Небо пеной парною покрылось. Густел
                                      дух дурмана,
На доннике шмель разжужжался.
А над сонной лощиною аист летел,
Что-то в клюве держа,
Он ко мне приближался.

Был он белым, но черная строчка легла,
Словно тайна, по краю крыла.

Глядя зорко на землю, он скорость снижал,
Он спустился с корзинкой, из ивы плетеной.
Я вскочила. В корзинке младенец лежал!
Словно лучики солнца сияла солома,

Устилавшая дно этой тары смешной,
Был он ростом с ладошку и личиком ясен.
Сердцем я поняла, что он наш, что родной,
И подумала: "Мы назовем его Власом".

Я шепнула: "Смотри, что нам аист принес!
Наш малыш! Он кряхтит и зевает так чудно!"
Но ты спал под лесные сказанья берез,
Я тебя тормошила, сердилась всерьез,
Но не слышал ты плача, не видел ты слез,
Спал и спал беспробудно!

Аист, спрятавшись в ямку, как в лунку гнезда,
С удивленьем глядел на такое явленье:
Так еще не встречали его никогда!
И, с обидой взъерошив свое оперенье,

Замахал он крылами. Мелькнула спина.
Подхватил на лету цепким клювом корзинку,
И поплыл, а верней полетел он от нас…

Он летел над полоскою леса,
                           когда
Встало облако
           светлым, сияющим домом,
И корзинка легко поднималась туда,
И как лучики солнца сияла солома…

Я хотела кричать, только голос пропал,
Я хотела бежать — обезножило тело.
И шумела листва, надо мной как толпа,
Утешала, корила, жалела....

Зашатались стволы, закружились кусты
Или просто в глазах потемнело?
В небе крестики птиц вырастали в кресты —
Это стая ворон пролетела.

И от карканья, клекота, ора ворон
Вздрогнул ты. Приподнялся со стоном.
Расступился как лес богатырский твой сон,
И трава зашумела по склонам.

"Как соскучился я по тебе, пока спал!" —
Обнимая меня, ты сказал.

Был ты нежен, как сто сыновей. Как отец,
Поправляющий трепетно белое платье,
Провожающий дочь от крыльца под венец .

Я запомнила вечную нежность объятий.

Взявшись за руки, мы возвращались домой.
Я тебе ничего не сказала про Власа.
Я в тот день поняла, что мы будем с тобой,
Что мы будем вдвоем
                до последнего часа.

ПРЕД ИВЕРСКОЙ
Пред Иверской стояли мы вдвоем.
Сестра сказала строго: «Видишь, Анна?
На щечке у Пречистой - видишь - рана?
То варвар лик святой пробил копьем.

И сразу кровь из раны излилась.
И стало страшно варвару и тяжко.
Ведь он считал икону деревяшкой –
Откуда кровь живая здесь взялась?

То было в доме женщины одной.
Она икону тайно укрывала.
Вот варвар вышел. Мрак навис ночной.
И женщина, укрывши покрывалом,

Чудесный образ к морю отнесла.
На волны полные тихонько опустила,
И, поклонившись, берегом пошла.
А Матерь Божия ее перекрестила.

* * *
Моя душа изнемогает,
Молитва ей не помогает,
И мечется она, скорбя.

И я, уже на грани срыва,
Стою на краешке обрыва,
И вижу в пропасти себя.

* * *
Еще не пришла изможденная старость,
Еще не проститься, еще не уйти,
а я ощущаю такую усталость,
Какая бывает в конце пути.

На краешке жизни, на кромке надежды,
Я вдруг оступилась. Обрушилась твердь!
Но детские руки вцепились в одежду,
И так я осталась висеть.

* * *
И туча разорвется в клочья,
И с хрустом вырвется звезда,
И мы неведомо куда
Уйдем по океану ночи.

Уснем. А рядом, в желтой башне,
Окно открыто. Свет горит.
И человек в одной рубашке
В морозном воздухе летит.

СВЕТЛО
     Наталье Лясковской
Ангел летел над заснеженным полем,
Над затерявшимся в поле селом.
Тихо струился звон колокольный;
Дымом запахло. Домашним теплом.

Маленький домик,почти что избушка,
Игрушечным кажется с высоты.
Плотницкой золотою стружкой
Вьется луч огромной звезды.

«Как же светло!» — удивляется мати.
Месяц повис и в окошко глядит.
Розовой шерсти клубок на кровати,
Словно заря, лучезарно блестит.

И лучезарен младенец в пеленках.
В складочках ножки, головка – в чепце.
Мать наклоняется над ребенком
С блаженной радостью на лице.

Ангел летел над заснеженным полем.
Он поднимался в горнюю высь.
Радостен был его взгляд и спокоен,
Радости этой и ты улыбнись!

* * *
Жизнь моя, жизнь моя, ты далеко ли?
Сердце скучает, но нету в нем боли.

Вечером долго стою у порога
Ветер под звезды вздымает дорогу.

Поле покрылося камнем бесплодным -
Пусто под небом — холодным, холодным.

ГОРЬКИЕ ДНИ
Как злоба душу отравляет!
Как равнодушье подавляет!
Терзает, мучает сомненье –
Ни в чем не вижу я спасенья!
Куда бежать от сплетни шумной,
Войны словесной и безумной,
У всех Россия на устах
И пустота одна в сердцах!
И нет пути, и нет возврата.
И я ни в ком не вижу брата.
Гляжу измученно и тупо:
И стыдно жить, и гибнуть глупо!

АГАРЬ
Ты плачешь, горькая Агарь,
Прильнув к стене, сомкнув колени.
«Агарь, Агарь, о чем твой плач? –
он повторяет в исступленье.

На смуглые холмы ладонь
Ложится в ласковом смущенье,
Его пугает плеч огонь
И холод лонного сращенья.

И ветвь светильника грустит,
Грустит его цветок миндальный
И яблоки свечей печальны,
И в каждом ярый воск горит.

«Ты нас покинешь, Авраам?»
«Я не покину, не покину!
Я никому вас не отдам!»
И улыбается рабыня.

В крови – цветной какой-то сон
Когда он это скажет!
Завесы розовый виссон,
Лазурь и пурпур пряжи!

И улыбается Агарь,
И нежной тяжестью объятий,
И чистым золотом любви
За это обещанье платит.

ПЕРЕД ПРАЗДНИКОМ
Ночь укололась розою ветров -
И снег пошел, веселым лег покровом,
Из древних и божественных основ
Он соткан перед праздником Покрова

Из радостных искрящихся частиц,
Летящих к нам по чудному веленью ,
И вся земля без края, без границ -
Ждет службы праздничной,
Молитвенного пенья.

Клубки, клубочки белых облаков,
Струится белая сияющая пряжа…
«Вот так всегда бывает на Покров!»
В блаженстве мы сейчас друг другу скажем.

И верится: с небесного холма
по воздуху как будто по ступеням
Нисходит к нам Пречистая Сама,
Чтоб вместе с нами преклонить колени.

В СВЕТЛИЦЕ ДНЯ
Зима. Вот дерево гуляет,
Нам снежным яблоком сияет,
И птиц мгновенные цветы
Качают зимние кусты.
И белый холм стоит как храм,
И небосклон стал склоном снежным,
И так арбузом пахнет свежим,
когда заря краснеет там!
День радостный! Ты как светлица
В убранстве веток, птиц-сорок,
И тень дорожкою ложится
К нам на крылечко и порог.

СУДЬЯ
«Он недоступен звону злата…»
Я непродажный был судья,
И, обвиняя виноватых,
Старался в каждом падшем я
Увидеть ближнего и брата.
Я забирал кастет и нож,
И финки, и пруты стальные,
Я слушал правду, слушал ложь,
Я слушал песни их блатные.
Мне исповедовался вор,
Убийц последний плач слыхал я,
И каждой ночью приговор,
Как скорбные стихи слагал я.
Я сердцем вызубрил закон,
Я так держал его за дышло,
Что превращались буквы в стон,
Но повернуть его не вышло!
Я шел, несчастный человек,
В зал осуждения и плача,
Мне было мерзко словом «зек»
Живую душу обозначить.
Толкнуть за проволку ее,
От света отделить решеткой,
Все – грязный быт и бытие
Смешать в одной судьбе короткой.
Я насудил три тыщи лет.
Но мзды не брал и ведал милость,
И вот в мой серый кабинет
пять белых колпаков явилось.
Они скрутили руки мне
Без промедленья, без промашки,
И я лежу теперь на дне
Один, в смирительной рубашке.
Но даже тут, но даже тут.

КРЕСТ
Этот крест такой тяжелый.
Этот крест такой опасный.
Знаю, знаю! Крест тяжелый
нам дается не напрасно.

Волоку, бока ломая,
И уже не понимаю:
Толи гвоздь мне впился в спину,
Толи я на сердцевину
Опрокинулась сразмаха –

Нету боли, нету страха,
Уж недолго мне идти,
Только силы бы найти,
Донести.

ВЕТОЧКА ДОЖДЯ
Дождь вязнет в глине, скачет по земле,
То вязом кажется, то синим водолазом,
То тихо умирает на стекле.
Как веточку дождя поставить в вазу?

Дождь гнезда вьет из веток и воды,
Огромные блестящие корзины
Спускает с неба на канатах длинных
И выливает их на Чистые Пруды.

Ты говоришь: «Шел дождь на всей земле.
Я говорю: И стало грустно сразу...»
А дождик умирает на стекле.
Как веточку дождя поставить в вазу?

ВЕЧЕРНИЙ БУКЕТ
Лазурной змейкой стрекоза
Скользнула вниз –
ей спать охота.
Посапывая, спит оса,
Сморила бабочку зевота.

Коровой черной ходит тьма,
Выглядывает: все ли дома?
В свои цветочные дома
Ушли отряды насекомых.

Кто в колокольчике лежит,
кто в башмачок венерин скрылся,
В ромашке жук, кряхтя, лежит –
Он на засов уже закрылся.

Он погасил в прихожей свет.
А ты об этом знать не знаешь –
Собрал всю улицу в букет
И в вазу воду набираешь.

НОВОГОДНЕЕ
          «Я пью за весенние астры…»
                             О.Мандельштам
Я пью за страданье и голод,
За лишних детей, за сирот,
Отдельно за серп и за молот,
Что больше не жнет и не бьет.

За праздник под ветхою крышей.
За крест овдовевшей любви,
Когда год от года все тише
Звенит колокольчик в крови.

Из кружки, стакана, бокала
Я пью за великий народ,
Что в очередь встал у Байкала –
И аж до кремлевских ворот.

Я выпью на каменных плитах,
Где лобное место цветет,
Где небо свивается в свиток.
И скоро двенадцать пробьет!

ЩУКА
Прорубь спрятана в сруб ледяной.
Ночью сруб этот чудно лучится,
Сквозь ледок в прорубь щука стучится –
Темен терем речной.

Утром рано ты выйдешь из дома.
За водою на речку пойдешь,
Лед взломаешь лопаткой и ломом,
Два ведерка воды наберешь

И пойдешь. Только вдруг из ведра
Лед сверкнет как кусок серебра!
Ты вглядишься: «Эге, вот так штука!
Как царевна, блистая одеждой.
На тебя осторожно и нежно
Из ведра смотрит щука!

ЕЛЬ РОЖДЕСТВЕНСКАЯ
О, ель рождественская! Ты —
И скромность, и блистанье.
Смирены, царственны, чисты
Черты и очертанья.

Я пред тобой всю ночь не сплю.
В мерцании шаров
Похожа ты на Млечный Путь
В мерцании миров.

Я слышу шелест крыл во мгле
И ангельское пенье:
"Мир на земле, мир на земле
И в нас благоволенье...»

К ПРЕССЕ
О чем скорбишь, о чем рыдаешь,
О чем радеешь ты, печать?
Все смачной речью обличаешь,
Что разрешили обличать!

Мне тошно! Видеть не хочу я!
Ты хочешь подвиг совершить,
Воришек маленьких бичуя,
Для удовольствия больших.

Рты в пене, а душа с оглядкой.
Готовы в бой, готовы в плен,
И режут, режут правду-матку
Уже зарезали совсем!

Она лежит в крови, нагая,
Венки и ленты до бровей.
И только дух ее летает
Под небом родины моей.

ОСЕНЬ В ЯРКОМ ПЛАТЬЕ
В небе – воздушные белые храмы,
В небе – лазурные чистые звоны,
А на земле – золотые березы,
Алые клены, алые клены…

В роще прощальной, в дали хрустальной
Осени голос вовсе не страшен-
Он чуть звенящий, он чуть печальный,
Гроздью рябины волос украшен.

Хочется слушать, хочется плакать:
Что-то родное она отпевает…
И для чего это яркое платье,
Серьги и бусы она надевает?

На рукаве ее – клин журавлиный,
А на другом – лебединая стая,
Кормит оленя веткой калины,
Глянет на небо – и засияет.

В небе – воздушные белые храмы,
В небе – лазурные чистые звоны…

РИСУНОК НА ВАЗЕ
И птицы, деревьев свирели,
Нам пели. Олива цвела.
И словно букеты сирени
Сирен уплывали тела!

ДУША ХОТЕЛА Б ОТДОХНУТЬ<
Душа хотела б отдохнуть,
Чтоб ангелы ей пели,
Чтобы покой наполнил грудь
И свечи все горели.

Душа хотела б отдохнуть.
Простить и примириться,
Душа хотела бы уснуть
И навсегда проститься.

* * *
Мерцает гранями алмаз –
Лед на моем окне.
Я точно знаю: в этот час
Ты вспомнил обо мне.

Ты шел в декабрьскую тьму
Сквозь мокрый, липкий снег,
И сам не зная почему,
Вдруг вспомнил обо мне.

И я, за тридевять земель,
В пустом своем дому,
Увидела: метет метель
И ты идешь сквозь тьму.

Остановился и меня
так горько ты позвал,
Что руки протянула я,
И ужас сердце сжал!

КАМЫШИН
Мой милый городок, мой теплый, деревянный
Уснул, прильнувши к матери-земле.
Вокруг сады, как сказочные страны,
И вся ограда в лунном хрустале.

Избушкой кажется сирень, а груша башней.
Вся в колокольцах груш, она чуть- чуть звенит,
И вишенья шатры шумят листвою влажной,
А купол синих слив молчание хранит.

И яблоня в саду – причудливый светильник,
Блестит отлитый ствол и гибких веток ряд.
Медведицы небес спустили факел синий,
Воск яблок подожгли – теперь они горят.

Вдруг кто-то подошел к высокой башне груши.
Так нежен шелест слов, что знаю: о любви.
Спи, милый городок, к земной груди прильнувши, -
Господь благослови!

ВОТ И МНЕ…
Вот и лето уже на исходе.
запоздалые сняли хлеба.
По утрам за холодной дорогой
Из тумана выходят стога.

Стало в озере страшно купаться.
Стало гулко на глубине.
Вот и птицам пора собираться.
Вот и мне…

В НАШЕЙ ГОРНИЦЕ
В нашей горнице веселой
В занавесках мак цветет.
По ковру олень гуляет
В синь-реке водицу пьет.

Между ставней лебедь вставлен,
И на ватные снега
Ситец искрами нарезан,
Алый фантик и фольга.

А в углу стоит «голландка»,
Белой кошкою урчит.
Дров березовых вязанка
Изо рта ее торчит.

Царь- огонь в стекле чудесном
Озаряет каждый миг
Желтый, розовый, небесный
Домотканый половик.

Светлым раем, теплым раем
Наша горница глядит.
А за окнами – без края-
Вся земля под снегом спит.

Это дальнее, земное,
Брата, и отца, и мать
Буду я, глаза смеживши,
Перед смертью вспоминать.

ЗА БРАТИКОМ
Вприпрыжку дождь идет – и вот
Он нас догонит у ворот.
Раскрой же зонт и дай мне руку,
Мы полетим над грядкой лука
Туда, где братик твой живет.

Ого, как огород подрос!
Стоит подсолнух, рыж и бос
И кочаны расти устали -
Они теперь похожи стали
На головы огромных роз.

Вот репа рвется из земли,
Поспел паслена вкусный кустик.
Но с криком: «здесь меня нашли!»
Ты побежишь к родной капусте.

Тук-тук! – ты постучишь в бутон.
И мальчик с маленьким зонтом
На зов звоночком отзовется
Из глубины, издалека...
И с крепким хрустом оторвется,
И выйдет в клочьях лепестка!

СТУПКА НОЧИ
Ночь срывает три звезды
И толчет в железной ступке…
Месяц саночки везет,
Месяц медленно идет,
Как малыш в пушистой шубке.

Густо звездной скорлупой
Снег посыпан во дворе –
Синий, алый, голубой
Он царюет на заре!

Мать берет большой фонарь,
В хлев идет, к корове в клети,
Взгляд коровий мукой светит,
белый пар в углу клубится –
Там сегодня народится
Наш теленочек Январь.

* * *
Кто много говорит? Кто делать не умеет.
Как тошно мне смотреть на этот маскарад!
Всяк за Россию здесь радеет и болеет,
И всякий обобрать ее до нитки рад!