| НАША АНКЕТА |
| Во весь рост! |
|
1. Ваше самоощущение в современном обществе?
|
|
Какой порядок, какие законы у наперсточников? А такие, что устроители игрища всегда в барыше, а вступившие в игру «лохи» в вечном накладе. В итоге из передовой по многим позициям страны, самого занятого, читающего и образованного народа мы превратились в бесправных аборигенов, задарма трудящихся на чужие империи и радующихся объедкам с чужого стола и свободе потреблять всё худшее, что создано за рубежом для отсталых стран. На наших глазах и с нашего молчаливого согласия Россия становится управляемой, бесчувственной частью мировой машины, созданной для приумножения богатств «надчеловеков», о чем повествует страшный роман нашего земляка, лебедянца Евгения Замятина «Мы», вышедший в свет ещё в 1920 (!) году. Как ошибались современники в оценке первого в мире романа-утопии, подозревая его в карикатурном изображении советского, социалистического общества! Зато на Западе сразу поняли, что это будущее их механистической, бездуховной цивилизации. И оказалось, никакая это не утопия, и сегодня мы практически стоим на пороге нового «единого государства» с его унифицированностью и логически выверенным счастьем, для которого не нужны ни свобода, ни творчество, ни душа, ни фантазия, достаточно «хлеба и зрелищ»… Однако устроителям нашего такого «всеобщего» счастья рано радоваться: стремясь владеть миром и нами, «нумерами», они забываются. Ведь миром правит Бог, и оспаривать у Него это право могут только сумасшедшие. Или продавшиеся князю тьмы, антихристу. Борьба со злом ныне обостряется неимоверно. И писатель в этой борьбе не на жизнь, а на смерть не может, не должен оставаться в стороне. С нас за всё спросится. Даже за молчание, даже за притворство, когда мы делаем вид, что не понимаем, что происходит, за непротивление злу – не насилием, а стоическим творчеством, подвижническим трудом, молитвой наконец… Но потому-то зло пока не может одолеть добра, что за него на Руси еще есть кому сражаться. Это великие старцы и духовники, это воины, это простые верующие люди, бабы и мужики, не потерявшие духовный стержень, не уронившие честь, взращивающие своих детей для лучшей доли, осмысленной благородной жизни. Это ученые, педагоги, врачи. Недавно одна женщина, медик со стажем, во всеуслышание удивлялась: - Мы всегда думали, что лечим людей, а теперь это называется «оказывать услуги»: чувствуете разницу? Уже в самом определении того, что мы делаем, появилась фальшь, заявлена продажность профессии, её безответственность и необязательность… Что касается старшего поколения, то кто лечил, тот и лечить будет. И учить. И пахать землю-матушку. А младшее наверняка предпочтет оказывать услуги: если общество, мы, каждый из нас не «взропщем», не встанем на защиту своих социальных, культурных, православных ценностей, русского народа, к которому имеем честь себя относить. В этих условиях самоощущение писателя зависит от его самоидентификации, его духовной сущности и гражданской позиции. Чувствует ли он себя частью народа или вознёсся над ним? Болит ли его сердце за тех, кому плохо, чувствует ли он вообще чужую боль как свою? Любит ли он ЧЕЛОВЕКА? Того самого ближнего, без любви к которому ничего стоящего не создашь, ничем не наполнишь тех, кто вчитывается в тебя, в то, что ты написал… И чем гуще общественное болото, тем важнее роль писателя, владеющего таким словом, которое открывает глаза заблудшему, утешает обиженного и униженного, не дает покоя обнаглевшему, опьяневшему от денег и крови, от самоощущения собственной значимости и безнаказанности, от власти пастуха над быдлом… За это слово писателей боятся, за это слово их в России в упор не видят, сделали всё, чтобы они перестали писать, зарабатывая на свой кусок хлеба любым, более безопасным для власти трудом. Иначе как объяснить полное пренебрежение государства по отношению к писателям? И в царской России, и в Советском Союзе видели в литературе мощную силу, способную формировать общественное сознание, находили деньги и время, чтобы поддержать писательский труд, донести книгу до людей. Нынче и профессии такой нет, а духовность и патриотизм формируют без литературы, с помощью шумных культмассовых мероприятий типа фестивалей, акций, так называемых социальных проектов: с шумом и пылью, с флагами, значками, трещотками и свистками. Чтобы заметно было, как уплывают-улетают миллионы рублей. А в писателей вкладывать невыгодно: и себе не урвёшь, и последствиями чревато – а вдруг взорвется слово как бомба, взовьется как красная тряпка для быка… Настоящий писатель сегодня как тореадор, борец с быком, читайте: с властью, стоящей на страже интересов общества, но не гражданского, а высшего, которое при деньгах и в креслах. Ибо низшие слои, плебеи, ничего в обществе не решают, их туда – на трибуны – не пускают. Творчество же писателя-гражданина, его слово пугают «быка»-олигархическую власть, бросающуюся на красное как на раздражающий сигнал, способный встряхнуть безропотных сограждан, спровоцировать их на бунт, сопротивление. Увернёшься от быка раз, увернёшься два, а на третий он тебя на рога и поднимет. Под аплодисменты «демоса» и безразличие «охлоса». Такое у меня самоощущение в обществе, но без боя, без боли и гнева, без жертвенного служения слову писатель, как и борец, теряет квалификацию, становится шутом, клоуном, развлекателем публики. И у таких писателей, естественно, совсем другое самоощущение. 2. Конечно, высказаться хочется. Но сколько можно высказываться, если тебя не слышат? В творчестве, как в любви: можно долго и нудно признаваться в ней, а можно – любить: возбуждать в избраннике своей души внимание, интерес к себе, зажигать его своим огнем, создавать такие отношения доверительности и притягательности, чтобы от тебя – не уйти, не оторваться, не забыть… В творчестве, как в любви, необходим партнёр, нужны двое… Бесконечное высказывание может приносить удовлетворение, но не радость, не счастье: для счастья нужна взаимность. Залогом его и может стать произведение, созданное тобой. Иначе придется и дальше высказываться в пустоту… 3. Покуда живо Слово – плоть и кровь всего сущего во Вселенной, – писатель не потеряет своего сакрального значения. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…» Никто из людей этим Словом не владеет, ему оно открывается… И не просто так, а по вере и способностям – слышать, чувствовать, развиваться, болеть, страдать, жертвовать, любить наконец. Сакральное значение утрачивает тот писатель, который словом ЗАНИМАЕТ, но НЕ ПРЕОБРАЗУЕТ человека, равно как и самого себя, к лучшему – в поисках той дороги, которая ведёт ВВЫСЬ… Общество же теряет сакральное по мере продвижения к комфорту, когда удобства для тела начинают ставиться выше волнений, терзаний души. Когда священник с холеными гладкими руками и в лаковых туфлях говорит людям: «Чем больше аскезы, тем больше человека», он возбуждает в пастве понятные сомнения, но по сути сказанного – и собою явленного! – он прав. Чем больше аскезы, тем больше человека. Ибо тогда всё счастье и богатство – внутри, «в рёбрах», и не за чем гнаться, ловчить, унижаться. Окончательная же потеря сакрального будет означать крах для человечества. Что касается литературного процесса, то он как раз и является сегодня ЕДИНСТВЕННЫМ гражданским форумом в обществе. Все остальные общественные собрания – суть структуры государственные, поющие с его голоса. Неспроста так много людей ныне потянулось к перу, к компьютеру: сказать о наболевшем, о себе, о России. Литературный процесс – это река времени. Оно и разберётся: кто в литературе сказал САКРАЛЬНОЕ СЛОВО, а кто писал фон, детали для гениальных произведений, как делают это начинающие или посредственные художники – в мастерской гения. Сегодня иным из ремесленников кажется, что их фон – это и есть шедевр, его «раскручивают» умельцы делать деньги из ничего: чем больше «НИЧЕГО» - тем больше денег. Получается коммерческая литература. У каждого свой путь – одни получают за свои произведения деньги, другие – нужду и опалу, третьи – ненависть и пулю в лоб или вилы (читай: рог) в бок. Неизвестно, кто как будет расплачиваться за все эти блага за порогом земной жизни. 4. Прижизненная слава – это всегда пиар, всегда – вложенные в тебя деньги, которые надо отрабатывать в ущерб сакральности и собственному мироощущению. Я мечтаю о читателе, о взаимной любви, о соучастии, о книгах, которые я напишу так, как мне Бог на душу положит. Но вместо этого я должна «строчить заметки, постные как щи», чтобы они нравились главному редактору и учредителям газеты, в которой я работаю. Чтобы не оставить семью без куска хлеба и крыши над головой. Зато иметь при этом творческую свободу, в основном по ночам, и писать стихи. Я не за славу, а чтобы жить по правде: продавая не вдохновение, а рукопись! А «избранных» действительно мало, но они определяются не сегодня и не теми, кто громче всех дует в трубы славы… 5. Моя самая горячая мысль – о России: Говорят, что легко достаётся, – Бьюсь за место под солнцем и строчку, И плачу безоглядную цену Нелегко мне она достаётся – Когда я в своё время написала это стихотворение, мне стало страшно: может быть, я сгущаю краски, лгу себе и читателю? Но ведь я и впрямь бросила землю, принявшую в себя моих предков, оставила вдалеке мать и сестру, научилась крестьянствовать в глухом селе, обходиться без удобств и денег, жить впроголодь, с крысами в одной полуразвалившейся избе, ходить по воду на колонку, топить печь сырыми дровами, а главное – обрекла дочь на все эти мытарства и теперь уже окончательно русскую долю… И всё это ради России, куда я вернулась, сама в ней никогда не жившая! Господи, сбереги Русь для наших детей и потомков, об этом и мои стихи, обращённые к читателям. 6. Времени как такового нет, и новое тысячелетие – понятие весьма условное. Все мы живем даже не одни после других, а вместе, поколения смешиваются, одним под сто лет, другие рождаются – и учатся жить у старших. Молодые уходят из дома, а потом возвращаются, и вкладывают уже в своих детей и внуков то, с чем росли и жили сами. Православие уж на что хоронили-хоронили, а оно и не умирало. И национальный менталитет никуда не денется, даже через несколько поколений – это в худшем случае – возродится. Покуда жив хоть один русский – помните? – Россия не погибнет. А Цветаева говорила, что утратить Русь невозможно, если она живёт в душе… И книги из прошлого живут несмотря ни на что. Ибо в них, лучших книгах прошлого, явлена жизнь самой Руси, русского человека в разные исторические периоды. Перечислять их – банально, список избранных авторов, живших и творивших до нас, сложился временем и существованием. Недавно либеральный писательский бомонд называл телезрителям свои «книги книг». И что же? Звучали произведения Лескова, Толстого, Достоевского, Чехова, Розанова… Никуда не денешься. На этом фоне названный кем-то Солженицын показался недоразумением. Классики – это те, кто актуален во все времена. Ибо в их книгах не только знание о прежней России, это пророчества о сегодняшней и будущей России. 20 век – это, конечно, Шолохов. Это Бунин. Замятин. Шмелев. Это творчество поэтов эмиграции – Бехтеев, Туроверов. Это Ахматова и Цветаева. Это Распутин. Это «тихие» русские лирики…
|
|
|
1. К сожалению, российское общество сегодня – это не народ, не граждане с их правами и обязанностями по отношению к государству и друг другу, а потребители товаров и услуг: вот главный итог реформ последнего двадцатилетия. Власть сформировала государство по рыночным законам, являясь главным игроком на этом рыночном поле, где одни облапошивают других: а при таком положении вещей по-другому и не бывает.