|
* * *
Серый, серый гаснет вечер,
Запотело окна плачут.
И висят скупые речи:
Как нам быть? Иль жить иначе?
Не придёт весна до срока,
Не растеплится в лазури,
И ручьёв весенний рокот
Не разбудит сонный Урик.
Дым удушливый повиснет
В дряхлой, старенькой избёнке.
Тополёк в последних листьях,
Будто стрижен под гребёнку.
Скоро ночь! И за амбаром
Где стоят немые ёлки,
Заглушив напев гитары,
В тишине завоют волки.
12. 01. 22.
Я БЫ РАД…
Я бы рад полюбить горячо,
Да скучны будут страсти страницы.
Потому-то я их не прочёл,
Не прошел сокровенной границы.
А теперь в сердце зреет печаль...
Вспоминаю последнюю встречу...
Мне любви неизлюбленной жаль
И проколотый звёздами вечер
4. 01. 23.
* * *
Снова старенькая комната,
Расписной узор гардин.
Я сижу, печалью скованный,
В тёмной комнате – один!
Монотонно время тукает,
Как сегодня и вчера.
Со своею старой мукою
Буду снова я играть.
Плещет белыми метелями
Ночь из чёрного ковша.
Будешь в полночь ты расстреляна
Злой тоской, моя душа!
12. 01. 23.
ОСЕННЕЕ
За решётками парка
Томно, нежно зарделись
Молодые боярки –
Ягод колкая прелесть.
Под вуаль паутины
Скрылось золото листьев.
У рябины – рубинов
Светят тяжкие кисти.
Ветерок втихомолку
Пробежался по клумбам,
Сбросил пыли ермолку
С алебастровой тумбы.
Солнце стало с монету,
Часто прячется в тучах.
После пылкого лета
Стало время тягучим.
По утрам заморóзки,
Серый день слёзы точит.
Обнажились берёзки,
Ветер в парке хохочет.
Он своею метёлкой
Вымел чисто аллею
И стыдливую ёлку
Заласкал, залелеял.
15. 01. 23.
МАТЬ
Что ты ходишь за околицу
Неустанно каждый день,
Где согнулся, словно молится
Перекошенный плетень.
Ты куда идёшь – печальная –
Через старый-старый мост,
Через лысую прогалину
На заброшенный погост.
Там часовенка забытая
Робко скрылась за сосну,
Здесь ты хочешь горе вытаять,
Вылить сердца глубину.
Не проси прощенья строгого
Непреклонного Творца,
Что пошел отец дорогою
Пролетарского бойца.
Не ходи ты за околицу
Неустанно каждый день,
Где согнулся, словно молится
Бурый, скошенный плетень.
12. 02. 23.
КУЗНЕЦ
С каждым ударом – каскад,
Брызги рубиновой стали.
Острый, отточенный взгляд,
Щёки латунными стали.
Тени по стенам бегут
И осыпаются в горны.
Искры плечо моё жгут,
Молот вздымаю упорно.
Воет железо стропил,
Сталь голосит серенаду.
Жжёт меня, словно тротил,
Пламя кузнечного ада.
Эй, кузнецы! Я – кузнец!
Бронзою волос мой вьётся.
Молотом наших сердец
Новое время куётся!
Февраль,1923.
* * *
Ваши очи – небесные выси,
Как цветок – ваша нежная стать.
Вот бы мне ваше сердце приблизить
И родные глаза целовать.
Растопите же снежную горечь,
Растопите в груди лёд и яд...
Я сотку вам на небе узоры,
Я спою вам стихи серенад.
Заласкаю вас музыкой звуков,
Зацелую словами любви,
Позабуду жестокие муки,
Эти сладкие муки мои.
Вы умеете ласково мучить,
Вы умеете нежно играть.
Дайте сердца мне вашего ключик,
Мне спокойнее с ним умирать.
1923
Я НЕ ЗНАЮ...
Поцелуй твой – он был или не был?
Может быть, это вымысел, бред...
То ли день был, запудренный снегом,
То ли ночь нам шагала вослед.
На полянке ли девственно-белой,
Под вуалью живого куста,
В первый раз трепетали несмело,
В поцелуе сливаясь, уста.
Что-то ветру пропели берёзы,
Что-то ветер нашёптывал нам.
Наши очи сверкали, как звёзды,
Мы по облачным плыли волнам.
У реки, иль у старого бора,
Где, насупившись, дремлет кедрач,
Мы любви нашей ткали узоры
В страсти алой, как будто кумач.
Нас пленило безумие красок,
Нас качала любви колыбель,
Опьянила порывистость ласок,
Окуная в живую купель.
Ты в потоках червонных сияний
Распустила каштановость кос...
Мы всю ночь, в водопаде лобзаний,
К счастью строили шаткий свой мост.
Я не знаю – он был или не был
Поцелуй? Или это – мечта?
Может, ночью придумало небо
Шаткий мост... поцелуи... уста...
26. 02. 23.
* * *
Скучно в городе. Шум переливчатый,
Словно кашель, засевший в груди.
О, скорей бы к родному заливчику
В старый домик на Чёрной пади.
Больно режет глаза мне витринами,
Ветер гневно срывает плакат.
Посмотреть бы, как ТАМ –
над вершинами –
Гаснет радужный, зимний закат.
Проводами, как будто тенётами,
Город спутан... Затоплен в гранит.
Хорошо – за пустынными гротами –
Волны моря о скалы гранить.
Режет волны лодчонка смолёная,
Смутный берег маячит вдали,
А луна, в эти горы влюблённая,
Золотит серых туч корабли.
Улыбнётся рассыпчатым золотом,
Загрустит и глядит из-за туч.
Позови в этот край меня, молодость!
Я ещё и красив, и могуч!
Не хочу оставаться я в городе:
Здесь замкнулся томительный круг.
Закрутили меня, как на вороте,
На колодезном вороте мук.
Февраль, 1923
В ТАЙГЕ
Далеко, далеко от города,
От извечного гама и шума,
Там, где леший хохочет в бороду,
Где волнуются кедры угрюмо.
Где в глуши, позабытой временем,
Силы тайные мчатся в ступе,
И где в небо под снежным бременем
Поднимаются гор уступы,
Есть могила одна забытая –
Без креста – (их в окрестностях много...)
Стерегут их, туманом увитые,
Великаны в заснеженных тогах.
Вот лежит, в земле захорóненный,
Революции красный апостол,
Сражённый в борьбе за Родину,
Похорóненный тихо и просто.
И качаются кедры гордые,
Шелестят погребальные песни, –
Над сыном бессмертного города!
Он был нового времени вестник…
И струит свои вóлны ладана
Пихтач низкоствольный, ползучий…
У сосны – смóлы-слёзы – падают,
Салютуют – летучие тучи.
1923
СКАЗКА
Когда перебросит серебряный мост
Луна через воды Байкала,
В томлении ночи проснётся погост
От пения сонма русалок.
Русалки плывут чешуёю блистать,
Покинув заветность чертогов.
У берега моря – вдали от креста –
Стремятся они на дорогу.
Нагие их плечи ласкает луна,
Целует коварные очи…
А на берег катится мерно волна,
И галька шуршит и рокочет.
Чудесна их пляска… Несёт ветерок
Обрывки забытых мелодий…
Пока не зардеется кровью восток,
Кружатся они в хороводе.
И сладость, и радость, и горе для тех,
Кто в круг заколдованный встанет…
Былого красавца русалочий смех
В подводное царство затянет
И пламенем страсти лицо опалит,
Сожжёт онемевшие губы,
И в тяжкой воде погребёт без молитв.
И нежно на дне приголубит.
Соткёт золотую парчу из лучей,
Живыми цветами украсит
И мёртвому скажет: –Ты мой и ничей!
Красавцу не нравлюсь я разве?
И станет, любуясь, всю ночь целовать,
Упрячет в сверкающий терем…
А утром запенится озера гладь
И выбросит тело на берег.
КРЕПЧЕ КОРЫСТИ
Видно, спятила девка с ума:
У него всё именье – сума,
У него – винтовка да лайка,
За такого девку отдай-ка?
– Уходи ты, отчаянный, прочь,
Не отдам за бродягу я дочь.
У тебя в заплатках олóчи*,
Ты по шахтам скитался рабочим.
Вот те бог. А вот те порог!..
Много, много в тайге дорог.
– Ну, прощайте. (Сказал не сразу).
Не моргнула Олёнка глазом.
Чёрной тенью морщинки у губ,
Синих глаз помутнела глубь.
– Отойди от окна-то: не застуй.
Скоро, скоро услышишь «здравствуй».
Стал на лыжи. Легко пошёл.
Твёрдый наст. Бежать хорошо.
После хаты таёжный хмель.
Плотно к ели прижалась ель.
А мороз-то, однако, за сорок.
Хлеб в мешке, оленина да порох.
Много шкурок добыл кабарги,
Жизнь сломал из-за старой карги,
Не пустила Олёнку мать,
Одному мне теперь зверовать…
Пёс лохматый к порогу прилёг.
Растопил смоляком камелёк.
Хватанул спирту полмерки,
Кипяток завертелся в манерке.
Мрак подходит со всех сторон,
Добрый спутник – хороший сон.
Звёзды пó небу катятся ниже.
Засвистели по насту лыжи.
По сугробам трещал мороз,
Не вскочил, ощетинясь, пёс.
Дверь открылась. В дверях Олёнка.
– За тобой помчалась вдогонку.
Пусть старуха твердит про корысть,
Я с тобою на новую жизнь.
И когда мороз покрепчает,
Нас с тобою пурга обвенчает.
1932
____________
*Олочи - зимняя обувь охотников-промысловиков
ОТТЕПЕЛЬ
От клейких почек тополей
Любовь и молодость струится.
Чудесный воздух, как ни пей,
Не можешь всё-таки напиться.
Он свеж, слегка голубоват,
Он в глыбах льда, он в снежном хрусте...
И вот рождаются слова
Любви, и радости, и грусти.
Идём по снегу напрямик
В далёкий бор по первым лужам
И неожиданно родник
Под хрупким снегом обнаружим.
Он вестник молодости. Он
Вступает смело в поединок...
Чуть ветер – раздаётся звон
Расколотых лучами льдинок.
Они звенят. О ком? О ней
И ветра песнь и птичьи крики...
Глаза её – озёр синей,
А губы – ярче костяники.
Весны поход. Любовь – гори
И молнией зелёной брызни.
Готова юность до зари
Встречать большую радость жизни.
Сознáюсь : я бы сам не прочь
По тропке выйти за предместье,
Под звёздами бродить всю ночь
С любимой девушкою вместе.
И закрывать её глаза
Губами горькими от жажды,
И слово редкое сказать,
Неповторяемое дважды.
1935
ЗАБАЙКАЛЕЦ-РЯДОВОЙ
В память этих дней осталось
В русой пряди серебро...
Но об этом не писалось
В сводках Совинформбюро.
В дни, когда к стенам столицы
Полк резервный подходил, –
День и ночь солдат с границы
Глаз усталых не сводил.
В дни, когда уже над Волгой
Бушевал жестокий шквал, –
Забайкальской ночью долгой
Он свой пост не покидал.
В лютый зной и в холод адский
Неизменный часовой –
Выполнял свой долг солдатский
Забайкалец-рядовой.
Он не шёл к Берлину с боем,
Вражьи танки не взрывал,
Он отечество собою
На востоке прикрывал.
1945
ПЕРЕД СРАЖЕНЬЕМ
Река!.. И вспыхнули костры
На берегу и на пригорке,
И взвод развесил на кусты
Постиранные гимнастёрки.
Как хорошо пройти босым
По влажной и горячей глине,
Поправив медленно усы,
Что отрастили на чужбине.
И у струящейся реки,
На солнцем залитой полянке,
Пустились в пляс сибиряки
При первых звуках "Иркутянки"...
Привал окончился. Пора.
Труба зовёт на построенье.
Вдали виднеется гора.
За ней – последнее сраженье.
1945
ТАНК В ОБЛАКАХ
Танк на Хингане. Вестник нашей славы,
Он вознесён на гребне в облака.
Как монумент могущества державы,
Прославленной отныне на века.
Травою зарастут войны дороги,
Но этот танк от родины вдали
На башне сохранит простые строки:
"Здесь в сорок первом русские прошли.."
1945
ДУБ В ПУСТЫНЕ ЧАХАР
Как старик седой у двора –
У дороги столетний дуб.
На рассвете ему ветра
Развевают зелёный чуб.
Грустно здесь стоять одному,
А кругом полынь да ковыль.
Я на память лист подниму
О тебе, старина бобыль.
На рассвете в степи чужой
Ты один провожал нас в бой.
1945
РУССКАЯ ГАРМОШКА НА ХИНГАНЕ
Поднимались на таки кручи,
Где никто ещё не проходил.
Под ногами проплывали тучи,
Друг от бездны друга отводил.
Пот струится. Подниматься тяжко.
И орёл пониже нас парит.
Спутница солдатская – баклажка
Больше суток без воды гремит.
Кухня батальонная в тумане.
Тянет провод по скале связист.
Русская гармошка на Хингане,
Русский на лафете гармонист.
1945
|
НОЧНОЙ БОЙ
Мы стояли около бархана.
Вышли тучи звёзды обволочь...
Надвигалась медленно с Хингана
Непонятная чужая ночь.
Тучи опускались очень низко,
Где-то крались по траве враги.
Вспоминали мы родных да близких,
Тех, что далеки и дороги.
Прямо в небо поднимался бивень
Расщеплённой временем скалы.
Гром ударил, расплескался ливень,
Пули с визгом ринулись из мглы...
Друг для друга стали мы дороже,
Отстояв в сражении бархан.
В наступленье – вновь по бездорожью
На далёкий Тихий океан!
1945
ДОРОГА НА ОКЕАН
Мы громили засады японцев.
В грязь проваливались до колен.
И не грело на флаге солнце
Самураев, сдающихся в плен.
Днём и ночью одно и то же,
Так же чавкает липкая грязь.
– На кого же мы стали похожи! –
Говорил пехотинец, смеясь.
И шутили однополчане:
– Мы отмоемся в океане,
А согреемся у реки,
Как пойдём на заре в штыки!
1945
ЗА СЕРОЙ ПЫЛЬЮ БЕЗДОРОЖИЙ...
Мы разглядели после боя,
Пробив дорогу на курган,
Что небо очень голубое
И голубой Большой Хинган.
Сидел солдат с травинкой гибкой
И видел пади Култука,
Сидел с застывшею улыбкой
У незнакомого цветка.
Как ни чудна краса чужая,
Которая в те дни цвела,
Но каждому в горах Китая
Была особенно мила
За серой пылью бездорожий
Невидимая сторона,
Которая всего дороже, –
Своя, любимая страна.
1945
ПОГИБШИЙ НА ЧУЖБИНЕ
Лежит парнишка у дороги,
Прострелена навылет грудь.
Не встать солдату по тревоге,
Рукой уже не шевельнуть.
Он вздёрнул губы по-ребячьи.
Синеет горький дым над ним.
Мать далеко. Товарищ плачет,
Прощаясь с другом боевым.
Встаёт сурово на колени
И клятву верности даёт.
Где у реки Шара-Мурени
Чужая яблоня цветёт.
Витают ветры по долине,
Чужая синь над головой.
Но о погибшем на чужбине
Не позабудет край родной.
1945
РОДНЯ
Деревцо у степного колодца,
Далеко забрело, далеко.
Со степными ветрами бороться
Нелегко деревцу, нелегко.
Солнце жжёт. Налетают метели.
Одиноко вдали от друзей.
Пожелтели, давно пожелтели
Молодые побеги ветвей.
Мы с любовью смотрели на диво –
Мы родню повстречали в бою:
Красовалась российская ива
Одиноко в маньчжурском краю.
1945
СХВАТКА
Цветок склонился к изголовью –
Пробита пулей голова.
Обрызгана горячей кровью
Степная жёсткая трава.
Сражались, засучив по локоть,
Чтоб не мешали, рукава.
Стирали наспех пот и копоть,
Роняли редкие слова.
Как будто богатырь былинный,
Поднялся в полный рост солдат,
И только очередью длинной
Считал убитых автомат.
1945
ШИШКАРИ
1
Дует ветер по-над лесом,
Дед садится под навесом,
Набивает табаком
Трубку с чёрным чубуком.
Починяет дед олóчи,*
Мишка около хлопочет:
– Не боюсь ходить в лесу,
Шишек много принесу.
– Ну, куда тебе по шишки?
Што ли бьют их ребятишки?
Там ведь реки-падуны.
Там ведь камни-валуны.
В буреломе нет дороги,
Обломаешь, паря, ноги.
На медведя попадёшь –
И костей не соберёшь.
2
Накрывает вечер горы,
Начинает Мишка сборы,
Взял поняшку** и мешок.
Из берёзы посошок.
Взял затейную ловушку
На таёжную зверушку…
Тут сестрёнка: – Все пойдём?
– Мы девчонок не берём!
Ну, куда тебе по шишки,
Что ли бьют их ребятишки?
Там ведь реки-падуны,
Там ведь камни-валуны.
Коли встретится медведь,
Станешь громче всех реветь, –
Вроде деда говорил
Маше братец Михаил.
3
День прошёл, и ночь проходит.
Вот и утро. Солнце всходит.
Мрак растаял, наконец,
Вспыхнул золотом голец.
Ночи день летит на смену.
Крепко Мишка спит под сеном.
Внука дед будить пришёл,
Да едва его нашёл.
– Просыпайся, говорит, –
Уж давно заря горит.
Внук вскочил, схватил рубашку,
Нацепил на пояс фляжку.
Взял мешки и самоловы…
В дальний путь – сестра готова.
Смотрит Мишка сентябрём:
– Мы девчонок не берём!
От такой беды-угрозы
Маша сразу чуть не в слёзы.
Дед сказал: – Он это в шутку.
Мы берём с собой Машутку.
4
Веет ветер, пахнет смолью.
Тонет в золоте восход.
По таёжному приволью
Дед с внучатами идёт.
По тайге тропинка вьётся:
То во мху она лежит,
То на гору заберётся,
То в долину убежит.
Далеко Байкал остался,
Близко синих гор гряда.
А Мишутка размечтался.
Расхрабрился, как всегда:
– Я сильнее всех на свете,
Даже пристанского Пети.
Он хвалился: – Валуны
Я б докинул до Луны.
Вырывал бы смело кедры,
Раздавал бы шишки щедро.
Я на лошади верхом
Ехал даже в бурелом.
Плавал по морю-Байкалу,
Забирался вверх на скалы,
Я, как будто снежный ком,
С гор спускался кувырком.
И не раз с разбитым носом
Прибегал домой с откоса.
В великаны Мишка метит:
Всех отважней, всех сильней.
Мол, не струсит, если встретит
Даже самых злых зверей.
Долго так бы он мечтал,
Только дед сказал: – Привал…
Мишка к речке вышел гордо:
– Ой, полна рыбёшкой морда***!
Он налима достаёт,
Никому не отдаёт.
5
– Отдыхайте, – молвил дед, –
Да готовьте-ка обед.
Отлучусь я на часок –
Оглядеть хочу лесок.
Близко ягода-малина,
Ты отдай сестре налима.
Ты, Машок, свари уху,
Да хорошу, не плоху.
С янтарём – густым наваром,
Я ж, не тратя время даром,
Навещу свои места,
До кедровника – верста.
Ты, Мишутка, не форси,
Знай, валежник подноси.
Дед ушёл, за ним Купонка,
Хвост трубой и лает звонко.
Мишка дров сухих нашёл,
Золотой костёр развёл
И подвесил котелок
На сосновый таганок.
А потом сказал сестрёнке:
– Пробегу вон в те сосёнки,
Посиди тут у огня,
Да не бойся без меня.
6
От костра неподалечку
Перебрёл он через речку,
Серых рябчиков спугнул,
(Вот бы дед его ругнул).
Белку с шишкой увидал,
Громко белке закричал:
– Отдавай мне, белка, шишку!
Ты ещё не знаешь Мишку –
Силача и великана,
Он приехал с океана…
Белка с ветки прыг да прыг,
Мишка прыгать не привык.
Раззадорился парнишка,
Побежал её искать,
И забрался скоро Мишка
В тёмный лес. В глухую падь.
Оглянулся – нет костра.
Крикнул. Тихо. Где сестра?
Где приметный ручеёк?
А сердечко – ёк да ёк.
Как идти? Куда идти?
Где в тайге тропу найти?
Повернулся. Те же ели,
Те же сосны и пихтач.
Заблудился? В самом деле
Он один… один… хоть плачь.
Вдруг в чащобе затрещало,
Зашумело, зарычало…
Из кустов медведь выходит
И с парнишки глаз не сводит,
Засверкал зубов оскал…
Мишка думает: «Пропал…»
7
Убежать? Не тут-то было.
С места стронуться не мог.
Рубашонка зацепилась
За надломленный сучок.
А медведь через лесину
Перелез и в чаще сгинул.
Мураши бегут по коже,
Не унять парнишке дрожи.
Он кричит: – Ау! Ау!
Откликается ему
Только эхо, злое эхо…
Знать. Мишутке не до смеха.
Скоро солнышко зайдёт,
Может, дед его найдёт?
8
Потемнело небо вдруг,
Опустились тучи ниже…
Затаился мир вокруг,
А гроза всё ближе, ближе.
Осветился тёмный бор,
Грянул гром раскатом рьяным,
Эхо катится меж гор
Над таёжным океаном.
Покатился ливень шалый,
И ещё темнее стало.
Мишка спрятался в дупло.
В нём и сухо, и тепло.
Гром гремит – раскаты глуше,
Тише хвойный океан…
И напряг глаза и уши,
Как бельчонок, мальчуган.
9
Дедка к табору выходит,
Дед Мишутки не находит:
– Мы пойдём его искать,
За вихры его таскать.
Не ходи один в тайгу!
Посиди на берегу!
А ушёл – какой ни хрупкий,
Делай затеси – зарубки, –
Чтоб отметиться в пути
И легко назад прийти.
А без энтих-то зарубок.
Как тебя найти, голýба?
Ну, Купонка, шпарь, беги,
Мишку вынюхать смоги.
10
Затаив пугливо вдох,
Мишка прыгнул в мягкий мох.
Из-за дерева зверюга
Разлетелась… И, как друга,
Облизала в тот же миг,
Мишка поднял жуткий крик.
А зверюга лает звонко,
Ой, да это же Купонка!
Мишка сел, захохотал,
Он продрог, охрип, устал.
Собачонку обнял Мишка,
Сверху в лоб упала шишка,
Как булыжник, тяжела –
Белка шишку отдала…
11
Вот и дед с ружьём идёт.
Мишку за ухо берёт:
– Это, паря, не годится,
Как же мог ты заблудиться,
Шишкобой и зверолов?
Покажи-ка свой улов!
Негодует дед и злится,
Ну а Мишка всё храбрится:
– Дед, на месте околеть,
Приходил ко мне медведь.
На брусничник дед выходит,
У ручья следы находит:
– Кабы ветер дул сюды.
Не уйти бы от беды!
12
От весёлого костра
По затёсам шла сестра.
Кедр ей ветвями кивал,
Словно шишки подавал.
К ней Купонка, как волчица,
Из тайги навстречу мчится,
А за нею Мишка важный –
Путешественник отважный.
Дальше тихо дед бредёт
И такую речь ведёт:
– Отыскался наш пострел,
Мишка Мишку чуть не съел,
Мишка Мишку напугал
И в чащобу зашагал.
13
– Эй, внучата, вот мы дома,
Вот таёжная хорома,
Зимовьё, навес, лабаз,
Чтоб хранить любой припас.
Скидавайте-ка поклажу.
Я к ночлегу всё налажу,
Михаил, тащи воды.
– Там медведевы следы.
– Эх ты, трус, – сказала Машка
И пошла с ведёрком, с фляжкой
К роднику – ну, где следы7
Принесла живой воды.
Пахнет чай смолой, душицей,
Внуков потчуя ушицей,
Дедка сказку говорит,
Как звезда, костёр горит.
14
На рассвете дед проснулся,
Огляделся, встрепенулся,
Сделал колот пребольшой
И ещё один – меньшой.
Как ударил – гул пошёл.
Шишки градом. Хорошо.
Загляделся в небо Мишка,
В лоб опять влетела шишка.
15
Кедры рясные искали.
Бодро колоты таскали.
Раз ударили. Два ударили.
День и ночь почти не спали,
Под навесом насыпали
Шишки горками,
Тёрли тёрками.
Шишки били и сушили,
Ворошили и крошили.
Шишки веяли.
Шишки сеяли.
Научился Мишка ловко
Грызть орехи, как кедровка,
Быстро, здорово,
Быстро, здорово.
16
На мешках зашей прорехи,
На костре кали орехи
И послушай про Байкал,
Как он дочку потерял.
Дед Ермил – большой затейник –
Ноги сунул в муравейник.
Сил набрал от мурашей,
На реке поймал ершей.
Окунька, ещё плотвицу.
Мишка сбегал по водицу.
Будет славная уха –
И не надо петуха.
Крошит чай и варит кашу
Повариха, внучка Маша.
А «охотник» Михаил
То за чаем, то за кашей
Про медведя говорил
И подшучивал над Машей.
Маша спуску не давала,
Мишку мошкой называла,
А добрейший дед Ермил
Внукам сказки говорил.
17
Посреди тайги широкой,
Возле станции Глубокой
Я с друзьями отдыхал,
Про Ермила услыхал.
За горушкою высокой,
Где река шумит осокой,
Я у деда гостевал.
Я орехи там щелкал,
Сказку эту услыхал.
Сказку эту услыхал,
На бумагу записал.
____________________
*Олочи – зимняя обувь охотников-промысловиков
**Поняшка, поняга – устройство для переноса утвари, трофеев и припасов у охотников
***Морда, корчага – приспособление для ловли рыбы
|
Иван Иванович Молчанов-Сибирский (1 мая 1903, г. Владивосток, Российская империя – 1 апреля 1958, г. Иркутск, РСФСР, СССР) — поэт, прозаик, военный корреспондент, руководитель Иркутского отделения Союза писателей. Родился в семье военного моряка, баталера канонерской лодки «Кореец». В 1905 отец его переехал в Иркутск. В 1914 И.И. Молчанов поступил в гимназию. После гимназии в 1918 поступает в подготовительный класс Иркутского технического училища, где заканчивает 2 класса. В 1920 работал в Иркутском депо помощником слесаря. В 1921 поступил в Иркутский политехникум на химическое отделение, где обучался до 3-го курса, затем был переведён в Красноярский техникум путей сообщения. В 1922 было создано ИЛХО — Иркутское литературно-художественное объединение, в которое вошли Иосиф Уткин, Валерий Друзин, Джек Алтаузен, Иван Молчанов. Олег Имов — первый псевдоним Ивана Молчанова. С лета 1923 он стал зваться Иван Молчанов-Сибирский. С 1924 работал пропагандистом в Ленинско-Свердловском райкоме партии, инспектором профобразования на железной дороге. В 1925 был призван на службу в ряды Советской Армии. В 1927 вступил в ряды ВКП(б) и поступил в Иркутский государственный университет на факультет права и местного хозяйства, который окончил в 1930 как факультет советского строительства. С 1930 работал в газете «Советская Сибирь». В 1932 вышла первая книга стихов «Покоренный Согдиондон». В 1932-1933 работал в краевом издательстве и редакции журнала «За большевистские темпы». В 1933 был избран ответственным секретарем Иркутского отделения Союза советских писателей и руководил Иркутской писательской организацией, являясь ответственным секретарем отделения Союза советских писателей, до 1958. В 1933 началось сотрудничество Молчанова-Сибирского с пионерским литкружком. Ребята по совету Молчанова написали книгу о своей жизни «База курносых». Дети сами проиллюстрировали книгу, а затем, когда она была напечатана, отправили её в Москву, Алексею Максимовичу Горькому. В августе 1934 года ребят премировали поездкой в Москву. И пригласили на открытие Первого съезда писателей СССР. 19 августа 1934 произошла встреча авторов «Базы курносых» и И.И. Молчанова-Сибирского с А.М. Горьким на его даче в Горках. По возвращении домой «курносые» рассказали обо всем этом в своей второй книжке «В гостях у Горького», которая вышла в Иркутске в 1936, а в 1962 переиздана вместе с «Базой курносых». В 1934 был принят в члены Союза писателей. В августе 1934 стал делегатом Первого съезда писателей СССР. В 1938 служил в рядах РККА (Монголия, Хасан), работал в газете «На боевом посту». С декабря 1938 по май 1939 работал в Иркутском отделении Союза писателей. С 1941 по 1946 нёс службу на Дальневосточном фронте в качестве военного корреспондента газет «На боевом посту», «Героическая красноармейская». С 1946 консультант в Иркутском отделении Союза советских писателей. С 1947 ответственный секретарь Иркутского отделения Союза советских писателей, депутат областного Совета депутатов трудящихся. В 1954 избран делегатом Второго съезда писателей СССР. Умер 1 апреля 1958 в Иркутске. Похоронен на кладбище в Свердловском районе Иркутска в районе улицы Четвёртая Железнодорожная. Награждён орденом Красной звезды (1945), монгольским орденом, медалью «За победу над Японией» (1945), орденом «Знак почета» (1953). Дважды был женат. В семье Молчановых 6 детей, три дочери и три сына. В феврале 1961 года имя Молчанова-Сибирского было присвоено одной из крупнейших библиотек Сибири — Иркутской областной государственной библиотеке. Имя писателя присвоено одной из улиц Иркутска. В память о писателе установлены мемориальные доски: в 1999 на доме (угол Б. Хмельницкого и К. Маркса), где с 1950 по 1958 И.И. Молчанов-Сибирский проживал со своей семьей; на фасаде здания Государственной областной универсальной научной библиотеки; на фасаде здания бывшей 6-й фабрично-заводской дружины (угол улиц К. Маркса и Володарского), где под руководством И.И. Молчанова-Сибирского пионеры написали книгу «База курносых. Пионеры о себе»; на здании музея локомотивного депо станции Иркутск-Пассажирский, где И.И. Молчанов-Сибирский работал в 1920-е.
