Кажется, совсем недавно это было: жаркий июльский полдень, звонок в дверь – почта, заказная бандероль. В левом верхнем углу конверта, как обещание доброй встречи, знакомый почерк – уверенный, надежный, не поддающийся возрасту: «От Макарова Владимира Александровича». Как хорошо-то, как здорово!

В конверте – письмо и книга. Письмо родственно-теплое, грустноватое, но дружески-участливое.
А книга…

Лаконично и ёмко оформленная, точно и тонко выстроенная (художник Светлана Гончаренко, редактор Юрий Перминов), она не стремится поразить, а будто бы приглашает идти вместе с автором.

Идти куда?

Обложка навевает образ белого зимнего поля, за которым, на первый взгляд, только размыто-темное пятно дальнего леса, клонимые ветром ли, вьюгой ли  озябшие редкие ветви. И только потом, когда глаза попривыкнут, вберут в себя этот извечный, неотменимо-русский пейзаж-символ, замечаешь: там, за клонящимися голыми ветвями  – созвездия. Они стоят в бездонно-темном небе, - тугие, крупные, наполненные живим сочащимся светом. И уже не страшно, не горько идти этим, казалось бы, совершенно безысходным русским путем. Потому что лежит он – «Под панорамой созвездий ночных».

Книга состоит (как говорил мне  знакомый литературовед – по классическим канонам) из трех разделов: «Переплели мы с тобой наши руки…», «Свет» и «Вечная музыка любви…»  Ни в самих названиях, ни в  последовательности разделов ничего случайного нет.

Стихи, собранные в первом разделе, читать  просто физически трудно – не хватает дыхания.

«Переплели мы с тобой наши руки,
Молча стояли в закатной поре –
Перед видением вечной разлуки,
Под облепихой, на дачном дворе.

Ты мои руки губами согрела,
Я твои руки губами согрел.
Наша вечерняя радость сгорела,
Словно вечерний костер догорел.

И у судьбы одного ты просила –
Как бы пожить мы еще бы могли…
Вот и глядим, набираемся силы
У окоема бессмертной земли».

Казалось бы, какие зримые, согревающие душу приметы совместного земного бытования – и обоюдного, одного на двоих высокого человеческого чувства. И надежда, кажется, - вот она, здесь, рядом: «Вот и глядим, набираемся силы…»

Но – эта закатная пора, эта догоревшая вечерняя радость, это прошедшее время…

И это трогающее сердце холодом напоминание – «перед видением вечной разлуки». И щемящая беззащитность, безутешность просьбы – «как бы пожить мы еще бы смогли»…

И понимаешь, ощущаешь неназванное, тяжким, как горловой спазм, усилием удерживаемое автором в межстрочье: самое горькое уже случилось.

Да, так оно и есть: и небольшой одноименный цикл, и почти все стихи первого раздела книги – памяти жены. Они разные, эти стихи. Но…

Вот – воспоминание, как негаснущий земной отсвет на тёмной летейской воде.

«Вишню через сито промывала
И рукою смуглой помавала –
Будто бы звала меня в тот вечер
Из далекой юности – на встречу.

Боль горючую превозмогая,
Вишню с дачи моет дорогая –
Сон, как наяву, я вижу снова,
Будто жду я от ушедшей слова».

Вот – покаяние ( и не надо искать подоплеку: поэт – это само по себе вина).

«Кровь в сосудах – не капли чернил.
Крови ведома боль, поверь.
Зол земных, что тебе причинил,
Не исправить, родная, теперь».

Вот – осознание ( и – уж не пророчество ли?).

«Горем моим был застелен
Последний твой путь,
Здесь же, на этом пути,
Я узнал свою старость –
Мне остается теперь
Одиноким прожить как-нибудь
Все предстоящие дни –
Их немного осталось».

А это – то, что,  может быть, и не утишит боль утраты, но поможет выстоять, не сломиться.

«Глубокая ночь вокруг –
На небе и на земле.
Останки твои, мой друг,
Покоятся в вечной мгле.

Но верится мне в ночи,
Я вижу почти уже,
Что выдали к свету ключи
Твоей усталой душе».

Все эти строфы, разные по тональности и степени поэтического совершенства, роднит, возвышает, выводит за рамки пресловутого «художественного отображения действительности» свойственная высоким образцам русской лирической поэзии исповедальность,  предельная, неподвластная суду литературного нарциссизма искренность  чувства и глубина переживания. В них нет ни соринки наносного, чуждого. Только – христианское: покаяние, смирение, вера в спасение души. Только – русское: оплакать,  и помнить, и идти, клонясь, снежным путем своим, и нести с собой дорогое имя – чтобы не отобрала его, не присвоила жадная темень, таящаяся обочь. Но идти – снова и снова выплывает, маячит перед глазами обмерзшей темной веткой  этот вопрос – куда?

«Пусть в прошедшем остались дороги,
Надо жить до последнего дня…»
 
Надо жить…  А это значит – идти к свету, только к нему одному.

Как многолик он, как притягателен, свет поэзии Владимира Макарова! Это и детство, «где после страшной войны//вовсю засияли огни», и городской дом, «где, как новогодняя ёлка, все десять горят этажей», и «Божий Свет», который нужно заслужить всей жизнью.

А разве не исходит свет от каждого шага другого  поэта, с трагической и гордой судьбой – Павла Васильева, идущего «по-московски броско» улицами Омска?

«Дукат» дымиться в пальцах нервных, тонких,
Глаза волшебные огнем горят.
Через десятилетия потомки
О нем, как о родном, заговорят.

Земля в июле от воды намокла,
И тёплый дождь обрушится вот-вот.
И светятся сиреневые окна
Квартиры, где любовь его живёт».

Надежным русским светом веет и от «вершинного шума берез», и от редкого слова «рекостав», и от «песни с парохода» («Не из села ли Большеречье?»), что звучит где-то там, на родном для поэта Иртыше. А вот и сам Иртыш – и радуга, и гуд, и колокол.

«Не лебедем, не лебедой
Родимого села –
Хвалюсь иртышскою водой
На радуге весла.

Под осень лебедь улетит,
Завянет лебеда,
А мой Иртыш гудмя гудит
И под кольчугой льда.

Качается и бьёт волна
В серебряные льды.
Как колокол, поёт она
На разные лады.

Лишь к январю замрёт вода,
Черна, покорена,
Но в феврале почти всегда
Весна уже слышна.

Сосульки из-под талых крыш
Мне прозвенят вот-вот,
 Что скоро снова мой Иртыш
Оковы разорвёт!»

В строках этих столько силы, надежды, неистребимого русского чувства, что и самому невольно хочется жить вольно и неукротимо – как Иртыш, рвущий тяжкие ледяные оковы.

Хорошо, что завершают книгу стихи о вечном, непреходящем: о «небесных звуках» («Вечная музыка», «Бах»,  «Вивальди», «Валерий Гаврилин») и о любви. Эти строки -  философски-мудрые, элегически-задумчивые, притаённо-нежные, а порой и раскованные, озорные («Похвала Баркову» «Пегас», «Казанова») – плоть и кровь самой жизни, – настоящей, не «пробирочной», не высосанной из пальца.

« Ты теперь далеко-далече,
Ты с другим насовсем, навсегда.
Вспоминаешь ли ты иногда
Наши давние грешные встречи?

 Так устроен подлунный свет,
Где кусты гнутся долу упруго,
Где греха особого нет,
Что подруга находит друга.

И потом, через много лет
Вспоминается давней далью
Этот лунный лимонный свет,
Эти плечи, прикрытые шалью…»

Строки эти – о невозвратном, они тревожно-щемящи, но сколько в них благодарности, неостывшего, неостывающего тепла! С ними никто не будет одинок  и на том самом заснеженном ночном поле, которое суждено перейти однажды каждому из нас.

Да, совсем недавно это было: звонок в дверь, бандероль,  радость от новой, пусть и заочной, встречи с настоящим, большим русским поэтом и ставшим для меня таким дорогим, сердечно-близким человеком.
Мне столько хотелось сказать Владимиру Александровичу в ответном письме!

Но пишу я – стихи ли, письма, все одно – трудно, будто ворочаю камни. И пока примеривался, подбирал самые верные, самые светлые слова, прошло несколько дней. И в конце одного из этих невыносимо жарких,  по макушку залитых желтым зноем дней пришла из Омска от Юрия Перминова горькая, тяжкая весть: в ночь с 22 на 23 июля сердце Владимира Александровича, дарившее теплом целую поэтическую вселенную, и в то же время такое беззащитное, ранимое – перестало, не смогло больше биться.
И снова ощутил я, - через десятилетия после смерти отца, через годы после ухода мамы, - острое, перехватывающее горло чувство сиротства…

Ночью я маялся, задыхался, не мог уснуть. Долго стоял на балконе и всё смотрел, всё всматривался в безоблачное, темно-чёрное какое-то, похожее на донскую пойму после недавнего пала небо. И подумалось мне, что если смотреть долго, смотреть пристально и любяще, непременно разглядится там, в безбрежных космических далях-глубинах, пульсирующая  жизнью точка-крапинка – звезда русского поэта Владимира Макарова. Только искать её нужно всегда по левую руку, где сердце, в созвездии Света, Добра и Любви…

Вверх

Комментариев: