Леонид ХАНБЕКОВ

«РУССКИЙ СВЕТ»
К 50-летию председателя Красноярского регионального отделения Союза Писателей России Алексея Мещерякова

Что сегодня для писателя Алексея Мещерякова главное?

Поэзия?

Проза?

Публицистика?

Что главное в его «Янтарной комнате», самой объёмной на сегодня его поэтической книге – настоящем Избранном в одном томе?

Что главное в шумном, до скандальности, двухтомнике сатирической прозы и публицистики «Девки для президента»?.. Не только жгучая сатира на современные выборные технологии! Но и по-чеховски, гоголевски и щедрински сочные типажи. Современные Хамелеоны, Чичиковы, Ноздрёвы, Угрюм-Бурчеевы!..

В сборник стихов, названный нарочито вызывающе «Русский 2», Алексей Мещеряков включил фрагмент воспоминаний. В нём есть всё, что нам необходимо знать о поэтических и иных истоках нашего героя, и мы пойдём с тобой, читатель, за авторской исповедью, навеянной неутешным горем – смертью отца.

Память выстреливает «мягкий поток теплоты» - самое заветное, доброе, идущее рядом всю жизнь… Трёхлетний Алёшка носится по бабушкиному дому. На одной ноге у него тапочек, на другой валенок. Растаптывает. За ним, отдыхавшим у бабушки в Подмосковье, приезжает из Сибири отец, заходит в дом…

«…Помню «почти как настоящие» кольчугу и шлем, сделанные отцом на один из многочисленных детских праздников. Долго сидел он вечерами, выковывая, сцепляя колечки, защищавшие грудь, спину, шею. Помню щит и меч. Другие пацанята были мушкетёрами, арлекинами, а я – в кольчуге! Сегодня мала была бы мне та кольчужка. Помню самодельную азбуку, первую библиотеку, куда меня водил отец, первый класс. Помню. Потом – какие-то ужасные интегралы-сопроматы-черчения, столь лёгкие для отца и такие чужие для меня. Не мои уважаемые школьные учителя, а родной отец – единственный – вовремя понял: точные науки не для его ребёнка. Хотя – все мы подчас желаем, чтобы дети наши пошли именно по нашим стопам, по натоптанному. По натоптанному всегда легче?

Помню нашу рыбалку на Есауловке, на Красноярском море, на озёрах Подмосковья, на Иссык-Куле. Помню, как я стоял с огромной удочкой на крутом чулымском берегу, а отец, разыскивая сухостой для костра, разворошил неподалёку осиное гнездо. А потом он уводил ос от меня. А мне тогда было смешно. Пока меня – в будущем – не тяпнула какая-то ошалелая к ноябрю городская оса. Одна оса, а не рассвирепевший осиный рой.

А ещё я помню грибную охоту (белые грибы) в прозрачных подмосковных берёзовых рощах и – грузди! – в глубоких лесах Красноярья. Помню отцовское ружьё, из которого (при мне) он ни разу не выстрелил. (Зато по сей день я храню фоторужьё, из которого мы вволю – по России – настрелялись.)

Помню пение неведомых мне птиц, сибирские зори, рассветы-закаты среднерусской полосы, майские дожди, лыжные прогулки; помню величавые сосновые боры Причулымья! Помню обильные облака детства. Безбрежное синее небо. Солнце! Разноцветье, разнотравье, изобилие ветра и тишины, и – раздолье кузнечиков! Ромашки-ромашки! Пшеничные поля. Отец – «физик» (по работе своей) уводил и уводил своего малого «лирика» в луга, в леса, пролитые солнечным светом, наверное, интуитивно чувствуя: живой Свет только там! Наверное… Живая вода.

– Поезжай в Москву, учись! – говорил мне отец, - не повторяй моих ошибок.

А я всё читал ему свои стихи, тогда ещё совершенно слабые, «напоминающие пародии» (это по словам Виктора Петровича Астафьева), но – стихи. Читал великих русских поэтов. Отец, не всегда понимая, чаще – в темноте, на ошупь – готовил меня к экзаменам в Литинститут. В то время, когда его сын едва ли не лбом пробивал бетонные стены провинциальности (в худшем смысле этого слова) окружающих, а тогда ещё стоящих над ним – отдельных прилипал пера. Пробивал и одновременно учился (и «кой-чему» научился, кстати говоря) у московских, не всегда равных и ровных поэтов. У Геннадия Красникова («Поэзия»), у Юрия Беликова («Юность»), у Николая Старшинова («Тише, люди, ради Бога тише, // голуби целуются на крышах!..», который тогда возглавлял альманах «Поэзия»…

Потом уже, когда со мной несколько лет прозанимался Анатолий Иванович Третьяков, я стал понимать: вот, где истинное поэтическое «образование»…»

1999 г . Поэтическим семинаром в Красноярске руководил проректор Литинститута, крупный русский поэт Валентин Васильевич Сорокин. Он-то и выдвинул нашего героя в лидеры семинара: «Алексей Мещеряков – очень подготовленный человек, талантливый человек, серьёзно работает над словом, он очень точный в своих образах…»

В Союз писателей Алексея Мещерякова рекомендовали Анатолий Иванович Третьяков, безусловно, наиболее яркий красноярский лирик, и прозаик, документалист Анатолий Ефимович Зябрев.

Свершилось – в руках заветная книжица члена СП России. Профессиональный литератор? Но нет такой профессии – поэт, прозаик, публицист. Есть – призвание, душевное состояние, талант отзывчивости на боль, сострадание, аллергия на душевную чёрствость.

Как текла эта живая вода характера, натуры, словесного буйства?..

Как водится: обрушиваясь потоком в овраги непонимания, натыкаясь на плотины серости, завалы зависти и недоуменья, и всё-таки пробиваясь, просачиваясь сквозь «щелястый» бурелом невзгод, неожиданностей, «тихих» революций и громких афер на уровне государства.

Народ, убаюканный единодушным голосованием деляг, заседавших во всевозможных советах и президиумах, не сразу понял, как дурят нашего брата пролетария топоров, лопат и пахарей умственного труда социалисты-капиталисты, а сами торопливо сжигают давно ли вожделенные мандаты на счастье – партбилеты профилем Ленина…

Впрочем, ещё раз предоставим слово нашему герою:

«… Камнепадом обрушился на страну август 1991-го! Разбросав, растерзав Великую Державу, расчленив народ русский, приведший к власти подонков с жабрами вместо душ. Поэзия была отброшена на обочины, растоптана. Политика стала главенствующей темой всего и вся. Так называемые «рыночные отношения», о которых лично я знал не понаслышке, бросили в необъятную (географически) Россию, словно комки грязи. Советские (в одночасье ставшие «бывшими» советскими) люди попали в «капиталистическое общество», ещё сами не зная про это. Всё, как в плохой сказке: был – развитой социализм, наступил – развитой капитализм, в котором резко обогатились бывшие подпольные торговцы презервативами, нечистоплотные горбачёвцы да такие же комсомольские работники, многие из которых, увы, тоже оказались нечисты на руку.

Помню, как отец откачивал меня октябрьской ночью 1993 года, когда со мною – во время «импортной телетрансляции» расстрела «Белого дома», где гибли русские мальчишки (гибли не за Родину!не за своих близких! А – обманутые, защищающие всякую политическую дрянь), случился первый сердечный приступ.

Помню слёзы на глазах отца, когда он читал статью, названную «Алексей, Алёша, добеги!», в которой упоминалось имя его сына.

Не добежал? Я, отец, наверное, ещё бегу. Где-то упав в окоп, укрывшись от массированного обстрела, проведя рекогносцировку, а где-то, спасая из огня детей малых!

Всех не могу спасти? Всех спасти никто не может. Никто. Если бы каждый – для начала – попробовал спасти, хотя бы своих собственных ребятишек. Любой, повторяю, - любой ценой! Это сегодня самое важное…

Когда-то отец, отвечая на мой вопрос, трудно ли ему со мной, часто повторял: «Вот родишь своего, узнаешь» Я – «родил». Узнал. Узнал ещё самую малость. Маленькие дети – маленькие проблемы…

Алёшке было уже четыре года, когда на нас свалилась страшная беда! Ещё в декабре мы с отцом пилили дрова, шутили, врубались в осинник, заготавливая длинные осиновые жердины для новой «дачной» изгороди, пили огненный бруснично-смородиновый чай, тащили в город за десяток километров тяжеленный рюкзаки «с пропитанием» - с картошкой-моркошкой. И вдруг – диагноз врачей – рак в последней стадии!

Отец умер в ночь на 3 марта 1996 года. Бог отпустил его практически без мук, без тех страшных болей, которые обычно испытывают раковые больные.

Что он пережил, с первых дней зная диагноз, сокрушаясь, что так рано уходит. Не может, не успевает… «помочь нам»! Господи! Нам! – его детям, внукам. Вспоминаю, как он, уходя на пенсию, что-то подсчитывал, прикидывал, одна из его статей даже была посвящена теме индексации пенсий. Видимо, оставшись не удовлетворён своими подсчётами, он ещё год проработал на «Красмаше», вырабатывая пенсию «побольше», чтобы… «не сидеть на шее у своих детей»! Поймём ли мы когда-нибудь это?.. Как бы отец сейчас переживал, когда бы дети помогали ему. Если бы мы хоть чем-то могли…

За день до смерти отец, в жизни не произнесший (вслух) ни единой молитвы, попросил, чтобы я привёз ему нательный крестик. Его так и похоронили. С крестом» («Русский 2», с.с. 89-90)

* * *

«Мы русские, народ журавлиный: птичье любопытство и травяная доверчивость сидят в нас до скончания… Всё терпим – держимся, надеемся и верим. Так журавли на болоте заняты перекликом, ничего не видят и не слышат, детишек поднимают на крыло. Сами, взрослые и опытные, небесный путь длинный воображением рисуют, а тут выползает из камышей вялых разбойник осенний и в упор косит, косит красивых и романтичных птиц» (Валентин Сорокин, «Крест Поэта»)

Я вынес эти сорокинские строки в эпиграф главы неслучайно. Они близки творческому настроению Мещерякова-лирика. Именно ими Алексей открывал свой сборник «Русский 2», высказывая тем самым и глубокое чувство благодарности наиболее известному из современных русских поэтов, который отметил, несомненно, мещеряковское чутьё к слову, к многослойной метафоре, к народному экспрессивному, динамичному синтаксису, сочному, ядрёному, как сибирский морозец, образу… И не только это: манеру, слог, образ, лексику, но – главное – русское мировосприятие, мироощущение, «всемирную отзывчивость» (Достоевский).

Эта сторона его творческого облика постоянно «волнует» современников из ультра-демократической прессы и, увы, вовсе не замечается той, что бьёт себя в патриотическую грудь!

Вот репортёр «Комсомольской правды» Александр Чернявский, перелистав сборник статей и эссе Алексея Мещерякова и обнаружив в нём фотографии автора с Виктором Астафьевым и, «особенно», с Шендеровичем, подкидывает в беседе с автором вопросец, как говорят нынче, на засыпку: « - Вы противопоставили себя Шендеровичу по линии: «патриот-русофоб». Вам не кажется, что сегодня эта позиция не слишком актуальна?»

Ответ писателя и публициста не требует комментариев, он лишь убеждает, что в литературе и в жизни Алексей Мещеряков – открыт и ясен. Он – русский человек, ни в чём не отрывающий себя от Побед и Бед своей земли.

– Я не называл Шендеровича русофобом. Впрочем, как и себя патриотом. Не будем говорить о госпоже далёкой Истории, ибо в самое ближайшее время, ещё в современной России, люди разберутся, кто же здесь у нас патриот, а кто не очень» («Замочим в сатире», «Комсомольская правда», 2006, 8 декабря)

В июле 2000 года Алексей Мещеряков приехал к Вадиму Валерьяновичу Кожинову. Приехал, беседовали долго о жизни, о литературе, показал стихи. («А вы бы не показали?» - Ёрничает: а вдруг бы Кожинов засомневался в его пиитическом даре?)

И когда позже, перед отъездом из Москвы, Алексей позвонил критику, тот отозвался о прочитанном вполне доброжелательно: «Очень умно и очень точно».

Когда Вадима Валерьяновича не стало… «Пять не лет я не прослушивал то, что говорил мне Кожинов, - вспоминает Алексей. – Кинулся было написать после его смерти в газету… В какую?! Господи! Пытался тогда выпускать свою «Енисейскую газету». Игорь Хорошенев написал в неё тёплые слова о Вадиме Валериановиче… Но газета наша «не пошла», что называется; Игорь, который должен был стать её редактором, - умер, молодой совсем был. И отдал я в итоге «кассету с Кожиновым» другому, местному журналисту, патриоту! Вроде как формат газеты, где он работал, позволял раскрыть всё, что говорил Кожинов! Прошёл ещё год… Статья о Кожинове не вышла, ни маленькая, ни большая. Кассету мне вернули – без объяснений. А сегодня обнаружилось: вся магнитная ленточка перекручена! Самое начало нашей беседы я ещё успел отслушать, долго распутывая узенькую ленточку; распутал – в итоге всё начало нашей беседы «перевернулось», но большая часть, слава Богу, всё-таки сохранилась. Я распечатал её в предисловии к своему сборнику стихов «Искренность» (2006)…»

Переживал Алексей Мещеряков, что его стихи никак не появляются в столице?..Вроде, взяли в «Литературной России», обещали дать в престижном «Избранном-1993» его «Землянику»… Отобрал стихи Геннадий Красников для очередного молодогвардейского альманаха «Поэзия», но – альманах приказал долго жить… Взял несколько стихотворений для поэтической странички «Русская провинция» Юрий Беликов, но вскоре и он ушёл из журнала «Юность»…

ЗЕМЛЯНИКА

Земляника, освети-ка душу вспышкой!

Запашисто.

ПТИЦ РОСИСТОЕ МОНИСТО

ЛИСТЬЯ ПРИСВИСТОМ ИСКРИСТЫ.

Голубое наливное.

Горстка утра заревого.

Шелковист в ладошке лучик – плодник солнышка лесного.

Ягодно!

В земляничных огоньках вызревай на стебельках, радуга!

Зорюшка.

Урони-ка, земляника, в долю шалого калики

Зёрнышко.

... Долети…

Взойди Великим Шаром,

Даром подними что паводком.

С ветерком кружась к истокам,

загляни-ка, земляника, в завтра.

Что там?

…Пестролесье плодовито, поелику влюблено

в Землю Солнце.

ЗеленО!

Шелестит, ликуя,

ЛЯ-Я!

Я люблю

Тебя!..

(Июль, 1991)

У себя, в красноярском издании «Янтарной комнаты», поэт две строки, начиная с «Птиц росистое монисто…» печатает заглавными буквами, видно, не слишком надеясь, что нынешние горе-редакторы поймут и оценят великолепную аллитерацию: иц-ист-ист-ист//ис-ист-ис-ист – настоящая трель!

Не хватает на Мещерякова единомышленников по увлечению ритмикой, необузданным, своевольным поэтическим синтаксисом… Нынче все ушли в классический русский стих с перекрёстной, в редком случае – с охватывающей рифмой. А ему хочется игры, свободы, воли, пафоса!

Стихи Мещерякова «Родина» (1998)идут нарочито «не в ногу» с морем стихов – признаний в любви к Отечеству, в шумных, до слёз, до истерики, в вечной и неизбывной преданности, заунывных молитв, на свой лад перекладывающих то некрасовскую былинную песнь, то пронзительную пророческую символику Блока, то неповторимое есенинское образное видение («О, Русь – малиновое поле // И синь, упавшая в реку…» и его же истовое признание («Я люблю тебя, Родина кроткая, // а за что объяснить не могу...»)

Нет, нет и нет.

Никаких подражаний, перепевов, аналогий.

Здесь мир в прозрачных светлых облаках.

Здесь зори, вышитые гладью.

Здесь воздух, словно молоко, -

Лакай! –

Любое облако в ладони гладя.

Здесь небо ощущаешь кожей.

Здесь – во саду – гуляет ёжик,

Накалывая облако ли, яблоко.

Здесь Подмосковье (Коктебель плюс Паланга).

Совершенно сознательно не вычленяю в поэтической работе Алексея Мещерякова периодов ученичества, поисков, зрелости, потому что для меня, как очевидно, и для его главного наставника и учителя Анатолия Ивановича Третьякова – он как бы возник и сложился сразу: из городской литературной лексики, из аналогий и параллелей, свойственных ярко одарённому, отзывчивому на всё происходящее вокруг человеку.

Их книг, стихов и песен, услышанных от мамы и бабушки, от отца, тяготевшего к образной житейской философии и очень жалевшего, очевидно, что житейские заботы не дали окунуться с головой в это огромное и вечное, неизбывное, порой делающее счастливым человека, бормочущего стихи…

«Хор невольных образов туманных» из стихотворения Алексея Мещерякова всякий раз будоражит человека, наделённого чутким воображением, подталкивает к личностным открытиям и индивидуальным проявлениям самых разнообразных чувств.

Но самое светлое, неизбывное из них, пожалуй, всё-таки детство, открытие мира, осознание светлой любви близких, отца, матери, бабушки, сестры, брата – кому как повезёт. Человек проносит это через всю жизнь.

Алексею Мещерякову, как мы знаем, повезло. Отец, Николай Давыдович Мещеряков, с детства таскал его с собой в лес, на реку, в путешествия. На рыбалку. По грибы. За ягодами.

Утренние зори. Туман над рекой. Рыбьи всплески в тишине. Дробь дятла по сухому стволу. Всё запечатлела чуткая память.

ДЕТСТВО

Щекотят мне пятки щурята.

Рвусь к малькам, норовлю поймать.

Растопырив руки, шныряю,

заводь, речку хочу обнять.

Ленты зарослей водоплавных

никнут липкой охапкой струй.

Переливы речушки плавной;

мамы солнечный поцелуй.

Солнце с брызгами! В ореоле –

щука скалится на траве.

По щеке отца, что по полю,

пробирается муравей.

Палец целит на зубы щучьи.

Страх и радость – у сорванца!

 

... Запылённый водою, звучный

смех отца.

В серебре венца...

(1972, 1987)

Великолепно в этом ключе «Мокнул, мокнул выкос…» (1990), «Зелёное лето. Начало июля…» (1991), «Собирает бабушка засохшие куски…» (1975), «Деду» (1990)…

Солнце с золотыми брызгами в волосах и на щеках озорников ребят, носящихся без устали по свежим дождевым лужам, лишь утихла и ушла гроза,и первый, пусть и поздно осмысленный визит на могилку к деду…

Это ж и вправду едва ли не каждый помнит в своей жизни: как он ходил с матерью или отцом в лес за грибами, но не каждый скажет, как носил из леса домой… свежий, откусывать можно, воздух, не каждый огорчится в стихах, что ему-то с собственным сыном уже не сходить в те же места, не принести с того же пригорка рыжиков. Всё занесло песком…

Эту его «всемирную отзывчивость», протяжённую во времени: из собственного беззаботного детства в сегодняшний ненастный день; из сегодняшнего дня в языческую Русь, в Русь Александра Невского и Куликова поля - подмечали многие. Точнее и определённее – Анатолий Третьяков: «За сложными ситуациями, которыми насыщены стихи Алексея Мещерякова, чувствуется боль не только личная, но и за всю Россию всех времён…»

Русское пологом; немцы ли половцы

Вечные лики икон.

Я продышал до Рублёва, до Троицы

Тесные рамки окон.

* * *

Как бы Алексей Мещеряков не открещивался от своей сатирической эпопеи «Девки для президента», называя её однодневкой, не книгой, так уж случилось, что сегодня это его главная книга, и она выдвигает его в первый ряд современных сатириков, пусть и весьма скромный по числу представленных имён.

Что это по жанру? Роман-гротеск в сатирических, юмористических, документальных новеллах или роман-шарж на современное общество, превратно понимающее свободу и демократию?

Так или уж важно – определиться с жанром? По моему разумению, это имеет весьма и весьма серьёзный вес, когда литератор настраивается «на волну», а когда материал накатывается на художника со всех сторон, то коллективный портрет некоего «ближнего круга», что, как свита, окружает нынешних провинциальных мэров, спикеров, губернаторов, рисуется как бы сам собой в рутинной суетливой кампании. Маска сорвана и отброшена за ненадобностью, а фиговые листки – видоизменённые фамилии персонажей – лишь недвусмысленная защита от желающих затаскать автора по судам за оскорбление чести и достоинства, или за ущерб деловой репутации…

Итак, перед нами – галерея характерных типов времени, когда торжествует «демократия без берегов», бесталанных клоунов, которые на голубом глазу создают маскарад «всенародного волеизъявления», тех же кукловодов, которые более всего заинтересованы в маскараде, чтобы под шумок выборных лозунгов и деклараций к властным или законодательным кнопкам и креслам прошли, проскользнули, прошмыгнули (сие не важно!) послушные люди. Они позволят за спиной законодательных собраний и дум, мэрий и управ, администраций и правительств осуществлять фантастические аферы, за которые в не столь и давние времена, не особо раздумывая, приговаривали «к вышке»… То,что сегодня без какой-либо душевной дрожи и боязни воруется у народа и государства, ещё недавно называлось хищением государственной собственности в особо крупных размерах и бестрепетно пресекалось. Разумеется, попутно (и скажем так, порой просто мастерски!) рисует автор портреты современных обывателей из самой разнообразной среды: стюардессы и проводники, милицейские чины разного уровня и веса, чиновники городских канцелярий и министерских департаментов…

Мещеряковская сатира остро социальна и наступательна, она уже сама, как реализм без берегов.

Основной персонаж Виктор Караулов – удачливый журналист и спичрайтер. Читали, небось, про ельцинского пресс-секретаря, которого загулявший на Енисее первый президент скинул потехи ради за борт, в набежавшую волну, как Стенька Разин – княжну персидскую. Не из-за правды-матки же. Именно за послушность, преданность. Доверенное лицо! Дружбан, можно сказать. Вот и у Мещерякова кандидаты в президенты, губернаторы и мэры озоруют направо и налево, не слишком оглядываясь на общественное мнение.

… А если сегодня мне, грубому гунну,

кривляться перед вами не захочется – и вот

я захохочу и радостно плюну,

плюну в лицо вам,

я – бесценных слов транжир и мот.

(Владимир Маяковский. Собрание сочинений в 12-ти томах. М., «Правда», 1978; т. 1 С.86.)

Вон ещё когда будущий горлан и глашатай, «лучший поэт советской эпохи» подал пример хлёсткой по всем углам и векторам сатиры, а ещё раньше Михаил Евграфович очень тонко подметил суть обывательской философии – основы нынешнего парламентаризма: «Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать…»

И Мещеряков отлично усвоил азы классической сатиры: он легко и раскованно наделяет направо-налево при своей (внешней) абсолютной аполитичности точные характеристики и определения времени, места, типажей, общественной атмосферы, морали и права.

Вот, скажем, заглавные векторы повествования:

современная журналистика (её темы, нравы, установления);

корпоративная мораль, а точнее, её полное отсутствие: «Чего изволите, господин заказчик?!;

избирательная система (подходы, методы, пиаркампании, их обеспечение);

современная провинция (быт, времяпровождение, отношение к власти и т.п.)

В пору безвременья, что одинаково свободно устраивается и во властных коридорах, и в наших безвластных головах, – Мещеряков куда выразительнее, чем иные письменники, это отражает, – он пишет российский вселенский хаос…

Писатель, – всегда красная тряпка для обывателя. Ах, как он смел написать письмо олигарху Михаилу Ходорковскому, когда тот ещё парился в Матросской Тишине?! А так…

Алексей Мещеряков:

– Да, я действительно переписываюсь с ним. Переписка началась ещё до суда, когда он сидел в Лефортове. Я ему написал. Он неожиданно ответил. Мы нашли немало общих точек соприкосновения. Не без удовлетворения я нашёл отзвуки нашей дискуссии в его знаменитых открытых письмах. Потом он слово «Бог» стал писать с большой буквы… Ходорковский ответил, что благодарен мне за поддержку и за помощь в работе, это было как раз после шумихи, когда вся Россия гудела: «А кто ж написал «Кризис либерализма в России»? Кто, кто?! «Шендерович»! По сей день считаю, что Ходорковский сидит избирательно. По его уголовным статьям можно было пересажать всех российских олигархов, но они почему-то на свободе наслаждаются жизнью, а Ходор рукавицы шьёт на зоне. Увы, прошение о помиловании он, видимо, писать не будет. Значит, сидеть ему – не пересидеть. Дай Бог ему здоровья, конечно…»

Вот вам и ответ на вопрос: почему и сатира для Алексея Мещерякова не может быть избирательной, перед ней все равны – и коммунисты, и «яблочники», и либерал-демократы, и нынешние «правые»…

В книге запросто встречаются в качестве эпиграфов и авторских ремарок письма, записки, оценки, куски интервью и отзывов, бесед и заключений, причем, людей конкретных и достаточно известных. Скажем, писатель Виктор Астафьев:

«Я читал Караулова. Слава Богу, что он хоть фамилию свою ставит. А то ведь пишут всякие гадости и не ставят фамилию».

Правда, автор тут же (даже и шрифтом!) предупреждает: «любое сходство и даже совпадение любых имён и названий в тексте(…) с именами и названиями граждан и населённых пунктов может быть только случайным. Всё нижеизложенное от начала и до самого конца зачем-то выдумано автором». Но дело сделано. И Виктор Петрович своё слово сказал, и жена высокопоставленного партийного чиновника советских лет присовокупила мнение. Решай, читатель, верить или нет в байки Виктора Караулова об его отрочестве, юности, службе в армии, работе в «демократической прессе». Так или иначе, но жизнь Красноямска – налицо. Иронически прищуренный взгляд на то, что было, что есть и что возможно будет происходить в этом городе, остросатирически, до клоунады и бурлеска, выписываемый быт с включением всех характерных примет беспутной всех характерных примет беспутной жизни среднего сословия, к которому принадлежит герой; характерный сленг; вспоминаемые по ходу действия анекдоты, смешные происшествия и каверзы – всё идёт в дело, всё служит замыслу: раскрыть абсурдность многих нынешних установлений.

И если о политическом лице красноярского прозаика и поэта найдутся охотники поспорить и даже позлословить, то его сатирический талант вряд ли кто поставит под сомнение.

Галерея колоритных типов проходит по страницам этой незаурядной книги. Теневые штабисты, маститые слуги социологической мысли, завсегдатаи вместительного дивана красноямской «княгини Шерер» - Любки Городовой…

Бросается в глаза «профессор» местного института стратегического планирования (очевидно, в высоких слоях предвыборной и особенно выборной атмосферы) социолог Новенький, изучающий общественное настроение красноямских Черёмушек и других столь же славных городских выселок. Он беспортретен, не то что Пешкин с длинным лошадиным лицом и полным отсутствием интеллекта на нём. Беспортретному профессору автором подарена трудно забываемая примета времени, что вполне заменяет физиономию. Какая? А вот такая. Изобретательный политспец Новенький, чтобы слыть в кругах красноямских интеллигентов-выборщиков непререкаемым авторитетом, купил, по случаю «за триста баксов» звание академика Лондонской публичной библиотеки. Теперь этот «бодрый носатый мужичонка лет сорока пяти, прошедший огни и воды диссидентских тусовок, учит других штабистов. Чему? Искусству противостоять в пропаганде свободолюбивых идей ненавистной советской цензуре? Как бы не так. И при издыхании идеологической машины не очень легко было вешать лапшу на уши обывателю. А нынче – раздолье! Никаких тебе главлитов. Философствуй! Однако диссиденты, все, как один! – и это великолепно подметил прозаик,- бросились искать бюджетные соски…

Сюжет книги – сама непутёвая жизнь журналюги Витьки Караулова, которому судьба подбрасывает задачку за задачкой… Верно схвачены ежедневный быт и предвыборные свистопляски в главной пиар-клоаке Красноямска – «Красноямской газете». Мастерски вылеплены фигуры столпов городского бомонда, типажи света и полусвета, скромные менты и нерассуждающие громилы от всяческих частных охранных агентств и фирм; vip персоны партий «А» и «Б» города и окрестностей, вся разница между которыми в содержании кошельков их нанимателей и уровня грамотёшки, который достался по наследству от советских времён.

Скажем, редактор «Красноямских вестей» Олег Анатольевич Нащенко. Он безлик. Его лицо – расчёт. Он вовсе не думает о том, как нести со страниц своей газеты доброе и вечное, разумеется, не в ущерб разнообразной оперативной информации, как бы должно, а лишь неустанно подсчитывает, кто и сколько отстегнёт ему за то, что он верно послужит кандидату от партии «А», а то ведь может переметнуться к лидеру партии «Б»…

Иное дело – политики. Вряд ли возрадуются они своей узнаваемости в остросатирических и гротесковых красках: публицист и издатель газеты «Послезавтра» Прохамов, либерал-демократ Шириновский…

«Красноямец» Витька Караулов, разумеется, не мог обойти молчанием смерть Классика, который также легко угадывается за аббревиатурой ВПА – Виктор Петрович Астафьев. И здесь, это в остросатирической-то и гротесковой летописи, как автор называет свой прозаический сериал, это ему абсолютно необходимо. Зачем?

Вижу, что необходимо ему, - не Витьке Караулову, а автору, - ещё и ещё раз подчеркнуть: во все времена был и вновь будет возникать «пустых похвал ненужный хор». Но в него можно влиться, а можно и не вливаться. Конечно, если есть чувство собственного достоинства.

И Витька Караулов не раз встречался с Классиком, и его альтер эго – Алексей Мещеряков. Для любознательных скажем так: у Мещерякова с полдюжины астафьевских отзывов на стихи и прозу, три из них запечатлены на обложке сборника «Русский 2».

Витька Караулов и водочку пивал с Классиком, в больницу к нему наведывался, и дерзил, случалось, чтобы не прослыть «шестёркой»…

Но что Витька Караулов,что Алексей Мещеряков оба не любят это. Не любят – и всё. Такой характер.

А так ли уж важно знать, что отец героя несколько раз разговаривал с Классиком по телефону и его, Витьку, звал? Своего телефона у Витьки Караулова не было. «Если Витька ленился сразу же идти перезванивать, отец его поднимал (с дивана), приводил. Звонили».

А уж это, конечно, совсем мелочь, что Классик дважды просил Витьку помочь с внуком, так как не слишком по уставу обходились с тем в армии. Как же, внук Классика! Пусть знает,что такое жизнь.

Попутно, конечно, Алексей Мещеряков говорит, не слишком афишируя (не стоят они этого!) писательских и журналистских шакалов, которые смелы кусать умирающего льва.

На мой взгляд, в этой части его оценки слишком размашисты и резки. Но если допустить, что порой раздаёт их налево-направо не Алексей Мещеряков, а Витька Караулов, а?..

Но, повторяю, книга получилась. Неслучайно за короткое время она выдержала два издания, что для литературной провинции, в которой, как ни горько это замечать, сие бо-ольшая редкость!

* * *

«Выберете молитвенника за Землю Русскую.
Не ищите (выбирая) мудрого, не ищите учёного.
Вовсе не нужно хитрого и лукавого.
А слушайте, чья молитва горячее, чтобы доносил он Богу
Скорби и напасти горькой земли нашей,
И молился о ранах, и нёс тяготы её.

Василий Розанов

В «Васнецовых», сказке для взрослых, (1991), поэт бросил первую, всё определяющую и направляющую строку – тему – образ:

Змей Горыныч над Русью кружится.

Сказочные васнецовские образы: непроходимый лес, кикиморы болотные, чёрные вороны,змеи подколодные, серые волки и прочие песенно-былинные атрибуты – только общий фон для выкрика накипевшей боли и заботы:

Люди добрые, к нам беда пришла.

Люди русские, собирайте рать!

Сказке – сказово. Китеж-град и малец Иванушка,гонец об опасности, вестник беды. Он, увы, остался не услышанным: тупоголовый царь, подъедающий заморское варево, обрёк Русь на тяжкое испытание.

Покачнулась Русь – и ушла на дно.

С мужиками, с градоначальником.

С куполами, землёю, царём-дерьмом,

С облаками вечно печальными.

Во многих стихах 90-х годов («В твои тёплые ладони окунусь…», «Хоть по пальцам их перечесть…», «Опять в Отечестве скандал…», «Автогеография…» и др.) Алексей Мещеряков и в шутку и всерьёз, в лирической и плакатно-митинговой, сказово-песенной и авангардистской манере высказал свою озабоченность наступлением англоязычной, европеизированной безликой и лишённой какой-либо национальной почвы субкультуры.

От буколики мечтаний:

…Мёд, баранки, простая снедь

Русских праздников – синеоких.

Повстречав родных, помолчать.

Мир картин, мир моей России.

С тихой краскою повенчать

Чувства, мысли, стихи босые.

(«Хоть по пальцам их перечесть…»)

До клятвенных уверений в любви к отчей земле с отголосками есенинской и рубцовской радости общения с родными просторами:

В твои тёплые ладони окунусь!

Это Вера, это Радость, это – Русь.

От пророческих и афористичных напоминаний об особой и исторической миссии России в мире:

Предсказывают (для Руси):

Не верь, не бойся, не проси!

(«Опять в Отечестве скандал…»)

До ёрнических и саркастических замечаний, подобных репликам в наших вечных «философических» беседах о русскости и русском после двух-трёх выпитых рюмок. Или на очередной пустопорожней конференции. Или на громко заявленном «круглом столе» для высоколобых:

В лета безумные ворвусь

И вырвусь, как бы испарюсь,

Но обязательно вернусь!

…подискутировать про Русь.

(«Мессия»)

… подискутировать про Русь! – вот оно, то, что подспудно, подсознательно застревает в умах юных наших современников (порой и против их воли!), остаётся на всю жизнь. Порой, как строчка или строфа – пароль. Читатель из монбланов поэтических книг, эверестов песенных дисков, остающихся от каждого века, стремительно отлетающего назад в небытие, сохраняет и несёт в памяти, пусть и не вольно, строчки или строфы, которыми отметились Николай Рубцов, Владимир Высоцкий, Игорь Тальков, Юрий Кузнецов…

Читая старую тетрадь,

Расстрелянного генерала,

Я часто силился понять:

Как ты смогла себя отдать

На растерзание вандалам?

Россия…

Игорь Тальков пел о гражданской войне, которая осталась в прошлом веке, но в нас-то отзывалась и отзывается она, как нынешняя, сегодняшняя боль.

И Алексей Мещеряков, – вслушайтесь! – он же со всеми этими поэтами и певцами, так и не ставшими пророками, как бы перекликается, ёрничает, зубоскалит, а глаза полны слёз.

Ведь страна-то вновь на растерзании вандалов, пусть они не в комиссарских кожанках, а в цивильных пиджаках.

Вернусь…через века…в страну не дураков, а гениев – эхо Игоря Талькова.

Ой, ты Русь! – эхо Есенина.

Россия, Русь, храни себя, храни – эхо Рубцова.

Какого я века?

Какая мне Вера? –

Горько восклицает, спрашивая прежде всего себя, Алексей Мещеряков. Но ведь он спрашивает и всех нас, не правда ли?

Алексей Мещеряков остросовременен и полемичен. Постоянно вызывает на сопротивление – думайте! эпатирует – не закрывайте глаза, это же наша испоганенная земля!

Тихо блистает вешнее солнышко.

Мальчик глядит сквозь винное стёклышко.

И что же разглядит в мире, этот будущий наш собственный Платон или быстрый разумом Невтон, как мечтал Михайло Ломоносов, если он рассматривает мир через винное стёклышко?! Думайте, сограждане, соображайте!

Разве это только о себе «периода кооперации», тех одиннадцати («нравственный ГУЛАГ»!) лет, когда мотался по стране, зашибая и просаживая бо-о-ольшие деньги?

На Чёрном пили горилку.

Принимали бальзам на Балтийском.

Я даже на юге видел гориллу,

Да-да, именно там, а не под Бийском.

Балдели по Союзу, было дело,

Пьянка в Ялте, опохмел в Санкт-Ленинграде.

Нас любили чёрные девы –

Негритянки.

Расхожее, мля, - «как в шоколаде»!

Всяко в памяти осталось…

Умерли друзья-знакомые,

Ровесники, молодые совсем – мужички,

Не вступившие в партию между запоями…

(«Автогеография»)

Кто-то скажет: прозаичность, рассудочность, недостаток образов. Я же скажу так: Алексей Мещеряков ищет и находит образы самые неожиданные, яркие, солнечные, или же - мрачные, трагичные, после которых хоть в запой, хоть в петлю. Я их приведу один-другой для убедительности чуть ниже. А сейчас хочу сказать, что для него главное – высветить до ослепительной яркости мысль, которая сейчас, сегодня, для него важнее всех на свете. Не туда идём, сограждане, деньги и лживые кумиры заслонили нам Божий свет, ложные маяки отвлекают нас со столбовой дороги творения добра на обочину, в трясину; болотные огни потребительства, чревоугодия, жажды комфорта лишают души пространства Мечты и Надежды.

Рыба полезна - для рыбаков –

чистый белок, чешуя и фосфор.

Честно, не вру (без дураков),

Стал правдовитым, как будто Познер.

Острит он в «Записках об уженье рыбы», не забывая обнажать, гасить по возможности всеми силами своей сатиры, иронии эти болотные огни;

- недоумевает в стихах «Держава»:

Я – местный (не космополит);

Затерянный – в родном народе.

… Вновь кто-то душу мне смолит,

Как будто лодку, в огороде!

Философствует о личности в запоздалом «споре» с Николаем Гумилёвым:

Личность может размениваться,

Личность,как безналичность.

Личность может расстреливаться,

Если, конечно, личность.

Или – с деревенским старожилом, с которым вечером за бутылочкой самогонки рассуждали о жизни прошлой и настоящей:

Лица. Вечер. Гость говорит.

Тост нешуточный: «Пьём за Сталина!»

Не могу, пардон, гайморит.

…Всякой снедью столы заставлены…

 

Что ж, обычай не прецедент.

Телевизор ворчит (за ставнями),

Гляньте, вновь у нас президент!

«Мы уже не умрём «за Сталина»?»

Озорует, гримасничает, порой (крайне редко, к счастью!) сквернословит:

Напоследок. О политике.

Политику делай сам.

Пример: вот взяли поллитру мы,

Мне – мёд, а вам – по усам!

(«Политическое»)

Ага, остались ни с чем, интеллигенты! …Проинтеллигентничали мы, когда одни рвали на куски страну, а другие – власть; когда одни упивались гласностью и свободой слова, а другие всучивали согражданам под демократический шумок фантики ваучеров. Миллионов собственников как не было, так и нет, а миллионы нищих и бомжей – пожалуйста! Бывший торговец цветами командует всеми АЭС и гидростанциями, что построены с потом и кровью Советами, которые он не устает проклинать… Свобода, гласность!

 

* * *

…Алексей Мещеряков давно и совершенно определённо знает, что ему в прозе и поэзии удаётся, а что нет. Ему удаётся – и по всем статьям удаётся! – роль юродивого в литературе. А почему бы и нет? Ведь именно юродивые говорили правду в глаза царям. Страшась или не страшась лишиться при этом головы, это мы вряд ли узнаем и постигнем: ибо ни царей не осталось, ни юродивых. Но правду-то говорить должен кто-то. И самую горькую, самую потаённую.

Он неустанно и бестрепетно смеётся над собой, правдоискателем, заодно высмеивая политические пируэты и выкрутасы «слуг народа», которые от народа шарахаются, как чёрт от ладана. Это стремление – и в сатире, и в лирике идти собственным курсом Алексей Мещеряков обозначил ещё десять лет назад в стихах «Путешественник»:

… Послушавши цыганский хор,

Скуплю вино у приживалок,

Затеяв философский спор:

Я – лошадь или Пржевальский?

 

Середь моих жилых халуп

Найду в толпе американца.

Скажу ему, что я Колумб!

И попрошу не пререкаться.

 

Весёлый (чуть навеселе),

Вооружён, но не опасен,

Я припаду к своей земле,

Как встарь Никитин, Афанасий.

Ёрничество, конечно, не сатира. Лишь подступы к ней. Но ведь и в литературе уже вовсю хозяйничала попса, и надо было как-то проявляться тем, кто хотел остаться собой, не поддаваясь настроению толпы.

Вырастают, как грибы,

Деревянные столбы.

Если знать какое зелье

От бессмысленной толпы.

Если бы…

В интервью «Комсомольской правде» (8 декабря, 2006 г .) Алексей Николаевич вспоминал, как в начале 1990-х на местном телевидении с режиссёром Юрием Мячиным он начал делать сатирические сюжеты… Когда интервьюер попробовал сравнить его с Виктором Шендеровичем, по мнению журналиста, ещё недавно сатирика № 1 России, Алексей Мещеряков определённо заявил:

«Мне не по душе его сатирическая проза не только из-за её мелкости (ну, не Розанов он, извините) – просто от шендерятины так и несёт русофобским душком…»

* * *

…Памятная реплика старого кольчужного мастера из культового, любимого миллионами фильма «Александр Невский»: – «Коротка кольчужка…»?

(Снаряжая ополченцев в войско князя на схватку с псами-рыцарями, старый кольчужный мастер всё отдал, ничего не пожалел. А когда поспешил вслед за ратниками, надел последнюю кольчужку. Коротка оказалась. Не защитила в роковой час.)

«Мала была бы мне та кольчужка…» – вспомнил в одном из эпизодов Алексей Мещеряков. Вспомнят ли великолепную эту сцену воспитанные на бездумных триллерах и американских страшилках нынешние зрители – российские сограждане? Вряд ли. Тем более – о, как это возмутило нас! – нынешние прокатчики фильма умудрились смикшировать символ – опору фильма, песню – гимн защитников:

Вставайте, люди русские!..

Вставайте на бой с немцами!

Не прозвучала песня так, как она некогда звучала. Испугались непрошеные идеологи из Останкино: а вдруг да песня прозвучит набатом для русских людей, униженных, как никто, в собственном Отечестве…

Вернуться на главную