Юрий ПАВЛОВ (Краснодар)
|
Книга Захара Прилепина «Шолохов. Незаконный» восторженно встречена традиционными почитателями творчества автора: Андреем Рудалёвым, Германом Садулаевым, Алексеем Колобродовым и другими. Из всех хвалебных оценок особого внимания заслуживают слова Колобродова, вынесенные в название его статьи «Жизнеописание как эпос» [12, с. 12]. Действительно, когда речь идёт об авторе такого произведения, как «Тихий Дон», жизнеописатель обязан обладать эпическим мышлением. Поэтому в данном тексте мы сконцентрируем внимание на качестве осмысления Прилепиным судьбы Шолохова, взятой в историко-политическом и литературном контекстах. Обратимся к сюжетам как общеизвестным (в их изложении, казалось бы, ошибиться невозможно), так и к тем, которые впервые появляются в книге «Шолохов. Незаконный». В итоге мы получим представление о профессиональной компетентности Захара Прилепина и о качестве фактологических и концептуальных блоков, из которых построено жизнеописание.
Как Прилепин Шолохова с Солженицыным в Абхазии познакомил Начнём с прилепинской версии появления солженицынского письма Шолохову в декабре 1962 года и реакции Михаила Александровича на него. «17 декабря Шолохов в числе нескольких иных классиков (так пишут авторы, у которых явные проблемы с русским языком; здесь и далее в тексте разрядка наша – Ю.П.) был у Хрущёва на даче под Гагрой – и в тот же день он впервые увидел Александра Солженицына» [27, с.889]. А «три дня спустя Шолохову в станицу Вёшенскую пришло заказное письмо с обратным уведомлением. Место отправки: Рязань» [27, с.889]. Пока лишь обратим внимание на нереальную скорость передвижения Солженицына из якобы Абхазии в Рязань и его письма оттуда в Вёшенскую. К тому же на письме 20-е число значится как дата отправления из Рязани [13].
В данном послании главным является следующее признание будущего нобелиата: «…как высоко я ценю автора бессмертного “Тихого Дона”» [13]. Эти слова на протяжении более 30 лет многократно цитировались разными авторами кроме шолохофобов и солжениценофилов. «Привет» от автора «Одного дня...» Михаил Александрович воспринял якобы так: «…какой хваткий паренёк, мельком встретились, а он тут же отписался, чтобы зафиксировать, – это я был, вот мой адрес, пишите, если что, и не хворайте» [27, с.890]. Фантасмагорическая прилепинская реальность практически ни в чём не совпадает с реальностью жизненной. Во-первых, 17 декабря 1962 года не в Абхазии и не кулуарно, а в Кремлёвском дворце приёмов состоялась встреча не только Хрущёва, но и Брежнева, Микояна, Суслова, Косыгина и других руководителей СССР с творческой интеллигенцией страны, среди которой преобладали писатели. О масштабности события можно судить даже по такому частному вопросу: по разным сведениям участников, в банкетном зале столы были накрыты на 300 [30, с. 66] – 400 [9, с.239] человек. Солженицын же, один из главных героев форума, был комфортно доставлен на обкомовской «Волге» из Рязани в Москву, а затем – в Кремлёвский дворец [30, с. 64]. Здесь, а не в Абхазии, произошла первая встреча автора «Одного дня…» с гениальным творцом «Тихого Дона», о чём с мерзкой гордыней рассказал Солженицын в «Телёнке…» [30, с.71]. Но Прилепин, как следует из многих фактов, мемуар Александра Исаевича не читал. Итак, об эпохальном культурном событии времён правления Хрущёва писали практически все СМИ, имеются стенограмма и фотографии «главных героев» форума [31], а также воспоминания участников сего действа и авторов, обращавшихся к данной теме позже. Из огромного количества источников назовём несколько: «Бодался телёнок с дубом» Александра Солженицына [30, с.66-71], «Обречённый на бессмертие» Евгения Евтушенко [8, с.571-572], «Шолохов» Валентина Осипова [16, c. 532], «Александр Солженицын» Людмилы Сараскиной [28, с. 510-511], «Евтушенко. Love story» Ильи Фаликова [32, с.184]. Шолоховско-солженицынский сюжет не только наглядно иллюстрирует объём знаний и филологическую культуру Захара Прилепина, но и то, как он работает с первоисточниками. Почти со стопроцентной уверенностью можно сказать, как родилась вышеприведённая сказочная версия. Сначала было беглое чтение автором «Шолохова. Незаконного» или его «помощником/помощниками» раздела «Признания Александра Твардовского» в книге Валентина Осипова «Шолохов». В результате чего перепутаны события 1962-го и 1963-го годов, что, если ты хоть немного в теме, сделать невозможно. Затем заработало художественное воображение человека, не обременённого знаниями истории литературы… В 1963 году (а не в 1962, как у Прилепина) Хрущёв принимал у себя на даче в Абхазии «избранных» писателей во главе с Шолоховым. Это мероприятие, куда были приглашены и иностранные гости, планировалось ради главного события – чтения Твардовским его запрещённой поэмы «Тёркин на том свете». Валентин Осипов в своей книге «Шолохов» приводит мнения о встрече Александра Солженицына, Александра Твардовского, Алексея Аджубея. И у человека, незнакомого с биографией Солженицына и соответствующими мемуарами, историко-литературоведческими работами, может сложиться впечатление: все названные авторы были гостями Хрущёва, свидетелями чтения поэмы. Но Солженицына в Абхазию не пригласили, и он характеризует происходившее там с чужих слов и задним числом. Об этом, например, свидетельствует следующее предложение из «Телёнка...»: «Александр Твардовский тот симпозиум использовал к делу: их (участник так не скажет. – Ю.П.) повезли потом в Пицунду, на хрущёвскую дачу, и сослужил Лебедев ещё одну службу: подстроил чтения вслух “Тёркина на том свете”» [30, c.104]. Цитата Солженицына, приведённая Осиповым, которая дала повод разыграться фантазии Прилепина, – это монтаж двух предложений из второго абзаца с постраничной сноской из «Телёнка…», где уничижительно характеризуется Аджубей за его фразу: «…эту поэму красиво слушал Шолохов» [30, с. 104]. В заключении выразим своё отношение к уже приведённому прилепинскому варианту шолоховской реакции на письмо Солженицына. Называть 44-летнего автора «Одного дня…» «пареньком» и ёрничать Михаил Александрович не стал бы. Шолохов знал на тот момент один вариант солженицынской биографии: война, лагерь, болезнь… К тому же сохранились письма Твардовского, свидетельствующие о высокой шолоховской оценке «Одного дня…» и его добром отношении к автору произведения. Их цитирует Валентин Осипов в своей книге, входящей в «Краткую библиографию», приводимую в конце «Шолохова. Незаконного». В который раз у нас возникает вопрос: какова метода работы Прилепина с первоисточниками и необходимыми исследованиями, мемуарами по теме? Ведь пропустить два высказывания Твардовского можно было лишь в двух случаях: либо 532 и 533 страницы книги Осипова не прочитаны, либо Прилепин сознательно не заметил убивающие его версию оценки. В том же сюжете Прилепин пишет: «О Солженицыне Шолохов ещё не успел сложить мнения и по-казачьи (подчеркнём, мягко говоря, странное представление автора книги и о казаках, и о Михаиле Александровиче. – Ю.П.) с оценкой не торопился» [27, с. 889]. Теперь предоставим слово Твардовскому: «… (среди) тепло или восторженно встретивших первую повесть нового писателя назову два имени: Ваше, Константин Александрович, и М.А. Шолохова…» [16, с. 531]; «Шолохов в своё время с большим одобрением отозвался об “Иване Денисовиче” и просил меня передать поцелуй автору повести…» [16, с. 532]. В правдивости слов Твардовского нет оснований сомневаться. Во всём же рассмотренном сюжете из пяти абзацев можно верить лишь процитированному солженицынскому письму, всё остальное – запредельной концентрации ложь, фантасмагорическая историко-литературная реальность. И вот из таких «крепких», «качественных» блоков построен дом под названием «Шолохов. Незаконный». О некоторых из них скажем далее.
О том, как Григорий Мелехов гусёнка зарезал, и о многом другом, о чём вы не догадывались Ни один из прилепинских одописцев не потрудился хотя бы в общих чертах определить, что новое по сравнению с предшественниками сказал их кумир о жизни и творчестве Шолохова. Когда в мае 2019 года автор этих строк спросил у Захара Прилепина, почему он решил написать книгу о Шолохове, тот ответил: «Хочу поставить точку в спорах об авторстве “Тихого Дона”». На последовавшую реплику, ведь это уже давно сделано многими шолоховедами, Прилепин с удивлением на лице отмолчался. После выхода «Шолохова. Незаконного» стало очевидным, что по данной проблеме в книге не сказано ничего принципиально нового. Прилепин лишь развёрнуто проиллюстрировал (на наш взгляд, слишком развёрнуто, затянуто проиллюстрировал) очевидные факты, явления, о которых говорилось шолоховедами, но что упорно игнорируется ненавистниками писателя разного времени. Например, главные – часто первые – произведения созданы многими авторами мировой литературы в возрасте Шолохова, написавшего «Тихий Дон», а их последующие тексты по качеству уступают ранним [27, с. 960-981]. Примечательно, что Герман Ермолаев (лучший, на наш взгляд, знаток проблемы авторства и творчества Шолохова) в библиографическом списке «Шолохова. Незаконного» отсутствует. О нём Прилепин сообщает, в частности, следующее: «…версию плагиата считал смехотворной» [27, с.1022]. Понятно, почему не называются статьи и книги Ермолаева: на фоне таких научно-обстоятельных работ американского литературоведа казачьего происхождения, как «О книге Р.А. Медведева “Кто написал “Тихий Дон”» (опубликованной в СССР ещё в 1989 году) [10], «Шолохов: жизнь и творчество» [11], прилепинский «эпос» выглядит нескончаемо длинной пустопорожней говорильней с массой провально-вопиющих недостатков. Правда, некоторые идеи Ермолаева, как и других шолоховедов, перекочевали в «кирпич» Прилепина без ссылок на первоисточник. Тот же В. Петелин в аналогичных случаях не «приватизирует» Г. Ермолаева, а цитирует его работы и делает на них сноски [24, с. 871-873]. У нас не вызывает сомнений, что большая часть книги в 1087 страниц – это свободный журналистский пересказ общеизвестных фактов, событий, взглядов, обильно сопровождаемый разного рода авторскими «открытиями»-подробностями, фактологически ущербными или концептуально уязвимыми. Зачерпнём из этого бездонного колодца книги только горсть примеров. Шокирует версия Прилепина о том, как отреагировал на рукопись первого тома «Тихого Дона» замредактора журнала «Октябрь» Лузгин. Он «вернул рукопись Шолохову, спокойно пояснив, что тот оправдывает казачество и занимает антисоветскую позицию» [27, с. 278]. Напомним автору «Шолохова. Незаконного», что первый том заканчивается возвращением Григория Мелехова после ранения через Ягодное в родительский дом, к жене Наталье. Это происходит в ноябре 1914 года, поэтому о каком оправдании казачества и антисоветской позиции может идти речь? Не менее «новаторски» трактуется в книге одна из главных причин прекращения публикаций третьего тома «Тихого Дона»: «Серафимович покинул редакцию “Октября” – старик хотел ещё успеть поработать, дописать свой “Железный поток”, и без него теперь в журнале дули на воду» [27, с. 314]. Во-первых, А. Серафимович до осени 1929 года руководил «Октябрём», то есть перестали публиковать «Тихий Дон» ещё при его редакторстве. Во-вторых, законченный вариант «Железного потока» был издан пятью годами раньше, в 1924-ом. Об этом, кстати, говорится у Прилепина на 241-й странице. На какие мысли такое фактологическое несовпадение наводит, нами уже говорилось в статье о прилепинском жизнеописании Есенина [18], где подобное авторское «раздвоение личности» встречается гораздо чаще. Правда, Прилепин демонстрирует постоянство не только в этом. В его книгах о Есенине и Шолохове проявляется и общее понимание природы рождения художественного образа: он «срисовывается» (слово, постоянно употребляемое Прилепиным) с реального человека. Об ущербности такого подхода также шла речь в нашей вышеназванной статье [18]. Естественно, что нескончаемые многостраничные рассуждения Прилепина о том, с кого Шолохов «срисовал» того или иного героя, не дают ничего для понимания разных образов произведений, творчества писателя в целом. Подчеркнём, сам Михаил Александрович отвергал подобный «фотографический» подход к трактовке судеб своих героев. Хотя в его известном высказывании речь идёт о Григории Мелехове, оно, несомненно, применимо и к другим персонажам писателя. Ещё в 1974 году длинный и подробный ответ на вопрос Константина Приймы «Как был найден образ Григория?» Шолохов завершает так: «Однако, поверь, что и жизненного опыта Ермакова мне не хватило для того, чтобы создать образ мятущегося человека – правдоискателя Григория Мелехова, несущего в себе отблески трагизма эпохи. Образ Григория – это обобщение исканий и многих людей…» [25, с. 196]. Из многочисленных источников известно, что встреча Шолохова со Сталиным – ключевая в судьбе издания третьего тома «Тихого Дона» – прошла по инициативе Горького у него на даче. В книге же Прилепина о месте и главном участнике событий сообщается принципиально иное: «Сталин пришёл на Малую Никитскую пешком, один. Охрана, конечно же, ненавязчиво двигалась следом, но Сталин хотел показать только что приехавшему и обживающему новый дом Горькому, что он, вождь, ходит среди людей (??? – Ю.П.), по советской столице» [27, с. 393]. В таких «первооткрывательских» случаях принято называть источник информации, что, конечно, не делается. Хотя можно догадаться, откуда растут ноги у данной версии. В книге С. Семанова «“Тихий Дон”: “белые пятна”. Подлинная история главной книги XX века» приводится мнение Ф. Шахмагонова, согласно которому встреча Шолохова со Сталиным произошла на городской квартире Горького. Далее Семанов продолжает: «Нам это уточнение кажется весьма вероятным. Ещё Шахмагонов добавил, что Сталин пришёл в дом Горького один, без всяких сопровождающих – это тоже представляется правдоподобным, учитывая значимость и тонкость разговора, который предстоял» [29, с. 345]. Странно, что С. Семанова, как и З. Прилепина, не смутил тот факт, что Шахмагонов рассказал сию версию уже после смерти Шолохова. К тому же секретарём Михаил Александровича он стал только в 1951 году. Ещё более удивляет, мягко говоря, несерьёзная аргументация Семанова в пользу шахмагоновской версии, рассчитанной на сенсацию задним числом. Думаем, что всегда нужно руководствоваться фактами и логическим мышлением. То есть десятки исследователей при жизни автора «Тихого Дона» писали о его встрече со Сталиным на даче М. Горького, и Михаил Александрович данную версию не подвергал сомнению. К тому же – и это обязан знать любой шолоховед – есть другие свидетельства, подтверждающие точность версии К. Приймы. Ещё в 1956 году В. Петелин записал слова, сказанные Шолоховым в Академии бронетанковых войск: «Горький позвонил Сталину, попросил приехать к нему на дачу. Через час Сталин был у него» [24, с. 517]. Естественно, что в книге В. Петелина «Жизнь Шолохова. Трагедия русского гения» встреча Шолохова со Сталиным происходит на даче Горького [23, с. 455]. Читал ли эти работы В. Петелина и К. Приймы автор «Шолохова. Незаконного» или просто включил их в список «Краткой библиографии»?.. Вообще же многочисленные прилепинские истории, подобные приведённой, воспринимаются как плод фантазии автора, перепутавшего художественное произведение с жизнеописанием. Приведём ещё один пример из книги «Шолохов. Незаконный», свидетельствующий об общей филологический культуре, интеллекте З. Прилепина. Вот как он последовательно создает ложное представление о восприятии литературы руководством страны: «Власть в лице Луначарского (но не только его), занимавшая, как правило, куда более консервативные позиции, чем ортодоксы (туманное, уязвимое на уровне понятийно-смысловом сравнение оставим без комментариев. – Ю.П.), радовалась шолоховскому явлению в силу сложившихся ещё в конце XIX века эстетических представлений» [27, с. 307]. Но в 1920-1930-е годы Луначарский и другие представители власти оценивали литературу, культуру исключительно с социально-классовых позиций. Поэтому взгляды наркома просвещения в ключевом вопросе ничем не отличались от идеологов РАППа. Так, в статье «Марк Колосов» Луначарский отводил литературе роль служанки партии, которая обладает «самой чистой, самой честной, самой объективной истиной» [14]. А в другой публикации «Пути современной литературы» нарком в духе самых дубиноголовых ортодоксов утверждает: «Только пролетарский писатель сможет нас удовлетворить вполне» [15]. Похвала же Луначарского в адрес Шолохова, приводимая Прилепиным, и сама по себе, и с учётом вышесказанного – это литературоведчески провальное словесное жонглирование, своеобразно иллюстрирующее известную партийную установку учёбы у классиков. Показательно, что в таком «порожняке» автор «Шолохова. Незаконного» увидел проявление радости Луначарского, выраженной, на наш взгляд, весьма загадочно: «Форма у Шолохова – насыщенная (??? – Ю.П.) реалистическая форма, к которой поднимались (??? – Ю.П.) многие классики, выражая большие бытовые явления (??? – Ю.П.)» [27, с. 306]. Провалы исторические и литературоведческие концептуального свойства (о чём речь шла и в наших двух предыдущих статьях [20], [21]) в тексте «Шолохова. Незаконного» «гармонично» соседствуют с огромным количеством мелких фактологических «блох». Ограничимся минимальным числом примеров, дающих представление о разных типах изъянов книги, определяющих её качество и суть. 1. Большое количество работ о Гражданской войне, вышедших в последнее тридцатилетие, как и многочисленные мемуары участников этой войны, остались вне поля зрения Прилепина. Представление автора «Шолохова. Незаконного» о великой трагедии осталось на уровне самых идеологически правильных историков советского времени. Сказанное проиллюстрируем двумя суждениями Прилепина. а) Прилепин по-большевистски утверждает, что «Ледяной поход выявил <...> болезненный разлад между простонародьем и белой костью: день за днём, во всех станицах, где проходило белое воинство, казаки и тем более крестьяне встречали добровольцев настороженно или враждебно» [27, с. 100]. В реальной жизни казаки и крестьяне относились по-разному к участникам похода и к Добровольческой армии в годы Гражданской войны. Это зафиксировано в мемуарах А. Богаевского, А. Деникина, П. Врангеля, Р. Гуля, С. Пауля и многих других. В самом начале похода большинство жителей станиц и хуторов занимали выжидательную позицию. Например, на вопрос офицера в станице Ольгинской «За кого он?» бедный крестьянин ответил: «Кто из вас победит, за того и будем» [2, с. 43]. В одном и том же населённом пункте участники «Ледяного» похода видели проявление и враждебности, и гостеприимства. К тому же были станицы и хутора с преобладающим позитивным или негативным отношением к Добровольческой армии. Среди первых в частности можно назвать Незамаевскую и Елизаветинскую, среди вторых – Лежанку и Киселёвские хутора. Вообще же – и об этом Прилепин не говорит – отношение к участникам «Ледяного» похода определялось боязнью мести со стороны красных, степенью большевизации населения (то есть обезбоженностью, отпадением от традиционной системы ценностей), месторасположением населённого пункта и так далее. Видение Прилепиным «Ледяного похода» и Гражданской войны, транслируемое в «Шолохове. Незаконном» напрочь исключает реальные события, которые объясняют продолжительность братоубийственной трагедии. Приведём два эпизода из «Ледяного похода» Р. Гуля, в комментариях не нуждающиеся. «На Кубани повеяло традицией старой Руси. Во всех станицах встречают радушно, присоединяются вооруженные казаки» [7, с. 66]. После неудачного штурма Екатеринодара, смерти Корнилова и многих добровольцев к отступающей армии в начале мая 1918-го года прибывают донцы-казаки. Послушаем их: «“Все встали, чисто, как один <...> Из половины области их уже выгнали, теперь вас только ждём, нас за вами депутатами послали”. – “Какой вы станицы?” – “Егорлыцкой”. – “Ну, а теперь нас обстреливать не будете сами?” – спрашивает худенький раненый юнкер. Казак засмеялся и махнул рукой: “<...> Теперь не беспокойтесь, и стар и мал за винтовку схватились, на себе испытали”» [7, с. 97]. б) Краткая, вульгарно-социологическая, примитивная характеристика «Ледяного» похода Добровольческой армии из Ростова-на-Дону до Екатеринодара завершается так: «Никакого стратегического смысла в этом многократно опоэтизированном походе не было» [27, с. 27]. Видимо, это написал военный стратег, больший, чем легендарные генералы Добровольческой армии, чьи планы менялись с учётом реальной ситуации. Но всё-таки Захару Прилепину стоит учитывать, помимо прагматики похода, его нравственный смысл, на что делали ударение Марина Цветаева, Иван Бунин, Иван Ильин и многие другие, такие разные – человечески и мировоззренчески – люди. Но понятно, что их мнение для «левого» Прилепина ничего не значит, поэтому предлагаем ему познакомиться с точкой зрения современного историка Армена Гаспаряна. Его высказывание, во-первых, перекликается, по сути, с названными авторами, во-вторых, неприятно удивит автора «Шолохова. Незаконного» сравнением «Ледяного» похода с современными событиями на Донбассе. Процитируем два отрывка из рассказа о легендарном герое Добровольческой армии генерале Сергее Леонидовиче Маркове: «Это и есть та великая Россия, о потере которой мы скорбели в 90-х годах. Это тот самый легендарный русский характер, который после “Крымской весны” и событий на Юго-Востоке Украины, начал возвращаться. Я в своё время в твиттере провёл параллели, разумеется, условные, между Михаилом “Гиви” Толстых и генералом Марковым. Та же любовь к Родине, то же презрение к смерти, тот же самый порыв без перерыва. Даже та самая папаха. Это марковский дух и марковский стиль. Это русский дух, который никогда не суждено понять западному человеку» [6, с. 42–43]; «Это была панихида по исторической России. И по только зародившемуся Белому движению. Тогда еще никто из участников печальной церемонии этого не сознавал. Но Ледяной поход, бескомпромиссная верность Родине – это великая история великой России» [6, с. 43]. 2. Очень много явных фактических ошибок и концептуальных провалов допускает Прилепин, говоря о встрече Шолохова с Шукшиным в главе «Над тихой водой». Вот некоторые из них: а) Зачем, ведя речь о 1974 годе и о влиянии шолоховских романов на «весь жанр советского эпоса» [27, с. 984], называть произведения, к тому времени не завершённые или даже не написанные. Например, «Отречение» Петра Проскурина создавалось в период с 1986 по 1990 годы, роман «Дом» (последняя часть тетралогии Фёдора Абрамова) датируется 1978-м, а третья часть «Канунов» Белова была закончена через десять лет после встречи Шолохова с Шукшиным. К тому же, в «Канунах», как и в двух частях трилогии – «Год великого перелома. Хроника начала 30-х годов» (1988-1994), «Час шестый» (1997-1998), принципиально иначе, чем в «Поднятой целине», изображаются доколхозная жизнь и сама коллективизация, которая, по Белову, – величайшее преступление двадцатого века. Думаем, Василий Иванович прав, называя «Поднятую целину» «уступкой конъюнктуре» [1, с. 326]. б) Писательская судьба Шукшина через публикации в «толстых» журналах и литературно-идеологическую борьбу у Прилепина предстает такой: «Шукшин ведь, заявившись в Москву (??? – Ю.П.), начинал публиковаться в “Октябре” у Всеволода Кочетова <...> Кочетов взял самородка в оборот, выбил ему квартиру (“взять в оборот” имеет другой смысл. – Ю.П.), в тайне надеясь, что станет Вася ещё одним бойцом на образующемся (??? – Ю.П.) фронте внутренней борьбы. Но Вася, поглядев со стороны, решил в эти игры не играть и ушёл в либеральный “Новый мир” (даже если формально следовать логике Прилепина, данный шаг Шукшина означает, что он в эти игры играл, только на другой стороне. – Ю.П.), а потом не без умелости держался посерёдке меж либеральной и русской партиями…» [27, с. 986]. Однако свой первый рассказ «Двое в телеге» Шукшин опубликовал не в «Октябре», а в «Смене» в августе 1958-го [4, с. 381]. И только через 2,5 года появились три рассказа на страницах мартовского номера «Октября». Но произошло это с подачи Александра Дроздова, бывшего белого эмигранта, сменовеховца, который после смерти Фёдора Панфёрова до прихода Всеволода Кочетова рулил «Октябрём». Кочетов, вопреки утверждению Прилепина, Шукшину квартиру не выбивал, а помог решить проблему с пропиской. Сказанное нами подтверждают многие источники, в том числе книга Алексея Варламова «Шукшин» [4, с. 140–146]. Она, как и называемые ранее книги, включённая в «Краткую библиографию» «Шолохова. Незаконного», Прилепиным не прочитана. Завершая данный сюжет, отметим: последний период жизнетворчества Василия Шукшина Прилепиным игнорируется, так как он полностью разрушает версию о писателе, умело держащемся «посерёдке». Самые продуктивные годы творчества (1970-1974) Шукшин был не только членом редколлегии «Нашего современника» (главного журнала «русской партии»), но и опубликовал здесь свои лучшие итоговые произведения: «Калина красная», «До третьих петухов». Да и кощунственный некролог Фридриха Горенштейна безоговорочно свидетельствует о том, на чьей стороне был Василий Макарович в «Третьей мировой» (Ю. Селезнёв). в) Подлинный смысл этой войны несовместим с прилепинской «левой» версией отечественной истории XX века. Поэтому в книге «Шолохов. Незаконный» в тосте Шукшина, произнесённом в доме автора «Тихого Дона», есть предсказуемая лакуна. Помимо традиционно-цитируемых слов о необходимости собрать русскую нацию (они есть у Прилепина), Шукшин сказал о трагедии вымирания народа. Эту часть тоста, сославшись на воспоминания Анатолия Заболоцкого, приводит даже осторожный Алексей Варламов в своей книге «Шукшин» [4, с. 358]. У Прилепина ключевые слова в застольном высказывании Шукшина отсутствуют. Вымирание русских даже в благополучные 1970-е не вписывается в те мифы о советском периоде нашей истории, транслируемые Прилепиным и его единомышленниками. г) Автор «Шолохова. Незаконного», говоря о десакрализации имени героя своей книги, приводит цитату из «Тяжести креста» Василия Белова, в которой есть такие слова: «Ядовитая мысль о плагиате, запушенная определенными силами и поддержанная Солженицыным, посещала иногда и мою грешную голову…» [1, с. 967]. Один из комментариев Прилепина к этим словам следующий: «Пишут порой, что Шукшин не мог знать про версию о плагиате: западная пресса была до него недоступна, а в советской про то не писали. Да всё он знал. В “клубах” и в “гостях” ему рассказали давно. Вася Белов, друг закадычный (мы не можем комментировать каждое нарушение правил русского языка. – Ю.П.) – и тот мог поделиться» [27, с. 987]. Захар Прилепин, автор или соавтор книги «Шолохов. Незаконный», почему-то не заметил элементарной ошибки, допущенной Беловым, и попал в очередной фактологический капкан, умудряясь при этом придумывать всякие «бухтины». Версию о плагиате, впервые озвученную на рубеже 1920-1930-х годов людьми разных национальностей, в 1960-1970-е годы реанимировали не евреи, как утверждает В. Белов, а А. Солженицын. Именно он – идейный вдохновитель и главный автор «Стремени “Тихого Дона”», о чём мы уже писали [19]. Сей пасквиль вышел в Париже в сентябре 1974-го года, о чём в «Шолохове. Незаконном» сообщается на 942-й странице, а встреча автора «Тихого Дона» со съёмочной группой фильма «Они сражались за Родину» состоялась в июне того же года. То есть Шукшин, Белов, как и все другие, не могли никак попасть под влияние идей Солженицына-Томашевской. В целом же данный сюжет свидетельствует, что у автора жизнеописания или очевидные проблемы с логикой мышления, или очередное «раздвоение личности». 3. «Если зарезанный на покосе Григорием Мелеховым гусёнок – символ загубленной им женской судьбы, тем же лезвием брошенная им Наталья будет пытаться убить себя …» [27, с. 1033]. Однако во время покоса Мелехов перерезал «косой надвое» не гусёнка, а «дикого утёнка» [34, с. 49]. И в романе не говорится, что тем же лезвием Наталья пытается убить себя. Коса в хозяйстве Мелеховых была не одна. Главное же – смерть только что рождённого утёнка не является символом загубленной жизни Натальи. После попытки самоубийства она была счастливой матерью, счастливой женой, счастливым человеком, которого любили все. 4. Калмыков у Прилепина «белогвардеец» [27, с. 292], каковым он не являлся, так как был убит Бунчуком ещё в августе 1917 года. 5. В авторское повествование «Шолохова. Незаконного» о весне 1918 года [27, с. 1014] попадает безымянный казак, призывающий к восстанию жителей хутора Рыбного, где прятался Григорий Мелехов: «Что же вы стоите, сыны тихого Дона? <…> Отцов и дедов ваших расстреливают, имущество ваше забирают, над вашей верой смеются жидовские комиссары, а вы лузгаете семечки и ходите на игрища?» [36, с. 107]. Но в романе это происходит в марте 1919 года. 6. Видимо, стремясь по-разному опровергнуть либеральную версию о Шолохове-антисемите, Прилепин делает Исаака Бабеля его «закадычным приятелем» [27, с. 1020], что не соответствует действительности. 7. Непонятно, зачем Прилепин повторяет устойчивый советско-либеральный миф о том, что В. Маяковский «всю жизнь любил» Лилю Брик [27, с. 227]. Элли Джонс, Татьяну Яковлеву, Веронику Полонскую и других возлюбленных поэта с подачи Лили и зацикленных на ней маяковсковедов (и не только их) по-прежнему будем игнорировать? 8. Прилепин, цитируя отрывок из романа, заканчивающийся словами: «…задыхаясь, говорил Чубатый», – комментирует их так: «Он задыхается не от волнения, а от предчувствия предстоящего убийства. Как безупречно точно подобран Шолоховым глагол!» [27, с. 285]. Любой ученик школы, не говоря уже о филологе (каковым является Прилепин), должен знать, что «задыхаясь» – это деепричастие. 9. Характеризуя пулемётную команду Бунчука, Прилепин утверждает: «На Дону разгорается война – в пулемётную ростовскую команду родовых казаков не набирается, вместо них – армяне с греками и еврейка на подхвате» [27, с. 292]. Автор «Шолохова. Незаконного» почему-то не заметил, что в команде Бунчука было шестнадцать человек [16, с. 189], и помимо грека, армянина, еврейки в ней были два грузчика, восемь металистов, наборщик Степанов, забойщик с рудника Зеленский, Крутогородов, Беговой, Хвыличко [35, с.189-191]. Себя же в разговоре с Анной Погудкой Бунчук называет казаком [35, с. 193]. Вообще же Прилепину стоило поискать красных казаков, прежде всего, в конных армиях Ф. Миронова и С. Будённого. 10. Непонятно, на основании чего Илья Бунчук отнесён Прилепиным к «представителям малороссийского племени» [27, с. 1027]. Нигде в «Тихом Доне» ни на каком уровне нет и намёка на украинство героя. Видимо, национальность Бунчука Прилепин определяет по его фамилии. Тогда автор «Шолохова. Незаконного» должен называть, что он, конечно, не делает, Лермонтова – шотландцем, Даля – датчанином и т.д. Очевидные выводы из сказанного в этой главе делать не будем, а обратимся к следующей теме. Новое слово о Шолохове, или «Три мушкетёра» и Леопольд Авербах Новое слово о главном герое в книге «Шолохов. Незаконный» и историко-политической, литературной ситуации в стране Прилепин говорит на страницах, посвящённых тем людям, силам, которые противостояли не только публикации третьего тома «Тихого Дона», но и Сталину. Главным действующим лицом в этой истории является Сергей Сырцов. На его примере видно, каким «левым» лакировщиком действительности и биографии советских деятелей является Захар Прилепин. Им используется не только приём умолчания, но и сознательной дезинформации, точнее – откровенной лжи высочайшей концентрации. Поэтому вместо реальной биографии Сергея Сырцова предлагается мифическая, рождённая политическими взглядами Прилепина и его желанием сделать из своего героя человека, способного бороться за власть с самим Сталиным. Вот как это происходит у автора «Шолохова. Незаконного». Исходя, видимо, из убеждения, что большевики во главе со Свердловым проводили правильную кадровую политику, о Сырцове, занимавшем руководящие посты на Дону в 1918-1920 годах, сообщается: «… учился, ещё до революции, в Ростове-на-Дону – отлично знал местные реалии…» [27, с. 337]. Конечно, знать эти реалии молодой человек не мог, ибо учился с 1912 до 1916 годы в Санкт-Петербурге-Петрограде, а затем после ареста до Февральской революции 1917 года находился в ссылке в Восточной Сибири. Не менее «убедителен» Прилепин и в следующих характеристиках Сырцова: «Предельно серьёзно относившийся к донской проблематике, отлично разбиравшийся в литературе…» [27, с. 338]. Примеры «серьёзного» – преступного – отношения нами приводились в статье «“Расказачивание” в книге З. Прилепина “Шолохов. Незаконный” VS Расказачивание в “Тихом Доне” и в жизни» [21]. Свидетельств другой направленности нет ни в книге, ни в жизни. Аналогично – голословно – выглядит утверждение Прилепина о литературных знаниях Сырцова: автор «Шолохова. Незаконного» хотел поднять статус своего героя до уровня Сталина, а получилось – высек себя. Желание облагородить, окультурить очередного палача русского народа, приписать ему качества, напрочь неприсущие, порождено не только «левыми» взглядами Прилепина, но и его сверхзадачей как «новатора»: сделать из Сырцова политика-тяжеловеса, возглавившего на рубеже 1920-1930-х группу оппозиционеров, «занимавших радикально антисталинскую позицию» [27, с. 337]. Более того, как утверждает политический Колумб, «на тот момент значение и влияние этой группы оппозиционеров представляло для Сталина наивысшую опасность» [27, с. 339]. Данная версия, главное «открытие» книги «Шолохов. Незаконный», аргументируется, как чаще всего у Прилепина, неубедительно: «В 1929 году он (Сырцов. – Ю.П.) – председатель Совета народных комиссаров РСФСР, член ВЦИК и ЦИК СССР. Напомним, что первым главой Совнаркома был Ленин. Вторым – Алексей Иванович Рыков. И вот – третий» [27, с. 337]. Но влияние Ленина на деятельность партии, руководство страны выходило далеко за пределы его должности. Рыков же совмещал полномочия председателя Совнаркома СССР и РСФСР. То есть, третьим в этом ряду Сырцов быть не может ни по форме, ни по сути. Ещё более показательно то, что в книге не говорится об очевидном: благодаря кому и каким событиям Сырцов занял высокий пост. О сибирском периоде (1926-1929) в его жизни в «Шолохове. Незаконном» сказано следующее: «Там он проявил себя как сторонник НЭПа, за что был нещадно раскритикован Сталиным, но позиций не сдал» [27, с. 338]. Как всегда, в подобных случаях конкретика в суждениях Прилепина отсутствует, а нам хотелось бы знать следующее: во-первых, когда и в каких выступлениях, статьях Иосиф Сталин критиковал Сырцова; во-вторых, как человека, не сдавшего позиций, могли назначить в 1929-ом году председателем Совнаркома РСФСР? Расскажем о том, что у Прилепина, создающего параллельную реальность, умышленно отсутствует. Ещё в декабре 1927 года на XV съезде ВКП(б) Сталин выступал как сторонник НЭПа. Он критиковал позицию тех, кто призывал ужесточить политику государства в деревне против кулака. Взамен возврата ко временам военного коммунизма, Сталин экономическими мерами предлагал влиять на кулака в рамках советской законности. Речь Сырцова на этом съезде было принципиально иной направленности. Он говорил о кулаке в Сибири как о почве для троцкистско-зиновьевской оппозиции и о главном препятствии для снабжения страны. Именно Сырцов не только озвучил идею изъятия у сибирских единоличников так называемых хлебных излишков, но и реализовал её на практике. Сталин, посетивший Сибирь в январе-феврале 1928-го, убедился в результативности такого подхода (названного «уральско-сибирским») к решению проблемы товарного хлеба. В итоге, Сталин изменил свою позицию по крестьянско-колхозному вопросу: был взят курс на сплошную коллективизацию с обязательной ликвидацией кулака как класса. Итак, несомненно, что взгляды Сергея Сырцова, как и многое другое, подтолкнули Сталина к данному шагу. И не секрет, что председателем Совнаркома РСФСР Сырцов стал по воле Сталина как человек, проработавший в аппарате ЦК ВКП(б) под руководством Иосифа Виссарионовича с 1922 по 1926 годы и проявивший себя «достойно» в Сибири. Однако довольно скоро, когда Сырцов попытался вести собственную антисталинскую линию, он был предсказуемо снят с должности председателя Совнаркома РСФСР 4 ноября 1930 года. Прилепин, сообщающий об этом факте, но ведомый навязчивой сверхидеей, без каких-либо оснований утверждает: «Сырцов остался членом ЦК и надеялся на реванш» [27, с.372]. Реванш – плод запредельной фантазии автора «Шолохова. Незаконного». Эту и другие курьёзные версии Захара Прилепина можно было бы оставить без внимания, если б они не проецировались на биографию героя книги и не порождали новые, ещё более неправдоподобные сюжеты. Например, рассказ о встрече Сталина с Шолоховым в «20-х числах ноября» 1930-го Прилепин завершает так: «Едва ли он (Шолохов. – Ю.П.) знал, что в биографии его начала нарисовываться (??? – Ю.П.) коллизия сродни «Трём мушкетёрам»: с одной стороны – Сталин, с другой – Сырцов, и молодой провинциал посреди предстоящей жесточайшей политической драки» [27, с.373]. Прилепинская «мушкетёрская» коллизия – вновь сюжет из параллельной реальности. В действительности никакой коллизии не было и быть в принципе не могло. Встреча Сталина с Шолоховым происходила 28 ноября с 14:50 до 16:00, когда политическая судьба Сырцова была решена. Формально-окончательно это случилось через 2 дня. Прилепин сообщает о данном факте через 6 страниц после комикса о «Трёх мушкетёрах». Но где же обещанная «предстоящая жесточайшая политическая драка»?.. Теперь перейдём к тому, как Прилепин характеризует команду Сырцова, занимавшую «радикально антисталинскую позицию». Команда представлена в книге всего четырьмя именами: А. Курсом («инструктором отдела печати Сибирского крайкома» [27, с. 338]), С. Нусиновым и В. Кавровским (о них сказано довольно расплывчато: «представители крайкома ВКП(б)» [27, с. 339]), А. Гальпериным («секретарём краевого комитета комсомола» [27, с. 339]). Более чем очевидно, эти люди и по своим должностям, и по политическому весу не могли представлять «для Сталина наивысшую опасность» [27, с. 339]. Прилепин видит противостояние «группы Сырцова» «группе Сталина» на уровне литературы – через отношение к М. Горькому и М. Шолохову. Возвращение «буревестника революции» якобы воспринимается Сырцовым как «многократное усиление политического веса Сталина» [27, с. 340]. Поэтому его друг и соратник Александр Курс «работал на опережение, атакуя Горького (в 1929 году. – Ю.П.), чтоб сорвать его возвращение и усилить собственное влияние, и без того огромное» [27, с. 340]. Атакой на Горького называется публикация статьи журналиста Алексея Панкрушина, подопечного А. Курса. К этой и ей подобным версиям хотелось бы относиться как к байгушевским конспирологическим фантазиям... Но учитывая, что Захар Прилепин, писатель, журналист, ополченец (в последнем качестве вызывающий у автора этих слов уважение), имеет огромную аудиторию почитателей, а его книга разрекламирована разными СМИ, от подобных версий автора «Шолохова. Незаконного» со смехом не отмахнёшься: их нужно аргументированно опровергать. Если бы Захар Прилепин читал, например, книгу Степана Шешукова «Неистовые ревнители» о РАППе [33], то он бы знал: авторы этой самой многочисленной и влиятельной писательской организации страны, как и их пролеткультовские предшественники-единомышленники, в двадцатые годы постоянно резко критиковали Горького и всех художников слова за их непролетарское происхождение. Назовём только статью Льва Сосновского «Бывший Глав-Сокол, ныне Центро-Уж» [33, с. 58], смысл которой выражается в её названии. Не ведает или делает вид, что не ведает, Захар Прилепин и о другом: за год до атаки на Горького Курса с Панкрушиным, а также их сибирских соратников, московские РАППовцы провели подобную акцию. В ней помимо И. Теодоровича и В. Ермилова особенно отличился Леопольд Авербах, генеральный секретарь данной организации. В статье «Пошлость защищать не надо!» он, в присущей ему оскорбительной манере, отнёс Горького к защитникам пошлости, «неосновательно претендующем на учительство и папскую непогрешимость» [33, с. 219] (об этом факте сообщается не только у Ст. Шешукова, но и в книгах известного шолоховеда В. Петелина [23] [24], включённых Прилепиным в «Краткую библиографию»). А завершением РАППовской многоходовки стала подборка «Л. Толстой о Горьком», опубликованная в журнале Л. Авербаха «На литературном посту». В ней была предпринята попытка представить Л. Толстого единомышленником РАППовцев и отлучить Горького от литературы для народа. Итак, вопреки утверждениям З. Прилепина, А. Курс, С. Сырцов и их сибирские соратники не проявляли в 1929-м никакой особой инициативы, самодеятельности. Они, как и ранее московские РАППовцы, выступали против М. Горького как одного из «попутчиков». А ими являлись не только А. Блок, А. Толстой, М. Булгаков, М. Пришвин и многие другие, но и Владимир Маяковский. Ему, вступившему в РАПП 6 февраля 1930 года, было заявлено, что он ещё должен заслужить право называться пролетарским писателем. Прилепинская же версия приостановки публикации 3-го тома «Тихого Дона», возникновения слухов о плагиате сводится к проискам Фёдора Панфёрова, Феликса Березовского, авторов «Кузницы», главных врагов М. Шолохова, обделённых подлинным писательским даром. О них как о завистниках и сплетниках говорил и сам Михаил Александрович. Однако помимо этих видимых мелких «бесов» были противники куда более влиятельные и ведущие свою игру против Шолохова «в тёмную». Один из них Леопольд Авербах. В книге Прилепина он – друг и защитник писателя. Это, конечно, не так, и вот почему. Автор «Шолохова. Незаконного» сообщает немало сведений из биографии Леопольда Авербаха, но не говорит о главных, обеспечивших юноше космическую скорость покорения карьерных вершин. Лакуны в изложении прилепинской версии жизненного пути Авербаха возникают, несомненно, по его воле, так как не сообщается о широко известных фактах, которые можно найти даже в Википедии. Оттуда, кстати, часть информации об Авербахе Прилепин и берёт, но всё, что не вписывается в его концепцию книги, им игнорируется. Однако и авторы, не редактировавшие, не цензурировавшие биографию Авербаха, как и Прилепин, почему-то не задаются главным вопросом. Как 15-летний юноша, покинувший гимназию в 5 классе, сразу стал членом ЦК комсомола, секретарем Московского комитета КСМ, а через год возглавил газету «Юношеская правда». В 1922-м (в 19-летнем возрасте) Авербах, вернувшись из-за границы (где находился с 1920-го как один из руководителей Коммунистического интернационала молодёжи), выпустил «ценный труд» «Ленин и юношеское движение» с предисловием Льва Троцкого. В этом же году «юноша с улицы» (то есть без образования, необходимых творческих данных и практического опыта работы) назначен ответственным редактором журнала «Молодая гвардия». И наконец, в 1926-м (в 23 года!!!) Авербах возглавил РАПП, крупнейшую и самую провластную писательскую организацию страны, и руководил ею 6 лет вплоть до роспуска всех аналогичных объединений. К сказанному добавим: с того же 1926 года Авербах – редактор журнала «На литературном посту». Итак, причины головокружительной карьеры Авербаха, на наш взгляд, очевидны. Он – родной племянник Якова Свердлова, о сверхвлиянии которого в первые годы советской власти уже говорилось в статье «“Расказачивание” в книге З. Прилепина “Шолохов. Незаконный” VS Расказачивание в “Тихом Доне” и в жизни» [8]. Естественно, Захар Прилепин не мог обойти стороной родословную будущего генерального секретаря РАППа. У него сказано: «Мать его была родной сестрой важнейшего большевистского деятеля Якова Свердлова» [27, с. 296]. Однако Прилепин никак не связывает карьерный взлёт Авербаха с протежированием дяди, первого лица государства и главного «кадровика» партии. У автора «Шолохова. Незаконного» также не возникает вопрос, что чувствовал Авербах, когда читал главы третьего тома «Тихого Дона» о Верхнедонском восстании, вызванном директивой Якова Свердлова о расказачивании. Для нас очевидно, что руководитель РАППа был одним из наиболее заинтересованных лиц не только в прекращении публикации романа (что и было сделано, благо «Тихий Дон» издавался в подведомственном ассоциации журнале), но и в политической дискредитации Шолохова. Это вскоре произошло при помощи РАППовских критиков Лидии Тоом и Александра Бека. Помимо дяди карьеру Авербаху обеспечил Лев Троцкий (самый влиятельный после смерти Свердлова политик в годы служебного роста Леопольда), который неслучайно написал предисловие к вышеназванному «труду» Авербаха. По словам Степана Шешукова: «Этот юноша был воспитанником и любимцем Троцкого. Вместе с Г. Лелевичем Авербах входил в троцкистскую оппозицию…». В этом он публично признался в 1925 году [33, с.106]. И хотя о данном факте своей биографии Л. Авербах говорил в прошедшем времени, на самом деле в понимании главных вопросов литературы и политики он оставался единомышленником Льва Троцкого. Поэтому в речах и статьях уже 1926 года, на словах поддерживая линию ЦК, Авербах в то же время называет единственно правильным понимание Троцким термина «попутчик» и приводит слова своего учителя: «Попутчики не революционеры, а юродствующие в революции… Они не пойдут с нами до конца» [33, c.121]. Видимо, Прилепин лучше Авербаха разбирается в данном вопросе, ибо, в очередной раз, голословно утверждает, что «в первой половине 1920-х Троцкий первым поставил на “попутчиков”» [27, с. 413]. Конечно, ведя речь об Авербахе, следует помнить и о том, что его сестра Ида была замужем за всесильным Генрихом Ягодой, а сам Леопольд – женат на дочери В. Бонч-Бруевича, ближайшего помощника и фактического секретаря В. Ленина. То есть, Авербах на уровне семейно-родственных, элитных связей и положения в литературно-политической иерархии – личность, как минимум, не менее влиятельная, чем Сырцов. Они оба, как и упоминаемый Прилепиным Малкин, и забытый автором «Шолохова. Незаконного» Френкель (его статью из газеты «В пути» читают Мелехов, Кудинов и восставшие вёшенцы), а также другие теоретики и практики расказачивания были явно не заинтересованы в публикации третьего тома «Тихого Дона». Одним из самых серьезных противников Шолохова, повторим, являлся Авербах: своим «Тихим Доном» писатель наносил удар по репутации дорогих Леопольду Якову Свердлову и Льву Троцкому. Последний, на что неоднократно обращали внимание шолоховеды еще в 1960-1980 годы, сатирически изображается в эпизоде бегства со станции Чертково [36, c. 311]. А приказ Троцкого от 25 мая 1919 года, который читает Михаил Кошевой, придаёт его личной и социальной ненависти законный статус и переводит её в практическую плоскость «разрешения крови по совести». Всё сказанное даёт нам основания утверждать, что новое слово З. Прилепина о М. Шолохове и литературно-политической ситуации в стране рубежа 1920-1930-х годов – это комикс, свидетельствующий о редчайшем даже по нынешним временам непрофессионализме автора.
Как Прилепин Шолохова с себя «срисовал» Автор «Шолохова. Незаконного» по-разному «подгоняет» под себя мировоззрение, систему ценностей, писательскую судьбу своего героя. Подобное действо Прилепин уже совершил ранее при создании книги «Есенин: обещая встречу впереди». А за 15 лет до выхода «Шолохова. Незаконного» Захар Николаевич говорил о неизбежности такой позиции жизнеописателя. В беседе со Львом Данилкиным он заявил: «…но мы-то с вами знаем, что все сочинения из серии “ЖЗЛ” пишутся вроде бы о герое, а в тайне – о себе. Хотя бы чуть-чуть – но о себе» [26, с.314]. «Достоевский» Юрия Селезнёва, «Островский» Михаила Лобанова, «Гончаров» Юрия Лощица, «Гоголь» Игоря Золотусского, «Тютчев» Вадима Кожинова, «Есенин» Станислава и Сергея Куняевых и другие лучшие книги, вышедшие в этой серии, опровергают универсальность версии Захара Прилепина. Она применима только к нему и к подобному типу жизнеописателей. Действительно, автор «Шолохова. Незаконного» говорит о себе, когда делает из Михаила Александровича сторонника употребления нецензурной лексики в литературных произведениях. Сторонником стратегии, которую Прилепин упорно и последовательно реализует в своих разножанровых текстах. Не будем комментировать страницы из «Шолохова. Незаконного» на данную тему, ибо ещё в 2008 году мы высказали своё отношение к «языку ада» (А. Проханов) и своё неприятие позиции Прилепина и его единомышленников [17]. Показательно, что ими являются все русскоязычные писатели от Юза Алешковского и Дины Рубиной до Виктора Ерофеева и Дмитрия Быкова (признан иноагентом в РФ). Символично и другое: хвалебное предисловие к книге Прилепина «Грех», содержащей нецензурную лексику, написал Д. Быков* [3, с. 5-10]. А в многочисленных интервью, взятых Захаром Николаевичем и вошедших в его сборник «Именины сердца: разговоры о русской литературе» [26], одним из самых задаваемых вопросов является отношение к Дмитрию Быкову* – «первому поэту» [26, с. 186] современности. О Шолохове же интервьюер, интервьюируемые не вспоминали. Одна из причин, побудивших Прилепина обратиться к личности и творчеству автора «Тихого Дона», названа им при определении якобы жизнетворческой стратегии Михаила Александровича. Ведя речь о Шолохове, Прилепин, думаем, говорит о самом себе: «Он с муравьиным упрямством двигался в сторону власти, чтобы выучиться у неё писать, работать, выживать. Быть может, этот урок он усвоил ещё в те времена, когда полыхало Вёшенское восстание: большевиков не сломить, не переупрямить – с ними надо жить» [27, с. 223]. Выучиться у власти писать – этим выражением Прилепин реанимирует, казалось бы, навсегда забытые теории самых одиозных РАППовцев. Давно стало очевидным: научиться писать у кого-либо, тем более у власти, – невозможно. Писать же, как угодно власти, – это путь в никуда, человеческое и творческое самоубийство, что подтверждают судьбы самых талантливых современников Шолохова от Александра Фадеева до Александра Твардовского. Прилепинский пассаж – выучиться у власти работать (а речь идет о 1919-1922-х гг.) – порождает, как минимум, следующие вопросы. Собственно, о какой работе идёт речь и чему можно было научиться писателю у власти, которая преимущественно экспроприировала, арестовывала, расказачивала, убивала… Не менее «убедительно» выглядит привязка трёх частей суждений Прилепина к Вёшенскому восстанию. В результате оного выжить советской власти не удалось не только на Дону. В скором времени были взяты Царицын, Елец, Воронеж, Харьков, Киев… Итак, два таких разных примера свидетельствуют, что одна из причин провала книги Прилепина – реализованное желание автора писать М.А. Шолохова с себя. *** Анализ книги Захара Прилепина в этой и двух предыдущих наших статьях (1, 2)позволяет сделать следующие выводы. Автор допускает огромное количество фактологических ошибок и очень произвольно, с вульгарно-социологических позиций характеризует многие события, исторических деятелей, в том числе жизнетворчество главного героя книги. На протяжении всего повествования Прилепин, следуя «левым» традициям, оценивает казачество поверхностно, односторонне, с явной предвзятостью. Это зримо проявляется, например, в историческом экскурсе о донских казаках [27, с. 97–99]. Вот только один пример, свидетельствующий об уровне знаний Прилепиным казачьей жизни: «Сплошь и рядом попадались казаки, которые не только не стреляли, но и на лошади держались кое-как» [27, с. 98]. В романе «Тихий Дон», как и в других серьезных источниках, нет ни одного примера, подтверждающего сказанное Прилепиным. В одном из итоговых заключительных фрагментов книги определяется сущность казачества. Это сословие, с точки зрения автора, отличают мародёрство, антисемитизм, сепаратизм. Первые два качества иллюстрируются преступлениями, совершаемыми казаками, героями «Тихого Дона», в годы Первой мировой и Гражданской войн» [27, с. 1012–1019]. На наш взгляд, мародёрство – внесословное, интернациональное явление любой войны. Прилепин же, с нехарактерным для него интересом к романным подробностям, обращается ко многим мелким эпизодам произведения, где жертвами насилия и мародёрства становятся евреи. При этом автор «Шолохова. Незаконного» не замечает или замечает формально (не с таким проникновением, сочувствием, как в еврейском сюжете) аналогичные преступления, совершаемые казаками и не казаками по отношению к русским. О палаческой роли Я. Свердлова, Л. Троцкого, С. Сырцова и других уже шла речь. Поэтому напомним мародёрский эпизод, когда Пантелей Прокофьевич набил доверху бричку хомутами, шлейками, шароварами, мундирами и другим добром, взятым у русских. «К тому же позади поверх всего лежал банный котёл» [36, с. 79]. О сепаратизме казачества как данности говорят преимущественно люди, подобные Захару Прилепину, люди, инфицированные большевизмом. Сепаратизм части донского и кубанского казачества – факт бесспорный. Это болезнь лечилась и лечится по-разному, в том числе смертной казнью. Жаль, что из двенадцати кубанских изменников-сепаратистов, чьи имена Пётр Врангель называет в приказе № 557 от 6 ноября 1919 года [5, с. 361], был повешен только один Калабухов. Донской сепаратист Пётр Краснов, которого так любит вспоминать Захар Прилепин, подвергся подобному заслуженному наказанию уже по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР в 1947 году. Вполне очевидно, что казачий сепаратизм, как и любой другой, – это тяжелейшее преступление, путь в бездну. Однако нельзя отождествлять казаков-сепаратистов со всем казачеством, как это делает автор «Шолохова. Незаконного». Поэтому казачество у Прилепина – болезнь, которая лечится только большевизмом. Такой взгляд по-разному проецируется и на судьбу Шолохова. На 249-й странице Прилепин с сожалением констатирует: «…казачье в Шолохове останется навсегда». А почти в финале книги безосновательно ставятся в один ряд Вёшенское восстание с бунтами «сволочи» (А. Пушкин) во главе со Ст. Разиным и Е. Пугачёвым [27, с. 1046-1047]. Из чего далее выводится один из главных итогов судьбы великого писателя: «“Старый церковник” Шолохов бесконечно жалел порушенное казачье войско. Но всегда помнил: воевать с Москвой, пусть и большевистской, не стоит – путь этот обречён на поражение» [27, с. 1026]. Итог нами сказанного очевиден: книга Прилепина «Шолохов. Незаконный» – это эпический и фактологический провал. Неясно одно: зачем с таким отношением к казачеству и с явным отсутствием знаний и необходимых исследовательских данных нужно было производить на свет сию книгу. Друзья же Прилепина, которые восхваляют жизнеописание Шолохова, думаем, должны ему сказать наконец: Захар, писать подобные книги – не твоё дело. Пожалей читателей и себя. P.S. Как в «Шолохове. Незаконном», маркированном 16+, могло быть напечатано такое количество нецензурной лексики? Или издательству «Молодая гвардия» разрешено нарушать российские законы?.. Опубликовано в журнале "Родная Кубань" Использованные источники:
*Признан иностранным агентом в РФ ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: |
|||||
Наш канал
|
|||||
|
|||||
| Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
|||||
|
|
|||||
|
|
|||||
