Сергей Сергеевич Орлов
Родился 22 августа 1921 года в селе Мегра (ныне Вологодской области). Отец и мать были сельскими учителями. Стихи писал с детства. Его детское стихотворение «Тыква» отмечено на Всесоюзном конкурсе стихотворений школьников в 1938 году. Оно было целиком приведено в статье К. И. Чуковского в газете «Правда», а также 4 строчки из него поместил в своей книге «От двух до пяти».
Печатался в районной газете. В 1940 году поступил на исторический факультет Петрозаводского университета. После начала Великой Отечественной Войны вступил в истребительный батальон народного ополчения Белозерска, составленного из студентов-добровольцев. Спустя два месяца его направили в Челябинское танковое училище. 17 февраля 1944 года едва не сгорел заживо в танке, следы от ожогов остались на его лице на всю жизнь. Следы ожогов он впоследствии маскировал, отпуская бороду.
В 1946 году вышла вторая книга стихов Орлова «Третья скорость», привлекшая внимание к поэту.
В 1954 году окончил Литературный институт им. А. М. Горького. C 1958 года входил в состав правления СП РСФСР. Заведовал отделом поэзии в журнале «Нева», был членом редколлегии журнала «Аврора».
Совместно с М. А. Дудиным он написал сценарий фильма «Жаворонок» (1964), посвящённый подвигу танкистов, оказавшихся в плену на территории Германии.
В 1970 году Орлова ввели в секретариат правления СП РСФСР, и он переехал в Москву. Позднее поэт стал членом комитета по присуждению Ленинских и Государственных премий. Книга «Костры», которая составлялась Орловым как итоговая, вышла уже после его смерти (1978).
Одно из наиболее известных стихотворений Орлова — «Его зарыли в шар земной» (1944) — написанное ясным, образным простым языком, напоминает читателю о павших. <…> Через много лет после окончания войны в лирике Орлова главной темой всё еще оставалось пережитое на войне и воспоминания о погибших товарищах. В стихотворениях Орлова, написанных в последние годы сталинизма, не заняла прочного места рас­хожая тема послевоенного восстановления хозяйства, но зато он нарисовал портреты про­стых людей, рассказал об их судьбах, используя лирические образы, навеянные тишиной севера России — родины поэта. Орлов часто описывает в своих стихотворениях самые простые, будничные предметы. Многие стихи Орлова середины 60-х годов посвящены месту человека в истории.
Умер в Москве 7 октября 1977 года. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище.
Именем Сергея Орлова в Вологде названа одна из центральных улиц.

* * *
Когда это будет, не знаю:
В краю белоногих берез
Победу девятого мая
Отпразднуют люди без слез.

Поднимут старинные марши
Армейские трубы страны,
И выедет к армии маршал,
Не видевший этой войны.

И мне не додуматься даже,
Какой там ударит салют,
Какие там сказки расскажут
И песни какие споют.

Но мы-то доподлинно знаем,
Нам знать довелось на роду,-
Что было девятого мая
Весной в сорок пятом году.

***
Пусть о нас вспоминать будут редко,
Пусть потомки забудут о том,
Как за них несчастливые предки
Умирали под Мгой и Орлом.

Всё равно в этой жизни далёкой
Будем вечно мы жить среди них
Чернозёмом на пашнях широких,
Кирпичами в дворцах голубых.

В лёгкой песне берёз по дорогам,
На рассвете в прохладной росе,
В ясных реках и травах, во многом,
Без чего нету жизни совсем...

Без чего не сбывается счастье...
Мы придём непременно в него,
В этот век, через дым и ненастье,
Став свободным дыханьем его.

***
Уходит женщина. Уходит,
Как солнце с неба, как река
За горизонт по шатким сходням
Травы, кувшинок, тростника.
Уходит женщина так просто,
Без слов, без слёз, без жалоб прочь,
Как в океане синий остров,
Как день уходит и как ночь, —
Естественно, обычно, вечно
Уходит женщина. Не тронь.
Так, уходя, идёт навстречу
Кому-то ветер и огонь.
Как ливень с тысячей мелодий
Из поля в новые поля,
Уходит женщина. Уходят
И гаснут следом тополя.
Уходит женщина. Ни злоба,
Ни просьбы не понятны ей,
И задержать её не пробуй,
Остановить её не смей.
Молить напрасно, звать напрасно.
Бежать за ней — напрасный труд...
Уходит — и её, как праздник,
Уже, наверно, где-то ждут.
1966

* * *
На Большом Гнездиковском,
В доме десять ли, восемь ли,
Что напротив аптеки,
Красным камнем одет,
Проживает красивая,
Рыжеволосая,
Одинокая женщина
Двадцати восьми лет.

У неё есть друзья.
И звонки телефонные
Вопрошают квартиру
О ней допоздна.
У неё есть поклонники,
Честно влюблённые,
Но всерьёз не считается
С ними она.

Утро раннее
Сыплет стальные горошины
Из будильника на пол,
И, словно в ответ,
Закрывая глаза
На мгновенье ладошками,
Словно девочка,
Женщина смотрит на свет.

Тесных туфелек стук,
У кровати поставленных,
Открывает дорогу
Знакомых забот.
Папироска измятая
Ртом окровавлена,
Выпит чай,
Сунут в сумку с собой бутерброд.

Ах, как много их —
В туфельках дробных, начищенных
С банным ветром
Выносит метро поутру
На Тверском, на Арбате,
На Пресне!.. И сыщешь ли
Ту, что тоже спешит
На студёном ветру?..

***
Ты в жизни жёг хоть раз мосты
В своей,
Как жгут мосты сапёры,
Настилы руша с высоты
И за рекой оставив город?
Он бел. Над ним плывут сады,
Сверкают шпили колоколен,
Но сожжены к нему мосты,
И надо уходить по полю.
И лучше не глядеть назад.
Там над безгрешною рекою
Мосты горят, мосты горят —
Твоею зажжены рукою.
Ты в жизни жёг хоть раз мосты?
Вот так, а может быть, иначе?
На пламя глядя с высоты,
Сто раз оборотившись, плача.
Сапёрам что! Они пройдут
Огонь и дым, но час настанет —
Мосты сапёры возведут,
И город вновь в их лица глянет.
А в жизни жгут мосты навек,
И в прошлое возврата нету,
В тот город за разливом рек,
Где мост горит в разгаре лета.
1966

***
Смеялась женщина, смеялась,
Как будто яблоки роняла,
Как будто тень и свет сменялись,
И людям всё казалось мало.

Ей ветер обнажал колени,
Она подол рукою била
И хохотала в упоенье
Так, как она всегда любила.

И всё вокруг переменилось,
Всё стало праздничней и ярче,
Всё сдвинулось, переместилось
И стало вдруг свежей и жарче.

А было лишь — такая малость:
Катилось, звоном озаряло, —
Смеялась женщина, смеялась,
Как будто яблоки роняла.
1964

ГЛАЗА
В них не проплывают облака,
Птицы в них не пролетают стаей,
Не летит дорога далека,
Неизменно в грусть перерастая.

Не смотрю, не думаю, молчу,
Забывать старательно стараюсь
И по ней стремительно лечу,
Все лечу, не достигая края.

А куда несет она, куда?
Что там, в этих всплесках тьмы и света?
Сквозь года, в года, через года
Нету ни ответа, ни привета.

В грохоте ракетных переправ,
В реве далей железобетонных
Тише тихих полуночных трав
Сердце бьется — грозно, озаренно.

Может, шар земной пересеку
По широтам весь и по долготам,
А дорогу эту не смогу
Ни на шаг пройти, ни на йоту.

Зыблются, синея, небеса,
Тень ресниц, скользя, идет по склону,
И глядят, глядят на мир глаза,
Сожалея, грустно, отчужденно.

В них не проплывают облака,
Нет ни птиц, ни парусов,
Сквозная
Вдаль летит дорога далека —
Ни конца, ни края ей не знаю...
1964

***
Кто же первый сказал мне на свете о ней?
Я никак не припомню сейчас.
Может, первый назвал её имя ручей,
Прозвенел по весне и погас.

Мог сказать бы отец, но я рос без отца.
В школе мать говорила, обучая детей.
Я не слышал, я ждал лишь уроков конца, —
Дома не с кем меня оставлять было ей.

А вокруг только небо, леса и поля,
Пела птица-синица, гуляли дожди,
Колокольчик катился, дышала земля,
И звенел ручеёк у неё на груди.

Может, птица-синица, берёза в лесах,
Колокольчик с дороги, калитка в саду,
В небе радуга, дождь, заплутавший в овсах,
Пароход, прицепивший на мачту звезду,

Рассказали, как это бывает, о ней.
Но тогда я, пожалуй, был робок и мал
И не знал языка ни синиц, ни дождей...
Я не помню, кто мне о России сказал.
1962

В АВТОБУСЕ
Косматый, рыжий, словно солнце, я
Оптимистичен до конца.
Душа моя огнепоклонница,
Язычница из-под венца.
Чем дело кончилось с татарами?
Как мартом сарафан белён!
Вдрызг реактивными фанфарами
Исполосован небосклон.
Летят дюралевые капли
По небу синему, свистя.
Не так ли хлынет вниз, не так ли
Ливнь реактивного дождя?
Но вальсы, вальсы, только вальсы,
Кружа в динамике, дрожат.
Белеют на баранке пальцы,
Темнеет у шофёра взгляд.
Весь голубой, как будто глобус,
В никелированной росе
Летит размашистый автобус
По пригородному шоссе.
Он в солнце, в первых лужах, в глине...
Творится на земле весна,
Как при Микуле и Добрыне,
Как при Владимире, красна.
И Лель сидит на косогоре
С кленовой дудочкой в зубах,
И витязи торчат в дозоре,
Щитами заслепясь в лучах.
Мосты над реками толпятся,
В бензинном дыме провода...
И ничего не может статься
С весной и Русью никогда.
1962

* * *
Я сам вселенную свою
Творю. И вымыслов пустяшных
Над нею вешаю зарю,
Творю леса, взрыхляю пашни.
Героев под руки веду,
Над женщиной замру от счастья,
Сшибаю радость и беду,
Тревоги, подвиги и счастье.
Рукав рубахи закатав,
Ероша волосы, вздыхая,
Во всем неукротимый нрав,
Всему, что создал, сам являя.
1960

ВЕЧЕР СТИХОВ В КОЛХОЗЕ
В колхоз далекий в пору сенокоса
Приехал я, чтобы стихи читать.
А после отвечать на все вопросы,
Какие станут люди задавать.

Здесь никогда поэтов не бывало,
Но мной в сельпо, между сапог и вил,
В строю брошюрок желтых, залежалых,
Твардовский1 все же обнаружен был.

Вещала всем с дверей сельпо афишка
О том, что я писатель СССР.
А в клуб пришли девчонки и мальчишки,
Учительница, фельдшер, инженер.

Но я был рад. Колхоз встает с рассветом,
Лишь три часа за сутки спит колхоз,
Ему не до артистов и поэтов,—
Бушует по округе сенокос.

Что мог бы я прочесть ему такое,
Достойное не просто трудодня,
А солнца в сенокос, росы и зноя,—
Нет, не было такого у меня.

И среди белых полевых букетов
Над кумачовым заревом стола
Я призывал на помощь всех поэтов,
Которых мать-Россия родила.

А в зале льны цвели, цвели ромашки
На длинных лавках, выстроенных в ряд,
И тишина, ни шороха, ни кашля,
Лишь было слышно — комары звенят.

За окнами домой проплыло стадо,
Закат погас, и смолкли петухи.
Три женщины вошли и сели рядом
В платочках новых, праздничных, тихи.

На темных лицах, как на негативах,
Белели брови, выгорев дотла,
Но каждая из них, видать, красива
Когда-то в девках, в юности была.

Они отдали все без сожаленья
Полям и детям, помня о мужьях.—
Мне пусты показались сочиненья,
Расхваленные критикой в статьях.

И я прочел для этих трех солдаток
Примерно лет моих, немолодых,
То, что на фронте написал когда-то
Не как стихи, а про друзей своих.
1958

ХЛЕБ КОММУНЫ
Я с детства начал жить в коммуне
За Бийском у Алтайских гор.
Под небом дальнего июня
Лежал её земель простор.

Там, как в зелёном океане,
Всё было общее до дна:
Дворы, дома и даже баня —
Для женщин и мужчин одна.

Загибы были — коль вглядеться.
Но я то время не сужу,
Я на него глазами детства
Без снисхождения гляжу.

Голубоваты, серебристы,
Плеща прохладою в жару,
Фонтаны тополей лучистых
В коммуне гнулись на ветру —

На фоне синих, величавых
Гор, поднимающих хребты.
И в дудках, лопухах и травах
Порхали птицы, как цветы.

Звенела кузница за речкой,
И кто-то врал из нас, что там
Садится солнышко под вечер
И всходит в небо по утрам.

А на плацу, ветрам открытом,
Весь день над крышей дым столбом,
Неладно сшитый, крепко сбитый
Стоял столовой длинный дом.

Там пахло щами на пороге,
Там от дресвы белы полы,
Столы, расставив крепко ноги,
Хлеба к дверям несли из мглы.

Дрожал, врезаясь в корку с хрустом,
Весь в крошках, будто в рже, металл,
Румяный круглый хлеб — капустных
След листьев снизу сохранял.

На двух больших ладонях словно
Пекли его в огне печи,
И он хранил их след неровный,
Все жилки, линии, лучи...

Всем одинаковый, бесплатный,
Коммуны хлеб, как тень и свет,
На длинных, струганых, щербатых
Столах некрашеных в обед

И в завтрак был и был на ужин,
А нам, ребятам, словно луг, —
Беги к нему, когда он нужен,
С ним рядом соль, зелёный лук,

И в жестяных бидонах потных
Обрат — снятое молоко.
Пируй, когда тебе охота!..
Смешное детство далеко.

Ты быстро улетело, детство,
Уже твоих не слышно крыл.
Но в жизни есть одно наследство, -
И я нигде не позабыл

Коммуны хлеб. Под синим небом
Не раз я ел его потом —
На пятерых буханку хлеба
Рубя трофейным тесаком, —

В ладонь с брони сгребая крошки,
Промёрзшие, как серебро,
Под артналётом и бомбёжкой,
Как смерть и жизнь, зло и добро.

Он чёрствым был, с огнём и горем,
Как слёзы был, но в жизни мне
Он не бывал ни разу горек —
Ни в детстве и ни на войне.

И я считаю счастьем личным
Всё, что мне жизнь несла, даря:
Коммуны круглый хлеб пшеничный
И ветер близкий Октября.
1957

***
Старый снимок
Нашёл я случайно в столе
Среди справок
В бумажной трухе, в барахле.

Старый снимок далёких,
Но памятных лет.
Ах, каким я красивым
Был тогда на земле!

Шлем ребристый кирзовый
Да чуб в три кольца,
Зубы белой подковой,
Веснушки, что солнца пыльца.

Не целован ещё
И ни разу не брит,
Крепко через плечо
Портупеей обвит.

Вдаль гляжу я весёлый,
Прислонившись к броне,
Среди сосен и ёлок,
На великой войне.

Светит солнце на траках,
Дымится броня.
Можно просто заплакать,
Как мне жалко меня.

Время крепости рушит,
А годы летят...
Ах, как жаль мне веснушек
Ржаной звездопад!
1957

* * *
Человеку холодно без песни
На земле, открытой всем ветрам.
Я не знаю: в мире место есть ли,
Где не верят песням, как кострам.

Песни на земле не сочиняют,—
Просто рота городом пройдет,
Просто девушки грустят, мечтают
Да гармошку кто-то развернет.

Белая береза отряхнется,
Встанет под окошками в селе,
Сердце где-то сердцу отзовется,—
И поется песня на земле.

Как лесам шуметь, рождаться людям,
Ливням плакать, зорям полыхать —
Так и песня вечно в мире будет,
И ее не надо сочинять.
1956

***
В огне холодном, плещущем до крыш,
Как накануне преставленья света,
Гремел Париж, плясал и пел Париж,
Париж туристов всей Земли-планеты.
Катились волны стали и стекла,
Мела метель слепящего нейлона,
Бензинного и женского тепла,
За двадцать франков переоценённых.
Но я стоял не перед ней застыв, —
Я увидал, как в огненном прибое
На улице, в толпе, глаза закрыв,
Забыв про город, целовались двое.
Как будто бы в лесу, к плечу плечо,
Они вдвоём — и холодок по коже,
Стыдливо, неумело, горячо...
Влюблённые на всей земле похожи.
Здесь, среди камня, стали и стекла,
В твой час, Париж, поэтами воспетый,
Меня на Монпарнасе обожгла
Травинка человеческого света,
Ничем не истребимая дотла,
Как в тьме кромешной маленькая веха,
Она, колеблясь, тонкая цвела
Под грозным небом атомного века.
1956

ВТОРОЙ
Дорогу делает не первый,
А тот, кто вслед пуститься смог.
Второй.
Не будь его, наверно,
На свете не было б дорог.
Ему трудней безмерно было —
Он был не гений, не пророк —
Решиться вдруг, собрать все силы
И встать и выйти за порог.
Какие в нём взрывались мысли!
И рушились в короткий миг
Устои все привычной жизни.
Он был прекрасен и велик.
Никто не стал, никто не станет
Второго славить никогда.
А он велик, как безымянен,
Он — хаты, сёла, города!
И первый лишь второго ради
Мог всё снести, мог пасть в пути,
Чтоб только тот поднялся сзади,
Второй, чтобы за ним идти.
Я сам видал, как над снегами,
Когда глаза поднять невмочь,
Солдат вставал перед полками
И делал шаг тяжёлый в ночь.
В настильной вьюге пулемёта
Он взгляд кидал назад: «За мной!»
Второй поднялся.
Значит, рота
И вся Россия за спиной.
Я во второго больше верю.
Я первых чту. Но лишь второй
Решает в мире — а не первый,
Ни бог, ни царь и не герой.
1956

СТИХИ О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ
Я встретил женщину одну
И вспомнил о девчонке русой.
Весь город был у ней в плену —
Глаз, песенок, проказ и вкусов.
Весь деревянный рай земной,
Черёмуховый, двухэтажный,
Со средней школой, с тишиной,
Со змеем в облаках бумажным.
Мы не встречались десять лет.
Лет шесть не знали друг о друге...
Из-под ресниц прохладных свет
Метнулся в радостном испуге.
Она — и не она, собой,
Как светом, день преображая,
Красивая передо мной
Стояла женщина чужая.
Я девочку любил тогда.
Есть память — с этого вокзала
И в юность ходят поезда.
«Ты помнишь?..» — девочка сказала.
Я оглянулся —
Сердце сжалось:
Разлукой сожжена дотла,
Любовь передо мной предстала,
Как степь, от солонца бела.
Два-три куста воспоминаний
На ней пока ещё росли,
Не зелень, а одно названье,
Всё пожелтевшее, в пыли...
А дальше пепел трав горелых
И отпечатки в нём цветов,
Когда-то синих, алых, белых, —
И я заплакать был готов.
Но предо мной, открыта свету,
Стройна, лукава, смущена,
Стояла и ждала ответа,
Как даль весенняя, она.
Звала она щемящей грустью,
В которой солнце, тишь, гроза...
И я забыл девчонки русой
Проказы, песенки, глаза.
1954

***
Приснилось мне жаркое лето,
Хлеба в человеческий рост
И я — восемнадцатилетний —
В кубанке овсяных волос.

Такой, как на карточке старой:
Без шрамов военной поры,
Ещё не видавший пожаров,
Ещё не ходивший в прорыв

На танке гвардейской бригады
По дымному тракту боёв,
Ещё не писавший в тетради
Ни строчки военных стихов.

Во сне в ту далёкую пору
Я глянул с улыбкой, а там
Парнишка с доверчивым взором
Шагал напрямик по полям.

Весёлый, счастливый, довольный,
Ничуть не тревожась о том,
Что девушка в садике школьном
Впервые тоскует о нём.

Шагал, не жалея пшеницы,
Шагал, тишины не ценя,
Не слушая песенку птицы,
Что встала у солнца, звеня.

На русого мальчика глядя,
Мне так захотелось сказать:
«Вернись к этой девушке в садик,
Ей лёгкие руки погладь.

На тропку сверни из пшеницы,
Почувствуй, как тихо вокруг,
Послушай залётную птицу, —
Не поздно пока ещё, друг».

Но тут же я вспомнил о том, как
Ревел над землёю металл,
Как в чёрных окопных потёмках
Я письма твои ожидал;

Как небо казалось оттуда
Синей, чем любимой глаза,
И тишь приходила как чудо,
Когда умолкала гроза;

Как падал я в травы устало,
Не помня уже ничего...

Его впереди это ждало —
И я не окликнул его.
1953

***
Муку надо же такую,
Всё о чём-то вспоминаю,
Всё ищу и всё тоскую,
А о чём сказать — не знаю.

Всё не те слова и строки,
Не о том печаль и радость,
Близких дней и дней далёких
Память мучу — нету ладу.

Вроде было очень много
Встреч, прощаний, расставаний,
А молю, за-ради бога,
Об одном хотя свиданье.

С той невыдуманной, ясной,
Душу захватившей круто,
С жаркой, истинно прекрасной,
Озарившей ночь минутой.

Чтоб потом кому-то, где-то
Люди в трудный час сказали:
«Повтори-ка снова это», —
И минуту помолчали.
1951

ПЕСНЯ
         Л. П.

Начинается песня эта
На делянке, там, где костер,
В дым кудлатый сверху одетый,
Лапы жаркие распростер.

Он ломает сухие сучья,
Плещет пламенем у виска,
И для песни, пожалуй, лучше
В полночь места не отыскать.

Высоко, высоко и тонко
Тенор песню вывел,— она
Все о том, как жила девчонка...
А за тенором, как со дна,—

Бас, упрямый, тяжелый, низкий,
Поднимается на снегу.
И летят светляками искры,
Пропадая, шипя в кругу.

Бородатые, в полной силе
(Седина легла у виска),
О девчонке вдруг загрустили
И запели два мужика.

И не то чтобы счастье мимо
Пронеслось у них, стороной,
И не то чтобы нелюдимы,
Одиноки в стране лесной.

Просто хожено было много,
Этак лет, наверно, с полета,
По тяжелым земным дорогам,
И давалась жизнь неспроста.

Просто были, видать, невзгоды,
Просто трудно было не раз,
Просто вспомнили вдруг про годы,
Так вот песня и родилась.

Высоко, высоко и тонко
К синим звездам летит она,
Как жила за рекой девчонка,
За рекой, за Шексной, одна.
1951

СКВОЗНЯК
Я — словно опустевшая квартира,
Откуда за полночь ушли друзья.
В ней происходит перестройка мира,
Которую откладывать нельзя.
Передвигаю вещи и предметы,
Сор выметаю. Убираю дом.
Переключаю свет. Поменьше света.
И больше трезвой ясности притом!
Слова, слова... Они ещё клубятся,
Как дым несвежий старых сигарет,
Даёшь сквозняк!
Пусть ветер с Петроградской
Обдаст прохладой стены и паркет.
Но главное не в этом. Тихо стало.
С Невы влетел и зазвучал во мне
Крик чайки. Отдалённый гром вокзала,
Стук каблучков, как строчка в тишине..
1950

ЭКЗАМЕН
Побывал я в клубе армейском.
Не бывал я там целый век.
Принимало меня семейство,
Может, в тысячу человек.

«Встать!» — И ветер прошел по залу,
Мне ж хотелось сказать: «Садись».
Повстречали меня сначала,
Будто гость я, а не танкист,

Будто я не того же братства,
Жженый, стреляный, фронтовой,
И неловко мне было в штатском
Проходить сквозь солдатский строй.

На широкой тесовой сцене
Бархат прошелестел и смолк.
И в какое-то вдруг мгновенье
Я припомнил гвардейский полк.

Будто в прошлое настежь двери,
И друзей голоса в ответ:
«Что ж, послушаем и проверим —
Стихотворец ты или нет.

Почитай, мы примем экзамен».
И читал я им у костра
Под открытыми небесами
Возле Мги стихи до утра.

Снова мне танкисты не верят
И глядят, прищурясь, вослед:
«Что ж, послушаем и проверим —
Ты на деле танкист или нет».

Нужно им доказать стихами,
Что я брал в сорок третьем Мгу,
Что прицелом и рычагами,
Словно рифмой, владеть могу.

Зал откашлялся, смолкнул, замер...
Понял я: лишь спустя семь лет,
Вот сейчас я держу экзамен —
Стихотворец я или нет.
1949

***
Скрипучие сосны залива,
Тяжёлый, намокший песок
И ветер, упавший с обрыва
На пену морскую у ног.
А ты, на Суворовском, знаю,
Не думаешь вовсе о том,
Как я одинокий шагаю
На береге этом пустом.
На пирсе пустынно и голо,
Какая-то птица кричит,
И месяца тонкий осколок
Занозою в туче торчит.
А ты не придёшь в этот вечер,
Тебе никогда не понять,
Как мне одному только встречу
С тоской неприкаянной ждать.
И думать настойчиво — снова
Молчание будет и ложь,
Где больно от каждого слова...
Но ты никогда не поймёшь.
Скрипучие сосны залива,
Тяжёлый, намокший песок
И ветер, упавший с обрыва
На пену морскую у ног.
1948

***
Земля потрескалась от зноя,
В стручки свернулася листва,
Деревья умирали стоя,
Поникнув, падала трава.

Но вот в узде гремящих молний
Пришла гроза издалека,
И, воздух пением наполнив,
На землю ринулась река.

И стало мне под ливнем ясно
Сквозь шум воспрявших трав тогда,
На свете есть не только в сказках —
Живая вправду есть вода.

Вот так и ты пришла однажды,
Как ливень из живой воды,
Когда я погибал от жажды,
Как те зелёные сады.
1948

***
Ты любовь не зови,
Коль ушла она прочь от порога.
От несчастной любви
Есть отличное средство — дорога.

Километрами меряй
Летящее время разлуки.
Позабудешь потерю,
Коль занято сердце и руки.

Поброди по тайге, задубей
От наждачных ветров на заимках,
От железных дождей,
От мороза и льда, от зазимка.

Топором поработай
И горы порви аммоналом,
Всё забудь, и, припомнив кого-то,
Вернись, и влюбляйся сначала —

В синеглазую девушку,
Вовсе не схожую с тою,
Не подумавши (где уж там!),
Стоит любить иль не стоит.

И нагрянет любовь,
От которой некуда деться,
А коль влюбишься вновь —
Помогло, значит, верное средство!
1947

У СГОРЕВШЕГО ТАНКА
Бронебойным снарядом
Разбитый в упор лобовик,
Длинноствольная пушка
Глядит немигающим взглядом
В синеву беспредельного неба...

Почувствуй на миг,
Как огонь полыхал,
Как патроны рвались и снаряды,
Как руками без кожи
Защёлку искал командир,
Как механик упал, рычаги обнимая
И радист из «ДТ»
По угрюмому лесу пунктир
Прочертил,
Даже мёртвый
Крючок пулемета сжимая.

На кострах умирали когда-то
Ян Гус и Джордано Бруно,
Богохульную истину
Смертью своей утверждали...

Люк открой и взгляни в эту башню
Где пусто, черно...
Здесь погодки мои
За великую правду
В огне умирали!
1947

***
И если я тебя не встречу,
Я выдумаю наугад
И жаркие, крутые плечи,
И косы длинные до пят.

Из света лёгкого, из зыбкой
Мечты, неведомой иным,
Я сам создам твою улыбку
И не отдам тебя другим.

И ты войдёшь (по всем приметам
Я верю в рождество твоё),
Как дождь в засушливое лето,
В моё навеки бытиё.

Несостоявшиеся вёсны,
Сожжённые в огне войны,
Вдруг засверкают в травах росных,
Для нас с тобою созданы.

Нам будет вновь по девятнадцать
Не тронутых войною лет.
Я всё забуду, может статься,
Забуду тьмою бивший свет.
1946

***
Вот человек — он искалечен,
В рубцах лицо. Но ты гляди
И взгляд испуганно при встрече
С его лица не отводи.

Он шёл к победе, задыхаясь,
Не думал о себе в пути,
Чтобы она была такая:
Взглянуть — и глаз не отвести!
1946

СТАРЫЙ БУКСИР
Буксиру не приснится океан.
В затоне тихом, на приколе вечном,
Стоит видавший виды ветеран,
И ржавчина легла ему на плечи.

Он, пресноводный житель длинных рек,
Весь почернел от копоти и сажи.
В каком году он начинал свой век —
Ему, пожалуй, и не вспомнить даже!

А сколько он провёл больших плотов
Да барок с камнем, с кирпичом к причалам!
Из них не малых десять городов
Построить можно было бы, пожалуй.

Мальчишки удят с борта пескарей,
В пустынном трюме бродят по железу.
Он молча спит, ни широтой морей,
Ни далью океанскою не грезя.

Лишь тонким стоном отвечает сталь,
Когда гудят суда на повороте...
Стоит буксир, как бы сама печаль,
Сама тоска железа по работе.
1946

***
Пусть оборот вокруг оси
Земля спокойно совершила
И прошлого не воскресить
Уже нам никакою силой,
Я всё ищу вчерашний день,
Любые принимая меры...
Клубит по-прежнему сирень
По палисадникам и скверам.
Твой след, впечатанный в песок,
Давно исчез с дорожек сада.
Его сегодня пересёк
Рассветный ветер без пощады...
А я хочу, чтоб миг любви
Весь мир вращающая сила,
Вспять шар земной оборотив,
Из прошлого мне возвратила.
1945

***
Любимая, ко мне приходит снова
Старинная изведанная грусть,
И я её сегодня за основу
Беру и наговоров не боюсь.

Я шёл к тебе по опалённым вёрстам,
Ещё ты дальше от меня сейчас.
Пусть стих мой на бессоннице завёрстан,
А ты спокойно дремлешь в этот час.

Но я припомню старые рассветы
И те полузабытые слова,
Своей короткой юности приметы,
За далью различимые едва.

Что ж, в юности мы все клялись когда-то
Любить до смерти, глядя на луну,
Но смерть и жизнь познавшие солдаты,
Над этим не смеялись и в войну.

Мы пронесли воспоминанья эти
В тяжёлых танках, в дымной духоте,
Сквозь грязь и кровь, по яростной планете
В своей первоначальной чистоте.

И я пришёл, и я спросил в тот вечер,
Ты усмехнулась, ведь любовь прошла,
Но даже дерзко дрогнувшие плечи
Сказали больше, чем ты мне могла.

Серебряным кольцом пророкотала
Над миром журавлиная труба.
Да, злую шутку всё-таки сыграла
Над нами пресловутая судьба...
1945

НА ПРИВАЛЕ
Как из камня высечены сталью,
От сапог до самых плеч в пыли,
Разметавшись молча на привале,
Спят солдаты посреди земли.

А от них налево и направо
Зарева полощутся во мгле,
Догорает грозная держава
В свежей ржави, в пепле и золе.

Батареи издали рокочут,
Утопают города в дыму,
Падают разорванные в клочья
Небеса нерусские во тьму.

Но спокойно за пять лет впервые
Спят солдаты посреди огней,
Потому что далеко Россия —
Даже дым не долетает к ней!
1945

***
Руками, огрубевшими от стали,
Писать стихи, сжимая карандаш.
Солдаты спят — они за день устали,
Храпит прокуренный насквозь блиндаж.
Под потолком коптилка замирает,
Трещат в печурке мокрые дрова...
Когда-нибудь потомок прочитает
Корявые, но жаркие слова
И задохнётся от густого дыма,
От воздуха, которым я дышал,
От ярости ветров неповторимых,
Которые сбивают наповал.
И, не видавший горя и печали,
Огнём не прокалённый, как кузнец,
Он предкам позавидует едва ли,
Услышав, как в стихах поёт свинец,
Как дымом пахнет всё стихотворенье,
Как хочется перед атакой жить!..
И он простит мне в рифме прегрешенье.
Он этого не сможет не простить.
Пускай в сторонку удалится критик:
Поэтика здесь вовсе ни при чём.
Я, может быть, какой-нибудь эпитет —
И тот нашёл в воронке под огнём.
Здесь молодости рубежи и сроки,
По жизни окаянная тоска...
Я порохом пропахнувшие строки
Из-под обстрела вынес на руках.
1945

***
Облако за месяц зацепилось,
За рекой кричали поезда.
Ничего такого не случилось,
Только грусть пропала без следа.

Просто захотелось оглянуться,
Постоять у моста, у воды,
До неба тростинкой дотянуться,
Прикурить цигарку от звезды,

Услыхать травы произрастанье,
Трепет заполуночных планет
И ещё того, чему названья
В нашем языке, пожалуй, нет...
1945

***
Учила жизнь сама меня.
Она сказала мне, -
Когда в огне была броня
И я горел в огне, -
Держись, - сказала мне она,
И верь в свою звезду,
Я на земле всего одна,
И я не подведу.
Держись, сказала, за меня.
И, люк откинув, сам
Я вырвался из тьмы огня -
И вновь приполз к друзьям.
1945

***
Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат простой,
Без званий и наград.
Ему как мавзолей земля -
На миллион веков,
И Млечные Пути пылят
Вокруг него с боков.
На рыжих скатах тучи спят,
Метелицы метут,
Грома тяжёлые гремят,
Ветра разбег берут.
Давным-давно окончен бой...
Руками всех друзей
Положен парень в шар земной,
Как будто в мавзолей...
1944

ПОСЛЕ МАРША
Броня от солнца горяча,
И пыль похода на одежде.
Стянуть комбинезон с плеча -
И в тень, в траву, но только прежде
Проверь мотор и люк открой:
Пускай машина остывает.
Мы всё перенесём с тобой -
Мы люди, а она стальная...
1944

СМОТРОВАЯ ЩЕЛЬ
В машине мрак и теснота.
Водитель в рычаги вцепился...
День, словно узкая черта,
Сквозь щель едва-едва пробился.

От щели, может, пятый час
Водитель не отводит глаз.
А щель узка, края черны,
Летят в неё песок и глина,
Но в эту щель от Мги видны
Предместья Вены и Берлина.
1941


Комментариев:

Вернуться на главную