Среди всех именитых писателей, для кого малой родиной стала земля Ивановская – самым именитым, безусловно, является Константин Бальмонт. Родоначальник поэзии Серебряного века, обретший неофициальный титул «короля» русских поэтов конца 19 – начала 20 веков, «гражданин мира», увидевший собственными глазами и запечатлевший в своих творениях почти весь подлунный «божий свет», похороненный на чужбине, испытавший все превратности судьбы – от громкой славы до попытки забвения – Константин Дмитриевич Бальмонт для нас, его земляков из 21-ого столетия, выстраивающих свою ретроспективу знаковых литературных имён, был и остаётся по сию пору – «королём». И отношение к нему в нашем крае, особенно в последние два десятилетия – подобающее.

И хотя «королю» своему (то бишь – литературному кумиру) благодарные потомки в краю родном пока не воздвигли монумента и не поименовали в его честь хотя бы тихую улочку, ежели не проспект, но, тем не менее, город Шуя, хранящий поныне вполне осязаемую память о своём досточтимом гражданине, всё более становится бальмонтовской меккой, где ежегодно, начиная с 1989 года, со всё бoльшим размахом проводятся областные «бальмонтовские чтения», всероссийские бальмонтовские фестивали, где появился, наконец-то, музей Константина Бальмонта, где вручаются Всероссийские литературные премии им. К. Бальмонта «Будем как солнце!», учреждённые (в двух номинациях) в 2007 году губернатором Ивановской области совместно с Союзом писателей России.

И вот – литературный календарь 2012 года высвечивает сразу две юбилейные памятные даты, связанные с именем К.Д. Бальмонта: 145-летие со дня его рождения (15 июня) и 70-летие со дня его смерти (23 декабря). И в данной связи в Ивановской областной писательской организации, всегда игравшей ключевую роль в нарастающем бальмонтовском региональном «ренессансе», родилась совершенно фантастическая, казалось бы, идея: отправиться в Париж, а точнее – к месту захоронения Константина Бальмонта в парижском предместье Нуази-ле-Гран, чтобы воздать дань памяти своему великому земляку в столь знаменательный для него год. За идеей последовали и практические шаги. Был установлен прямой контакт с мэрией французского городка Нуази-ле-Гран, а также с культурным атташе французского Посольства в Москве. В подготовке официальных писем-обращений к означенным адресатам в качестве переводчика любезно согласился помочь бывший парижанин с русскими графскими корнями, а ныне человек с двойным гражданством, наш земляк, проживающий в тихом волжском городке Плёсе, Андрей Борисович Фитце-Ланской. Более того, как общественный деятель, возглавляющий ныне Ассоциацию российско-французской дружбы в Ивановском регионе – «Конкорд», он приложил к пакету наших документов и своё рекомендательное послание, обращённое напрямую к мэру города Нуази-ле-Гран. Активно помогала нам и французская писательница, доктор филологии, парижанка Катрин Бремо, автор книги о жизни и творчестве поэтессы Анны Барковой «Голос из бездны», изданной на русском языке редакционно-издательским отделом ИвГУ в 2011 году (консультант и рецензент книги профессор Л.Н. Таганов).

К середине сентября хлопотное дело наше, продолжавшееся с весны и все лето, сладилось, наконец-то, окончательно. А за три дня до нашего отбытия на официальном сайте областного Департамента культуры под заголовком «Делегация Ивановской общественности едет в Париж» – появляется анонс: «С 7 по 12 октября 2012 года представительная делегация деятелей культуры региона планирует посетить Париж и его предместье Нуази-ле-Гран с целью участия в мемориальных мероприятиях, посвященных 145-летию со дня рождения и 70-летию со дня смерти нашего именитого земляка К. Бальмонта. Эта гуманитарная акция инициирована ивановским отделением Союза писателей России, поддержана Департаментом культуры и культурного наследия Ивановской области и направлена на упрочение культурного взаимодействия и традиционно-дружеских отношений между Россией и Францией. В составе делегации 23 человека: потомки К.Д. Бальмонта, ивановские писатели и поэты, представители библиотек, музеев области и других организаций.

В программе пребывания делегации:

– Поездка в Нуази-ле-Гран и митинг на могиле К. Бальмонта с участием французских официальных лиц, представителей русской эмиграции и общественности;

– официальный приём в мэрии Нуази-ле-Гран;

– встреча с потомками первой волны русской эмиграции, с французскими журналистами и литераторами: Никитой Струве, Катрин Бремо и др.;

– посещение Российского центра науки и культуры («Русского Дома»). Участие в работе круглого стола;

– Посещение мемориального русского кладбища Сен-Женевьев де Буа;

– Экскурсионная программа».

И вот он – «день икс». Вернее – поздний вечер 6 октября. Общий сбор отъезжающих в областной писательской организации. Заказной автобус до столичного аэропорта «Шереметьево» и соответственно – от аэропорта «Шереметьево» до Иванова в день возвращения – бескорыстный дар и сопричастный вклад областного Департамента культуры. Заместитель начальника Департамента – Свиязова Надежда Михайловна, и руководитель Ивановского городского ведомства культуры – Фролов Сергей Иванович – здесь же, среди немногих провожающих, потому как – поздний час и «беспрестанный» дождь. Но настроение у всех празднично-приподнятое, не в пример погоде и времени суток – солнечное. Последние слова напутствия и – покатили… Фантастика превращается в реальность.

Воскресное утро 7 октября выдалось столь же ненастным, как и предшествующий субботний вечер. Но чётко по расписанию – в 9.45 по московскому времени наш авиалайнер берёт курс на Париж. Борт – французский (авиакомпания «Эйр Франс»). Три с половиной часа полёта. В иллюминаторе, к которому я очень неравнодушен ещё со времён своей десантной службы, – сплошное облачное безбрежье, которое однако же, стало чудесным образом рассеиваться тем в бoльшей степени, чем меньше подлётного времени оставалось до конечной цели. И, как бывалый летальщик, избороздивший просторы родной своей страны аж до самых-самых её тихоокеанских окраин, подмечаю, пристально вглядываясь в проплывающий внизу ландшафт, весьма существенное его отличие от нашего, российского, которое можно было бы выразить одним-единственным словом – обжитость. Если у нас даже в европейской части – не говоря уж про Сибирь и северa – очертания крупных населённых пунктов в череде лесных массивов, болотных топей, озёр и пустырей проступают как довольно обособленные островки, то здесь такие населённые пункты, наблюдаемые из небесной выси, воспринимаются скорее не как отдельно взятые, а как целостный, взаимосвязанный архипелаг, – с чётко пропечатанными, как на карте, лентами дорожной инфраструктуры. Только и остаётся подытожить: жизнь здесь протекает гораздо интенсивнее. Как-то незаметно, постепенно разрастаясь, отдельные составляющие этого «архипелага» и вовсе сошлись воедино в плотные городские кварталы. Стало окончательно ясно: под крылом – Париж. Снижаясь, самолёт маневрировал, и с этой доступной взгляду высоты отчётливо виделась река, как главный парижский ориентир: конечно же, это – Сена. А где же ориентир номер два – Эйфелева башня? И, цепко вглядываясь в просвеченное солнцем пространство, мы с компаньоном, сидевшим у иллюминатора впереди меня, увидели её. Восторгу не было предела!

Аэропорт Шарль де Голь, куда мы в 12.00 по местному времени благополучно приземлились, – крупнейший парижский аэропорт. В современных терминалах его и всевозможных переходах с эскалаторными подъёмами и спусками немудрено отстать от группы, заблудиться и т.д., чего мы ни в коем случае старались не допустить. И я, ощущая на себе весь груз персональной ответственности, вздохнул с великим облегчением, когда группа наша, то бишь делегация, в полном составе, где каждый – при своём вновь обретённом багаже, заполучила свою «фирменную» путеводительницу Марину, терпеливо ожидавшую нас в условном месте с условленной табличкой в руках, чтобы препроводить в автобус и доставить в гостиницу с почти говорящим названием «Централь».

Не имею возможности оценить того, насколько хорошо Марина владела французской речью, но общение на русском языке для неё было делом естественным, поскольку это и было для неё общением на родном языке. И потому в течение примерно часа пути до гостиницы она с удовольствием «выбалтывала» нам все те «парижские тайны», к которым с некоторых пор приобщилась сама и, конечно же, отвечала на возникавшие вдруг или не вдруг – вопросы.

Солнце же при этом – после насквозь мокрого вчерашнего дождя – сияло радостно так, как будто это радовался нашему прибытию сам Бальмонт – «солнечный» наш поэт. Да и кто бы не радовался на его месте, когда после стольких лет глухого одиночества к нему с таким воодушевлением едут сородичи и посланники от родной земли, да и сама эта земля, – хотя бы и с горсточку всего – к нему тоже едет!..

Размещение в гостинице прошло почти по армейскому чётко и максимально быстро. Процесс этот был облегчен тем, что ко всему мы готовились заранее и потому, зная об ожидающих нас двухместных номерах, провели соответствующую утряску в своих рядах, дабы иметь уже готовый, как мы его обозвали – «покроватный список». Не знали мы лишь того, что во всех этих не шибко дорогих, не шибко просторных (почти миниатюрных!), но вполне уютных и совершенно автономных в сантехническом отношении двухместных номерах – ложе всего одно, хотя и аэродромного типа, на котором при желании можно было бы разместиться впятером. Применительно к данной ситуации наш «покроватный» список не без доли иронии можно было назвать теперь «попарным». Непарным в списке оставался лишь один мужчина – это я. Но ещё на стадии обсуждения гостиничного вопроса в базовом турагентстве так и было решено, что один спальный номер у нашей делегации будет одноместным, как бы штабным – для руководителя, – с его официальными документами и сувенирным общественным достоянием. И вот, заполучивши свои апартаменты, я нахожу для себя дополнительный повод улыбнуться оттого, что мой одноместный «номерок» имел такую же в точности типовую, «многоспальную» (по моим убористым телесным габаритам) постель, на которой я мог отныне привольно почивать – при желании – аж в обнимку со своим неразлучным портфелем.

Однако же, как и было уговорено, на все «лирические» нюансы у нас, осчастливленных обретением надёжного крова, времени было в обрез, поскольку уже в 15.00 – конечно же, в парижском исчислении – прямо от гостиницы начиналась обзорная автобусная экскурсия по Парижу. Трёхчасовая поездка по овеянному легендами городу-красавцу, перемежавшаяся, как водится, с короткими остановками и небольшими пешими переходами, да ещё в самый что ни на есть погожий день, когда и фотографировать, и фотографироваться было одинаково приятно, – это ли не подарок судьбы!

И уже в той первой – обзорной экскурсии по Парижу, я отчётливо понял то, без чего и любой город постичь невозможно – его пространственную выстроенность, его географию, как некий ключ к шифру.

Мне, например, стало до банального ясно, что проспект, именуемый Страсбургским бульваром, на котором расположена наша гостиница, простирается от Северного железнодорожного вокзала, очертания которого от гостиницы вполне зримы, в южном направлении к центру города вплоть до перпендикулярного пересечения с рекой Сеной в районе того самого острова Ситe, который и можно условно считать географическим, а более всего – историческим центром города с немеркнущим символом – Собором Парижской Богоматери. Первую групповую и вполне самостоятельную прогулку свою мы совершили именно по этому простейшему маршруту. На пешее преодоление этого расстояния уходит всего-навсего от 30 до 40 минут. А и весь-то «исторический» Париж, окаймлённый автотранспортным кольцом наподобие московского МКАДа, оказывается – очень компактен, и, как уверяют здешние экскурсоводы, сопостави́м с параметрами московского Садового кольца. Река Сена, пересекающая хордообразно это парижское кольцо с востока на запад, делит город на две части – северную, правобережную, где мы обрели своё пристанище, и южную, левобережную, где несколько ниже по течению близ пристани прогулочных катеров обосновалась Эйфелева башня. Потом, совершив и речную одночасовую прогулку на одном из таких катеров под нависающими мостами вверх по течению, – мимо Лувра, вокруг острова Сите и назад по течению вниз, мы имели возможность прослушать содержательнейшую путевую информацию через встроенные в кресла наушники – на чистом русском языке, нажав для этого одну из шести языковых клавиш на персональном пульте управления. Но главное – вовсе даже не информация, а незабываемая, ни с чем не сравнимая и неописуемая зрелищность такой прогулки.

Конечно же, Париж очаровывает, обволакивает и погружает в свою неповторимость. В наибольшей степени это ощущается на Монмартре – холме в северной части города со средневековой узкоуличной застройкой – в двадцати минутах ходьбы от нашей гостиницы в сторону, противоположную от центра. Место богемное. Здесь, не покладая рук, работают художники, всевозможные кустари, непрерывной цепью теснятся друг к другу крохотные сувенирные лавчонки, а на бульваре мадам Клиши́ – первоосновательницы «салонов» сексуальных услуг – ещё и магазинчики-шопы с выставленными на броских витринах принадлежностями для жриц любви. Это их узаконенная среда обитания. И как квинтэссенция легализации пикантной темы – музей эротики аж в три этажа. И над всем этим грешным миром – на вершине холма – впечатляюще-величественный собор «Секре-Кер», т.е. – священное, а ещё проще по смыслу – «Христово сердце». Чем не аналог московского Храма Христа Спасителя?! От подножия Собора, – со смотровой площадки, обращённой к югу, открывается завораживающая городская панорама, где вполне угадываются монументальные очертания и Собора «Нотр-Дам», что представляется особенно символичным в незыблемой духовной взаимосвязи Богоматери и её сына Иисуса Христа. А между тем несчётные ступени прямо со смотровой площадки, как с божественного Олимпа, вновь возвращают одухотворившихся было посетителей – в грешный мир, который и очаровывает, и обволакивает, и погружает в конце концов человека в земную твердь ниже её нулевой отметки.

Такой пассаж естественным образом обращает мои думы опять же – к заглавной теме, к многосложной личности К. Бальмонта, который, вероятно, тоже без конца очаровывался Парижем, всё более ностальгируя по родным невозвратным местам, пока, наконец, не явилось и оно – разочарование, сопряжённое с безденежьем, одинокостью, полузабвением. Блистательное начало и – трагический финал: приют для престарелых в Нуази-ле-Гран, и там же – скорбная могилка, которую нам теперь предстояло осенить не только православным действом, но и немеркнущим светом Родины – в подтверждение того, что земля отчая, как неотрекшаяся мать, неизменно помнит, любит, чтит.

Но ещё до поездки в Нуази-ле-Гран, в Париже, в так называемом «Русском доме», а точнее – в Центре российской науки и культуры, состоялся вечер памяти поэта Константина Бальмонта. Вечер этот – с участием русскоязычной и франкоязычной общественности – готовился и проводился нами совместно с Российским фондом культуры в лице его вице-президента, нашей землячки – Назаровой Ларисы Владимировны. Трогательную тональность вечеру задал документальный фильм о скитальческой судьбе поэта – «Вернись на родину, душа!», созданный коллективом Шуйского государственного педагогического университета. Из Шуи на вечере выступили директор музея К.Д. Бальмонта Наталья Сергеевна Шептуховская и Светлана Юрьевна Хромова – заместитель директора Шуйской школы № 2 им. К. Бальмонта, бывшей мужской гимназии, старые стены которой поныне помнят юного поэта-гимназиста.

В своём выступлении в качестве руководителя делегации я, помимо прочего, – выразил надежду, что нынешний наш визит во Францию послужит побудительным моментом к тому, чтобы учреждённая Губернатором Ивановской области совместно с Союзом писателем России Всероссийская литературная премия имени К. Бальмонта стала бы премией не только российской, но и международной.

С французской стороны в сценарной части вечера приняли участие президент ассоциации в поддержку русской культуры «Глагол» – поэт, журналист и переводчик Владимир Сергеев, а также члены ассоциации, которые познакомили собравшихся с авторскими переводами Бальмонта на французский язык. Здесь же была развёрнута выставка архивных материалов о дружбе Константина Бальмонта с писателем Иваном Шмелёвым. Состоялось прямое наше общение, не требовавшее перевода, с плеядой потомков первой волны русской эмиграции во Франции. На вечере мы, наконец, имели возможность лично поблагодарить Катрин Бремо за все её неустанные хлопоты, связанные с нашим визитом.

День третий – вторник 9 октября, мы вправе и вовсе считать историческим, главным днём в гуманитарной нашей миссии. И уже в 10.00, вкусившие полагающийся гостиничный завтрак – не очень плотный, но и не столь уж скудный – мы в полном составе, пребывая близ обжитой своей обители, нетерпеливо поглядывали в сторону проезжей части. И хотя не минута в минуту, но буквально вскоре – столь желанный автобус туристического класса с приметной табличкой «Нуази-ле-Гран», сопровождаемый официальным представителем муниципального ведомства культуры, за нами прибыл. А вместе с нами были и многие из вчерашних русскоговорящих парижан, включая опять же – Катрин Бремо, Владимира Сергеева и иже с ним из ассоциации «Глагол», а также православного священнослужителя отца Николая. Места, става Богу, хватило всем. Поехали!..

Нуази-ле-Гран по официальному статусу – самостоятельный город, отстоящий от исторического «окольцованного» Парижа в часе, примерно, езды по автотрассе в восточном направлении.

Конгломерат таких окаймляющих предместий наряду с исторической частью, остающейся практически неизменной с конца 19 века, и составляет в совокупности так называемый Большой Париж численностью около 6 млн. человек, из которых лишь 2 млн. человек, что в свою очередь тоже немало, – это и есть тот исконный Париж, о котором до сих пор велась моя речь. По московским понятиям эти парижские предместья вряд ли значились бы самостоятельными городами, а скорее всего – преспокойно считались бы теми или иными микрорайонами в едином мегаполисном пространстве. Однако у нас и пространства совсем другие, когда протяжённость некоторых российских губерний превышает территории крупных европейских государств не то что отдельно взятых, но и всех разом.

И вот он, наш вожделенный Нуази-ле-Гран. Первым делом – к мэрии, где принимаем «на борт» заместителя мэра, который представился по имени сам: Мишель Мирсман. Неспешно, в обзорно-экскурсионном режиме петляем по аккуратным, ухоженным городским улочкам и проездам. Застройка в основном малоэтажная, индивидуальная, но добротная, – с внутренними двориками и гаражами. Ощущение уюта и умиротворенности. Переводчиками выступают Владимир Сергеев и Катрин Бремо. А когда останавливаемся возле обширного зелёного газона с текстовым указателем, то и без переводчиков не затрудняемся понять суть написанного, идентифицируя латиницу и кириллицу почти один к одному: «Сквер Константа Бальмонта. И чуть ниже: русский поэт, 1867-1942 гг.». Защёлкали фотоаппараты. Следующая остановка – близ довольно скромного трёхэтажного особняка, служившего когда-то приютом для престарелых и бездомных, где и закончил свои дни Константин Дмитриевич.

Конечным пунктом стала специальная парковочная площадка, откуда непротяжённая (длиною не более сотни метров) пешеходная дорожка приводит нас на старое кладбище с символическими аркообразными вратами. Новых захоронений на кладбище, по всей видимости, не производят, а все старые – с «капитальными» надгробиями – пребывают в том ухоженном состоянии, какое по нашим представлениям возможно лишь в специальных мемориальных зонах. Но для Франции, похоже, – это явление повсеместное, являющееся нормой. Проходы между захоронениями по всему периметру кладбища выстланы гравием таким аккуратным образом, что грязи под ногами при любой погоде взяться просто неоткуда. Мемориал – да и только! И если идти прямо, то всего-то в двадцати-тридцати метрах от входа, справа от окаймляющей аллеи, во втором ряду и покоится он, как означено на крестообразном каменном обелиске (точь-в-точь, как на указателе названия городского сквера): «Константин Бальмонт, русский поэт, 1867-1942».

Священнодейственный сей миг, который мы воистину приближали, как могли, настал. Вступительное слово моё на импровизированном митинге было предельно кратким, но от этого не менее волнительным. Катрин Бремо – слово в слово – повторила сказанное мной в переводе на французский язык: «Уважаемые друзья! Представительная делегация писателей и видных деятелей культуры из Ивановской области России, движимая высоким стремлением поклониться праху своего именитого земляка в год 145-летия со дня его рождения и 70-летия со дня его смерти, благодаря всемерной поддержке французской стороны и при участии прямых потомков поэта, благополучно прибыла на священное место его последнего приюта.

В нашем багаже не только ритуальный венок с надписью на ленте «Великому поэту – от родной земли», но и символическая капсула с самой этой землёй из бывшего родового имения Бальмонтов в селе Гумнищи близ старинного русского города Шуя. И прежде чем совершится панихида, предлагаю почтить светлую память Константина Дмитриевича Бальмонта минутой молчания, а также возложить доставленный из России венок, цветы и капсулу с родной землёй обетованной».

После церемониальной паузы возложения цветов православный священник отец Николай, в полном облачении, отслужил панихиду на русском, а затем – в сокращённом варианте – и на французском языках. Мишель Мирсман, как официальный представитель французской стороны, немногословно обозначил своё заинтересованное участие в происходящем – как проявление уважительного отношения французского народа к великой русской культуре и к светлой памяти русского поэта, упокоенного на французской земле. Самые общие, казалось бы, слова, но в пользу искренности их говорили и очевидная ухоженность места захоронения К. Бальмонта, и поименование в его честь приметного уголка городского ландшафта, да и самый факт позитивного отношения здешней мэрии к прибытию нашей делегации с оказанием ей всяческого содействия. С другой стороны, наш приезд убедительно свидетельствовал о том, что и сами мы, россияне, своим культурным, национальным достоянием умеем дорожить. И подтверждалось это даже на уровне эмоциональном: когда церемониальное действо завершилось, когда сказали своё слово все, кто хотел что-то сказать, когда поэты прочли свои поэтические посвящения К. Бальмонту, когда были сделаны уже все фотоснимки – особенно в компании с дочерью поэта Светланой Константиновной Шаль, специально прилетевшей из США, – когда и по регламенту надо было уже явно поспешать на запланированный приём, но, тем не менее, люди наши, особенно шуяне, словно примагниченные, всё никак не могли покинуть заповедного этого места.

Приём, которым удостоила нас городская мэрия, прошёл в просторном зале её культурного центра. От лица мэра – Мишеля Пэйона, отсутствовавшего на данный момент, как это часто бывает у первых лиц, приветствовал нас в официальном ранге Заместителя другой Мишель, а вернее всё тот же – Мишель Мирсман, означившись с сопровождающими его лицами, как в президиуме, – с торцевой части длиннющего фуршетного стола. На столе – французские вина, шампанское, фрукты и немудреные сласти. Звякнули фужеры по первому разу, чтобы потом звякнуть и по второму, но уже после ответного «реверанса» с моей стороны. Это был тот именно момент, когда от лица всей нашей делегации я и должен был вручить французской стороне привезённые нами из России приветственные адреса и всевозможные сувениры. И от меня не требовалось уже никаких дополнительных слов к тому, о чём говорилось, например, в одном из таких посланий:

«Уважаемый господин Мишель Пэйон! Департамент культуры и культурного наследия Ивановской области от всей души благодарит Вас и жителей Нуази-ле-Гран за бережное сохранение памяти и мест, связанных с именем нашего земляка, великого русского поэта Константина Бальмонта.

Примите самые искренние слова благодарности за тёплый приём, оказанный делегации ивановских писателей и культурной общественности во время их пребывания во Франции.

Надеемся на дальнейшее сотрудничество и культурное взаимодействие между Ивановской областью и городом Нуази-ле-Гран и приглашаем Вас посетить наш регион в удобное для Вас время. До встречи на Ивановской земле! Начальник Департамента культуры и культурного наследия Ивановской области – Светлана Шмелёва».

О том же, примерно, и послание Главы Администрации городского округа Шуя Корягиной Н.В. – с выражением готовности крепить двусторонние связи городов Шуя и Нуази-ле-Гран, как тех знаковых мест в судьбе поэта Константина Бальмонта, где он когда-то начинал свой жизненный путь, и где его завершил. С особым удовольствием при этом я демонстрировал и вручал один за другим привезённые нами сувениры, и сувенир последний в том числе, вручение которого я нарочито интригующим тоном предварил так: «Вчера Президент нашей страны Владимир Путин отметил своё шестидесятилетие, и от его имени… (в зале наступила напряженная тишина, поскольку дальнейший поворот сюжета был неведом абсолютно никому) позвольте вручить Вам его «фамильную драгоценность», которую в России любовно назвали «Путинкой»!» И когда полулитровая бутылка водки «Путинка» появилась в моих руках – шутка обернулась дружным смехом.

К осувенириванию растроганного вице-мэра активно подключились и другие члены нашей делегации, представлявшие земли́ ивановской разные города и веси. Неформальная же стадия общения обнаружила себя сама, когда по инициативе русскоязычных парижан зазвучала подхваченная всеми песня «Подмосковные вечера». Но как только внутренний голос вкрадчиво намекнул нам, что пора бы уже и «честь знать», мы ещё раз поблагодарили гостеприимных хозяев и организованно направились к выходу и далее – в ожидавший нас у подъезда автобус. Среди провожающих возле автобуса был и вице-мэр.

Легко представить, с каким чувством облегчения – и в прямом, и в переносном смыслах – возвращался я в Париж, в гостиницу. Портфель мой заметно полегчал, сувенирный фонд ушел по назначению. Завершающим даром стала моя собственная поэтическая книга в ярком подарочном издании «Ивановский сувенир», которую я с благодарностью вручил Катрин Бремо, старательно подписав:

«Премногоуважаемой Катрин Бремо – парижанке, от литературного собрата из российского города Иваново – в память о бальмонтовских днях в Париже и в Нуази-ле-Гран, которые были успешно подготовлены при нашем обоюдном и взаимнолюбезнейшем участии!..»

Итак, бальмонтовская гуманитарная акция была благополучно завершена. Но изначальный бальмонтовский настрой продолжал владеть нами и в останные дни пребывания в Париже. Трижды до меня дозванивался по мобильнику корреспондент ивановского радио Владимир Мартынов, и всякий раз мои короткие парижские репортажи, отражавшие очевидную благонамеренность предпринятого нами турне, «улетали» в ивановский эфир.

В единый контекст этой благонамеренности вписалось и посещение мемориального русского кладбища в местечке Сэн-Женевьев де Буа – самого крупного русского Некрополя за пределами нашей страны, насчитывающего более семи тысяч захоронений. Где, как не здесь, если уж не в родных пределах, полагалось бы, наверное, быть упокоенным и Константину Бальмонту?! Увы, судьба его распорядилась иначе. Постояли в молчании у скромного крестообразного надгробия нобелевского лауреата Ивана Бунина, разыскали могилу нашего земляка, кинорежиссера Андрея Тарковского, – зажгли свечу. Не могли не обратить внимания на самое экзотическое надгробие в виде яркого мозаичного ковра-покрывала, отливающего нетускнеющим золотом на Солнце. Читаем – Рудольф Нуреев. Щемящей скорбью отозвались воистину братские захоронения белогвардейского воинства, сведённые в компактные мемориалы – генералу Деникину и деникинцам, генералу Алексееву и алексеевцам… Бесконечно много. Душа невольно взывает к примирению их всех – и белых, и красных, – хотя бы задним числом. Побольше бы нынешних молодых россиян смогло увидеть и прочувствовать это, чтобы впрок уберечься от беспамятства и новой национальной смуты!

Если маршруты наших поездок в ближайшие пригородные зоны отобразить графически, то они предстанут в виде геометрически правильного креста: Сен-Женьев де Буа – на южном направлении, Версаль с его бывшими королевскими апартаментами – в направлении западном, Нуази-ле-Гран – в восточном, и, наконец, аэропорт Шарль де Голь – на севере. Таким образом, с некоторой долей условности можно полагать, что, постигая географию Большого Парижа, мы исколесили его и вдоль, и поперёк.

И ещё, как бы напоследок, несколько моих итоговых разноракурсных наблюдений в Париже.

Ракурс первый – этнический , – самый, пожалуй, больной для тех исконных французов, которые хотя и смуглее исконных россиян, но не настолько, чтобы выглядеть откровенными «негритосами». А таковых, т.е. людей тёмного цвета кожи – выходцев из бывших французских африканских колоний – уже более половины численности всего населения Большого Парижа. Незаметно подкравшаяся «национальная катастрофа» как результат изначально порочного курса на пресловутую толерантность, – ту самую, возведённую в абсолют, которая ныне переносится ещё и на сферу нравственную узакониванием, а по сути – поощрением однополых браков, что не может не возыметь и следствия – в части разрушения вековых семейных устоев, всё большего забвения принципов христианской морали, погружения в содомский грех и обыкновенное распутство, чем и «ославлена» была Франция ещё во времена незабвенной своей мадам Клиши́. Это ли не наглядный урок и для нас, православных россиян?! Но если Франция пытается хоть как-то поправить свой этнический дисбаланс массовым усыновлением российской русоголовой ребятни, то надо поиметь в виду, что нам-то самим с наступлением аналогичного катаклизма такую драгоценную ребятню завозить будет совершенно неоткуда. Потому и нет альтернативы заветам М.В. Ломоносова, а вслед за ним и А.И. Солженицына, озаботившихся идеей о «сбережении» собственного народа.

Ракурс второй – социальный . Франция, оказывается, тоже не та земля обетованная, где счастливы – все. Местоположение нашей гостиницы на «пограничье» между Парижем парадным, проспектным и Парижем закоулочным, изнаночным, – в полной мере открыло нам то, о чём говаривали экскурсоводы: и бездомных бродяг, и пьянчуг, и всякого сомнительного «отребья» в Париже – в процентном соотношении вряд ли меньше, чем в современных российских городах.

Ракурс культурологический – самый, пожалуй, благоприятный для Парижа ракурс. Город, ставший в цивилизованном мире законодателем мод, – зримо являет и свою градостроительную эстетику как целостный, завершённый архитектурный ансамбль.

Эстетически Париж просто великолепен. Недаром здесь бытует поговорка: «Надменные англичане не любят французов, но обожают Париж». И ведь действительно есть за что его обожать! Удивительное сочетание строгости, выдержанности общего стиля городской застройки с экзотической затейливостью, столичной пышностью архитектурных форм. И не будет, наверное, преувеличением сказать, что Париж – это больше, чем город, это – целая цивилизация, как есть – музей под открытым небом сам по себе, - с одновременной концентрацией впечатляющих коллекций культурного наследия в разветвлённой сети специализированных музеев, когда одно лишь сказанное слово – Лувр – в контексте мировой культуры вызывает величайшее почтение.

Конечно же, Париж не может не вызывать у нас сравнительных ассоциаций и с Москвой, и особенно – с теперешним Петербургом. И в чём-то даже наш-то «Питер» поинтересней будет, как-то поцветастей на фоне несколько монотонного серо-пепельного Парижа. Точно так же – ярче и наряднее смотрятся наши золотоглавые православные храмы, особенно своим внутренним праздничным убранством – не в пример притемнённой пепельной тусклости парижских католических соборов. Да и Петергоф наш ни в чём не уступит Версалю. И всё-таки Париж, он сам по себе – Париж!

Не могу не обозначить ещё и ракурс – исторический, особенно в свете того, что поездка наша состоялась в год 200-летия нашествия Наполеона на Россию в 1812 году. И вот ведь парадокс: войну эту Наполеон с треском проиграл, но сожжённой в результате оказалась именно Москва, а не Париж. Это как в скабрезном анекдоте: мол, «попал-то» Дантес, а памятник почему-то Пушкину поставили?!.. И проиграла Франция войну Пруссии в 1870-ом году, и войну Германии в 1940-ом, а Париж как стоял целёхонький, так и стоит. Ни тебе 900-дневных блокад, ни бомбёжек, ни артобстрелов. И сокровища Лувра с Версалем уцелели, и всевозможные салоны дамских услуг.

И, наконец, – ракурс житейский, ибо Париж, это ещё и особый уклад, особенный, я бы сказал, – стиль жизни. И скорости здесь не такие стремительные, как в Москве. Примечательно, к примеру, уже то, что за целую неделю пребывания в Париже никто из нас не увидел ни одного дорожно-транспортного происшествия. И злополучных автомобильных пробок мы не заметили тоже. Зато всюду преспокойно снуют велосипеды, прокатные пункты которых повсеместно – прямо на открытых площадках вдоль тротуаров – к услугам всех желающих воспользоваться велосипедом, чтобы сдать его потом на таком же пункте где-нибудь в другом месте без лишней канители. Простейшее, казалось бы, но и – гениальное решение, до которого, увы, нам пока ещё очень далеко.

Троллейбусов с трамваями в Париже мы не увидели, но зато метро – всегда рядом. И общая протяжённость его линий превышает сеть московскую. И остановки чередуются почаще – почти аналогично автобусным, и громоздкая эскалаторная система почти отсутствует, поскольку в ней нет необходимости: входы и выходы на удивленье неглубокие. Станции – гораздо компактнее, и никак не похожи на подземные дворцы. Да и сами метропоезда – заметно покороче и как-то поминиатюрнее «нашенских», отечественных.

Ещё одна непременная составляющая стиля жизни парижан – повсеместные не то что кафе, а махонькие «кафушки» – с вынесенными прямо на пешеходные дорожки столиками со стульями таким образам, что остаётся только взять – и присесть. И народ присаживается, невзирая на то, что рядом непрерывно течёт людской поток. Присаживались и мы, но всё-таки – соответственно своему менталитету – более укромно. И лишь некоторые из наших отважились заказать себе (в дополнение к традиционному красному французскому вину) столь же обычные здесь «устрицы» и «улитки». Моей отваги именно на это – не хватило.

Наше возвращение в родные края происходило вполне штатно. Никто нигде не отстал, не заблудился, каких-либо неожиданных фортелей – не выкидывал. Всё любезно и красиво: без хлопот сдали гостиничные номера, одарили, чем могли, немногочисленную «обслугу», присели на дорожку и – в обратный путь.

Пятница, 12 октября. Вылет из Парижа в 19.30 по европейскому, прибытие в Шереметьево – в 00.30 по московскому времени. За иллюминатором – ночная темень. И если не одолевает сон, то, пожалуй, самое время вновь обратиться в своей памяти к событиям последних дней, взглянув на них отчасти уже со стороны, и даже как бы – с высоты. И ощущаю прилив воодушевления: а ведь мы и вправду – на подвижническом своём энтузиазме – сделали то, что представлялось поначалу маловероятным. Историческая, по сути, гуманитарная акция наша не просто свершилась, она – безусловно удалась. Тут же вспомнилось, как в 2009 году делегация писателей, в составе которой довелось быть и мне, возвращалась с выездного пленума Союза писателей России, который состоялся в претерпевшем грузинскую агрессию Цхинвале – вскоре после окончания там военных действий. На пленуме этом писательская организация Южной Осетии – по обоюдному согласию сторон – была принята в состав СП России. И уже в самолёте на обратном пути председатель Союза – Валерий Николаевич Ганичев – обошёл всех участников исполненной миссии, каждого по-братски обнял, приговаривая: «Мы с вами сделали очень важное дело!» Я не стал копировать этого неповторимого жеста своего старшего коллеги, но решил: свою личную признательность непременно сформулирую соответствующим официальным образом и вручу каждому участнику парижской «экспедиции», как некую награду. Именно так я и поступил вскоре же после возвращения.

А пока я всё ещё пребывал в дорожных думах, в том числе и о великом земляке своём Константине Бальмонте, имя которого, словно его неуспокоенная душа, всё никак не найдёт однозначного толкования, и не то чтобы в Париже, но и в родных до боли местах произносится зачастую с упорным французским акцентом на последний слог, словно бы в пику всем здравствующим ныне сородичам его. По-французски-то оно – логично, – думал и продолжаю думать я, – но уж если говорить по-русски, то и величать поэта надо непременно на русский лад, т.е. с ударением на первый слог, как он и был означен при рождении, что по-русски звучит естественнее и благозвучнее во всех лексических вариациях, как например – «бaльмонтовские» чтения и т.д., ибо совсем уже не годится сказать почти несуразное – «бальмонтoвские» места. На такой же русско-лексической трактовке в произношении имени поэта настаивал и главный наш бaльмонтовед – профессор П.В. Куприяновский, когда в своё время я его лично об этом «пытал», ибо для меня это было принципиально важно, как для поборника произношения имени русского поэта в русской речи на русский исключительно манер. И там, во Франции, у его надгробия, я, родившийся в день, когда Константин Бальмонт покинул этот мир, в некоем своём мистическом погружении услышал почти физически явственно: «Не отстраняйте меня от родовых корней: я не Бальмо́нт, я – Ба́льмонт!..» И свои поэтические строки, обращённые к поэту, воспринимаю отныне сам как вполне согласный ответ на этот зов, как ещё один ему от меня земной поклон:

Он вырос под берёзкой, – не под пальмой,

Ему российский ближе горизонт,

Да и звучит родней по-русски – Ба́льмонт,

Чем по-французски вычурно – Бальмо́нт!

Познал поэт и славу мировую,

И блеск дворцов, и горечь пепелищ…

Ему б теперь в свою вернуться Шую

Под сень дубрав родительских Гумнищ.

А он свой прах оставил под Парижем,

Успев при жизни весь объехать свет,

Но остаётся – «русский, русый, рыжий»,

Звездоподобный, – солнечный поэт!..