Василий МИРОНЕНКО
Прозрение

О творчестве Ивана Подсвирова

В 2013 году подведены итоги XIX Международного литературного конкурса имени Андрея Платонова «Умное сердце». Учредителями конкурса являются газета «Московский железнодорожник» и Союз писателей России. Диплома и премии лауреата был удостоен московский прозаик Иван Подсвиров за очерк «Дорога к Синим скалам», автор книги воспоминаний «Первые и последние» (Пятигорск, «РИА-КМВ», 2011) о встречах с писателями XX века, сразу ставшей бестселлером. Благодаря поддержке и творческому содействию литераторов Ставрополья, Кубани и Сибири, меценату Е.Г.Соколову (Белгородская обл.) и коллективу ООО «РИА-КМВ» в декабре 2013 г. вышла новая книга И.Подсвирова «Житие в эпоху перемен». Повести и рассказы. Из неопубликованного и забытого», 636 с.

Истинный художник всегда голос своей эпохи, его глазами и мироощущением мы познаем минувшую действительность во всей её красоте и многообразии. Как ныне выясняется, творчество автора книги «Житие в эпоху перемен» намеренно замалчивалось, скрывалось в полутени. Между тем Иван Подсвиров обладает именно таким голосом «эпохи перемен» - предельно искренним, лиричным, подчас суровым, даже излишне жестким. Он принадлежит к поколению писателей реалистического направления, детство и юность которых были омрачены послевоенными невзгодами, сложными, трагедийными судьбами родственников и земляков. Окружающая жизнь в изобилии предоставляла писателю сюжеты, нашедшие яркое воплощение в известных произведениях «Родные люди», «Касатка», «Сто лет любви» («Чинара»), «Шаги к перевалу», «Погоня за дождем».

В новой книге прозаика представлены повести и рассказы, мало и совсем не знакомые читателю. Открывают её три, казалось бы, разные повести – о любви и одиночестве, объединенные внутренней психологической нитью – поисками смысла существования в мятущемся, противоречивом мире. Перед нами типичная картина жизни 70-90-х годов, написанная автором, участвовавшим в изображаемых событиях и хорошо знавшим прототипов своих героев. В повести «Половодье» они молоды, амбициозны, наивны, страстно жаждут перемен, но еще не знают, что судьба уготовила им серьезные испытания – пережить перестройку, затем и распад государства. Это поколение через обретения и утраты предопределило новую жизнь. Современным читателям, пытающимся лучше понять наступившую действительность, полезно знать мысли и чаяния молодежи минувшей поры и то, что предшествовало смене вех. Ценность повести состоит в том, что она передает подлинную атмосферу ушедшего времени.

Главный герой «Половодья» редактор Геннадий Юрьевич Оболенский, потомок княжеского рода, мечется между городом и деревней, между интеллигентной женой, «француженкой» филологического факультета Викторией Малининой и любящими его другими женщинами - невестой на выданье красавицей Еленой и сотрудницей многотиражки Лизой Паниной. Причина метаний Оболенского в неудовлетворенности жизнью, порождающей внутреннее одиночество. Он постоянно раздваивается, пишет лирические рассказы и газетные заметки, не зная, чем заняться – писательством, как его кумиры Бунин и Джек Лондон, или службой в газете. В издёрганном, психологически неустойчивом состоянии героя случайно настигает невиданное наводнение в Орле.

Наводнение – символ, образ сокрушительной стихии, подвергающей испытанию растерявшихся провинциальных жителей. Вместе с соседом Егором Прясловым и областным журналистом Михаилом Смирновым Оболенский спасает людей, проявляя волю и мужество. Во время общей беды он ощущает себя сильным человеком, способным на решительный, безоглядный поступок. Тем не менее тревога за героя растёт: что же будет с ним впереди? И что будет с жильцами, временно ютившимися в частном доме Нины Филипповны, проводницы железнодорожного поезда? Дом её затоплен по крышу, разломлен ледоходом.

На развернутом полотне целая палитра красок, непохожих лиц, характеров, жизненных ситуаций. Следует подчеркнуть, что эта повесть, как в целом и художественно-философское творчество писателя, отличается своеобразием и богатством русского языка, интонационных, речевых и диалектных регистров. Колоритный язык способствует созданию объёмной картины народной жизни. Сочувствие автора простому человеку придает повествованию особую доверительность.

Внимательнее приглядимся к дому Нины Филипповны. Она сдавала углы сельским родственникам – телефонистке Фене, рабочему сталепрокатного завода Макашову, Оболенскому с Малининой, пожелавшим жить отдельно от наставлений матери Вики, своенравной Аграфены Витальевны, «известной в городе фигуры». Явных конфликтов в доме не наблюдается, заметно лишь внутреннее психологическое напряжение, предвещающее нечто тревожное. Дочь Нины Филипповны Елена, студентка пединститута, несмотря на то, что помолвлена с заносчивым женихом Вадимом из высокопоставленной семьи, испытывает влечение к Оболенскому, а он к ней. У Виктории свои комплексы: она зациклена на собственной исключительности, недовольна прозябанием в «мещанском аквариуме», среди чуждых ей жильцов, хочет помириться с матерью и вернуться в привычную среду. Налицо зародыш драмы без признаков резких внешних проявлений и аффектов. В возрастающем напряжении – подспудное движение, развитие сюжета. Частный дом Нины Филипповны как бы раздвигает стены, олицетворяя собой под увеличительным стеклом население страны, затаившееся в преддверии перемен.

Не менее интересен срез интеллигентной и руководящей «элиты» провинциального общества. Её составляют та же Аграфена Витальевна с влиятельными партийными и хозяйственными поклонниками и покровителями, переживающими всяческие перетряски. Особый слой – местные просвещенные умы, к примеру, несчастный в личной жизни добряк Борис Антонович Алексеев и пока вполне благополучный, прямодушный журналист Михаил Смирнов. Особнячком к ним примыкает фрондирующий, на всё готовый Даниил (Даня) Убогий, алкоголик и эпилептик. У Дани безупречные характеристики. Ему доверяют после увольнения Оболенского возглавить редакцию «Передового строителя». В этом официально отказано безгранично преданной служению многотиражной газете Лизе Паниной – по причине студенческого возраста и неопытности. Возможно, и потому, что слишком честная Лиза жертвенно влюблена в Оболенского и носит дворянскую фамилию.

Основные персонажи повести собирательные и не имеют отношения к подлинным лицам. Если же кто узнает в них себя, это лишь подтвердит жизненную достоверность произведения. Любопытны бывший сокурсник Геннадия Оболенского Егор Пряслов, возвысившийся до председателя профкома, и его внушительный начальник – управляющий строительным трестом Егор Бауман. У них совпадают не только имена, но и отчества. Дабы в разговоре не оплошать и сразу сообразить, о ком речь, сослуживцы именуют Пряслова: «Маленький Егор Семенович», а Баумана – «Большой Егор Семенович». Почти сатирическая ситуация по Гоголю и Щедрину. Порой обе фигуры сливаются в один образ чиновника, что создает впечатление полнейшего абсурда. Впечатление тем более усиливается, когда в одной сцене Оболенский с притворным уничижением просит Маленького Егора Семеновича походатайствовать о предоставлении ему и Вике отдельной квартиры в новом доме, а в следующей сцене, едва Большой Егор Семенович торжественно удовлетворяет просьбу, непредсказуемый герой объявляет, что согласен уступить выделенную квартиру нуждающейся рабочей семье. Явление неслыханное. Шок поражает обоих чиновников. Благодаря Пряслову недоразумение разрешается, но вскоре после половодья Оболенский всё-таки уезжает в Каменку.

Там, в деревне, свои печали: молодежь разъехалась кто куда, старинный дом князей Оболенских вот-вот рухнет; в зимние лунные ночи в оврагах нестерпимо воют волки, скулят одичалые собаки. Отец постарел и мается перед смертью; престарелый учитель истории, много лет ждавший Геннадия, не может найти себе достойную замену. Наставник несказанно рад возвратившемуся ученику. Но – поздно… Повсюду на селе, да и в городе, рвутся, казалось, надежные соединительные связи. Герой сделал отважный, по сути отчаянный шаг – приехал учительствовать на малую родину, опустошённую миграцией. В цепи случайностей выявляется закономерность: деревня с традиционными устоями, как и город, лишалась опоры и равновесия, выталкивая в город растерянные, одинокие, озлобленные существа.

Жаль Оболенского и жаль Каменку. По истечению лет мы-то знаем: с нею, пожалуй, случится то, что происходило и происходит с русским, российским селом. Оно в упадке. Закономерность не отменить благими намерениями, одиночными инновациями, денежными подпитками… Распалось традиционное общество, его заменили корыстные корпорации и группировки. «Большой Егор Семенович» и «Маленький Егор Семенович» – в общем-то благодушные вожди старой партийной школы. Не забывая о себе, любимых, они хоть как-то заботились о соплеменниках - не в пример новоявленным жадным приобретателям. Нувориши до конца разорили весь уклад провинциального существования, особенно на селе.

Будучи молодым литератором, Иван Подсвиров, по его признанию, испытывал горькое недоумение, почему вроде бы искреннюю, безобидную повесть «Вдовье наследство» не приняли в журналах разных направлений – ни в «Октябре» и «Новом мире», ни в «Подъёме» и «Нашем современнике». Понятно: начинающий автор, с неизбежными огрехами, но он-то видел: печатались и гораздо худшие, недопустимо слабые, конъюнктурные вещи. Впоследствии уразумел: бдительных надсмотрщиков не устраивала авторская позиция. Недавно получили публичную огласку откровения одного известного руководителя журнала: слепых котят, поучал он соратника, надо топить сразу, пока они не прозрели. Вот и «топили» – В.Максимова, Б.Можаева, Н.Рубцова, А.Губина… всех не перечислить. «Топили», получали ордена и не утопили. На склоне лет совесть мучила иных советских «классиков». У нас, русских, неистребима врожденная слабость – поздним числом каяться и терзаться муками совести, это гениально показал Достоевский. Оглянулись праведные мэтры вокруг: пустыня! Сделав ставку на удобные им таланты, не заметили, как вместе с яростными противниками неосмотрительно вытоптали, срезали под корень все остальные здоровые побеги, посчитав их за вредные сорняки.

Подсвиров тоже оглянулся назад и удивился: всю жизнь он писал одну и ту же книгу – о Родине, счастье и муках простых жителей, о страстях человеческих. И о любви двух начал – женской и мужской, в порыве соединяющихся и вечно борющихся между собой в поисках идеала. «Вдовье наследство» изображает жизнь в 1950-60-е годы рядовой колхозницы, доярки Марии Ляпуновой. Подло её предал муж, соблазнившись богатством бухгалтерши. Случайно, из сострадания, Мария приютила у себя отверженного Володеньку, сына репрессированных староверов Курдюмовых, Егория Савича и Фёклы Власьевны. Старики хранили для него наследство – клад золотых монет царской чеканки. И опять же случайно в ясный радостный день Мария погибает. Погибает в момент наладившегося семейного благополучия и пробудившейся любви к непутевому Володеньке. Счастливая, она отправляется в район за обновками для семьи. Лошадь с горы понеслась, повозка опрокинулась – и Мария упала, распятая на зубьях бороны, случайно оставленной на обочине. Не многовато ли случайностей, образующих закономерное бытиё сельских жителей, брошенных на произвол судьбы, безразличных к загаженной земле? Философия повести, вытекающая по наитию из подобных повседневных «случаев», конечно, насторожила литературных редакторов.

Действие развертывается в хуторе с библейским названием Казачья Палестина. По указке свыше хутор признан «неперспективным», как и десятки тысяч селений, приговоренных к уничтожению. Однако поредевший народ вопреки всему продолжает жить по инерции. Володенька Курдюмов в семье Марии заметно взбодрился и однажды, когда соседка Лукерья Пашкова пришла проведать Марию и они вдвоем, при детях Васе и Оле, начали «играть» казачьи песни, он вздрогнул и нежданно для себя весь преобразился:

По Дону гуляет, по Дону гуляет,
По Дону гуляет казак молодой…

Курдюмов словно вспомнил, что он тоже молодой казак. Расправил плечи, в груди что-то ворохнулось, лицо просияло, и, завороженный старинным мотивом, он стал подпевать. Откуда что и взялось… Пели уже втроем, согласно и с таким печальным упоением, что прослезились.

А там дева плачет, а там дева плачет,
А там дева плачет над быстрой рекой…

И после этих чудных песен и гибели Марии потрясенный Володенька уже не представлял своего существования врозь с её детьми. Заботу о них приняли также на себя Пашкова и фронтовик бригадир Акимов, сын того самого комсомольца Алексея Акимова, который раскулачивал Курдюмовых и родителей Ляпуновой, пустив Марию по миру. Светлая душа, труженица, она выжила и оставила в наследство драгоценные свойства духа, что дороже всего золота на свете. А бригадир Петр Акимов, лишенный мужского достоинства при форсировании Днепра, как мог заглаживал вину обманутого отца… Но почему сын был так жестоко наказан за отцовский грех?

Такова эта ранняя безобидная вопрошающая повесть, единодушно отвергнутая ревнителями.

Повесть «Смерть Фиалки», в первом варианте опубликованная в 1999 году, исправленная и дополненная автором в 2012-ом, развивает тему обманутого поколения конца XX и начала XXI веков. В подземном переходе, возле собора Василия Блаженного, судьба сводит двух совершенно разных персонажей – кибернетика Емельяна Ивановича Пузикова, недавнего яростного демократа, ныне вынужденного приторговывать своими заводными игрушками, и путану – радужную «ночную бабочку».

Рационализм инженера, ученого-теоретика совмещался в Пузикове с романтической мечтательностью и фантазиями. По любви к идеалу он прельстился в молодости образом непреклонной большевички Фиалки, воспетой Катаевым, и женился на такой же симпатичной фанатичке с фиалковыми глазами. Она была поклонницей академика Угарова, создателя ракет и правозащитника. Невероятное совпадение двух свойств – идейно-философского и зрительного, эстетического. Найдена точка опоры. И вдруг вселенная поколебалась: смерть Угарова и верной демократическим идеям Фиалки, простудившейся на его похоронах, потрясла Емельяна Ивановича. В нищете он отрекся от либеральных убеждений, от своего прошлого и пребывал в протестующем одиночестве, пока не встретил девушку с небесно-синими глазами. Взглянув на неё, стареющий романтик воодушевился и сказал себе: «Это Фиалка!»

Между ними возникают дружеские отношения, переходящие в близость. Униженные герои пытаются выжить, обрести своё счастье. Они мечтают иметь дом, детей, но их мечтам не суждено сбыться. Время беспредела выдвигает иных хозяев жизни. В квартиру Пузикова врывается бывший его либеральный соратник бандит Дубасов. Найдя деньги и драгоценности, спрятанные Фиалкой, он расстреливает обоих. Случайность? Мог бы и пощадить. Но таковы законы криминального мира в эпоху первоначального накопления: одним суждено умереть, другим – обогатиться и стать приличными, достойными гражданами.

Случайность – как закономерность. Писатель показывает: наша столица напрягается от смешения людей разных культур, обычаев и верований. Прежняя классификация населения по идеологическим, национальным, сословным, даже религиозным признакам теряет привычные очертания и формулы, не отражая сущности происходящего. Этнический котел кипит, в бурном вареве наряду с угрозой перегрева и взрыва готовится и нечто обнадеживающее – рождение более разумной, толерантной общности. Хорошо это или плохо – другой вопрос. Но, думается, для исследователей будет представлять интерес характерный образ друга Пузикова – русского патриота-почвенника Артемона Ардальоновича Серка-Скитальца, изображенного с подлинного оригинала. Подобных типов в жизни всё больше. Точно неизвестно, из какого рода-племени Серко-Скиталец, и это отмечено в повести: «… измельчавший казак с утерянной южнорусской родословной, грек, армянин или еврей с примесью хазарской крови». Поэт давно дружит с Емельяном Ивановичем. Разногласия во взглядах не мешают приятелям сердечно относиться друг к другу.

Употребляющего наркотики, пьющего Артемона Ардальоновича, отягощенного знаниями и пылким воображением, на каждом шагу преследуют фантомы и видения. Перенасыщенность информации оказывает пагубное воздействие на сознание и поведение современного человека. Исторические деятели минувших веков, вымышленные литературные герои заставляют подверженных их влиянию людей подражать им, нередко совершать немыслимые, неадекватные поступки. На Чистопрудном бульваре Серко увидел странного субъекта во фраке и в черной фуражке с кокардою. Вальяжный господин, скорее всего иностранец, заговорил с ним первым и представился: Ардальон Борисович Чечевицын, его «кровный папаша», к тому же «советник юстиции первого класса». Самозваный папаша укорил Артемона Ардальоновича в непочтительном отношении к родственникам: профессору Грановскому и Виссариону Белинскому. Ошарашенный поэт возразил: какие же покойники ему родственники, но лукавый сказал, что они вечно живы. Вдобавок причислил к родственникам Серка-Скитальца героев Достоевского и Лескова: Петра Верховенского, висельника Ставрогина и сошедшего с ума Иосафа Висленева.

Обволакивающий дурман сгущается над сквером и собеседниками. Догадавшись, к чему клонит «папаша» с подозрительным акцентом, Серко возмутился и вскочил со скамейки. Когда же лукавый, напомнив о грехах поэта, предлагает служить ему, Артемон Ардальонович кидается на него с криком: «К чему призываешь, враг? К измене?» - и со всей удалью отвешивает совратителю пощечину. Крепкий казацкий удар «пришелся в пустоту».

Что это - галлюцинации, издержки начитанности (что-то от «Мастера и Маргариты»), искаженная реальность? Скорее – всё вместе. Современный прогресс с множеством препаратов, агрессией новейших технологий и СМИ, незримым вмешательством посторонних в жизнь человека угрожает самой цивилизации. В стрессовых ситуациях иллюзорное и реальное неотличимы, многие живут и действуют как во сне.

В сферу общения с Пузиковым и Серко-Скитальцем случайно (!) вовлекается молодая судья, поименованная Синеглазкой. Её биография - почти копия биографии Фиалки. И внешне они похожи. Синеглазка выросла в деревне, в столицу приехала из провинциального города. Снимая «угол» на окраине, она лелеет мечту сделать карьеру и разбогатеть. Различие между ними лишь в том, что Синеглазка судит, стоит на страже законов, а Фиалка, нарушая законы, избегает судей.

За своей подписью Синеглазка присылает Емельяну Ивановичу судебное постановление о наложении штрафа за хроническую неуплату коммунальных начислений. Серко пускается выручить обнищавшего «гения», «великого кибернетика» в надежде обольстить и умилостивить судью стихами. Уловка не удается. Уколовшись, невменяемый поэт подкарауливает Синеглазку в кустах, пугает её выстрелом из ружья и ранит. Абсурд. Нелепость… Артемон Ардальонович оказывается под следствием, и в это же время погибают Фиалка и Пузиков.

Развязка повести трагична. Нагромождение случайностей и страхов? Нисколько. Действительность переполнена ими. Этого не должно быть – такой вывод сам собой вытекает из содержания в виде слабого утешения.

Что же произошло с народом и государством, где начало распада и нравственного вырождения? Прочтем рассказ «Эльбрус и Кобчик». Девяностопятилетний старик Герасим Кузьменко, по прозвищу Кобчик, усевшись на лавочку, поднял голову с ястребиным носом и будто впервые увидел Эльбрус, белоснежную величественную Шат-гору в недостижимых высях. Похожий на хищную птицу, коварно падающую на жертву, «Кобчик всплакнул, если угодно назвать это плачем: по землистым губам пробежала судорога, рот свело, красноватые веки задергались. Ладонью он смахнул с правого глаза слезу, но слезы не было. Надо же, целое столетие протекло в одной станице, среди долины, окаймленной горами. И за все эти годы ни разу спокойно не взглянуть в небо, как бы не заметить Эльбруса. Что же это было с ним? Оледенение, сон?»

На виду чистого, без пятен Эльбруса обманутый, с обугленной душой Кобчик подводит итог жизни. Своих начальников, большевиков, он пережил, но итог плачевен. По их указке строил «светлое будущее для всех, иногородних и казаков», в молодости лютовал, загоняя станичников на Беломор-канал и в котлованы, «да только откормил сытых котов, а сам остался ни с чем, на бобах; мечтал о рае земном – и не видел блистающих куполов вблизи, небесного храма, не создал даже нормальной советской семьи».

Заключительный эпизод рассказа символичен. Ночью, при «ножевом свете фар», через станицу проносится бешеная «кавалерия» - колонна грузовиков с ворованными строевыми соснами. «Ослепленный, Кобчик привстал с лавочки и обреченно вслушивался, как скрипят и постанывают в железных тисках бревна, в сущности его ровесники. Молчаливые и безответные свидетели века. Поволокли их на окантовку и распиловку. В расход, в распыл. Всё. Конец. «Ну, прощевайте», - прошептал Кобчик и долго вглядывался в дотлевающие красные огоньки – так долго, как может вглядываться лишь человек, уже плохо сознающий, что с ним происходит, где и на какой планете он находится».

Тут следует заметить: «окантовка» и «распиловка» русского леса и всего российского уклада началась отнюдь не при советской власти – намного раньше, в стародавние века. Среди высших светских кругов вошло в моду поклонение всему заграничному и порицание всего отечественного. Наполеон, поставивший целью завоевать Россию и вступивший в сожженную Москву, воспевался нашими лучшими поэтами как носитель свободы и пламенный борец с игом. Чего же было ждать от наследников «передовых» идей, тем более яростных большевиков, к ногам которых случайно (?!) свалилась сгнившая власть…

Собранные в книге рассказы написаны в разные годы. Один от другого они отличаются стилевыми особенностями, разными красками, тональностью, настроением. В них, если можно так выразиться, хранится запах ушедшего времени. Хаос и пестрота оттенков - печальных и обличительных, лирических и сатирических - присутствуют в этом своеобразном флаконе, характеризуя смутную эпоху. Какие бы потом великолепные ароматы не комбинировались для этой ушедшей эпохи, они будут другими, искусственными.

В слове к читателям Подсвиров не случайно обращается к трудам М.Кантора. Писатель обнаруживает в них как созвучие со своими мыслями о состоянии нынешней России и глобальной цивилизации, так и несогласие с отдельными доводами философа. Размышляя о недугах западной экономики, социальной пестроте современного мира, погружаемого в распри, Кантор выводит пессимистическую формулу: «кризис пришел навсегда». – «Иронизировали, сомневались, боролись за права человека, но никто не спросил, за права какого именно человека. Рантье? Паразита?» Применительно к России писатель, исходя из личных наблюдений, мог бы расширить вопрос философа: за права руководителя министерства, секретаря обкома, председателя облисполкома, выдвиженца ЦК ВЛКСМ, воров, поделивших по-братски общенародную собственность? Люди сбиты с толку и не знают, «за какую именно Родину бороться?» - пишет Максим Карлович. Да, философ близок к истине: пока не разберемся с этим, из трясины нам не выбраться.

В сложные исторические моменты велика роль прессы, которую считают четвертой властью. На заре демократии Подсвиров смело отстаивал права «четвертой власти» от произвола чиновников Ельцина, но сегодня он полагает, что бесконтрольная пресса нередко бывает и первой властью. Даже становится выше и хуже любой власти, помыкает всеми как хочет – в интересах тех или иных группировок, взявших её на довольствие. Власть, имеющая в распоряжении обеспеченную прессу, временно может не волноваться: у неё в руках послушные рычаги управления и манипулирования массами. Так было при коммунистах, пока они не упустили контроль над СМИ.

Упустили потому, что бесконечно врать нельзя. Журналисты, воспитанные на лжи и пропагандирующие ложь, рано или поздно возненавидят власть и предъявят к ней свои счеты.

Моисей не зря водил в пустыне своих соплеменников сорок лет, пока не вымерло всё поколение грешников. Уцелевшие, преимущественно молодые, пришли в землю обетованную. С 1990 года до сорока лет осталось семнадцать. Поколение, причастное к советской власти, почти всё истраченное в пустыне перемен, окончательно покинет историческую арену. Время изменится. Моисей к неверующим не придет. Вместо партийных и прочих кумиров явятся иные «пророки». И неужели кто-то думает, что прошлое вернется вспять в обновленном, закамуфлированном обличии? Напрасные упования… Прошлое умеет только мстить неразумным. Судьба Кобчика – наглядное тому подтверждение.

Духовный и экономический кризис побуждает напуганную «элиту» прибегать к аналогиям в истории, чтобы найти относительное утешение в повторяемости мировых событий. Примитивная логика такова: если подобное раньше было и прошло, то и сегодняшнее нестроение пройдет. Европейские писатели, философы, историки вслед за американскими излагают факты зверств Ивана Грозного, Пугачева, Суворова, Сталина, иногда Ирода и Калигулы, смешивая всех в кучу. Это злодеи первого ряда. Но почему-то преступления Дантона, Троцкого им кажутся «самодеятельным спектаклем». По такой логике террор Бела Куна и Землячки, заливших Крым и Черное море кровью офицеров Белой армии и казаков, - заурядное действо. И совсем уж проходная пьеса – диктаторские замашки Кирова и Анджиевского, стравивших народы на Кавказе, командарма Тухачевского, удушившего газами восставших тамбовских крестьян.

К сожалению, не избежал «некорректного изложения исторических сюжетов» и М.Кантор, в чем упрекнули его даже поклонники. Действительно, уравнивать Советский Союз с фашистской Германией, Сталина с Гитлером, по меньшей мере, непрофессионально, исторически неверно.

В предвзятых сравнениях и аналогиях незаметно исчезает вина отцов. Все виноваты – и никто не виноват... В искаженном ракурсе дорога к храму и покаянию выглядит призрачной, заросшей травой забвения. Но без покаяния нет и прощения. Настойчивый призыв философа вспомнить о забытой, «заплеванной» солидарности, которая «благороднее, чем быть демократом», и «важнее рыночной экономики», актуален и оттого многими принят благожелательно – как неосуществимое пожелание. Надо вернуться к обществу, где «искусство должно учить, политик защищать, а банкир обеспечивать» и где «существует оценка труда с позиций общего блага», - пишет Кантор и далее заключает: «Оттого, что сегодня понятие «общественная элита» дискредитировано, не следует, что без неё общество может существовать. Однако формироваться элита должна не по критериям цивилизации, а по меркам культуры».

Неясно только, кто возьмется устанавливать эти мерки. Та же самая «элита» с культурными представителями? «Элита», оторвавшаяся от народа, значит, снова должна наставлять, народ исполнять, банкир «обеспечивать» с позиции сомнительного «общего блага». Блага в основном для своих. Завораживающие перспективы… «Ехали, ехали в гору и свалились в пропасть», - комментируя ход дискуссии, иронизирует Подсвиров.

По этому поводу весьма откровенно высказался небезызвестный политолог Бжезинский, открывший многие карты. В одном интервью журналисты поинтересовались его мнением о заслугах российской руководящей элиты в экономических преобразованиях. Раздраженный Бжезинский саркастически усмехнулся: «А где российская элита?» И ответил в том смысле, что фактически её нет, она действовала по разработкам американских ученых и специалистов. Все её крупные счета находятся за рубежом, особняки и виллы там же, дети учатся на Западе, в основном в американских университетах и колледжах…

Словом, устами одного из умных недоброжелателей нашей страны было заявлено: интересы современной «элиты» и народа диаметрально противоположны. К чему приводит подобное положение, достаточно показано в рассказах и повестях сборника «Житие в эпоху перемен». Власть, сидящая в апартаментах и в банках (а деньги и есть власть), выносит свои вердикты, люди на местах приспосабливаются к ним, выживают в невыносимой среде – кто как может. Мастерски изображенные ситуации, в которые попадают те или иные персонажи, нельзя читать без иронии, сочувствия и сопереживания, иногда без смеха и слез. Назову такие рассказы, как «Не было печали…», «Вой пуделя в ненастный день», «Острова Кука», «Слесарь Куроедов – гламурный олигарх», «Киевский вокзал». В различных сюжетах – и наивное ожидание чуда, и боль, и корысть, и жестокосердие, и настоящая трагедия – весь спектр того, что с внедрением капитала сразу обрушилось на бедную голову не подготовленного к переменам человека. Большинство персонажей далеки от банковских сфер и не догадываются, что их жизнь впрямую зависит от валютных операций. Благородные неудачники спиваются и погибают, давая обильную пищу для трогательных киносюжетов. Всё это происходит потому, что реально нет общества, способного защитить обездоленных (и тут Кантор прав). Общинное самоуправление еще с выстрела в Столыпина напрочь уничтожено.

Написанное Подсвировым в 2012 году эссе «Дорога к Синим скалам» перекликается с более ранним рассказом «Эльбрус и Кобчик». Содержание книги находится в этом кольце, в изображенном порочном круге. Фронтовика лесничего Косорукого, строго охранявшего общественные лесные владения, давно нет на свете. В ущелье чудом держится на земле старая караулка. В ней ютится поседевший Филя, сын Косорукого, некогда сажавшего и оберегавшего сосенки на облысевших склонах. Осенью уцелевшие смешанные леса завораживают своими красками: желтыми, красновато-бурыми «вперемежку с восковым блеском стволов и зелеными кронами сосен с морозно-синей патиной». Хотя в горах стало неспокойно, Филя не покидает ущелье и в своё оправдание говорит: «Родина! Куды без неё. Нема житья».

Трагические времена переживает Россия. Но она – наша Родина. Другой у нас, русских и россиян, не будет. Это главный лейтмотив книги «Житие в эпоху перемен».

Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную