Алёна БЕЛОУСЕНКО, Московская обл.

ДИНОЗАВРЫ

Юре было девять лет, но он мало что понимал про себя. Разве что носил внутри чужие, брошенные в него фразы, осторожно и слово в слово. И потому знал, что противным нравом пошел в отца, хотя ни разу его не видел. А еще то, что в садике писался во время тихого часа, мама с воспитательницей его за это ругали, а он от обиды плакал. Знал еще, что глупее других детей и что шутки у него несмешные. И достаточно было этих скудных штрихов, чтобы мнение о себе Юра имел весьма жалкое.

Из того малого, что он понимал про себя, было его очарование Катей. Оно возникло не вчера, но Юра, сидя на уроке математики, только-только поймал его, когда солнечный луч, игравший бликами с Катиной партой и рукой, невольно увлек его взгляд. Ее пушистые волосы, почему-то не в хвосте как обычно, а распущенные, лежали на спине, а сквозь их путаницу едва мелькала кофта нежно-розового цвета. И свое чувство Юра скрывал, как скрывал и все другое, что его волновало.

Жили Юра с мамой в трехэтажном панельном доме, на самой окраине крошечного города, где через дорогу уже начиналась деревня. В этой деревне у них было огорожено четыре сотки земли под грядки и железный сарай с курами и недавно купленной коровой, – без избы, без сторожки. Мама называла деревню второй работой и Юру туда брала редко – чтобы не мешал. Вечера он проводил на улице с другом Артуром или в одиночестве на скамейке у подъезда. Ему разрешали играть и на детской площадке во дворе, но без Артура он не шел – дичился незнакомых ребят.

И в этот майский вечер Юра сидел на скамейке и наблюдал закат. Иной раз ему было приятнее находиться здесь, в тишине, одному, чем с кем-то общаться. Небо притягивало его, словно пытаясь шепнуть что-то важное. И его яркие, нежные волны подсказывали Катино имя. Они – закат и Катя – были одного рода-племени и берегли одну тайну на двоих. Ее кофточка была сшита из лоскутков заката, а солнце родилось из ее волос. Вместе они были далекими-далекими и прекрасными-прекрасными. И ему никогда запросто не дотронуться было ни до Кати, ни до заката.

– Юрка, домой иди! – прокричали из окна. И Юра пошел.

Мама встретила его на пороге.

– Завтра корову загонишь, я не смогу. Я работницу заменяю, – сказала она, как обычно, сурово. – Слышишь?

Мама была в шершавой длинной юбке и теплой кофте болотного цвета. В это время года она два раза за день ходила на дачу: в шесть утра доила и выгоняла корову, а в семь вечера забирала ее у пастуха и доила повторно. Одевшись утром перед дачей, в той же одежде шла на работу. А вернувшись с завода, надевала тапки и принималась готовить обед. К вечеру – снова на дачу, с дачи – на точку продавать молоко.

Юра слышал, но не понимал, что конкретно ему нужно будет сделать. Он смотрел на мамину короткую, будто мальчишескую, стрижку – волосы жидкие, кое-где седые. Особенно из-за этой стрижки он стыдился ее. И из-за молока, которое мама продавала в изношенных пластмассовых бутылках по вечерам около центрального магазина. И еще потому, что на школьных праздниках она стеснялась учительницу и стройных женщин с тонкими браслетами на руках и от того болтала без умолку и громко смеялась. А дома, с Юрой, снова становилась прежней – важной и молчаливой.

Утром мама зашла в Юрину комнату и, положив на стол большой ключ от сарая, напомнила, что в семь вечера на пустыре у дачи будет ждать стадо. Юра, разлепляя глаза и понимая, что больше возможности не будет, все же осмелился спросить напоследок:

– А как загонять-то?

– Как-как? – удивилась мама. – Что, не видел, как я два месяца корову загоняла что ли?

Юра не раз видел, как мама загоняла корову, но в деле не участвовал, да и не интересовался им, а только ошивался поблизости.

– Видел, – сказал Юра, опустив взгляд.

– И что тебе непонятно?

– Все понятно.

– Ничего, взрослый уже, с собаками грязными не боишься вошкаться, а с коровой и подавно справишься, она сама за тобой пойдет.

После школы они с Артуром пошли на пруд, забежав по дороге домой за стеклянной банкой для тритонов. Юра надеялся, что друг согласится пойти с ним и на дачу, но Артур сказал, что бабушка просила вернуться пораньше. Юра понимал, что это неправда, но решил об этом не думать.

Тритонов к Артуру домой приносить было нельзя, и сразу от пруда Юра с банкой направился к пустырю. Он спросил у прохожего время, тот ответил: «Полседьмого». И хмуро стало на душе, что успевает, что, позабыв о времени, не загулял с Артуром допоздна. Нарочно не исполнить поручение Юра не мог, а случайно забыть о нем ему бы хотелось.

На пустыре уже стояло небольшое стадо, коров десять, и сновали повсюду мошки. Коровы походили на динозавров: сильных, древних и непредсказуемых. Они не смотрели на Юру, но ему казалось, сделай он лишний шаг – побегут на него и потопчут, будто в танце. Он поставил банку на траву, огляделся – пастуха не было видно. Его бросило в пот – никто ему теперь не поможет. Даже если найдет Звездочку, то не сможет отвести ее в сарай. Не может быть, чтобы динозавр слушался мальчика. Как не может быть, чтобы его, Юрина, мать слышала его.

Но даже найти ее было невозможно: все коровы, кроме одной, бурой, походили друг на друга. Все – белые с черными пятнами. Правда, знал Юра, что у Звездочки на лбу треугольное пятно было. Но коровы все лбами к нему не поворачивались, а подходить и обглядывать каждую было страшно. Он кругом обошел стадо. И – удача! – на противоположной стороне, с краю, стоит корова с пятном. Правда, пятно не совсем и треугольное.

–Звездочка, – позвал он вполголоса, смотря корове прямо в глаза. И, удерживая на ней взгляд, словно зовя за собой, отошел на три шага, ожидая, что та пойдет вслед. Корова не двигалась, только судорожно вздрагивали ее бока и метался хвост влево-вправо. Юра стоял, ожидая непонятно чего. Вдруг взгляд его ухватился за мелькнувшее в центре стада пятно – там, наклонив голову к земле, стояла еще одна Звездочка. Слышно было, как от натуги трава под ее толстыми губами разрывалась и потом вымешивалась крупными челюстями. Подойти к ней означало обречь себя на смерть от первобытного танца природы. Юра замер. Он всерьез выбирал между смертью и маминым недовольством. Через пару минут он решился идти домой.

Было около восьми, когда послышались движения ключа в замочной скважине. Юра притих в своей комнате. Дверь открылась, на пол поставили пакет с продуктами.

– Юрка-а, ты дома?

– Да, – сказал Юра негромко и, поняв, что мама не услышала, протянул: – Ту-ут.

– Корову загнал? – спросила мама, зайдя в комнату.

– Да, – он старался смотреть ей прямо в глаза.

– Молодец. Я тебе апельсинов купила. Сейчас картошку пожарю и пойду доить.

Юра и боялся, что она еще спросит: «Не забыл закрыть сарай?» или «Не потоптала корова цветы у калитки?» – и хотел этого всей своей трепещущей душой. Тогда неизбежное наказание придет сейчас, и его не нужно будет ждать, как дикого зверя из леса, чьи шаги уже слышны. Но мама больше ничего не спросила. Она закрыла за собой дверь и пошла на кухню. Юра прислушивался к тому, как шипело и трещало масло на сковородке, и этот привычный ласковый звук сейчас утяжелял его тоску.

Он покинул комнату, только когда все звуки затихли. На кухне, в тарелке для супа, лежали четыре дольки апельсина. Юра вздохнул. Он ощущал себя самозванцем, который заполучил сладость, принадлежащую другому, правильному мальчику. И эта сладость не радовала. Съест дольку и шепчет: «Господи, хоть бы корова не ушла никуда с пустыря, а еще лучше – подошла к сараю, тогда точно ругать не будут».

Но все же он готовился к наказанию – память сама подкидывала ему сцены.

–Врешь, паразит? – сказал он сам себе тихо, повторяя знакомую фразу. Юра втянул голову в плечи, представляя, как в очередной раз получит поварешкой по голове.

«Весь в отца!» – отозвалось где-то рядом маминым голосом.

А в прошлом триместре, когда Юра исправил двойку по математике в дневнике на четверку, мама сказала: «Отдам тебя отцу, чтобы он сам свою подлую породу выращивал». Юра обрадовался тогда. Воображал, как незнакомый ему еще папа будет играть с ним в футбол и покупать мороженое. Может, именно сегодня мама соберет его вещи, и папа впервые приедет за ним.

Вскоре Юру захватила игра с апельсиновыми шкурками-лодками, плывущими по столу через моря к отцу, как захватывает сон плачущего ребенка. И когда заскрежетала замочная скважина, он еле успел перебежать в свою комнату незамеченным. Мама поставила ведро с молоком на пол, разулась, снова взялась за скрипящую ручку, зашла на кухню. Звуки прекратились.

Юра раскрыл перед собой учебник русского языка и сел, весь превратившись в слух. Шорохи, стуки, голоса рождались в его голове, как призраки в темной комнате.

Так прошло около получаса. Юра бесшумно вышел в туалет. В квартире стояла полная тишина. На кухню он направился уже уверенный, что мамы дома нет, и вздрогнул, увидев ее прямо перед собой, сидящую на табуретке. Правый локоть лежал на столе, глаза закрыты ладонью. Будто статуя.

– Ну что, погонял меня по деревне? – сказала она, вытягивая каждое слово, и медленно подняла козырьком ладонь. Глаза ее были измученные.

Юрины губы улыбались. Он старался их сдерживать, но они вновь расплывались как у полоумного. В ответ на его улыбку мамины глаза щелкнули злостью. Она встала, подошла к раковине, включила воду и принялась мыть посуду, не глядя на Юру. Он уже не улыбался. Он дрожал. Мама повернулась к шкафу с посудой, и взгляд ее голубых глаз проскользнул по сыну так же, как по рядом стоящей плите. Она расставила тарелки и вышла из кухни.

Он знал, что поступил плохо. Особенно эти купленные мамой апельсины никак не могли выйти у него из головы. Как будто из-за них он был прежде всего виноват. Но хуже было то, что даже на утро мама с ним так и не заговорила. Не заговорила и днем, хотя у нее был выходной. И не нарушая молчания, вечером ушла на точку продавать молоко. Оставшись один на один с маминым домом, таким же враждебным, как и она, Юра затосковал. Дом молча выгонял его, и он послушался. Но дальше скамейки не ушел. И только там он вспомнил про оставленных на пустыре тритонов – теперь их точно собаки съели. Хоть и не корова, но все-таки что-то пропало, утерялось.

По тротуару тем временем проходили женщина с девочкой.

– Кать, смотри, это Юра что ли? – женщина дотронулась до плеча девочки и вопросительно посмотрела на Юру.

Юра на секунду подумал, что они пришли к нему в гости.

– Привет, – сказала Катя.

– Ты чего здесь так поздно один сидишь? Не замерзнешь? – не дав ему поздороваться в ответ, спросила Катина мама.

– Не-ет, я тут, около дома, – Юра показал на свой балкон.

– А, ну хорошо тогда. Доча, поделись конфетами.

Катина мама смотрела на Юрины литые шлепанцы, надетые поверх носков, ворот футболки, вытянутый треугольником, и мягкие спортивные брючки с катышками по бокам. Она предугадывала по его глазам, что достаточно двух теплых слов, и этот детеныш, не раздумывая, схватит крепко-крепко твои пальцы и, быстро-быстро перебирая ножками, пойдет с тобой.

Этого всего Юра не знал о себе. Он разглядывал конфеты, которые насыпала ему Катя: мишки на деревьях, белка с орехом в лапках и другие, ему еще незнакомые обертки. И только сейчас он понял, что это Катина мама берегла с небом одну тайну на двоих, а после просто поделилась ею с дочерью. Юра сидел, почти не двигаясь, – закатное небо спустилось к нему и укутало его в своих объятиях. Катя с мамой превратились в две маленькие отдаляющиеся фигурки.

ОБ АВТОРЕ
Белоусенко Алена Анатольевна родилась в 1992 году в городе Удомля Тверской области. Окончила экономический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова и Литературный институт им. А. М. Горького (семинары Михаила Лобанова и Руслана Киреева).
Публиковалась в журналах «Наш современник», «Роман-газета», «Традиция & Авангард», «Лиterraтура», «Подъем», «Волга – XXI век», «День и ночь» и др.
Лауреат различных литературных премий, в том числе премии сайта «Российский писатель» в номинации «Новое имя» (2015), Южно-Уральской литературной премии (2017), премии «Русское слово» (2018), премии «В поисках правды и справедливости» (2019). Участник Форумов молодых писателей России и Китая (2018, 2019).
Член Союза писателей России. Работает главным бухгалтером. Живет в г. Одинцово Московской области.

О ЖИЗНИ ТАКОЙ, КАКАЯ ОНА ЕСТЬ

Ни один из рассказов Алены Белоусенко невозможно  пересказать своими словами. Да даже и на вопрос, о чем она пишет, ответить не так-то просто. Хотя пишет она о таких же, как все мы, людях. Вот молодая женщина в рассказе «Мойры» едет с отцом в машине. Из их ничего не значащего разговора становится понятно, что женщина только что развелась с мужем и что у ее отца с матерью взаимоотношения сложились тоже не вполне счастливо. А когда отец начинает объяснять, как он отличает гусиные стаи от прочих, его дочь задремывает и снится ей, что она тоже летит, «чтобы разглядеть гусей поближе, а глаза у них у всех человеческие, да более того, точь-в-точь как у бывшего мужа...» Даже попавшая под колеса их машины лисица в повествовании ничего не меняет. Ну разве что это дает повод молодой женщине предположить, что «возможно, папа упрекает себя не только за лисицу, а и за маму». И далее мимоходом рассудить так: «Хотя все мы сами виноваты, что бросаемся под колеса, дорогу переходим не в положенном месте и спускаем на близких и чужих людей своих демонов».

То есть проза Алены Белоусенко – это не противостояния между разного рода героями и не ситуации, в которых их человеческие характеры проявляются, а их состояния в разные мгновения жизни.

А построить внятный смысловой сюжет из всего того, что можно определить лишь как  поток сознания, и при этом не позволить читателю заподозрить автора в покушении на самое главное свойство этого потока  – на его все-таки непредсказуемость – это для писателя, пожалуй, самая трудная задача. И такая же трудная задача – не рассказывать о внутренних состояниях героев, связанных с произошедшими с ними событиями (на самом-то деле в душу никому не заглянешь!), а угадывать их через некие внешние детали. Например, когда героиня рассказа «Сны» приезжает на похороны своей матери и в родительском доме заходит в одну из комнат, то  сидящая там за ноутбуком юная Катя тут же сама, без подсказки, горбиться перестала и «выпрямила спину». И эта вроде бы самая незначительная в общей атмосфере рассказа художественная деталь позволяет мне, читателю, с особою остротою понять, что тем самым Катя непроизвольно проявляет к более взрослой родственнице свое пока еще неумелое сочувствие. Более того, мимолетный, в две строки, эпизод заставляет меня к третьестепенной в рассказе Кате отнестись пусть и с кратким, но вполне глубоким сопереживанием. И по прочтении рассказа именно эту юную Катю вдруг запомнить.

Проза Алены Белоусенко являет собой поток случайных и неслучайных мыслей и настроений, таких же случайно и неслучайно замеченных ее героями в окружающем их пространстве людей и предметов, чаще всего оказывающихся вроде бы не взаимосвязанными, как это и на самом деле бывает в воистину непредсказуемом потоке нашей реальной жизни, а не в преобразованном художником ее отражении. Но если живописцы на своих полотнах подчиняют одно другому – например, белизну чашки румяному яблоку – общим цветовым рефлексом (есть даже такой термин в искусствоведении!), то как достигает Алена Белоусенко в своих рассказах-потоках  единого, вполне строго организованного текстового смысла, я даже и не могу объяснить. Вернее, объяснить могу всего лишь особым свойством ее таланта. И, конечно же, узнаваемостью изображаемых ею характеров, ее способностью изображать жизнь такою, какая она есть на самом деле. И еще ее особым художественным зрением и обязательным для настоящего писателя уровнем ее собственной человеческой развитости.

Мне бы очень хотелось, чтобы прозаик Алена Белоусенко, пока еще о себе только заявившая как явление многообещающее, сама ответственность перед своим талантом ощутила. И чтобы ей ничего не помешало реализовать себя как писателя уже в полной мере.

Николай ДОРОШЕНКО, прозаик, г. Москва

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: