На Святки, перед тем, как идти христославить, первым делом мы собирались у Кудина, а уж потом  всей гурьбой шли к Натахе. Без Натахи, как и без Кудина, колядки не ладились. Тётка Васятка, мать Натахи, всегда нарочито строга.

- Опять побираться идёте?.. – ворчит она.

- Вот же придумала, ма, «побираться»… Христославить идём! – наряжаясь, отзывается из своей комнаты Натаха.

Отца своего Натаха не помнит. Когда она была маленькой, он уехал куда-то на Север на заработки, да так и затерялся невесть где. Погоревав какое-то время, мать Васятка принялась устраивать свою жизнь. Со своего двора уходить она не хотела, с пришедшими в примы не церемонилась и от этого успела побывать замужем раз десять, а то и больше. Бывало, приходит время сажать картошку – приведёт мужика, а на копку, гляди, у ней уже новый… С годами Васятка растеряла свою былую бабью красу, и любителей «копать картошку» становилось всё меньше, потом и вовсе перевелись.

Взятыми из печки углями мы подрисовываем Натахе усы. Она подпоясывает оставшимся от отца ремнём тулуп, Кудин нахлобучивает ей на глаза свою старую папаху. Натаха смотрится в зеркало, лихо сбивает папаху на левое ухо.

- Ну как, ма? – гордо вскинув голову, спрашивает она.

Осмотрев её, тётка Васятка только вздыхает:

- На Махна похожа,- говорит она. – В таком наряде, да с вашим концертом – не христославить, а только разбойничать… Ладно уж, поняйте с Богом, да глядите: у старых бабок ворота не сносите…

- А у молодых бабок можно? – смеётся Кудин.

- Молодые ещё надбают, а старых не обижайте.

Входя в дома, чтоб обозначить цель своего прихода, пели: «Мы пришли Христа прославить, и вас с праздником поздравить». А чтоб задобрить хозяев, обязательно добавляли: «Дай Бог тому, кто в этом дому. Доброго здоровья, маслица коровья».

Но верно говорит тётка Васятка: колядок, прославляющих младенца Христа, в нашем репертуаре было не густо, зато:

 «Колядую-колядую
Запах водки носом чую.
Наливайте по сто грамм –
Будет добре нам и вам!»

Или: «Кто не даст лепёшки - завалим окошки», «Кто не даст пирога – сведём корову за рога!»

И таких разбойничьих колядок у нас в арсенале было множество.

Саня Барменов, которого все мы зовём Бармалеем, оправдывая своё громкое имя, одевал вывернутый наизнанку тулуп, на голову напяливал самодельный парик из конской гривы; когда он им тряс – был особенно страшен. Петь колядки Бармалей не умел. Там, где нужно было высоко поддишкантить – ревел, как медведь.

Людку, дочь нашего колхозного бригадира Петра Иваныча Зынченко, в которую ещё с пятого класса безумно влюблён Бармалей, мы всегда наряжали козой. Дело это было нетрудным. У Людки была шубка из козьего меха и маска козы. Нам оставалось всего лишь на валенках и варежках дорисовать копытца да приладить ей небольшой хвост. Коза была гвоздём нашей программы. В любой дом козу заводили на верёвке первой.

- Мы не сами идём, мы козу ведём! – ревел Бармалей.

- Идёт коза рогатая, идёт коза поддатая! – вопреки сценарию добавлял Кудин.

- Где коза ходит – там пшеница родит! – вступает Натаха. – А нашей козе немного и надо: решето овса, поверх него колбаса, да три куска сала, чтоб коза не пала!

- Дайте сала-колбасы, да деньжаток на трусы! – исполняю я свою партию.

- Это вашей козе трусы нужно справить? – смеются хозяева.

- Мне на трусы! – кричит Кудин. – Козу Бармалей и без трусов любит!

Обойдя свой хутор, и собрав приличный куш, мы шли к Деркулу. Там за мостом старые казачьи хутора Нижний и Верхний, по недоразумению приписанные к Украине. Нижний хутор сразу за мостом, у Деркула. Верхний – на горе. Школы в Нижнем и Верхнем только начальные, поэтому все старшие классы учатся уже у нас, во Власовке.  Николай Носач, Жека и Володька Кубанцев, которого все знали, как КубанЕц, уже обошли Нижний хутор и поджидали нас, чтоб вместе двинуть на Верхний. Здесь всем заправлял Носач. Один он знал все колядки, прославляющие Христа, поэтому строго распределял, кому и что нужно пропеть.

- А в Ерусалиме рано зазвонили, -  всегда начинал он сам, при этом «Бом, бом, бом» доверялось исполнять только Кудину и КубанцУ. Натаха с Людкой-козой замечательно исполняли своё: «Динь-динь, динь-динь». Жеке, мне и Бармалею надлежало помалкивать, так как мы «бомкали» невпопад и портили песню.

Особо Носач любил исполнять:

Ночь тиха над Палестиной
Спит усталая земля.

В этой колядке было более двадцати куплетов, и если б мы позволяли Носачу исполнять их все, то Верхний хутор нам до утра не пройти. Поэтому, вопреки его наказу молчать, мы с Жекой подхватывали на свой манер:

Горы рощи и долины -
Скрыла всё ночная мгла.

Колядка начинала походить на всем известную «Белорусскую партизанскую» песню. А когда к нам подсоединялся ещё и Бармалей, Носач, тяжело вздохнув, замолкал. Воспользовавшись моментом, мы резко меняли репертуар:

Коляда-коляда
Накануне Рождества
Хоть рубль, хоть пятак –
Не уйдём мы просто так! - дружно орали мы.

А за цю колядку
Дайте чоколадку!– тоненько пищала по-украински Людка-коза.

Носач разочарованно отворачивается, а Бармалей восхищённо смотрит на Людку своими безумными глазами.

- Эх, если б вы знали, до чего я люблю хохлушек! – восклицал Кудин и, чтобы позлить Бармалея, обнимал Людку.

Следующий, к кому непременно заходим – Павел Николаевич, Жекин дядька. К этому дню он готовится основательно. На столе дожидаются гостей пироги с капустой, с яичной и рисовой начинкой, пироги с рыбой. Во главе стола стоит противень с печёным гусем, в коридоре дожидаются своего часа глубокие тарелки с приправленным хреном холодцом.

- Чьи будете?! – делая вид, что никого не признал, строго спрашивает Павел Николаевич.

- Та не здешние мы, приблудились с других краёв… - подыгрывая ему, отвечаем мы.

- А каких вы, приблудные, будете годков? – продолжает допрос Жекин дядька. – Это я к тому: можно ли вам наливать, или конфетами обойдётесь?

- Конфетами не откупишься! – за всех отвечает Жека.

- Ну, раз так, садитесь к столу! Только загодя нужно знать моё правило: пока не будет всё съедено и выпито, с места никто не встаёт!

Павел Николаевич наливает всем по гранёной стопке. Не пьёт у нас одна Людка.

- Я не буду, - отодвигая от себя стопку, - говорит она. Мне нельзя.

- Опаньки! Уже «нельзя»?! – глядя на Бармалея, ревёт Жека.

- У меня гены плохие, - мудрёными словами поясняет Людка.

- Какие ещё Гены?! Бармалей, ты куда смотришь?! – не унимается Жека.

- Гены плохие, а Бармалей хороший? – смеюсь я.

- Бармалей хороший.

- Ну, слава Богу, хоть с одним повезло! – После выпитой стопки, Павел Николаевич достаёт из-под лавки гармонь.

- Праздник без музыки – пьянка, - назидательно говорит он и распахивает меха:

Не успеет луна появиться в небе,
Когда пьяный ворочусь я домой,
Ты не вей свои тёмные кудри, Дуня,
Над моёю больной головой!– покачивая в такт сивым чубом, зычным голосом ведёт он свою песню.

Мы выпиваем и по второй, и по третьей, лихо расправляемся с холодцами и с гусем, а Павел Николаевич  уже со слезами на глазах выводит свои куплеты:

Вот наступит печальное утро, Дуня,
Дождик частый начнёт моросить,
Ты услышишь протяжное пенье, Дуня,
То меня понесут хоронить.

Тут- то и приходит домой жена Павла Николаевича – наша школьная учительница Евдокия Александровна. По праздникам она всегда ездит навещать своих престарелых родителей, поэтому возвращается поздно, ночным поездом. Охнув, она всплёскивает руками:

- Это что ещё такое?! – хорошо поставленным учительским тоном, спрашивает мужа. – С детьми пьёшь?..

- Это где ж ты детей увидала? – откладывая гармонь, оправдывается Павел Николаевич. – Ты только глянь на эти бандитские рожи! Не дай Бог с такими «детьми» повстречаться в проулке в неясное время суток…

Евдокия Александровна внимательно всматривается в наши до неузнаваемости загримированные лица, пытается выявить своих учеников. Опознаёт лишь Людку Зынченко, которая по беспечности сняла свою козью маску.

- Люда, ты же хорошая девочка… - начинает она подыскивать правильные слова.

- А мы не пьём, Евдокия Александровна, - говорит Людка, и, поднявшись, смело дышит в лицо учительнице.

Та теряется, и, озирая стол, останавливается взглядом на опустевшем графине.

- И это всё, что же, он сам выпил? – невесть кому задаёт она свой вопрос.

- Может и сам, может и помогал кто, - басит Бармалей. – Кто знает, сколько тут до нас побывало…

- А сколько мы тут баб захватили!.. – хватается за голову Кудин.

- Так что, Евдокия Александровна, вы поосторожней-то отлучайтесь, - советует КубанЕц.

- А это кто? – вытянув руку, спрашивает Евдокия Александровна.

- Это Бармалей… - тихо пропищала Людка.

- О, Господи… Бармалей… Людочка, ты среди ночи в такой компании…

- Он хороший, Евдокия Александровна… Скажи, Бармалей.

Бармалей рычит что-то несуразное и согласно кивает своей гривой.

Один Жека молчит; тётя по голосу его враз опознает. Нахлобучив на глаза шапку, он с деланно обиженным видом первый правится к выходу.

 Наконец мы вырываемся от Павла Николаевича на морозный воздух. Верхний хутор пройден, пора возвращаться домой.

- А теперь мы идём к Бандере! – после выпитого торжественно объявлял Носач.

И мы, уже неровной походкой, идём к высокому дому с мансардой, обнесённому высоким сплошным забором, где проживает председатель местного колхоза Блажей. Блажея много лет назад прислали на его должность с Западной Украины, а для Носача каждый выходец с этого края обязательно был «Бандерой».

Долго стучим в огромные зелёные ворота. Наконец в окнах зажигается свет, и на крыльцо выходит Блажей.

- Хто тут?! – кричит в темноту.

- Колядовальщики! – отвечаем из-за ворот.

- Чего треба?

- Вот же хрен моржовый, недопонимает, «чего треба», - ворчит Жека.

- Колядовать пришли! – громко кричит Носач.

- Идить геть, а то я вам щас наколядую… - грозится Блажей.

Мы давно готовы к такому сценарию.

- Кто не даст хлеба – уведём деда! – дружно орём мы.  – Кто не даст ветчины – тем расколем чугуны!

- Я вам щас «расколю»! – Олэна, дай ко мою рушницу! Вот ввалю вам в срацю сили, до травня ни отмочите…

Ещё какое-то время, вспоминая самые страшные колядки-пожелания, кричим их Блажею:

Кол да могилу,
Ободранну кобылу! 
В брюхо червей, 
А на двор чертей!

Наконец Носач, прижимая палец к губам, даёт команду молчать, и мы тихонько уходим в соседний заброшенный двор, прячемся за плетнём. Не спеша возвращаться в дом, Блажей, похрустывая снегом, бродит по своему двору, проверяет запоры. Через время калитка отворяется. Высунув наружу голову, он осматривает опустевшую улицу.

- У-у, козаки проклятущи… - ворчит он, и, закрыв на засовы калитку, уходит в дом.

Мы, дождавшись, когда в окнах его погаснет свет, тихонько возвращаемся. Подсунув под ворота длинные, взятые из «костра» жерди, поднатужившись, снимаем их с петель.

- Понесём в Нижний хутор, поставим бабке Махоре, - командует Носач.

Лишь к утру, справив всё задуманное, идём к Жеке. Там, в тёплой кухнянке, при свете керосиновой лампы, раскладываем всю свою добычу, и, разделив поровну, только сейчас расходимся по домам.

На Старый Новый Год, тем же составом и тем же маршрутом ходим посевать. Здесь нам хватает одной лишь колядки, которую напела Натахина мамка – тётка Васятка. Эту колядку мы разбивали по ролям, и выходило очень убедительно.

Ишёл Илья на веселье
Обронился, обмочился,
Еле в поле волочился! – начинали всегда Натаха с Людкой, в Нижнем хуторе к ним присоединялся Носач.

А в том поле плужок ходит,
За тем плужком Божья Матерь
Обедать носит, - вступали Кудин с Кубанцом, и уже вместе с Натахой, Людкой и Носачом продолжали:

Уроди, Господи, жито-пшеницу
И всякую пашаницу!

Вот тут приходит черёд и за мной с Жекой и Бармалеем:

А мы сеем-посеваем,
С Новым Годом поздравляем!– орём мы во всю глотку  и разбрасываем по углам горсти пшеницы.

Но вот уже пройдены почти все дворы, уже спели с Павлом Николаевичем «Дуню» - пора возвращаться и делить заработанный куш, но тут Носач сообщает нам новость:

- А Блажей-то новые ворота поставил, - как бы, между прочим, говорит он.

Вино, которым во всех дворах щедро нас угощали, веселит душу, и мы, свернув с дороги, вновь идём к Блажею.

- Хозяев беспокоить не будем, - говорит Носач. – Пущай отдыхают…

С этим не согласен один Кудин, ему хочется побузить.

- Не честно, может Блажей ждёт, чтоб ему посеяли, а мы…

- Ага, заждался тебя, бедолажный. Уже и патроны с лизунцом приготовил. – Соглашаясь с Носачом, возражаем мы Кудину. – Только время потеряем...

Кудин недовольно сопит, но подчиняется общей воле.

Заготовленными жердями пробуем приподнять новые ворота, но как мы ни налегаем, те не поддаются. Подсаживаем КубанцА, тот перелазит во двор и отворяет ворота изнутри. Осматриваем. Петли так закованы, что ворота с них уж не снять.

- В такую даль телепали – и без добычи… - ворчит недовольный Кудин. – Ну-ка, глянем, что там у него в сарае…

Налыгав за рога корову, Кудин выводит её со двора.

- Махоре… - шепчет Носач.

- Хватит вашей Махоре ворот, - возражаю я. – Корову ведём к себе в хутор, бабке Аксютке подарим…

Отойдя на приличное расстояние от Блажея, мы уже не таимся, и Кудин с Жекой во всё горло орут частушки:

А мы по хутору пройдём
Шухеру наделаем,
Кому корову уведём,
Кому ребёнка сделаем!

А на следующий день баба Аксютка в своих рваных калошах сама пришлёпала в сельский совет.

- Ко мне в сарай чьяся корова приблудилась, а мне её кормить нечем… - жаловалась она.

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: