Светлана МОЛЧАНОВА, кандидат искусствоведения, член СП России
|
Признаюсь, нечасто выпадает такое творческое дело, которому радуется и ум, и сердце. В данном случае это было предисловие к сборнику рассказов и повестей поэтессы Нины Орловой-Маркграф. Не могу не подчеркнуть, что автор – поэт, и не вспомнить мудрые слова Пушкина: «Лета к суровой прозе клонят». Действительно, проза Орловой-Маркграф поэтична и сурова одновременно, а тонкая поэтесса и переводчик предстала как основательный прозаик со своей темой, стилем и редкостным в наше время языком. Рассказы сборника «Заступница» (Барнаул, Алтайский дом печати, 2021) печатали в разных изданиях: «Плакальщицу» и «Дусика» опубликовал известный журнал «Москва», «Стюрины холмики» – журнал «Симбирск», «Глиняный парень» – некогда очень популярная «Юность», «Переселенец» – журнал «Алтай». А уровень многих публикаций в таких изданиях, как «Симбирск» и «Алтай», нисколько не ниже, чем в столичных журналах. Публикация рассказов Нины Густавовны (в том числе и упомянутые «Стюрины холмики») на сайте «Российский писатель» в 2020 году принесла ей заслуженное лауреатство этого интернет-издания. Три-четыре десятилетия назад в какой-либо обзорной или аналитической статье рассказы Нины Орловой-Маркграф решительно прописали бы по адресу «деревенской» прозы. Что ж, в слегка наивных и отчасти спорных определениях «городская» и «деревенская» проза, «производственная» пьеса была некоторая правота. Иногда критика соблазняется другой типологией, условно говоря, географической или, употребив популярное слово, – региональной. Огромный материк русской литературы пытаются разделить как «пирог» на сибирскую, уральскую или вологодскую прозу, тверскую или самарскую поэзию, воронежскую или псковскую критику, особенно акцентируя концентрацию литературных сил двух столиц – Москвы и Петербурга. В таком случае сборник рассказов «Заступница» был бы причислен к алтайской прозе. Подобные определения умаляют, усекают, не побоюсь даже слова унижают, не только конкретную книгу, но и литературу в целом. Скажем просто: книга «Заступница» достойно возвращает нас к мощному пласту русской реалистической прозы. Её адресат – читатель, который жаждет правдивой ситуации, незаемной мысли и искреннего, а не вымученного слова. Нина Орлова-Маркграф, как многие из тех, кто ещё впрямую общался с участниками войны и с теми, кто войну пережил в тяжелейших трудах, взялась за перо, чтобы запечатлеть это почти уже исчезнувшее поколение. Отдаленное военное время кому-то теперь кажется нереальным, кто-то пытается зачеркнуть страшные, мучительные и героические страницы истории или даже переписать жизнь народа по-своему. К сожалению, произведения иных молодых писателей, да и авторов среднего возраста, нередко воспринимаются как фальшивка, что особенно заметно в кинематографе. Кажется, военная тема в отечественной литературе во многом исчерпана, но писательница высвечивает ту ее грань, освещать которую и горько, и кому-то представляется даже неэтичным. Безусловно, к этой особенной теме очень трудно подступиться. В сборнике предстают не боевые сражения, прифронтовые госпиталя, ближайший тыл развороченной земли и страны, а только отзвуки, отсветы, отблески войны и тягота далекого-далекого тыла. Но от такой непредставимой отдаленности тягота сельской жизни не становилась легче. И тяготу эту у нашего автора разделили с русскими крестьянами... немцы, немцы-переселенцы. В годы перестройки тема переселенцев – народов СССР – стала знаковой, скажем открыто – конъюнктурной. Но в рассказах и повестях Орловой-Маркграф «Переселенец», «Семь мешочков соли», «Заступница» речь идет именно о переселенцах немцах, а это в корне меняет угол зрения читателя, даже сейчас, спустя 75 лет по окончании войны. Для вдумчивого, дотошного читателя острая тема, взятая автором, очевидный повод вернуться к весьма запутанной истории Немецкой республики на территории нашей страны. Да, Нина Орлова-Маркграф – автор представляемого сборника рассказов – происходит из семьи немцев-переселенцев, тех, которых в годы Великой Отечественной войны в армию не брали, зато брали в трудовую армию, а из Немецкой республики, которой первоначально определили быть в Поволжье, вывозили в Сибирь, Казахстан, на Алтай. В поэзии Нины Маркграф алтайское детство и юность оставили неизгладимый и трепетный след, и, как увидит читатель, память и творческая сила поэтессы сложили своеобразное эпическое повествование о тяжелейшей жизни военной и послевоенной алтайской деревни, которая отстояла за тысячи верст от фронта. У автора, не пережившего военного детства, начинает работать особенная прапамять, доставшаяся ей от семейных рассказов, преданий, обмоловок.
«Как полюбила я воспоминанья, Центром эпического пространства настоящего сборника стала алтайская деревня Ярунино, которую хочется сравнить с Тимонихой Василия Белова, Матёрой Валентина Распутина, Сростками Василия Шукшина. Ярунинский эпос Орловой-Маркграф являет нам не просто образ деревенской толпы, а образ сельского мира, в том значении слова мир, которое поясняет, например, русское присловье «на миру и смерть красна» или третий призыв Великой или Мирной ектеньи: «о мире всего мира, <…> и соединении всех, Господу помолимся». В драматическом рассказе «Плакальщица Нюся» (первоначальное название рассказа «Плакальщица» - более обобщенное), открывающим сборник, деревенская толпа дана в полном единении. Вся деревня собирается на мосту, когда лучшие и отчаянные пловцы ищут утонувшего тихого мальчонку Шурика. «Деревня задыхалась, бегом перенося эту весть, и вскоре почти вся она была здесь, на мосту». На следующий день деревня прощается со смиренным Шуриком: «от самой двери горницы и до гроба стояли единой толпой люди...». Из этой толпы крупным планом выделит автор подружку Шурика «боевущую, ... спорщицу и драчунью» Нюсю, которая и станет главным лицом – плакальщицей. Выплеснув свой первый собственный плач, –
«Ты водился да со мной, – Нюся будет всю свою недолгую жизнь оплакивать почивших односельчан. Плач заменял панихиду, возвышал горе семьи. Жители села уважали Нюсю, а женщины хвалили её по-своему, по-деревенски. «Хорошая ты, Нюська, стиховодница – сильно хорошая. И где только слова такие надыбываешь?» В ответ Нюся и благодарила их по-особенному: «Причет сам на ум течет». Образ деревенской толпы, сельского мира дан и в рассказе «Переселенец». Два мира встретились на сельской площади. «Деревенские пришли посмотреть на немцев. Немцы были российскими...» «В угрюмом недоумении глядели на немцев сельчане, которые стояли напротив них единой толпой». Несколько заметных групп автор выделяет из этой сельской толпы: громкоголосые женщины, шепчущиеся и хохочущие девушки, хромой молодой мужчина с казацким черным чубом и два старика. «Переселенцы выстроились в серую кривую шеренгу – измученные женщины, <...> хныкающие усталые дети, старики с простыми крестьянскими лицами». Бригадир распустил толпу селян, «и люди, гутаря между собой, разными дорогами, кому как было ближе, пошли по домам. А переселенцы стояли все той же терпеливой шеренгой». Это простое и не очень явное противопоставление – толпы и шеренги первоначально разделило два мира. Медленно будут проникать они один в другой, как будто происходила своеобразная социальная диффузия. Рассказ «Стюрины холмики», внутренне сопрягаясь с «Плакальщицей Нюсей», начинается с портретов нескольких живописнейших деревенских персонажей – силача Андрея, дурочки Груни, деда Мамона, и, наконец, женщины, которая словно опалила рассказчика (а рассказ, в отличие от остальных, написан от первого лица). «Все звали ее Стюрой». Пятерых сыновей принесла Стюра в жертву Родине на фронтах Великой Отечественной войны, и, не надеясь никогда припасть к их дальним могилам (а были ли таковые – неизвестно), она сделала за домом пять могилок-холмиков, похоронив в них пять рубашек своих сыновей. Она ухаживала за этими могилами, а перед Пасхой выезжала в город Камень, чтобы помолиться в церкви, подать записки о упокоении, поставить свечи на канон, и выполняла просьбы всех женщин, кто потихоньку просил ее отдать такой же долг своим родным. Кульминацией этого рассказа тоже оказывается противостояние сельского мира, но не чужакам-переселенцам, а новому председателю Удакову, который «пришел в ужас от темноты и запущенности ярунинского населения» и отдал приказ ликвидировать Стюрины холмики. Никто из местных не стал выполнять приказ председателя, взялся только лихой глуповатый тракторист Гришка-Красавчик («вырос с осину, а ума с волосину») из соседней деревни Голоевки. И сельский мир явился на защиту большим женским ополчением – от молодых до старух, твердо стал против Иуды, и от распростёртой возле могил Стюры повернул супостат. Победа осталась на стороне женщин. «Стюра, оторвав от земли раскинутые руки, медленно встала и повернулась к женщинам. <...> Она безмолвно и благодарно поклонилась ополчению и пошла к своему двору». Нельзя не произнести здесь величественное слово катарсис, когда завершается эта русская трагедия поездкой Стюры в город за неделю до Воскресения Христова. Читая нелёгкие, горькие страницы рассказов о нашем прошлом, видишь, кто держал на плечах неимоверный груз горя и в памяти – неиссякаемую веру. Самым светлым деревенский мир предстал в рассказе «Глиняный парень», собравшийся на крестины мальца Егорки Кочкарева. 1954 год, по окончании войны прошло девять трудных лет. Перед читателем уже не толпа, а праздничный круг: встретится тут и сельский гармонист Саша Абаринов, и прадед Егорки дед Петро, и шептун и «чудотворец» дед Мамон, плясунья Соня Трошкина и длинноносый Андрей Шкуркин. Острая, но беззлобная частушка Сони адресована именно ему («У залетки моего / аккуратненький носок, / восемь курочек усядется,/ девятый петушок»), и, конечно, родители Егорки, и казАчка Кристинья с мужем – израненным Матвеем Кузьмичом, которая сама крестила Егорку и стала ему крестной. Крестила мирским чином, так как храм в деревне давно закрыли и переделали в школу. Бездетные до недавней поры Матвей и Кристинья на этом празднике уже были не одни: носила Кристина под сердцем будущее дитя. Вернулась к измотанным людям в военные и послевоенные годы надежда на Бога, на помощь Божьей Матери, Николы-угодника, Архангела Михаила, святых, которых еще удерживала душа. Крестили детей женщины, которые удерживали в памяти, пусть и коротко, пространное чинопоследование таинства крещения и передавали его из уст в уста. А в крестьянских трудах не забывались другие помощники. Их помнит и автор. Познакомимся с таким малым помощником в стихотворении Нины Орловой «Луговичок»: «...это сад огромный Рассказ «Братка» (бытовой, домашний синоним слову брат, а не вариант криминального «братки») отличает такой же пронзительный драматизм, что «Плакальщицу Нюсю»». Та же прикровенная мистическая таинственность. Но первые строки «Братка» не предполагают никакого мистицизма, а скорее удивляют сегодняшнего читателя положительным отношением героя рассказа Андрея к службе в армии. «Андрею нравилось в армии. И служить ему было не трудно. Подъем в шесть часов? А в колхозе-то он во сколько поднимался? На сенокос в четыре утра выезжали, чтобы до росы успеть. Он, рождённый перед самой войной в сибирской деревне, хлеба впервые до отвала наелся, когда ему лет восемь было. А тут в обед и суп тебе, и второе, и компот, большой стакан сладковатого отвара со вкусом сухофруктов…» В центре рассказа поездка Андрея в отпуск на похороны старшего брата Мити, который заменил Андрею-Мизинчику отца, погибшего на войне, таскал его маленького (младше на 12 лет) на горбушке на Дальнее озеро, делил с ним «собоечку» - узелок, в который мать клала картофелину и бутылку молока, а хлеб только изредка. И этот редкий кусок оставлял Митя Мизинчику. Потом старший брат заболел легкими и долго уходил из жизни. Андрей в армии сильно скучал по братку и очень переживал, что тот не дождется его возвращения с воинской службы. Неожиданно приходит в воинскую часть телеграмма из дома о смерти брата, и больше трех суток добирается Андрей домой. В дороге встречает он странного старика, что сошел в Омске, который задает ему, Андрею, а как будто и самому себе вопросы: «Умер, говоришь? А кто тебе сказал? Почем тебе знать, кто жив, кто мертв?» И в самом деле, добравшись на четвертые сутки домой, Андрей застает брата еще живым. И умирает брат рядом с Мизинчиком, можно сказать – на его руках. В последний путь провожает Андрей брата, наперекор сибирской непогоде ладит брату могилу с друзьями и односельчанами. Описан скорбный процесс Орловой стремительно и энергично: «всю ночь жег костер, нагревал мерзлоту, как утром, сняв верхние оттаявшие слои земли, отбойным молотком отбивал куски мерзлой, пробивал и ломал ее железным ломом, вырубал на глубине куски топором, рвал и резал лопатой, чтобы выкопать яму». Какой контраст составляют эти резкие глаголы картине тихой смерти, поистине христианской кончины брата Мити! После похорон два дня выяснял Андрей, кто же выслала ему телеграмму о смерти брата. Особенно верной показалась ему догадка, что сделала это тетя Маша, почтовая работница, красивая, одетая и причесанная по-городскому, которую очень уважал Митя, и всегда говорил Андрею: «Вот какая должна быть женщина!». Но и умная, добрая тетя Маша отрицает свою причастность к телеграмме. Отрицает свою причастность к ней и старший лейтенант, отправлявший Андрея по телеграмме. Остается одно – «Чудо <...> Небесный телеграф». Повесть «Заступница» тоже завершается чудом: вестником его оказываются «слабоватый мозгами» посыльный Ваньша, который видится читателю деревенским «блаженненьким», и «крестница» главного действующего лица Маняша Сайман. Фронтовик Арсений Петрович, потерявший жену и дочь при эвакуации их из Сталинграда, после войны не возвращается в Сталинград, не остается в Барнауле, где живет и поддерживает его старый друг по работе на тракторном заводе, а забирается в ярунинскую глушь. Здесь доводится ему спасти крохотную дочку немцев-переселенцев Ганса и Эммы Сайманов, и благодарные родители считают с тех пор Арсения Петровича «крестным» Маняши. Именно из её рук получит суровый, безутешный фронтовик написанную печатными буквами телефонограмму, которую Маня решительно отобрала у посыльного и передала в руки крёстного. В телефонограмме чудесное сообщение об Олюшке – спасшейся дочери Арсения Петровича: отец забирает дочь из детдома в приволжском городке и привозит в Ярунино на алтайские просторы. Простое название повести «Заступница» подсознательно возвращает читателя к началу сборника, вспоминается плач за Россию молодой Анастасии – Нюси. В повести «Заступница» в глубине сюжета живет скромный персонаж – хозяйка дома, где поселился фронтовик. Одинокая ярунинская молитвеница Секлитинья на его вопрос, за кого она молится, отвечает «что молится за него, за всех». Сколько таких неустанных заступниц было по всей России! Спустя десятилетия Нина Маркграф обращает современного читателя лицом к неизвестным народным заступницам, и рядом с ними занимает место сама писательница. Осеняет это духовное женское ополчение образ Божьей Матери – «Заступницы Усердной рода христианского». Таким определением завершается каждый икос из «Акафиста Пресвятой Богородице в честь чудотворной иконы ее Казанской». В повести «Семь мешочков соли» разделение на коренных и переселенцев, своих и немцев, старших и младших опять побеждается любовью. Здесь автору великую службу сослужила особенность её мировидения, которую можно определить как чистоту наивности и наивность чистоты, что по-особенному раскрывается в светлых образах молодежи. Именно эти сопрягаемые свойства позволяют сравнить произведения Нины Маркграф с рассказами Евгения Носова «Варька», «Шуба», может быть, даже «Петушиное слово». Такие произведения читаешь не ради сюжета, а ради выразительного объемного слова. Надеюсь, что читатель, который возьмет в руки книгу Нины Орловой-Маркграф, готов воспринять языковую свежесть представляемого автора. Ощущается она, как глоток чистой родниковой воды, совершенно отличной от мутного потока современного городского сленга, с его англицизмами, сокращениями, свойственными беглым эсэмэскам, отличной от языка современной литературы с нарочито затрудненным порядком слов, от многочисленных текстов, похожих на неудачный подстрочник. Для языка поэтессы характерны присловья, поговорки, прибаутки, особенный строй деревенской речи, частушки, песни, пронзительные плачи, а в итоге складывается абсолютно внятная литературная речь. Такую мудрую и свободную русскую речь хочется слышать в радиопередачах, чтоб читали ее хорошие современные актеры, увидеть в учебниках по русской литературе. Пусть же, читатель, исполнится наше и, надеемся, ваше пожелание. Молчанова Светлана Владимировна – прозаик, кандидат искусствоведения, доцент Литературного института имени А.М. Горького, преподаватель Колледжа музыкально-театрального искусства № 61 г. Москвы (история театра). Теоретик, исследователь русской классической литературы и русской литературы ХХ века. Член Союза писателей России. |
|||||
Наш канал
|
|||||
|
|||||
| Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
|||||
|
|
|||||
|
|
|||||
«Я вижу их, как видела б душа...»
