|
***
Четвёртый месяц лета
так лукав,
как будто про меня
все тайны знает,
бездушно
шантажирует-терзает
и предлагает
сонмище отрав.
Нагрянет
горизонта бирюзой,
попутно наведёт
на небе глянец –
и вдруг, дождинки
скатится слезой,
бессонницей-тоской
в окошко глянет…
В руках мужских –
как тать –
подстережёт
пучком оранжево-
багряных веток,
в душе незащищённой –
напоследок –
шутя –
росинку-дырочку
прожжёт…
***
Сухое дерево
склонилось на забор.
Грустят о нём синицы
и Трезор…
В его тени
давно уже они
не прячутся
от звонкой ребятни.
Его листва
осыпалась давно.
Всем от него
уныние одно.
Когда-то в нём
пульсировала жизнь,
и паутели
вкруг него вились…
В бессильной злобе
ветер-суховей
алмазы звёзд
сбивал с его ветвей.
Теперь и он
давно уж – «ни ногой»:
– Пусть не сейчас…
Пусть кто-нибудь
другой…
***
Как сберечь и тепло,
и свет
в холодах сентябрей
пустых,
если прелестью бьёт
под дых
легкомыслие
молодых,
а тебе – будто
дела нет.
Ты душою за песней –
ввысь,
пустоту за собой
влача, –
легковесна и горяча –
будто тающая свеча –
прожигает ладони
жизнь…
***
Собралась –
волосок к волоску.
Приколола
ромашку к виску.
Изготовясь
пантерой к броску, –
угодила, –
«хвала» сквозняку, –
в мир болотистый,
призрачно-топкий!
Изловчилась,
припала к куску,
покорилась
болоту, песку…
Разлила по бутылям
тоску.
Чуть побродит, –
и вылетят
пробки!
***
Гуляет дождь
в плаще блестящем –
голубоглазый,
молодой…
И дышит воздухом,
горчащим
полынью,
мятой, резедой…
Он где-то зонт
забыл беспечно
и без него
насквозь промок.
Собрал календулы
аптечной,
чтоб пить потом
полезный сок.
Поговорил
чуть-чуть с сорокой,
ежа нечаянно
спугнул.
И в луже грязной
и глубокой едва-едва
не утонул.
***
Наскучило плутать
среди людей,
угрюмых одиноких
площадей;
ненужную тащить
зачем-то кладь,
продрогшие перроны
оставлять…
Возможно,
человеку – не к лицу
завидовать вороне
и скворцу.
Завистливой вовек
я не была,
мне только бы
за спину – два крыла!..
***
Не беда, что в подругах бессонница.
Я привыкла к её воровству.
Много лет с ней бок о бок живу,
Без неё только детство и помнится…
Там в окошко стучалась шелковица.
И гирлянды лиловые слив
В тайну кутали белый налив, –
Деревенская вольная вольница!..
Только – вот ведь… – другая беда:
Поезд в детство сгубили года.
Что ни делай, он с места не тронется!
Лучше, всё ж, постараться уснуть.
Буду счастлива снова чуть-чуть:
Сны – как псы – за апрелями гонятся.
***
В изнеможенье ковыли
склонились за ночь
до земли,
в морозной дымке
полегли,
как будто вдруг, –
занемогли!
В краю донском,
краю степном
они изнежены теплом.
Они обласканы росой.
Резвился с ними
дождь босой!
Теперь, в серебряной
пыли,
друг другу шепчут:
– Отцвели…
Они не ведали зимы,
как седины
не знали мы.
***
Тебя я встретила
сегодня
и не узнала.
Так постарел,
что ёкнуло в груди.
Грущу не оттого,
что впереди
так вёсен мало,
не оттого, что
наше лето – позади,
а оттого, что
не сказал ты «погоди».
И я тебе ни слова
не сказала…
|
***
Какое счастье видеть
это поле,
подсолнухи, телёнка
на приколе
и вербу, что склонилась
у оврага,
и домик этот, лёгкий,
как бумага…
Здесь я была не клятой
и не мятой,
и грелась чаем
бабушкиным, с мятой;
из белены венки
плела когда-то…
Здесь я была –
как никогда – богата.
Искала счастья
далеко-далече.
Душа озябла и упали
плечи.
Есть, вроде, всё, –
а пустота витает…
Есть крепкий дом,
а дома – не хватает.
***
«Мне хорошо в моей пустыне»
Николай Рубцов
Ты говоришь, мне жить в пустыне.
Наверно, ты, мой милый, прав.
Сказался мой стервозный нрав,
Когда влюблённость поостыла.
Ты ящеркою желто-синей
Меня на волю, в чахлость трав,
Где буйство ядов и отрав, –
Пусти, – и счастлив будь отныне.
Молись о милой, но другой –
С фигурой стройной и ногой,
Глазами хладнокровной сини.
Не злись, не сетуй, – не грусти.
Прости, лишь вслед перекрести.
«Мне хорошо в моей пустыне».
***
Здесь дым
над крышами струится
и заставляет сердце
биться.
Зеркальный пруд
зеркальных карпов –
фонтанов лучше всех
и парков.
Здесь ночи – дочери
агата,
сыны малины –
все закаты.
Мне только здесь
так сладко спится.
Могло бы лучшее
случиться…
Но – здесь давным-давно
чужая –
я уезжаю. Уезжаю.
Простая серая ворона
летит за мной,
моим вагоном…
***
«Здесь хорошо. Здесь мир.
Здесь нет войны».
(«Письмо из Ростова-на-Дону»
донецкой поэтессы
Тамары Якубовской.)
Да, в Ростове тепло.
Хризантемы цветут,
и багрянцем
полышет листва.
Мирный день
мирной ночью
сменяется тут…
Только знает теплом
избалованный люд, –
рядом рубят сады
на дрова.
Грудь земли там
прошита огнём
и свинцом.
Горизонт и суров,
и бордов.
Посреди пепелищ
на земле праотцов
измождённые люди
из чаш-казанцов
пьют пропахший
дымком
кипяток с чабрецом
и – бесстрашные –
ждут холодов…
***
Событий пресс
привычный мир
расплющил.
Где были стены, –
груды кирпичей.
Где утро было, –
пала тьма ночей,
тоска нависла
тучею гнетущей.
И стынет воск
пылающих свечей,
поставленных руками
власть имущих…
Мир Божий стал
как будто бы – ничей.
И страшно мне.
Чем далее, – тем пуще.
***
Две синицы
тень-да-тень –
прямо за окошком.
Оказалось, добрый день
угостил их крошкой.
Запах хлебушка
и так
солнечно-фруктово…
Будто новенький
пятак,
светит лик Ростова.
Синь без края
и покой.
Виноград на блюде.
Может, осени такой
больше и не будет…
***
Синеет сентябрь сентябринами,
Балует ночами нас длинными
И днями отчаянно светлыми,
Когда не жара, – да согреты мы.
Когда все приметы – хорошие,
Плохие в былое отброшены, –
Разрушит надежды и помыслы,
Воздаст сухостою и поросли!
Былинками всех – невесомыми –
Согнёт, изобьёт буреломами,
Окрасит багрянцем ржавеющим
Да к золоту всё ж тяготеющим.
То кажет натуру спесивую,
То очи потупит плаксивые…
***
Запою, сентябринок нарву…
Сердце вдрызг, – разлетятся осколочки!
Загрустят-запылятся на полочке
Джо Дассен, Адамо, Азнавур…
Трын-траву, чьих-то глаз синеву
Сохраню – оберегами – в памяти.
Чтоб не сгинуть в бушующей замяти,
Трудным счастьем я их назову.
Если счастье копить и копить,
Днём и ночью вдыхать его, пить, –
Не заметишь, что хмурится-хмарится.
Если быть оберегом самой,
То не сгинуть от стужи зимой,
Недосуг мне печалиться-стариться.
***
Петух, свинья, собака и змея
между собой согласье заключили:
– Чтоб мы друг друга – вдруг – не огорчили,
не стерегли соседа, злость тая
и жалобы медведю не строчили, –
давайте в мире жить, делиться всем,
что в доме есть, ворот не запирая…
Но, на забор взлетев, во всей красе,
вскричал петух, от ярости сгорая:
– Негоже нам дружить!
Собака – злая!
Мы верить ей не можем,
не должны,
ведь мир с собакой –
просто невозможен!
Хоть договор незыблем-
непреложен, –
но мне видней с забора,
с вышины,
и МНЕ решать,
с кем надо быть построже!..
И рухнул мир надолго и всерьёз.
Все петуху решили не перечить,
дрожат от страха, будто хвост овечий
и задают единственный вопрос:
– Неужто, ген заразен человечий?!.. |
