Лука Кузьмич Вараксин уже давно жил один. Дети его, два сына, погибли в войну, а старуха померла лет десять назад, когда ему едва перевалило на седьмой десяток. Домик Вараксина стоял на самом краю села, в том самом месте, где серая брусчатка делала крутой поворот и убегала под горку в сторону соседней деревни.

Через дорогу, на горе, возвышался смешанный лес, который начинался густыми зарослями орешника. В сезон здесь промышляли местные пацаны, не прочь сюда были заглянуть и взрослые, особенно приезжие горожане, чтобы полакомиться ядрёными лесными орешками. Захаживали и сельские рыбаки – выбрать орешину для удилища погибче и подлиннее.

Жилище старика выглядело более чем скромно. Чудом сохранившаяся в войну небольшая белая мазанка-пятистенка, покрытая уже после лихолетья потемневшей от времени серой черепицей, с двумя окнами на фасад, обрамлёнными синими, грубой работы, наличниками. В их верхней части, для красоты, светились выкрашенные небесно-голубым цветом два деревянных овала. От них, в разные стороны, лучами разбегались такого же цвета линии, сделанные их небольших деревянных реек. Издали окна походили на глазницы, а эти линии служили им ресницами. Каждую весну Лука Кузьмич подбеливал стены и обновлял краску на наличниках, оставляя всякий раз неизменным их цвет.

Палисадника перед окнами не было. Правда, чуть левее дома, у забора, порядком подряхлевшего, рос раскидистый американский клён. К его комлю притулилась небольшая аккуратная лавочка.

Лука Кузьмич любил подолгу сидеть на ней, с интересом наблюдая за всем, что происходило на улице. Время от времени он чуть привставал, приподнимал с головы соломенную шляпу, приветствуя проходивших мимо дома односельчан. При этом его сухощавое лицо, с прямым носом и редкой седой щетиной на щеках и бороде, почти не меняло своего обычного выражения.

Лука Кузьмич был по своей природе человекам мягким и добрым, хотя внешне выглядел суровым, неприступным и даже несколько угрюмым. Он не позволял в отношениях с людьми никакой напускной доброты и уж тем более никогда ни перед кем не заискивал. Жил своей замкнутой жизнью на виду у всех.

Огород его начинался сразу за небольшим сараем, шёл под уклон к речке и почти у самого берега Северского Донца завершался развесистой толстостволой вербой. Такие же вербы росли и в конце других огородов, но верба Луки Кузьмича была в особом почёте у односельчан – из-под её корня бил сильный ключ.

Вода в этом роднике была самой лучшей во всей округе. Лука Кузьмич никакой воды, кроме этой, не пил ни зимой, ни уж тем более летом. Этот родник был его гордостью и его заботой. Хоть родник и считался общим, всё-таки все называли его Вараксиным родником. «Я гляжу за ним, как за дитём малым, чтоб не замулило его илом, а он заботится, чтобы у меня была свежайшая водица. Так и живём помаленьку вдвоём…», - часто повторял старик.

Как только схлынывал весенний паводок, река входила в берега, и влага начинала испаряться из разомлевшей земли, Лука Кузьмич принимался за свои привычные хлопоты под вербой.

Сначала небольшой лопаткой он очищал дно родника от ила, нанесённого половодьем, чтобы дать выход ключам. Затем, не спеша, восстанавливал русло маленького ручейка, бегущего из родника прямо в речку.

Пока он возился с ручейком, вода в роднике успевала отстояться. Лука Кузьмич долго любовался кристально чистой родниковой водой, в которой светилось зеркальное отражение синего весеннего неба и плывущих по нему белых кучевых облаков. Ему казалось, что маленький кусочек неба упал к его ногам, а под ним, на самом дне, просвечиваются белыми мерцающими звёздочками небольшие меловые камушки. Вдоволь налюбовавшись этим, он зачёрпывал раскрасневшимися от холода ладонями воду, вобравшую в себя не только голубизну неба и белизну облаков, но также таинственность и свежесть земли, и пил её медленно, не отрываясь.

Затем Лука Кузьмич так же, не спеша, продолжал своё дело. Теперь его заботой были внутренние стенки родника, аккуратно сплетённые в виде корзинки без дна из лозы, росшей на другом берегу реки. Поправив и закрепив их, или, если надо было, подновив прутья, по меже своего огорода он отправлялся домой.

На следующий день Лука Кузьмич снова возвращался к роднику, прихватив с собой кое-что из нехитрых столярных инструментов. Сложив их на лавочке, здесь же под вербой, он начинал поправлять белые камни, обрамлявщие колодец родника. Камни эти принёс и уложил когда-то он сам, чтобы дождевые воды, стекая, не попадали в колодец и не загрязняли мутными ручейками родниковую воду.

Поправив камни, вытаскивал из кармана выдолбленную из липы небольшую деревянную посудину, похожую на кружку, только без ручки, и привязывал её длинной рыболовной леской за гвоздь, специально вбитый для этого в основание лавочки, а саму кружку опускал на дно родника. Привязывал он её не из боязни, что могут украсть, а для того, чтобы жаждущему путнику легко было найти посудину, потянув на себя леску.

Вообще-то Лука Кузьмич считал, что родниковую воду лучше всего пить, припав к ней губами, или же из пригоршни. Можно и из лопуха. Но лопухи поблизости не росли, а пить прямо из родника было не совсем удобно. Поэтому он и сладил эту деревянную посудину.

Немного передохнув, Лука Кузьмич начинал заниматься лавочкой. Под вербой он никогда её не красил. Объяснял это тем, что запах краски, пусть даже высохшей, портит вкус родниковой воды. Поэтому каждой весной легонько состругивал рубанком верхний, потемневший слой дерева, или же менял старую доску на новую.

Для Луки Кузьмича это была не работа, а своего рода ритуал, который он вершил, как молитву. Ему было приятно наблюдать, когда к его роднику приходили люди, пили из кружки, сделанной его руками, и отдыхали на лавочке, которую тоже смастерил он сам.

Когда на улице становилось потеплее, Лука Кузьмич приходил к роднику с мальчонкой лет двенадцати. Это был сынишка молодых соседей, работавших в областном центре, а здесь живших во флигеле, у дальних родственников, в ожидании городской квартиры.

Каждый день рано утром с железнодорожной станции, расположенной в трёх километрах от села, уезжали они на работу и возвращались назад только часам к девяти вечера.

Всё это время Митя – так звали мальчишку – оставался на попечении родни. Но родственникам, с двумя малолетними детьми, с подсобным хозяйством, да к тому же работавшим посменно на местном сахарном заводе, было не до него, и потому большую часть времени Митя был предоставлен самому себе.

Правда, эта «беспривязность» не разбаловала его, а, напротив, приучила к самостоятельности. Он был не по возрасту серьёзным и практичным. В школе учился хорошо. И это приводило в удивление многих родителей, чрезмерно и подчас безуспешно опекавших своих детей.

Мальчика жалели за внешнюю бездомность и в то же время ставили в пример другим ребятишкам его раннюю самостоятельность. Лука Кузьмич выделял Митю из всей сельской ребятни и по-своему любил.

Часто, будто невзначай, он встречал его на улице после уроков и просил прийти к нему подсобить по хозяйству. Митя всегда охотно откликался на просьбы старика: бегал к родничку за свежей водой, пилил, строгал, поддерживал, когда Лука Кузьмич что-либо мастерил.

Особенно нравилось пацану, когда они вместе с Лукой Кузьмичом делали бумажных змеев, или выдалбливали из податливой сосновой коры небольшие лодочки. Тогда Митя особенно оживлялся и все просьбы, и команды старика выполнял с большой охотой: шёл в сосновый бор надрать коры, выстругивал и зачищал наждачной бумагой деревянные планки, варил клей и делал любую другую работу. Иногда он спрашивал Луку Кузьмича:

- Дедушка, а можно этого «змея» сделать в два раза больше?

- А почему ж нельзя, - добродушно отзывался старик. – Завсегда можно. Всё от нас с тобой зависит. Какого захотим, такого и сделаем…

- И он летать будет? – не унимался мальчишка.

- Как же ему не летать?! Полетит, как миленький. А не захочет, так мы его живо заставим…

Однажды Лука Кузьмич с Митей решили сделать новую скамейку. Неосторожно орудуя стамеской, Митя здорово поранил себе руку. С неделю он не приходил к старику. Лука Кузьмич решил, что Митины родители обиделись и не пускают к нему мальчишку. Но вскоре переживания развеялись – Митя снова появился на его дворе.

- Что ж глаз не кажешь, помощник? – нарочито обиженно спросил старик.

- Какой же из меня помощник сейчас? – смутился Митя, показывая перебинтованную руку. – Вот оттого и не прихожу. А сейчас уже заживает, - более весело добавил он.

- А ты всё равно приходи, - попросил старик. – Чайку попить, или так. Вдвоём всё веселее…

- Хорошо, - пообещал Митя.

И уже через некоторое время их снова видели вместе. Вдвоём они конопатили на берегу реки старенькую лодку-плоскодонку, а потом долго беседовали на лавочке у родника. Никто не знал, о чём они говорили. Лука Кузьмич с молодыми соседями был приветлив, но не словоохотлив. Лишь однажды, приведя вечером мальчишку, он обронил невзначай:

- Боюсь, как бы родник в селе не высох. Никто, окромя нас с Митей, глядеть за ним не хочет. А мальчишка у вас добрый, понятливый…

Словам его соседи не придали особого значения, а спустя некоторое время получили квартиру и переехали в город.

…Минувшая весна была особенно бурной. К концу зимы снега навалило столько, сколько его не было, пожалуй, за все три предыдущих года вместе. Снег таял дружно, размывая землю на улицах села, в садах, на огородах и стекал мутными ручьями в реку. Половодье залило все прибрежные луга и часть хозяйских земель. Вода разрушила на реке плотину и угрожала широким разливом затопить заводской фруктовый сад.

Людям, жившим на правом берегу реки, приходилось при надобности переправляться на противоположную сторону реки на лодке, или на специально оборудованном, дежурившим по такому случаю, баркасе.

И то, и другое было далеко не безопасно. Случалось, невидимые подводные льдины, а то и просто быстрое течение переворачивали их вместе с людьми.

Но вот постепенно половодье спало, общими усилиями сладили новую греблю (так местные жители называли речную плотину). А к концу марта на дворе установилась солнечная погода. Жизнь в селе пошла по накатанной колее.

На майские праздники после четырёхлетнего отсутствия приехал погостить к родственникам тот самый мальчонка Митя, с которым Лука Кузьмич любил проводить время. Только теперь это был рослый шестнадцатилетний парень, студент строительного техникума.

Он давно собирался сюда наведаться, да всё как-то не получалось. Поначалу, сразу после переезда в город, родители не пускали одного, а выбраться вместе с ним всё было недосуг: новая жизнь – новые заботы.

Позже, попав в круговорот шумной городской жизни, Митя и сам несколько поостыл в своём желании навестить село, побывать в гостях у своего старого друга Луки Кузьмича. Что и говорить – время берёт своё.

Дорога от железнодорожной станции к селу вела через небольшое поле к сосновому бору, а дальше - к реке. Митя шёл полевой тропинкой, срывая попадавшиеся под руки молодые стебли майской ржи. Душа его наполнялась щемящим чувством радости, а в памяти всплывали строки стихов, прочитанные когда-то в газете:

Как сладок стебель майской ржи!

К земле склонился сочный колос,

А я спешу на ранний поезд

Тропинкой узкой вдоль межи.

Как сладок стебель майской ржи!

Он мне напомнил всё былое:

И небо детства голубое,

И мир без горечи и лжи.

Как сладок стебель майской ржи!

И мне понятней год от года,

Что ощущение природы –

Есть возвращение свободы

И очищение души.

Как сладок стебель майской ржи!..

Через сосновый бор Митя вышел к реке. Майская, она встретила его удивительно синей и приветливой водой.

На лугах вовсю зеленела трава, пестрели первые весенние цветы, уже жужжали редкие трудолюбивые пчёлы. Изредка прячась за белыми кучевыми облаками, по-летнему жарко припекало солнце.

Переплыв на рыбацкой лодке на противоположный берег (а это было и ближе, и приятней, чем шагать по пыльной, ведущей через плотину, просёлочной дороге), Митя увидел склонившиеся над водой вербы и сразу вспомнил о Вараксином роднике. Захотелось пить. Через несколько минут он был у родника.

Поставив сумку на лавочку, Митя принялся искать деревянную кружку. Но к своему удивлению нигде её не нашёл. Осмотрелся: белые камни разбросаны вокруг родника, здесь же валялись разломанные плетёные из лозы стенки. Доска на одном конце лавочки отломлена.

Дно родника было тёмным, заиленным. Может, поэтому и отражавшееся в нём небо казалось ему предгрозовым. Колодец родника был полуразрушен, а ручеёк из него с трудом пробивал себе дорогу к реке.

При виде этого у парня защемило в груди. Он всё понял и всё же не хотел верить. «Может, прихворнул дедуля?!» - успокаивал себя Митя. Но потускневший у ног кусочек неба неумолимо тревожил его всё больше и больше.

Повесив на плечо сумку, показавшуюся потяжелевшей, Митя вошёл в село. То, что он увидел, подтвердило его тревожные предчувствия.

На месте беленькой мазанки под черепицей стоял огромный чужой кирпичный дом, покрытый мёртво мерцающим на солнце оцинкованным железом, с четырьмя окнами на фасад. Палисадник перед домом был обнесён новым зелёным штакетником, а вместо американского клёна вдоль высокого добротного забора с угрожающей вывеской «Осторожно! Злая собака!», выстроились худенькие саженцы вишен.

Зайти в этот дом Митя не смог.

На следующее утро жители села видели Митю под вербой у родника, а через день, когда он уехал, Вараксин родник вновь заискрился голубым ослепительным светом.