1 февраля 2024 г.

«Расколотый надвое»

140 лет назад — 20 января 1884 года (1 февраля по новому стилю) — в Лебедяни родился русский («тамбовский, чего русее») писатель Евгений Замятин.

В конце 1931-го он отпрашивается у Сталина за границу — чтобы подлечиться (а здоровья он всю жизнь действительно был неважного), а главное — чтобы «писать и печататься», поскольку на Родине оказался отлучён от литературной деятельности, что для него было смерти подобно.

Он думал, уезжает на время, а получилось — навсегда. 10 марта 1937 года «запечатанное сердце» Замятина не выдержало тоски и ожидания и перестало биться. Похоронен писатель в пригороде Парижа на «кладбище для бедных»... 

Далёкое близкое

В середине 90-х годов прошлого века я работала в районной газете «Знамя Октября» в селе Доброе, ныне центре муниципального округа. Народ там и впрямь добрый, отзывчивый. И обратную связь с подписчиками налаживать не было нужды: в редакцию часто приходили, писали, звонили. После одной беседы по телефону человек на том конце провода представился: Сергей Михайлович Замятин.

Спрашивая: «Не из тех ли Замятиных?..», я и не подозревала, что он ответит: «Из тех...». Это было неожиданно, ведь все более или менее примечательные люди в районе были на слуху, а тут вдруг Замятин (ну не «тот», конечно, но хотя бы «из тех») — и тишина.

Да и жил Сергей Михайлович в такой «отъявленной» глубинке, что слабо верилось в его родство с писателем мирового уровня, пусть и не слишком привечаемого в России долгие годы, но к тому времени уже признаваемого.

Перед поездкой в гости к Сергею Михайловичу в село Лебяжье Больше-Хомутецкого сельсовета я разведала обстановку у коллег. Да, подтвердили они, Замятин «из тех». Да, знали. Ну а что Замятин... Не Горький же, а ведь и Горький живал, работал в одном из сёл нынешней Липецкой области. И уж тем более не Пушкин, не Лермонтов, предки которых связаны с нашими краями. И не Толстой, доехавший до станции Астапово тогда Рязанской губернии и завершивший там свой земной путь.

Да и в судьбе Сергея Замятина обнаружились какие-то шероховатости (это у фронтовика-то, с двумя «Отвагами» на груди!). Ну и не стали вдаваться в подробности. Ну и забыли. А зря. Человек он оказался очень интересный, позднее я написала о нём и его предках несколько очерков и благодарна судьбе за это знакомство.

Сергей Замятин приходился писателю двоюродным племянником. Родство своё они вели от священнослужителя Дмитрия Максимовича Замятина, у которого в 1853 году родился сын Иван, будущий отец писателя Евгения Замятина, а через 14 лет у Ивана появился брат, Андрей Замятин.

Оба они стали священниками. Старший, Иван, жил в Лебедяни, служил настоятелем Покровского храма. У него в браке с Марией Алексндровной, в девичестве Платоновой, родилось двое детей: сын Евгений и дочь Александра.

А младший брат Ивана Андрей Замятин после окончания Тамбовской духовной семинарии был назначен священником в храм Василия Великого в селе Лебяжьем, ныне Добровского округа. У них с женой Анной Никаноровной (в девичестве Чижовой) родилось 13 (!)детей. Обе супруги братьев были дочками и внучками священников.

Сыновья Андрея Замятина тоже продолжили семейную традицию, двое из них были репрессированы и погибли. Ещё один сын, Михаил Замятин, пошёл по мирской линии. Женился, у них с супругой родилось двое детей — Сергей Михайлович и Валентина Михайловна, всю жизнь прожившая с братом и помогавшая ставить на ноги четверых его детей: Сергей Замятин рано овдовел и мачеху в семью не привёл.

Ко времени нашего знакомства с Сергеем Михайловичем дети его уже выросли и разлетелись, он одиноко хозяйничал в доме, который достался ему от отца, а тому — от деда. Дом был старинный, исконно замятинский, и хранил немало вещей, писем и фотографий, насчитывающих по веку и больше. 

Только благодаря бережному отношению к дому и трогательной привязанности Сергея Михайловича к отчему гнезду оно не было разорено. Кроме уникальных снимков, в том числе портрета двух братьев Ивана и Андрея Замятиных в священническом облачении, в доме сохранились раритетные книги, документы, предметы церковной и домашней утвари. Ещё служила верой и правдой мебель, смастерённая старшими Замятиными: оба брата увлекались столярным делом и своими руками изготовляли нужные в доме вещи.

В первый же мой приезд Сергей Михайлович показал мне буфеты, комод, зеркало, которые он считал своим бесценным наследством и планировал подарить музею Замятина в Лебедяни, когда дом писателя там будет отреставрирован и в нём откроется музей.

На маленьком буфете значилась и дата его изготовления — 1892 год. «Это год рождения моего дедушки, Михаила Андреевича», — поясняет сегодня Нина Замятина, дочь Сергея Михайловича.

Двоюродная внучатая племянница писателя, она проделала большую работу в поисках архивных материалов о родословной Замятиных и на их основе издала книгу «Род Замятиных и Липецкий край» с целым рядом уникальных документов.

Кстати, благодаря тому, что многие Замятины были священниками, в церковных книгах остались записи о крещениях, венчаниях, отпеваниях в их семьях. Поэтому Нине удалось восстановить свою родословную аж до седьмого колена.

Её усилиями после смерти отца мебель была отреставрирована и перемещена в Липецкий областной краеведческий музей, а потом обрела пристанище в Доме-музее Георгия Плеханова в Липецке, в экспозиции «Дворянская усадьба».

Ну а рассказов, воспоминаний родных хватило бы ей не на одну книгу. Писал об истории семьи и Сергей Михайлович Замятин, остались две рукописи. Даже у меня набралось столько записей, снимков, публикаций, книг, впечатлений от участия в мероприятиях, посвящённых Замятину, что в один очерк не вместить.

 Не имея цели глубоко вдаваться в биографию, тем более в творчество писателя — в интернете и о его судьбе, и о его произведениях есть масса информации, — я всё же решила в день его 140-летнего юбилея рассказать немного о тех Замятиных, которых никто не знает. Но которые, не являясь ни учёными, ни исследователями, а будучи «всего лишь» родственниками, делали и делают всё, что в их скромных силах, чтобы писателя не забывали, чтобы чтили его и знали, откуда есть-пошёл его род.

Когда-то Замятин сказал: «Мои дети — мои книги. Других у меня нет». И то, что его творчество пусть медленно, но приживается на родной почве, это всё равно как дети его обретали бы родную землю под ногами.

Не знаю, насколько Замятин предвидел свою мировую и российскую славу, судьбу своего главного детища — романа «Мы», но наверняка и подумать не мог, что люди, которые отстоят от него на несколько поколений, будут так дорожить родством с ним. И если это не кровные узы, то что? «Неизлечимая душа», передающаяся по наследству? 

И сегодня уже правнучатый племянник, молодой парень Миша Замятин дотошно вникает в сложный, недописанный роман своего именитого предка «Бич Божий». Значит, это ему зачем-то нужно? И всё далёкое не так уж и далеко, а очень даже близко, и сто лет вовсе не вечность, если в них «укладываются» всего несколько поколений...

Единственный свидетель

Это чувство «далёкого близкого» остро ощущалось мною ещё при одном знакомстве, произошедшем на рубеже тысячелетий. В 2000-м году мы с Сергеем Михайловичем приехали в Тамбов на международные Замятинские чтения, которые ежегодня проводятся на базе тамошнего университета под руководством профессора Ларисы Поляковой.

Людей, заинтересованных творчеством Замятина, собирается там уйма. Это учёные филологи и не только, преподаватели, аспиранты, студенты из разных городов России и зарубежья — Германии, США, Польши, Швейцарии, Японии.

Доклады читались в тот год преинтереснешие, участников не сосчитать. А между ними ходил неприметный такой, худенький, очень скромный старичок Сергей Владимирович Волков — родной племянник Евгения Замятина, младший сын его любимой сестры Александры, единственный свидетель того времени, когда его дядя, мама и даже бабушка были ещё живы.

С сестрой писатель был очень близок, чувствовал с ней духовную связь, «идейные запросы». Но замужества её не одобрял, поскольку супруг Александры, преподаватель Лебедянской мужской гимназии Владимир Волков, как скажет писатель в частном письме, «не из нашего теста».

Видимо, ему казалось, что четверо детей Волковых были из того же теста, что и отец, поэтому племянников, по воспоминаниям Сергея Владимировича, Евгений Иванович Замятин не жаловал.

А уж с дядей Серёже приходилось видаться не раз и не два. Жили Волковы в просторном доме по соседству с замятинским, и все, конечно, тесно общались. Правда, Сергей Владимирович родился в 1916-м, когда умер его дедушка, отец Замятина. Но в доме жили бабушка и её сестра, приезжал дядя. 

Чуть благосклоннее Евгений Иванович относился к старшему из трёх братьев Волковых — Жене. Писатель был воспреемником при крещении мальчика, названного в его честь. И впоследствии участвовал в его судьбе. «Второй мой брат, Саша, — с юмором рассказывал Сергей Волков, — годился разве что для посылок за сигаретами. А на меня он вообще внимания не обращал». Четвёртой была девочка Ксения, родившаяся в 1924-м, и писатель отзывался о ней с симпатией.

Тепло общалась с ребятами жена Замятина Людмила Николаевна. Особенно выделяла она как раз младшего сына Александры, Серёжу. Сергей Владимирович даже слышал от родных, что она хотела усыновить его: своих детей Замятиным Бог не дал.

Серёжа же с детства понимал, что дядя человек особенный, любил наблюдать, как он работает в саду, за одноногим столом под сливой. Мальчишка забирался на дерево и смотрел с высоты, как дядя пишет.

А однажды мама сказала, что дядя потерял мундштук, и нужно поискать его в саду на земле. Серёжа был шустрым, смекалистым — и вскоре мундштук нашёл, отдав его вышедшему в сад Замятину. Тот особой благодарности не выразил, а Серёжа в это время продолжал шарить по траве, что-то искать. Мать не выдержала и спросила:

– Что ты опять ищешь?

– 20 копеек, — ответил он с дальним прицелом. — Чтобы в кино пойти...

И ведь сработало! Дядя «заметил» племянника, оценил его находчивость и, посмеявшись, вручил ему 20 копеек.

Приезд Замятина был для его родных праздником. И хотя он сам был не особенно весёлым, разговорчивым человеком, однако безоговорочная любовь между родными не нуждалась в каких-то внешних проявлениях и забавах. Молчаливые, сдержанные люди, они старались поддерживать друг друга, помогать, но уважительно относились к личностной свободе каждого.

Запомнился Сергею Владимировичу и приезд художника Бориса  Кустодиева в Лебедянь в 1926 году, которого Замятин пригласил отдохнуть и поработать в самый яблочный сезон — в августе.  

А когда Сергей узнал, что Замятины уезжают за границу и приедут в Лебедянь попрощаться, он пешком шёл всю ночь из Липецка, где 15-летний паренёк уже работал, чтобы увидеться с ними в последний раз. Но оказалось, что Замятин всю ночь мучился от боли и переживаний и уснул только под утро. Будить его Людмила Николаевна не  стала. Обнявшись с ней, Серёжа пошёл в обратный путь...

В его тамбовской квартире, где мне удалось побывать в 2000 году, он берёг всё, что связано с Замятиным — фотографии, книги, письма. Дорожил и отцовской библиотекой. Хранил мамины письма, которая долгие годы жила у него, а уезжая, писала ему тёплые, красивые письма. Кстати, Евгений Замятин тоже очень любил свою маму, они тоже доверительно переписывались...

В конце своего земного пути Сергей Владимирович передал в Лебедянский краеведческий музей много раритетов. Досталось и мне несколько фотографий, копии писем и открыток Замятина из Праги, Парижа. Умер племянник писателя Сергей Волков в 2007 году, на 91 году жизни.

А Сергей Замятин ушёл на год раньше, в 2006-м. От него у меня осталось уникальное издание Российской национальной библиотеки 1997 года «Рукописные памятники» в двух частях, где собрано рукописное наследие Евгения Ивановича Замятина: письма жене и друзьям, коллегам, творческие заметки, наброски.

В последние годы жизни старички трогательно сдружились, Они ездили вдвоём на ярком «запорожце» Сергея Михайловича по присутственным местам в Липецке и Лебедяни, добиваясь реставрации дома Замятиных, который то начинали восстанавливать, то опять прекращали. Вели обширную переписку с чиновниками.

Сергей Волков рисовал планы дома, который он помнил до мельчайших деталей, равно как и всю его обстановку. Они мечтали о мемориальном музее, где была бы установлена рукотворная замятинская мебель, о восстановлении всей усадьбы с садом и постройками. Но произошло несусветное: в 2006-м дом, в реставрацию которого уже были вложены немалые средства, исчез!

Его разрушили по каким-то причинам, затем построили на этом месте  новодел. Но как же я горько рыдала над, можно сказать, пепелищем, когда в очередной раз оказалась в Лебедяни и пришла «проведать» дом. А его уже не было. Вскоре не стало и моих друзей — Сергея Замятина и Сергея Волкова.

Да вроде бы ничего страшного. Кто не знает истории дома, верит, что он замятинский, 19 века, построенный ещё его дедом по материнской — платоновской — линии. В 2009-м там открыт музей Евгения Замятина, приезжают-приходят посетители, всё как по-настоящему. А мои личные воспоминания и впечатления — всего лишь личные...

«Жил в надежде вернуться...»

«По самой середине карты -- кружочек: Лебедянь -- та самая, о какой писали Толстой и Тургенев. В Лебедяни — родился... Рос под роялем: мать -- хорошая музыкантша. Года в четыре -- уже читал. Детство -- почти без товарищей: товарищи -- книги. До сих пор помню дрожь от Неточки Незвановой Достоевского, от тургеневской «Первой любви». Это были старшие и, пожалуй, страшные; Гоголь -- был другом», — писал Замятин в одной из своих автобиографий в 20-ые годы.

А вот ещё о Лебедяни, в письме Замятина Максу Волошину в Коктебель: «Пишу Вам из России — самой настоящей, с чернозёмом, Доном, соломенными крышами, лаптями, яблоками. Воздух — как парча — весь расшит запахами яблок разных сортов: пахнет аркадом, шелковкой, малокваской, лимонкой, анисом, боровинкой, грушёвкой, китайкой — знаете Вы такие сорта? Яблок здесь столько, что ими кормят тут коров. Солнца столько, что дай Бог всякому Коктебелю...»

Он любил Лебедянь, и в то же время именно с неё впоследствии «списывал» ту неприглядную провинциальную Россию, которая предстаёт в дореволюционных его произведениях —  «Уездное», «На куличках» и других.

«Так всегда со мной. — Расколотый я человек., расколотый надвое», — писал Замятин в одном из ранних писем своей будущей жене Людмиле Усовой. — Одно «я» хочет верить, другое — не позволяет ему, одно хочет чувствовать, хочет красивого — другое смеётся над ним, показывает на него пальцем... Одно — мягкое, тёплое, другое — холодное, острое, беспощадное, как сталь...»

Отсюда его стремление во всём — в жизни, любви, творчестве — «идти по линии наибольшего сопротивления». И зачастую выбор его судьбоносных решений зависел единственно от этого принципа, что создавало немало трудностей как ему самому, так и близким.

Однако такой он был человек, «негнущийся и своевольный». И, по его собственному признанию, имевший «неудобную привычку говорить не то, что в данный момент выгодно», а то, что ему «кажется правдой». Впрочем, он не только и не столько говорил, сколько делал то, что считал нужным и верным. И началось это с раннего детства, когда он любил «производить над собой опыты».

Понятно, что размеренная жизнь в уездном табовском городке, в семье, где все предки по отцу и матери были священниками, отец служил настоятелем старинного Покровского храма Лебедяни, преподавал в местной прогимназии Закон Божий, а мама — прекрасно образованная женщина, пианистка, — целиком посвятила себя семье и воспитанию детей, не могла стать примером для мальчика, одержимого духом противоречия.

И вот ребёнок, укушенный бродячей собакой, решает испытать судьбу — и две недели, никому не говоря, ждёт первых признаков бешенства, записывая свои ощущения в дневнике. «Было очень любопытно, что я буду чувствовать, когда подойдёт срок беситься». Не взбесился и признался. После чего его отправили-таки в Москву на прививки...

А вот он, окончив в 1902-м Воронежскую гимназию с золотой медалью, где особенно преуспевал в написании сочинений и не слишком ладил с математикой, подаёт документы («из упрямства») в Санкт-Петербургский политехнический институт, на самый что ни на есть математический кораблестроительный факультет.

Зимой учёба, летом практика на заводах и плавание. Но в 1905 году Замятин заражается социалистической идеей, что тогда тоже означало плыть против течения. Становится большевиком, дважды арестовывается. Его высылают из Петербурга в Лебедянь, но он тайно возвращается в город и, будучи на нелегальном положении, в 1908 году завершает обучение (!)

И не абы как, а очевидно успешно, если молодого морского инженера оставляют преподавать на факультете кораблестроения, на кафедре корабельной архитектуры.

Тогда же он пишет первый рассказ, опубликованный в журнале «Образование». Это его окрылило: «Значит, я могу сочинять рассказы и их будут печатать, а поэтому три следующих года я писал только... о ледоколах, теплоходах, рефелерах, о «Теоретическом исследовании работы землечерпательниц». 

С 1911 года Замятин серьёзно занимается литературой, продолжая и кораблестроительную карьеру. В начале 1916-го его отправляют в Англию — строить первые русские ледоколы. «Один из самых крупных наших ледоколов «Ленин» (бывший «Александр Невский») — моя работа», — отметит он в автобиографии 1924 года.

Там он пишет повесть «Островитяне», из которой скорее всего и «вырастает» гениальный роман Замятина «Мы». Именно в «Завете принудительного спасения» главного героя викария Дьюли и просматриваются черты Единого государства из антиутопии Замятина, принёсшей писателю мировую известность и стоившей ему разрыва с Родиной, творческого и физического угасания, долгого отлучения от русской литературы.

Но в 1917-м, едва появились новости о революции в России, «в Англии стало невмочь». И Замятин, с риском для жизни, на старом английском пароходишке («не жалко, если потопят немцы») возвращается домой. «Шли долго, часов пятьдесят, с потушенными огнями, в спасательных поясах, шлюпки наготове». С таким же вдохновенным чувством сопричастности к судьбе Родины вернулся из заграницы в 1918-м и Гумилёв.

Оба они впоследствии очень много сделали для становящейся литературы молодого государства, Замятин обучал начинающих прозаиков, а Гумилёв — поэтов. «Если бы в 1917 году не вернулся из Англии, если бы все эти годы не прожил вместе с Россией — больше не мог бы писать», — считал Замятин.

Отмечая его огромное значение для формирования молодой русской литературы первых лет советского периода, его друг, художник Юрий Анненский отмечал: «Не будь в то время в Петербурге Замятина, его пришлось бы выдумать». К тому же писатель много и плодотворно работал и издавался.

И это в то время, когда многие деятели культуры — именитые учёные, писатели, философы, певцы, композиторы — покидали страну, не приняв новую власть и надеясь на её скорое падение. Но какие это были имена! Сикорский, Куприн, Шмелёв, Бунин, Ильин, Вертинский, Шаляпин, Рахманинов...

Не чета нынешним моргенштернам и галкиным, комикам и блогерам, рэперам и растлителям из шоу-бизнеса, претендующим на звание элиты страны, которые, годами паразитируя на её культуре, после специальной военной операции выбрались за рубеж и ещё умудряются «лаять» из-за кордона на Россию и русский народ.

Кто-то из первых эмигрантов впоследствии вернулся на Родину — Горький, Алексей Толстой, Куприн, Эренбург. Но как оставшиеся тосковали по России, как вставали на её поддержку в годы Великой Отечественной войны!

Рахманинов, категорически не принявший Октябрьскую революцию, мало того, что все 20-ые годы, живя в США, регулярно отправлял в Москву продуктовые посылки (по 20-30 в месяц!) для нуждавшихся музыкантов, писателей, артистов, так и во время Великой Отечественной через американский фонд помощи Советскому Союзу перечислил десятки тысяч долларов для Советской Армии, гастролируя с благотворительными концертами уже будучи тяжело больным.

«Лишившись Родины, я потерял самого себя. У изгнанника, который лишился музыкальных корней, традиций и родной почвы, не остаётся желания творить, не остаётся иных утешений, кроме нерушимого безмолвия… воспоминаний», — писал Рахманинов.

То же мог сказать о себе и Замятин, уехавший из России в конце 1931 года, но тоже ощутивший на себе, каково это жить и творить на чужбине. Роман «Мы» стал причиной того, что писатель решился на отъезд.

Хотя публикация в США его антиутопии на английском языке в 1925 году не сильно отразилась на нём. А вот отрывки из романа, переведённые с английского на русский, опубликованные в конце 20-х в Европе, не прошли мимо тех, кто бдительно следил за благонадёжностью писателей.

Хотя по большому счёту вины Замятина в том, что роман «выстрелил» через десять лет после его написания, нет. Это долгая, запутанная история, и сегодня нет смысла разбираться в ней, поскольку всё случилось, как случилось. 

Замятина отлучили от «всемирныйх затей» российских литераторов того времени, от участия в издательских, редакторских, просветительских проектах, в которых он азартно работад с Горьким, Чуковским. Его перестали печатать. Спектакли по его пьесам в театрах снимались.

И тогда он пишет письмо Сталину: «Прошу разрешить мне вместе с женой, временно, хотя бы на один год, выехать за границу — с тем, чтобы я мог вернуться назад, как только у нас станет возможно служить в литературе большим идеям без прислуживания маленьким людям...»

За границей он надеется поправить здоровье, но главной причиной своей просьбы считает безвыходное положение своё как писателя. Тогда как за границей он надеется писать и печататься. И Сталин — говорят, что «с подачи» Горького, —  отпускает Замятина.

Однако Рахманинов был прав. Изгнанники лишаются творческого запала. Роман «Бич Божий», масштабно и мощно задуманный Замятиным, остался недописанным из-за необходимости работать для пропитания над киносценариями, статьями для французских газет. И никак не может накопить «про запас», чтобы не отвлекаясь основательно поработать над романом.

Об этом он пишет коллегам, никогда не отрываясь от русской литературы, своих русских корней. Не меняет советского гражданства. Регулярно продлевает визу. И даже состоит в штате кораблестроительного института, где преподавал до самого отъезда, оформив отпуск на время пребывания за границей. В Ленинграде у него квартира, за которой следит помощница семьи Аграфена Гроздова. Но в 1933-м его из института увольняют.

 Однако когда он присылает из Парижа заявление с просьбой принять его в члены Союза советских писателей, созданного в 1934 году, его принимают. Заочно. Годом позже Замятин в составе советской делегации участвует в антифашистском конгрессе в защиту культуры.

 Вот только писать ему со временем, как выразилась старая знакомая Замятиных Нина Берберова, стало не о чем и не для кого.  «Он ни с кем не знался, не считал себя эмигрантом и жил в надежде при первой возможности вернуться», — писала она.

Но такой возможности судьба ему не дала. 10 марта 1937-го писателя — с «его неизлечимой душой» — не стало. Его «запечатанное сердце» не выдержало.

Похоронен Замятин на кладбище Тие в пригороде Парижа, где вечный приют находила русская беднота. Шёл дождь, и гроб опустили прямо в воду, халивавшую могилу.

«Было ужасно, — вспоминала Марина Цветаева, одна из немногих, пришедшая проститься с Замятиным, — растравительно бедно — и людьми и цветами...».

Там и лежит он до сих пор, «лебедянский молодец с пробором», не вернувшийся домой. Но вернулись его книги, его «дети», которыми дорожил он больше всего на свете...

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: