стихи. И читая, например, одно из стихотворений Магомеда Ахмедова, я невольно вспоминаю лекцию замечательного Константина Александровича Кедрова – о Державине и державинской линии в русской поэзии.

Во мне начала и концы миров,
Во мне основы их, и их покров.
Во мне движения времён секрет,
Во мне вопросы и во мне – ответ.

Начало – небеса, земля – конец.
Я – жизни смысл! Я – вечности венец!
Один Всевышний знает все пути,
Но я старался лишь себя найти.
Томился дух телесностью земной,
И ныло тело, сжатое душой.
И день в раю, а на другой – в аду,
Я в этом балансировал ряду.
Порою кладом сокровенным был,
Убогим бедняком порою слыл.
Моим был мир – в нём не было меня.
А был я эхом тающего дня.
Во мне сошлись века, стихом звеня, –
Не раз за песни погибал и я.
Мальчишкой, был я стариком седым –
Старея, полон жаром молодым.
И этот мир, и тот во мне сошлись, –
Начало и конец, а вместе – жизнь.

Благодаря Аллаху одному,
Миры во мне… И всё уйдёт к Нему…
(Перевод Мамеда Халилова)

Притча о возвращении блудного сына, как известно, имеет духовный подтекст, толкование, и подразумевает возвращение души человеческой к отцу Небесному. Постепенно свершилось и это второе и главное возвращение. Магомед Ахмедов пришел к Отцу своему Небесному, Аллаху. Об этом говорили не только внешние перемены, например, ни на торжественных банкетах, ни в дружеском узком кругу за многие десятилетия никогда, ни разу не видели его выпивающим хотя бы глоток вина. В его бокале всегда были вода или сок. Присутствие Всевышнего все наполнило новым содержанием: и жизнь повседневную, и жизнь духовную, и творчество. Такие стихи, как «Посох и четки», «Есть одиночество…», «Молитва» и появились тогда, когда он обрел веру.

Однажды перед литературным вечером в ЦДЛ (это был вечер Юрия Полякова) , я увидела, направляющегося к лестнице в Большой зал  Магомеда.  (был проездом в Москве, кажется, из Якутии) догнала и пристав на цыпочки закрыла тебе ладонями глаза. Он сразу угадал: Нина!  Выглядел утомленным постаревшим и немного грустным. Будучи в первую голову поэтом, стал публичным человеком, общественным деятелем. С годами отточился твой талант блестящего оратора, уж совсем нынче редкий дар. Его выступления, действительно глаголами, жгущими сердца людей, они будили даже спящих крепким сном умы и души. Когда-то я была свидетелем того, как Расул Гамзатов, руководивший Союзом писателя Дагестана увидел в юном Магомеде Ахмедове своего восприемника. Думаю, это был пророческий взгляд.

Но находясь постоянно в окружении многих людей каким же он был одиноким человеком. За год до кончины Магомед позвонил мне и как-то особенно настойчиво горестно даже просил приехать в Дагестан. «Сегодня мы живы, а завтра уже кто знает. Надо увидеться. Я хочу повидаться». Повидаться со мной – это значит повидаться с юностью, с однокурсниками, с нашими ребятами.  Но я не смогла поехать, обстоятельства, может их и можно было преодолеть, ноя подумала, что увидимся еще и не раз. Казню себя, что не приехала.

Все же мы еще раз увиделись. В конце ноября 2022 года Магомед Ахмедов провел свой последний творческий вечер в Москве, в ЦДЛ.  Много торжественных речей, поздравлений. Взглянув на меня, строго и неумолимо, вызвал и меня к микрофону, как школьницу к доске. Что тут скажешь? Это же не вдвоем у беседки Шамиля. Сказала несколько слов о юности и прочла свой перевод стихотворения «Разговор с ветром». А потом подумала, что надо было прочесть другое. Вот это.

***
Читал я громадную книгу земли, 
на глине, папирусных свитках,
на желтой бумаге в архивной пыли,
в брошюрах, на скрепках и нитках.

Я жизнь перелистывал.
Долго мой слух
безверья ласкала блудница,               
и лживое слово ломало мой дух –
я страшные видел страницы!
 
Пробитые пулями были одни,
другие – в кровавых отточьях ,
А третьи   разодраны  – соедини
державы мельчайшие клочья!
Там совесть затерта,
зачищена честь,
подослан к Отчизне убийца ...»
Но дальше не смог я
сложить и прочесть
обрывки кровавой страницы …

От этого последнего творческого вечера Магомеда Ахмедова осталась память  грустная, но и утешная, много фотографий, фильм. Магомед, чуть отстраненный, уже чувствующий непомерную тягость, бессмысленную суету земного, уже чувствующий приближение к вечности. Через два месяца феврале я позвоню ему в больницу, и спрошу, что из книг он взял собой в палату. Ответом будет:
– «Исповедь» Толстого и любимого Блока. Ну еще со мной блокнот и ручка.

Вверх

Комментариев: