О мослах и релокантах

Каюсь, дорогие читатели, с последней нашей встречи немало воды утекло – сколько точно, не скажу, ибо снятие показаний счётчиков в круг моих домашних обязанностей не входит. Но прошу прощения за творческую паузу. Она была связана с тем, что время такое подоспело – многие, в том числе и мы с женой, пожинали то, что посеяли. На дачных участках. И, в каком-то смысле, продолжаем пожинать, но уже в более пристойных, ввиду отсутствия компостной ямы, жилищно-коммунальных условиях. Правда, вас, наверное, интересует, какие судьбоносные события случились в нашем доме, в частности, и в посёлке Солнечном, в целом? Собственно, ничего такого, чтобы это попало в сводки общефедеральных новостей, но, скажу я вам прямо: нам всё-таки есть, чем гордиться. И не только. В известных пределах, конечно.

Во-первых, в нашем доме – не то, что вывоз, даже вынос капитала с недавних пор под запретом! – Во всяком случае, если этот вопрос не согласован на общесемейном уровне. Нет, если мужик заначку на вакцину бабы Дуси потратит, – это ещё куда ни шло, тут вроде как деньги остаются в своём же доме. А вот Клавдия Иосифовна под влиянием то ли мужа, то ли всё ещё сожителя Геннадия Эдуардовича Шлихенмайера, несмотря на коллективное возмущение общественности, продолжила-таки устраивать в своей подавиське «стрит ланчи», а не обеды по-домашнему, неизвестно куда инвестируя выручку. Поэтому, напомню, наши женщины и объявили Клавдию и её сердечного друга «иностранными агентами», со всеми вытекающими отсюда последствиями. А поскольку австерию «Добро пожаловать!» теперь посещают – чаще других – представители среднеазиатских принципатов, то и столование-отоваривание у Клавдии, проживающей с гражданином под оригинальной для наших мест фамилией Шлихенмайер, на общедворовом совете всё-таки было приравнено к тому самому вывозу капиталов.

Во-вторых, нас, жителей посёлка Солнечный, вдоволь обескуражила загадочная информация о том, что мэрия нашла где-то на 4-й Любинской улице почти пять тысяч «квадратов» земли под строительство не пойми чего. А загадочной мы её посчитали на том основании, что там, где ещё можно было что-то воткнуть, уже воткнули, и осталось замахнуться только на частный сектор. А частный сектор, скажу я вам, не Вильям Шекспир – здесь, почитай, в каждом дворе сидит на цепи злая (для совсем уж посторонних людей и муниципальных экспроприаторов) собака и всякий жилец умеет колоть дрова, многозначаще ухая.

Ну, ещё можно во дворах местечко присмотреть, хотя наш дворник Нияз – давно обрусевший завсегдатай местной библиотеки им. Добролюбова – утверждает, что почти пять тысяч свободных «квадратов» – это значительно больше того картофельного поля, что кормило население посёлка Солнечный во времена оные. Так неужели всё-таки до огородов доберутся? – Тоже ведь дело такое – чреватое последствиями. Тут уж любовь к родному начальству может и через край перехлестнуть…

В-третьих, в частном секторе, о котором упомянуто выше, во дворе дома, где хозяином проживает, надеюсь, не забытый читателями Левонтий Штуцер, прекрасно обустроились две – ранее беспризорные – собаки, отъедаясь перловкой, сваренной на бульоне из мослов, кои всё лето распродавал населению закрывающийся навсегда мясокомбинат «Солнечный». Впрочем, ближе к холодам копеечные мослы закончились, и даже ночные набеги штуцеровских питомцев на территорию поселкового феодаманта перерабатывающей промышленности не привели к положительному результату.

Была ещё одна собака, но в одну из декабрьских ночей она исчезла со штуцеровского двора в неизвестном направлении. Хорошо, если на другую улицу эмигрировала, куда газ ещё не провели, и народ пока не забыл, что такое альтернативные точки приготовления пищи. Штуцер, к слову, последние мясокомбинатовские мослы варил на электрической плитке, ввиду временного отключения «голубого топлива» (только давайте без вот этого). Ну, как варил – они, мослы, сами варились, а тут, на экране телевизора, некая социально-политически подкованная дама из шоу-среды отчеканила, что один небезызвестный иностранный агент (в смысле, куда более знаменитый, чем Клавдия Иосифовна со своим Шлихенмайером), будучи «звездой эстрады», имеет нетрадиционную для России ориентацию. Зачин передачи Левонтий пропустил – как раз пену в кастрюле собирал, посему о том, какие подводки там были, и кого именно объявили «тем самым», не расслышал. Но, в целом, резюме разбирающейся в хитросплетениях шоу-бизнеса гражданки заинтересовало Штуцера настолько, что он потерял интерес к мослам и увлёкся происходящим на экране. Тем более безотлыжно полагал: из «тех самых» современная эстрада и состоит, и если не вся поголовно, то в телевизионной её части – в немалой степени.

Ни для кого не секрет, что самоновейшие эмоционально-экспрессивные котировки одних «звёзд» информационно-коммуникативного пространства другими такова, что даже закалённые жизнью уши и носы обычных граждан конвульсивно вянут, и они не сразу могут услышать и унюхать творящееся в пешей доступности. Вскоре, действительно, порядочно запахло. Достаточно основательно для того, чтобы унюхать. По самые уши. Сшибая движимое имущество, метнулся Штуцер на кухню и рывком отверз клокочущее брашно! Пустил жгучую слезу… Потому как в его обескураженную физиономию ударил такой фармакологический дух, какого Левонтий не обонял даже после аварии медицинского вездехода АС-3 во время службы в армии – в Сосновом Бору под Улан-Удэ, где провёл своё пионерское детство тот самый, не постесняемся этого слова, голубец. Как потом выяснилось, Штуцер, пребывая в состоянии аффекта, вместо соли бухнул в кастрюлю почти полную чумичку гидрокарбоната натрия, предназначенного в его хозяйстве совсем для других целей. Скорее всего, в эти драматические мгновения и решила рвануть со штуцеровского двора третья собака…

Кстати, мы эту собаку потом всем посёлком искали, напрочь отметя конспирологическую версию о её краже (она и Штуцеру гладить себя не разрешала) и параллельно изучая районный рынок сбыта мослов на «Авито». Интересно, что в это же самое время по Солнечному бегал некий молодой обыватель инсталляционной наружности – просил взаймы денег у каждого встречного и даже ходил по квартирам.

Жильцы нашего дома – народ милосердный – отказывают редко, если есть, в чём не отказать. Мало ли, поправить здоровье человеку до зарезу необходимо, а к тому времени, когда биолог Синицын окончательно освоит методы выжимания из лягух этанола (о, это отдельная история!), страдальцу уже ничем помочь будет нельзя. Но вот сему лымарю, забегам которого местные жители, занятые поиском собаки, поначалу не придали никакого значения, отказала даже баба Дуся, обычно не скупящаяся на лечение в долг, но в умеренных дозах. Впрочем, шмольник желал наличности, ибо узнал, что предприимчивые казашки таким вот оглоедам, косящим от частичной мобилизации, предлагают фиктивный брак и гражданство своей страны. Цена вопроса от 100 до 500 тысяч рублей, а у нас, в пятом подъезде дома № 38 по улице 4-й Любинской, проживает всеми уважаемый водитель такси Ерболат, мечтающий накопить на три-четыре кобылы и заняться производством кумыса, и у него дочь, Айжамал (Анжела, по-нашему), на выданье. Нет, «бегунку» подавай, видите ли, казашку фиктивную, да ещё и по самой низкой ставке, и, разумеется, никто не удивился тому, что почтенный бай-аке спустил прощелыгу с лестницы, а потом околоточный долго искал свидетелей.

До сих пор ищет, а люди говорят, что уже напрасно – перебрался-таки тягун в сопредельный Казахстан не солоно хлебавши, то есть без материальной возможности связать себя брачными узами с какой-нибудь из местных гражданок. А Боррель, который Жозеп, уже проговорился, кто все эти люди, включая, должно быть, и «неформала», не пощажённого Ерболатом: «Приветствую факт, что все представители ЛГБТ-сообщества* начали покидать Россию. И прошу всех этих представителей выехать как можно скорее». Да разве мы против? – И телевизор можно будет включать в любое время, и на выборах законотворцев более уверенно голосовать…

А разве нормальный мужчина станет побираться – ради фиктивного брака? Вот Штуцер настаивает именно на этой, «гендерной» версии, полагая, что и всяких там «ждунов», не говоря уже про утеклецов, следовало бы приравнять к категориям, которые в нормальном обществе принято, мягко говоря, презирать. И не только к предателям приравнять, но и  к персонажам с нетрадиционными увлечениями. И пропаганду соответствующую развернуть силами активистов Комитета территориального общественного самоуправления. Думаете, здравомыслящие люди будут против, если всякого «тихушника», оставляющего, мягко говоря, сомнительные фразеологические обороты в соцсетях, официально объявят каким-нибудь паталогическим шкодником из подворотни? «А ну-ка объясните, вот откуда у вас эти противоестественные вычуры?.. В глаза смотреть! Да вы, сударь, извращенец!» И тут же – бесплатную путёвку в ямало-ненецкий санаторий на свежем воздухе. Вот и Левонтий считает, что вечный труженик Ерболат спустил с лестницы именно приверженца процитированного выше месседжа Борреля, который Жозеп.

Но, по предположению бывшего юриста мясокомбината Антона Ивановича, сбежавший негодяй с большой долей вероятности ныне охотится на каких-нибудь уток подобно Лейбе Троцкому в казахской ссылке. Дескать, Лейба Давидович осенью 1928 года так и написал оттуда одному своему товарищу по троцкизму, тоже исключённому из ВКП (б) за искариотство, что за один день настрелял столько уток, что весь аул накормил. А как не поверить Антону Ивановичу, лекции которого по истории внутрипартийной борьбы (по линии общества «Знание») помнят многие не так что бы и совсем уж старожилы посёлка Солнечный? Не исключено, мол, что беглец «наш» отрабатывает фиктивный брак отстрелом водоплавающей птицы, годной в пищу.

Между тем, тут у нас ходит один – вылитый Лейба Давидович, только без пенсне, расклеивает разные объявления – то об отключении горячей воды, то электричества. Ну, скорее всего, это не один человек ходит, а может, несостоявшийся казахский жених уже вернулся и теперь мстит. Не случайно же дочь таксиста Ерболата Айжамал, сиречь Анжела, настаивает на том, что в соцсетях промелькнул видос, где сбежавший от частичной мобилизации латрыжник уже целует взасос российский паспорт, пришёптывая, что задыхается без «дыма Отечества». Вот и дышал бы ароматами бешбармака – из диких уток, он прекрасно пахнет, если на лук не поскупиться и добавить кусок говядины. Но не теми ароматами, которые обоняют жильцы нашего дома, когда в семье Ерболата готовят соответствующий ужин. Погнался за фиктивной женой в дружественный Казахстан? – Вот и питайся там же фиктивным бешбармаком…

Так что с релокантами этими, которые захотят вернуться, мы ещё намаемся… При этом следует помнить, что, согласно постановлению Верховного суда РФ, вытряхивать непрошенных гостей, образно говоря, из розовых штанов следует прямо на пороге квартиры, а если кто-то из них прорвётся к столу кухонному, да успеет усесться и ваших щей или бешбармака отведать, то насильственным способом выставить его хотя бы на лестничную площадку будет уже нельзя. Только уговорами, как заявляет со всей ответственностью бывший юрист мясокомбината Антон Иванович. А вы пробовали кого-нибудь уговорами из-за накрытого стола извлечь? С тем же бешбармаком? А представьте, что жена ваша готовит ужин, и тут на кухню врываетесь не вы, её муж, а другой гражданин, тем более – в розовых штанах? Не знаю, может, запахи ему понравились, или мало уток настрелял… То-то и оно…

С другой стороны, Ербалат обещает, что в случае появления в нашем дворе того релоканта, он организует ему путешествие в Кызылкум, где никаких уток не водится. Околоточный словá бай-аке не комментирует, стало быть, подтверждает.

Конечно же, нельзя не принять во внимание аргументов Жан-Жака Руссо, который старался заинтересовать своего Эмиля охотой с целью отвлечь его внимание от опасных для физического и нравственного здоровья забав, ставших и в последнее время единственной целью некоторых молодых людей (дай Бог, не всех). Да, Руссо знал, что «охота очерствляет и сердце, и ум», но стремился заинтересовать оной Эмиля, дабы сделать из него энергичного человека. Извините, это не наш метод – энергия без мозгов ни к чему хорошему не проводит, а гражданин с чёрствым сердцем при виде, к примеру, повестки из военкомата зачастую впадает в истерику. В то же время, безусловно, нельзя сомневаться в том, что стремление овладеть той же уткой или бекасом является вполне нормальным для людей, у которых избранный ими способ существования не атрофировал навыки и желание кормить себя и свою семью собственными руками и собственной душевной деятельностью. Но вот скажите мне – извращенцы, о которых здесь говорилось, имеют ли к тем навыкам и желаниям хоть какое-нибудь отношение? Поэтому – только ямало-ненецкий санаторий на свежем воздухе с обязательной трудотерапией! Впрочем, есть и другие. Но Кызылкум – всё-таки вне зоны нашей юрисдикции.

Так что у нас, в Солнечном, тоже не только мир да любовь, а и всякое случается. Секреты же – не мой литературный профиль, поэтому рассказываю исключительно о том, что лежит (или стоит – кому как нравится) на поверхности бытия. А насчёт самообороны кое-какие послабления, уверен, всё-таки будут сделаны. Никак нельзя без этого, а то ведь не на всякого прощелыгу свой Ерболат может найтись, а некоторые ещё и сами руки распускают, не получив желаемого результата.

Не слышали? – Ну да, это не у нас, не в Солнечном произошло, но мы тоже не только из поселкового чата информацию черпаем. Это я про ещё одного извращенца, решившего вместо военкомата посетить экстрасенса, чтобы узнать – призовут или нет? Ясновидец – не забесплатно, конечно, – переместил своё астральное тело в ближайшее будущее, и всё, что ему, прозорливцу, нужно было, увидел. Вернее, всё, что было нужно клиенту. Дескать, мил-человек, живи себе, как жил, ни под какую мобилизацию ты не попадёшь. Но когда клиент, сходя с ума от радости, прибежал домой, выяснилось, что в почтовом ящике его ждала повестка. И снова, минуя военкомат, он кинулся взбеленившимся турманом к экстрасенсу, где учинил форменный погром, между делом изрядно повредив предсказателю «биополе». Даже зашивать пришлось. В итоге, вместо армии, этого дебошира отправили в малобюджетное путешествие по санаториям, и первым из них был следственный изолятор. Понятно, что под мобилизацию он уже не попал. Вот и не верь теперь экстрасенсам…

Поэтому обтолковать предложение Штуцера стоило бы. Кстати, на днях он со смелостью человека, не сомневающегося в своей прозорливости, убеждал дворника Нияза в том, что на западное извращенство можно смотреть и оптимистически: «Эти полоумные прелюбодеи постепенно и неуклонно будут превращаться в бесполые существа! – горячился Левонтий. – А женщины-то женщинами останутся – пусть не все, но природа своё возьмёт! А место вырожденцев займут русские, удмурты, чечены, татары, буряты…  В итоге, народится новый этнос и произойдёт оздоровление европейской цивилизации».

Нияз не возражал, хотя был каракалпаком. Впрочем, давно обрусевшим россиянином с многолетним стажем. Ну и следует заметить, что, слава Богу, в нашей «глубинке» ничего противоестественного не водится. Зато мы без всяких экстрасенсов знаем: весной как залезешь в погреб, так душа и запоёт, поскольку вот они тебе – и соленья, и варенья, и квашеная капуста. Картошку, правда, мы там не храним – съедаем до Нового года. Конечно, это знание никакого отношения к тому, о чём поведано выше, не имеет, но истории за «отчётный период» ещё не закончились.

…Вот как вчера было, а между тем – лет сорок прошло: взяли меня старшие товарищи на охоту – на диких гусей, с целью расширения кругозора ещё молодого поэта. В результате – гусей не нашли, меня – потеряли. Вышел я к железной дороге, а там, примерно, в паре километров от Исилькуля (до Казахстана – рукой подать), – поезд почему-то стоит. Проводник (настоящий казах, чем-то похожий, как сейчас припоминаю, на таксиста Ерболата) сжалился, разрешил подняться в тамбур. Вот там, в тамбуре, и ехали, то есть, мой благодетель ни на шаг от меня не отошёл до самого Омска, хотя ружья у меня, понятное дело, никакого не имелось, поскольку не было и охотничьего билета. Думаю, будь у меня ружьё (без разрешения на оное), проводник не проявил бы милосердия. Казах он или кто-то другой… Вот всё это я к чему вспомнил? – Сомневаюсь, что наш релокант мог на уток охотиться – кто бы ему ружьё дал? Наверное, всё-таки подженился в долг, а потом характерами не сошлись…

_______________

*Признано экстремистской организацией.

О рабочих штанах и несушках

Соседи по клетке (лестничной) уже интересуются, как это нам с женой ещё и два мешка картошки удалось вырастить на даче, если там чего только нет из других насаждений? И, между прочим, речь идёт всего о шести сотках, а не о «важных огородах», где «Ванька-ключник мог бы гулять», как сказал Осип Мандельштам. Дачный участок сам по себе актуальная тема – животрепещущая, кровная, но следует понимать, что складывается она из всевозможных эпизодов и обстоятельств. К примеру, про обычный день садовода многие знают, но случаются и другие, отличающиеся неожиданными происшествиями.

Стало быть, в один из таких дней, по осени, приехал я на дачу, дабы посвятить несколько часов жизни добровольной огороднической трудотерапии, а рабочие штаны не обнаружил – унёс кто-то. С одной стороны – не жалко, на здоровье, но у меня день, считай, даром просвистел. А с другой – ну вот кто мог на видавшие виды портки позариться? – Такое не пойми что на себя напялишь, по Карла Маркса пройдёшь, отражение в витрине «Пятёрочки» подловишь – и никакого повидла из «Дружбы народов» уже не захочешь (сорт яблони, культивируемый женой на дачном участке). Накроет волна ипохондрии, как говорил Виссарион Григорьевич Белинский, правда, несколько по иному поводу. Или мерехлюндии, ежели вы предпочитаете Антона Павловича Чехова. Как бы то ни было, появись аз грешный в подобном в центре города, сроки ожидания звания «Ветеран труда» вполне могут стать неактуальными, а вот медкарта, надо думать, обогатится нечаемой записью от небезызвестного специалиста, которого я однажды посетил исключительно с целью получения водительского удостоверения. Ни разу, следует признаться, не пригодившегося: накопив сумму, достаточную для покупки всего лишь мотороллера «Муравей» с кузовом, отдал предпочтение общественному транспорту.

Сосед, правда, отыскал у себя в подполе, скажем так, нечто с большими потёртостями на уровне колен – вот только совсем уж пугало нашему СНТ не требуется, разве что на Масленицу. Тем не менее, чтобы не обидеть человека, да ещё и соседа, пришлось это примерить, а заботника моего тотчас, без всякого повода, почему-то на старинные эпизоды личной жизни потянуло:

 – Помню, идём с мужиками в выходных костюмах в День Великого Октября по Душанбе, сами на дойре и гармошке наяриваем – никого ж из Москвы для таких дел раньше не заказывали… А потом куда-нибудь во дворик заскочим, стакан гранёный из кармана выхватим, по сто плеснём себе под жабры, у кильки пряного посола башку свинтим (десять копеек за кило), кишки большим пальцем выпотрошим, закусим, и настроение всё такое же – праздничное, революционное. И ещё громче орём «ура!» вместе со всеми – по-русски и по-таджикски. А сейчас хоть в одиночку упейся – ничего скандировать не тянет: вот поленился с вечера купить кильку, а с утра ей уже новую цену присвоили…

Честно говоря, мне, всё ещё расстроенному отсутствием собственных рабочих штанов, было нелегко следить за воспоминаниями любителя кильки, но от полного погружения в тоскливое состояние, в каком-то смысле, уберегло неимоверно громкое восклицание памятливого собеседника:

 – Но вот скажи, почему они, вот эти все, в наших подземных переходах не поют?

 – Кто «они»?

 – Да вот эти, которых на День города из столицы выписывают? Там, в переходах, тоже люди, а для истинного артиста интерьер неважен! Вот если из меня, к примеру, начинает выбрасываться песня, то мне совершенно по барабасу, где я нахожусь – на даче, в бане или у тёщи…

 – В подземных переходах сквозняки и денег мало дают…

 – Вот! А попробовали бы забесплатно, без райдеров своих, тогда бы и узнали, чего на самом деле стóят… Поставили бы перед собой картонки и наблюдали, как народ их любит.

«Сейчас запоёт, песня выбросится…» – мне почудилось, что приступ ипохондрии (или мерихлюндии) и на самом деле неумолимо приближается, и вы не можете себе представить, насколько велика была моя благодарность козе бывшего хормейстера поселкового Дома культуры Несвитайло, задорно проблеявшей на соседней улице! – Это событие переключило меня в умиротворённое состояние, а дарителя штанов – на другую тему: вот ежели дачные огороды заполнить отходами жизнедеятельности крупного рогатого скота, то, по всему вероятию, получится достойный эффект в смысле урожайности и качества. Немного, не до хрипоты, поспорили – сосед стал утверждать, что можно и мелкого, и не совсем рогатого. В итоге сошлись на том, что данный приём, к сожалению, не работает на телевидении (чтобы и то и это)…

 – Слупестила, что ли? – спросил, похоже, самого себя, удручённого, бывший душанбинский демонстрант и принялся шарить в ведре с самым разным хламом вроде обрывков кожи, гвоздей, жестянки с канифолью…

 – Кто слупестил, что?

 – Да я с вечера куда-то кусок хозяйственного мыла положил, хотел с утра лопаты и грабли продезинфицировать – жена сказала, что на инвентаре остаются споры болезнетворных грибов, а лучше хозяйственного мыла против них ещё ничего не придумали, – сосед вывалил содержимое ведра на землю: – Мышь! Представляешь, вчера встретил мышь! По огороду шлялась…

Пришлось мне, на всякий случай, пошарить в карманах штанов, теряясь в догадках: «Ладно, мышь, кого мышью на огороде удивишь, пусть даже она и жрёт хозяйственное мыло, но точно ли сосед закусывал килькой в Душанбе? Насколько мне известно, для этих целей там пользуются катламой и, может, он это всё придумал, чтобы окончательно увести разговор в сторону от штанов».

Но оказалось, что Степан (дачного соседа Степаном зовут, Никодимовым) лет пятьдесят назад тянул там армейскую лямку, потом на сверхсрочную остался, потом строил в столице Таджикской ССР жилые массивы, и настолько основательно эти страницы биографии у него в памяти отложились, что, повествуя о любых событиях своей жизни, Степан всегда упоминает Душанбе. А не Щербакуль Омской области, где Никодимов и родился, и женился в первый и, судя по всему, в последний раз – уже после возвращения в родные палестины.

Слово за слово, и выяснилось – у соседа неприятность покруче моей будет. Представляете, у него, как Степан изволил выразиться, стыбзили на Левобережном рынке портмоне с пятьюстами рублями наличностью, подаренное женой на День строителя. Вернее, супруга подарила мужу пустое вместилище для денег из кожзаменителя, а сосед туда и положил купюру соответствующего номинала. Ну, стыбзили и стыбзили: как говорится, не жили богато, не стоит и голову всякими непотребствами забивать. Да только благоверная всё равно мужику своему той ещё голубкой мира в плешь вцепилась, мол, она себе кофточку и набор кухонных ножей на китайском рынке присмотрела, а он, то есть, муж, старый пень, ну и так далее…

– Что-то моя шибко широко размахнулась на пятьсот рублей! – пожаловался Степан, вероятно, вспомнив известную кинокартину. – Никак до неё не доходит, что когда бы сам потерял, тогда, да, хоть из рогатки стреляйся, а украли – значит, кому-то эти деньги нужнее…

 – Вот пишут, что некто Михельсон где-то «посеял» почти семь лярдов «зелени» по итогам прошлого года, – успокаиваю Степана. – Вот и получается, что ежели пятьсот рублей, украденных у тебя, присовокупить к потерям Михельсона, то всё это в куче не так уж и глобально уходит в общий «минус». А главное – всё достанется тем, кому эти деньги гораздо более потребны. И на кофточку должно хватить, уж и не знаю насчёт кухонных ножей…

Степан сразу приосанился, и – к жене. Слышу – настроение у людей поднялось, железной посудой гремят, над Михельсоном добродушно подтрунивают…

Потом они про меня вспомнили, пришли в гости звать, а я смотрю – на Степане штаны мои рабочие. Ещё и наглаженные. Оказывается, когда они сушились, их ветром на соседский участок унесло – ну и не пропадать же добру, надел мужик. Версия как версия, ничем не хуже других, если бы они были. Посмеялись по-товарищески, сбегали за килькой в местный лабаз (если до двенадцати успеть, можно и на скидки рассчитывать). Обсудили ситуацию со статистикой потребления в стране, в частности, кильки и другой рыбы, в целом. Раньше-то, оказывается, её вес (в том числе в Душанбе) учитывался в товарном виде, то есть без головы и кишок. Однако впоследствии, в связи с развитием рыночных отношений, методику изменили, считая уже так называемый живой вес рыбы – с головой и кишками, что сразу же усилило её потребление россиянами.

– Значит, мы кильку, когда в Душанбе на демонстрацию ходили, в товарном виде употребляли, – ностальгически вздохнул Степан и переключился на селёдку, вспомнив, что килька не такая уж и дальняя её родственница: – Господа селёдку никогда не жаловали – им и поныне только осетрину подавай, но в трудные годы именно вот эта пролетарская рыба приходила на выручку. Иногда под названием «иваси», которая была нежнее, но дороже…

И тут уж не удержалась песня в Степане – «выбросилась»:

Запустили в пруд селёдку,
Где селились караси.
Погулял карась с селёдкой
Получилась иваси.

Возможно, так и произошло. Другое дело, что насчёт господ сосед, по-моему, был не прав: я недавно телепередачу о здоровой пище краем уха зацепил, и там прямо сказали: «Селёдка – важнейшая рыба, перед обаянием которой все равны».

К сожалению, помочь нам селёдкой в ларьке садового товарищества не смогли – в продаже её не было, уж и не ведаю, почему, а иваси – только в банках, по совсем уж какой-то беспримерной цене. Но квашеная капуста из прошлогодних запасов – тоже как будто бы неплохо.

…Такой вот незаурядный дачный день получился. И не сказать, что напрасно просвистел – штаны-то нашлись. А с соседями следует жить мирно вне зависимости от психологии отношений в обществе и цен на различные продукты питания. Конечно, абсолютно никто не застрахован от непредвиденного случая, но совместно любая проблема решается проще. Даже на уровне пропавших штанов.

…Под Новый год мы снова встретились – уже не в СНТ, а на Левобережном рынке. Закурили, дым из ноздрей выпустили, помолчали, и тут Степан возьми и спроси: «Про ножки Буша помнишь?» Ещё бы не помнить! Евдокия Павловна, то есть ещё не баба Дуся, ныне торгующая животворной вакциной тройной очистки в нашем доме, в те годы наловчилась печь на продажу пироги с этими самыми ножками, но без костей, утверждая, что речь идёт о зайчатине, на которую поселковый народ реагировал почему-то более охотно. Другое дело, что нынче и отечественные куры в цене вздыбились, как лошади на сторублёвых купюрах! Не говоря уже про яйца…

 – Да, яйца тоже – вздыбились… – вероятно, кое-какие мои размышления, что называется, «протекли наружу», и Степан поделился информацией: – У нас с женой теперь на даче куры живут… Сказали, что не более десяти – можно.

 – А не замёрзнут? – честно говоря, трудно было поверить в жизнестойкость домашней птицы, когда на улице под минус тридцать…

 – Да в нашем курятнике хоть сам живи!.. Я там лампу инфракрасную наладил, щели законопатил, жена через день гребешки салом топлёным смазывает…

 – Несушки?

 – Нет, смирные, загорские… Самая высокая яйценоскость при любых условиях и, представляешь, в то же время совершенно отсутствует инстинкт высиживания! Семьями живут…

 – Высокая – это сколько в штуках и за какое время?

 – Слышал, что президент сказал? – сосед расправил плечи и продолжил: – В молодые годы Владимир Владимирович мог яичницу из десяти штук за один присест приговорить! Вот, через два дня на третий проведываю – как раз десяток и выходит, но мы их варим. Так они дольше сохраняются. Жена довольна. А ты, как, со своей-то ладишь, штанами не попрекала? – по всей видимости, Степан уже и забыл, к чему он спрашивал про «ножки Буша», хотя о курах начал рассказывать, как по написанному…

 – Ну, спросила, где я нашёл брюки от свадебного костюма, да ещё и заштопанные не её руками…

 – Погоди, а чей костюм-то?..

Одновременно почувствовав, что этот разговор может длиться вечно, мы вежливо распрощались:

 – Ну, будь здоров!

 – И тебе – не хворать.

То есть Никодимов ответил тем же, но менее уверенно. Может быть, потому, что был должен мне сумму, насколько помню, эквивалентную стоимости десятка яиц (или двум банкам кильки в пряно-солевой заливке). Вот, «натурой» и пообещал вернуть Семён, но так до сих пор не позвонил.

А свои рабочие штаны соседу я ещё тогда подарил – осенью. Наверное, они ему были нужнее. Потому как вижу – радость жизни в Степане появилась, а от такого человека никаких каверз, типа обустройства компостной ямы без учёта состояния местной «розы ветров», ждать уже не приходится. Раньше-то всякое случалось… Ладно, продолжать не стану – всё это слишком знакомо читателю, бывавшему в садовых некоммерческих товариществах…

Между прочим, я потом в интернет заглянул – инстинкт высиживания в большей степени отсутствует не у загорских, а у гамбургских. Но тоже – семьями живут. Хотя мы знаем, какие там семьи сейчас… Правда, сосед намекнул, что не отказался бы от увеличения поголовья, но тогда потребовался бы не столько тот самый инстинкт, сколько законодательным образом оформленное разрешение держать на дачах более десяти кур.

Сам-то я в зимнее время на фазенду свою редко приезжаю, а тут позвонила моей жене  (дача на её записана) председатель СНТ «Сибирский садовод-1» Потапова и сказала, что будто бы следы какие-то вокруг нашего дома вьются. Будто бы размера немалого. Пришлось ехать, хотя мы там и не храним ничего. Но следы – были, правда, непонятно – чьи. Суть в другом – всё время, пока я следопытством занимался, соседские куры неумолчно кудахтали, представляете?  Между тем, по утверждению Герберта Спенсера, кудахтанье кур служит выражением чувства удовлетворения, за исключением тех случаев, когда курица снесёт яйцо, – тогда оно принимает характер торжества. И это тот редкий случай, когда можно согласиться с человеком (не конкретно со Спенсером, а, так сказать, вообще), проповедавшим идеологию либерализма. Про яйцо – точно можно согласиться, а насчёт повседневного кудахтанья есть некоторые сомнения, ибо, как мне кажется, куры иногда испытывают и другие чувства. Например, когда к ним заходят с целью позаимствовать у них то, что им, в некотором смысле, принадлежит. Они вообще редко молчат, чего в обычных семьях не бывает. При этом никакой личной выгоды от своего кудахтанья не имеют. В отличие от либералов.

А у меня из десяти яиц разом – только омлет получается. Ну, когда это было… Вчера вот газ отключили – так электрочайник на что? Только крышку надо кверху держать. На сей раз получилось вполусмятку, а хотелось вкрутую. Кипение, да, бурное было, оттого и просчитался. С кем ни бывает.

В зените сил

Поврозь отдыхать у нас с женой никогда не получалось. Только работать. Вот и сегодня моя ненаглядная Жанетта Александровна, по традиции, уже на даче, а я впервые в своей жизни вымыл противень, и ответственно заявляю, что сия штуковина не зря так называется. Но всё это – мелочи быта, которые не оставляют о себе памяти после первых же пассажей птичьего семейства, угнездившегося под карнизом кухонного окна. И в такую поэзию сердце начинает забираться! – Будто зиму не в квартире с видом на каждодневно растущие сугробы провёл, а в каких-нибудь эмпиреях.

Жизнь, ребята, замечательна в любом возрасте, даже в пенсионном, когда так и тянет поднять крышку пианино «Красный Октябрь», выпущенного бывшей фортепианной фабрикой «Беккер», и двумя указательными пальцами натыкать на клавишах романс Николая Листова «Я помню вальса звук прелестный». А ведь ещё другой Николай – Лесков-Стебницкий – в письме от 17 мая 1871 г. к популярному тогда в читательских кругах Алексею Писемскому изящно высказался по этому поводу: «Зачем Вы жалуетесь на “склон своих дней”, когда Вы ещё так сильны и молоды душою и воображением? Это нехорошая у нас, у русских, привычка. Диккенс умер 73-х лет, пишучи роман, а мы чуть совершили пять десятков, сейчас и записываемся в “склон”. Зачем это? Правда, что в нашей сторонушке нестройно живётся и потому человек ранее оттрёпывается…»

Так-то оно так, но давайте не всё из сказанного классиками примерять к нынешним реалиям. Ещё неизвестно, как бы «оттрепался» Диккенс, который вообще-то и до шестидесяти не дожил, узнав, что троюродный брат великобританской королевы женился на швейцарском горнолыжнике. Хотя, конечно, о всеобщей стройности нам, россиянам, говорить ещё рано. Речь, понятно, не о комплекции.

…Увы, крышка пианино «Красный Октябрь» 1964 года выпуска, не выдержав глумления над клавишами, падает, и тут уж не до романсов и романов, и лучшее что ты можешь сделать при таких обстоятельствах – это сочинить лирическую новеллу. Ибо человеку «совершившему», в отличие от Диккенса, уже более шести десятков, который душою всё-таки молод и силён воображением (у Лескова: «…на всём знойном зените… сил»), подобного рода сочинительство больших неудобств не причиняет. Вымыть противень – куда более трудоёмкая, если не сказать экстремальная задача. Попробуйте, если кто не пробовал.

…Долго смотрю вдаль из кухонного окна – и чем дальше, тем отчётливее различаю траншею, вьющуюся с тылу нашего пятиэтажного крова… В форточку врывается зычный возглас бригадира: «Тушлик, биродарлар!» Действительно… «Умрёшь – начнёшь опять сначала / И повторится всё, как встарь…» И только пианино в траншею, что-нибудь не поломав, затащить никак не удастся…

Впрочем, философские рефлексии по утрам – это совсем уж не по-нашему, в такое время суток нормальные люди даже не употребляют. Несмотря на то, что в голове носятся всё ещё нечёткие мысли и образы, то набегая друг на друга, то принимая самые неожиданные очертания, то расплываясь бесследно в пространстве, то скучиваясь в новые комбинации, почти как в зачине последнего романа Чарльза Диккенса «Тайна Эдвина Друда». Но лучше уж так, чем совершать по утрам, следуя рекомендации физиотерапевта, гимнастическую экзерцицию «отрывание таза от пола на выдохе», а желания и сил хватает на пару телодвижений. Хотя, конечно, многое осуществимо, если подходить к любому делу творчески.

Как там, у Диккенса: «…вот уже гремят цимбалы, и длинное шествие – сам султан со свитой – выходит из дворца… Десять тысяч ятаганов сверкают на солнце…»? А вот в нашей траншее сидят наёмники и говорят на языке, местным жителям не ведомом. Робы без особых опознавательных знаков тоже наводят на непредсказуемые ассоциации. Но всё дело в том, что эти люди – всецело на нашей стороне, хотя одна и та же труба, в пятидесятый раз сваренная на одном и том же месте, почему-то не создаёт лучшего жилищно-коммунального эффекта… Впрочем, рано или поздно этот вопрос должен сдвинуться в положительном для всех направлении, ведь не зря же на его решение было потрачено столько времени и денег. У нас, точнее, у них там, в департаментах и жилищно-коммунальных конторах, не прохиндеи всякие сидят, чтобы вхолостую тратить народные средства на размазывание мачмалы в отчётностях! Поэтому жильцы дома № 38 по ул. 4-й Любинской проходят мимо сидящих в траншее специалистов по ручной экскавации высоко подняв подбородки, дабы наёмники видели гордость автохтонов за них, за их целеустремлённый труд и неоценимую помощь. Местных в траншею почему-то не пускают…

А после обеда вообще все куда-то уходят. Дворник Нияз утверждает, что его, в некотором роде, земляки подрабатывают в «Долине нищих», как все мы называем жилой массив, где обитают, по мнению бывшего юриста мясокомбината «Солнечный» Антона Ивановича, парвеню и профессиональные попечители социально незащищённых слоёв населения. Кстати, между нашим посёлком и этим славным городком существует банно-ресторанный комплекс «Оскар», откуда по ночам с громкостью взлетающего авиалайнера периодически вырываются наружу звуки не пойми какой музыки. Так вот, Нияз, чей буви (дедушка) работал в 1960-е гг. на строительстве Асуанской ГЭС, полагает, что звуки эти раздаются на арабском языке, но, с другой стороны, недавно некая ватага собиралась там по случаю Дня работников жилищно-коммунального хозяйства, и окраина города жертвенно впитывала в себя децибелы блатной романтики. Не думаю, что это были арабы, а Левонтий Штуцер, иногда калымящий в банно-ресторанном комплексе грузчиком на подхвате, уверяет, что в плане количества персон разной степени влиятельности вышеупомянутая ватага смотрелась настолько презентабельно, что ему почему-то, как всегда в подобных случаях, вспомнилось письмо Луначарского от 18 августа 1907 г. – жене (первой) из Штутгарта: «...Вчера видел всех, сюда приехали Ленин, Гольденберг, Базаров, Рубен и я с решающими голосами и несколько человек, между ними Троцкий и Папаша (Литвинов), с совещательными…»

Ну, это он, Левонтий, погорячился…

Во-первых, памятник Ленину на территории мясокомбината «Солнечный» благодаря протестам поселковой общественности декоммунизации не подвергся, и он где стоял, там и стоит, хотя старший по нашему дому – стоматолог Хрумкин, у которого в прихожей, по словам околоточного, висит Хакамада, пытался-таки собирать необходимые подписи. Ничего не вышло, потому как именно в это время знаменитому режиссёру Кончаловскому, решившему снять сериал об Октябрьской революции, понадобилась женщина, похожая на Крупскую. И, представляете, мясокомбинатовские пролетарии прикинули и решили, что наша баба Дуся – вылитая Надежда Константиновна в зрелом возрасте. Особенно, когда очки надевает, подсчитывая суточную выручку. Старожилы-то помнят, с каким чувством она солировала в художественной самодеятельности: «И Ленин такой молодой / И юный Октябрь впереди!» Вот именно. Карточку, пропущенную через фотошоп (увы, баба Дуся нынешняя несколько старше Надежды Константиновны в октябре 1917-го), мужики Андрею Сергеевичу выслали, на плацкарту деньги, как в своё время на выкуп рабыни Изауры, собрали, но о результатах кастинга по сей день ничего не известно. Сомнения в успехе, понятное дело, имеются, поскольку мэтр заявил: «Я предпочитаю иметь в картине людей, которых никто никогда не видел», чего о бабе Дусе при всём желании сказать нельзя. К тому же бывшего профсоюзного лидера мясокомбината пока не удалось уговорить заполнить анкету – околоточный попытался, но ушёл в сильно помятой фуражке. Тем не менее пока вопрос участия бабы Дуси в съёмках сериала Кончаловского про Октябрьскую революцию не потерял своей актуальности, речи о демонтаже памятника Ленину на территории обанкротившегося мясокомбината быть не может, что, безусловно, понимает и Хрумкин – он ведь с подписным листом недолго ходил, значительно дольше – с «автографом» под глазом (от кого – не сообщает). Да ещё и неизвестно, что там наснимает Андрей Сергеевич. Под каким, так сказать, политическим ракурсом.

Во-вторых, нотариус Гольденберг, убелённый сединами демократ «первой волны», после начала специальной военной операции начал страдать припадками гражданской скорби и местное население сразу же припомнило ему все его прежние либеральные анабазисы. В результате Гольденберга ближайшее будущее европейской цивилизации изумило точно так же, как слово «жупел» купчиху Настасью Панкратьевну из пьесы Николая Островского «Тяжёлые дни», и, не став дожидаться возможности выписать самому себе «доверенность» на звонки знакомым адвокатам, нотариус рванул проявлять солидарность в заграничные оазисы.

В целом же за неделю с начала спецоперации нас покинули все двое. В смысле релоканты. Поэтому в банно-ресторанном комплексе в День работников жилищно-коммунального хозяйства Гольденберга быть не могло. Хотя буквально на днях, уже после сабантуя в «Оскаре», он «повернутися з рідної Iзраїльщини» к прежнему месту жительства и теперь ходит весь перекошенный – в своей знаменитой шапчонке, напоминающей известное теплосберегающее украшение на чайник. Иногда подкарауливая околоточного на поселковой остановке общественного транспорта, чтобы рассказать, насколько тот ему безразличен. Не транспорт – околоточный.

Ну и, в-третьих, – шашлычник Рубен в тот день и весь вечер занимался, похоже на то, санитарной обработкой своей палатки, чему были свидетелями несколько недовольных граждан из диаспоры фанатов баранины на шампурах. Говорят, кудесник мангала близко к сердцу принял заявление минпромторга о предполагаемой передаче на благотворительность пищевой продукции с заканчивающимся сроком годности и решил первым в нашем посёлке заняться фудшерингом (слово не моё, поэтому нести ответственность за него не собираюсь). Осталось только определить, у каких из имеющихся в палатке рёбер, покромок и огузков истекает срок годности. Естественно, после санитарной обработки. Сами понимаете, возможности посетить «Оскар» в тот день Рубену не представилось.

Вместе с тем баба Дуся, всегда шагавшая в ногу с новациями, тоже заволновалась. Раньше-то срок годности её животворной вакцины тройной очистки, по мнению учёных людей, составлял десять лет (ежели без добавок), но с недавних пор, в свете прорывных решений в области импортозамещения, наша трудоголичка на ниве раскрепощения местных мужиков стала добавлять в бодрящее зелье высушенные листья иван-чая, тем самым сократив упомянутый срок винрарности до шести месяцев. И что ж потом делать, ежели, по статистике околоточного, не проданной остаётся каждая вторая бутыль из новой партии? – Мужики, понятное дело, о фудшеринге ударнице уже намекнули, а она их назвала извращенцами, что было категорически несправедливо, если помнить о предложении Штуцера в отношении «ждунов», то есть, шкодников из подворотни, уже взятом на вооружение в нашем посёлке. Сошлись на том, что всякий непроданный штоф станет объектом частичной дегустации. Ну, не сам штоф, понятно, а то, что внутри. А Евдокии Павловне всё равно пришлось извиняться. Может быть, впервые в жизни.

В любом случае как минимум трое из процитированного Штуцером списка – с решающими голосами! – отсутствовали в банно-ресторанном комплексе в День работников жилищно-коммунального хозяйства и, вероятно, гужбанили в «Оскаре» всё те же парвеню и профессиональные попечители социально незащищённых слоёв населения. Директор нашей управляющей компании – точно. Его ни с кем не перепутаешь – из-за угла вначале пузо появляется, а потом всё остальное. Но он даже фамилию каким-то образом сумел к себе привязать такую, что её неудобно упоминать в печати. Слово, от которого она проистекает, совершенно не употребительно в поселковом обиходе, если рядом присутствуют дети. Откуда, когда он отрыл её и привязал к себе, – даже околоточный не смог доискаться. А может, это и не фамилия…

…На доске объявлений, прибитой дюбелями к дверям управляющей компании, несколько дней висит парапегма о предстоящем четвертьфинале международного фестиваля «весёлых и находчивых». Всему посёлку уже известно, что наш дворник Нияз категорически отказался принять участие в розыгрыше пригласительных билетов на этот «капустник», несмотря на то, что в Омск приехали почти что его земляки – команда «Восточные ласки». Во-первых, ему, Ниязу, некогда – за ним два двора числится. А во-вторых, он утверждает, что его земляки, пусть даже они из соседней республики (там, оказывается, республика), сейчас как раз и заняты копанием траншеи. Возможно, ласки им не хватает, и особо не до веселья, зато с находчивостью – ?амаи хуб аст, т?йи маркиза! – Так-то у них в бытовке телевизор есть – «Рубин Ц-266» 1984 года выпуска, но сигнал – хуже некуда. Вот бригадир, отчаявшись подключиться к беспроводной сети, и завёл на невесть откуда появившийся башенный кран моток проволоки, и теперь все эти ребята, забыв про восточные ласки, смотрят патриотичные американские мелодрамы по местному каналу. У них-то, в республике, такого не показывают. А когда помехи начинаются, бригадир выходит на крыльцо бытовки и кричит: «Вира! Майна! Боло! Поен!» Во всяком случае, мне из кухонного окна именно так всё видится и слышится…

На той же доске объявлений – приглашение на занятия танцами и сапбордингом. Причём, речь идёт о пенсионерах, а я – к своему стыду или счастью – не знаю значения последнего слова, но догадываюсь, что в нашем возрасте стоит изыскивать уже какие-то иные средства для ощущения полноты жизни.

Внезапно появляется Нияз Могалбекович, как всегда подтянутый, имеющий в нашем посёлке далеко не совещательный, в отличие от Шлихенмайера, голос, и пытается – зычно, без акцента – повлиять на мой выбор:

– Рекомендую обратить внимание на сапбординг!

– Это почему же? – делаю вид, что данное слово мне, читающему газеты гражданину, знакомо.

– Руками грести пенсионерам всё равно не почину, а веслом – в самый раз…

– Наконец-то по телеканалам стали чаще показывать фильмы без насыщенного буржуазного лоска, передачи про людей, умеющих разобрать-собрать бензопилу и честно работать за полтора МРОТ… – пытаясь вспомнить, где в нашем посёлке можно грести веслом, продолжаю симулировать полное понимание сказанного дворником.

 – На эти полтора как детей ни воспитывай, всё одно большевики получаются! – перебивает меня обычно вежливый отец трёх или пяти парней и решительно открывает громоздкую, со следами подошв и ненормативных эпистол дверь управляющей компании.

Сегодня – день зарплаты, и, понятно, что деньги всем на банковские карточки переводят, но дворник «шайтан-машинам» как-то не очень доверяет. Вот и сейчас до меня доносится его недовольный голос: «Замучаетесь пыль глотать! Грешный я человек, нарочно бы к большевикам записался…» Прямо не знаешь, что и думать.

…Прошу заметить – о танцах мы не произнесли ни слова.

А в целом жизнь налаживается и крышка пианино «Красный Октябрь» уже не падает не только при первых аккордах романса «Я помню вальса звук прелестный», но и при заключительном арпеджио марша «Смело, товарищи, в ногу!»

…Вчера дворник Нияз смело прошёлся по двору с ломом на плече и улыбкой на лице, и даже Хрумкин повременил выезжать с парковки на своём «инфинити», на правой дверце которого всё ещё просматривается хулиганская надпись «Верни деньги, [неприличное слово]!» Несмотря на применение старшим по дому импортного – из былых запасов – растворителя (лучше бы к Штуцеру обратился – у него полбанки уайт-спирита точно осталось).

Ну, что тут скажешь… Улыбайтесь людям и они станут добрее!

Вот молодец, Нияз Могалбекович! Молодец!

Да, а что там, в письме Лескова Писемскому ещё было? – «А наипаче всего радуюсь, что… “орлу обновишася крыла и юность его”». А ведь верно! Особенно, когда жена с дачного участка возвращается, а ты ей про вымытый противень рассказываешь, подразумевая появление на кухонном столе определённого вознаграждения.

О передвижении котов и собак

Небось, все уже знают? – Госдума приняла закон, согласно которому в стране введён запрет на самовыгул котов и собак. «При выгуле домашних животных исключается возможность их свободного, неконтролируемого передвижения вне специальных мест, разрешённых органами местного самоуправления для их выгула», – говорится в сообщении на сайте Госдумы. Ограничения распространяются на проезжую часть, лифты, дворы многоквартирные домов, детские и спортивные площадки и другие места общего пользования.

Про котов ничего определённого сказать не могу – они, насколько мне известно, всегда сами по себе гуляют, а те, которые не гуляют, – дома сидят, и мало кто их на улицу выводит на поводке. Тем более в наморднике. Во всяком случае, таких оригиналов я не встречал. Как не знаю тех, кто умеет контролировать передвижение котов за пределами жилых помещений. Особенно в марте. Но, между прочим, в тексте, который мне попался на глаза, слóва «кошки» я не встретил, хотя есть, конечно, профессионалы, отличающие гендерную принадлежность этих домашних животных по манерам…

Другой вопрос. Ну, хорошо, проезжая часть, дворы, площадки… а вот как с лифтом быть? Кто-нибудь видел самостоятельно заходящего в лифт кота?

А собаку? В наморднике хотя бы?

Вот, о собаках. Мой сосед сбоку – уже солидный годами вахтовик – держит ротвейлера, причём называет его всегда разными именами. Например, вышел на днях на балкон, закурил, потянулся, глаза зажмурил, руки под начавшийся после сорокаградусной жары дождь подставил и зовёт: «Вобля!»

Вобля – тут как тут, передние лапы на парапет положил и тоже – зажмурился. В хорошем смысле.

А вот вечером… Повёл сосед Воблю выгуливать, спустил с поводка, а тот сразу – в кусты и даже мне с четвёртого этажа слышно: чавкать начал, хрустеть. Трудно сказать, что там, в кустах, лежало, но хозяин пса, будто на митинге, уже другое имя выкрикивать начал: «Фубля! Фубля!» Шифровались, может? Теперь всё, шифруйся не шифруйся, а кончилась вольница, и что-то мне подсказывает: никогда уже не быть ротвейлеру Воблей на прогулке – так Фублей и останется. Несмотря на дерзкий окрик откуда-то с пятого этажа четвёртого подъезда: «За Фублю ответишь!» Даже не знаю, хорошо это или не очень – жить под двумя именами. Вот зачем он, вахтовик, разговаривает? Ну, гуляешь ты с ротвейлером – и гуляй, казалось бы! Зачем тебе трибуна?

По правде сказать, мы к разным выкрикам хотя и неодобрительно относимся, но с пониманием. У нас ведь как? – Если, к примеру, кто-нибудь из приезжих любимую песню товарища Сталина «Сулико» запоёт под окнами, где есть слова о том, что «сердцу без любви нелегко», то ему ещё и подпоют. А вот если: «Jingle bells, jingle bells», то, может быть, сам Иосиф Виссарионович выйдет и надаёт по шее. Да вот хотя бы из будки поселкового сапожника Автандила выйдет. И мы все, за исключением нотариуса Гольденберга, его поддержим. И правильно сделаем. Ибо нечего тут. Ну, это – к слову.

…И представляете, не успел я ознакомиться толком с новым законом насчёт самовыгула, как слышу: «Ты куда это, кобель старый, один собрался? Дома сидеть будешь! Ишь ты, внуки переженились, а он ещё не нагулялся!» – Это гражданка Павлова из двадцать первой, её все тут по голосу знают, а мужа – редко слышат. Гражданка Павлова его тоже по-всякому называет. Высокая, полная, румяная, с грубоватыми, но приятными чертами лица, с большими глазами бирюзового цвета навыкате, она всегда была точно налита здоровьем, а муж супротив неё – сморчок сморчком, но – умеющий так окинуть жену печальным взглядом немолодого пса, что ни о каком разводе гражданку Павлову мысли не посещают…

Но, выходит, у нас уже началось – запрет на самовыгулы, хотя новый закон только-только вступил в силу, и пока не имеет правоприменительной практики. А вот лифта, замечу попутно, в нашем доме никогда не было. Поэтому вопрос мой – о коте или собаке, самостоятельно катающихся в лифте, – остаётся пока без ответа.

Другое дело, что сами Павловы – кошку держат, Матильду, но сибирской породы, а потому недавно шибко веселились (в нашем доме не принято личные радости скрывать – звукоизоляция так уж устроена), узнав, что соответствующая международная федерация запретила кошкам и котам, чьи владельцы проживают в России, принимать участие в выставках за пределами нашей страны. «А чего только кошки, а почему международные собачники молчат? А приматологи?» – ржали Павловы, выкрикивая при этом оба имени соседского ротвейлера.

Так-то оно так, а вот лично меня судьба перелётных птиц интересует. Ладно, омские грачи обычно зимуют в Туркменистане и Киргизии, и в данном случае проблем с отлетом-прилётом, как заверил всезнающий дворник Нияз, вроде бы нет. А вот из центральной России грачи чаще всего улетают на побережье Средиземного моря Франции, Италии, что уже чревато. Ну, ничего, ребята, мы вам и здесь условия создадим.

И ведь надо же – Павловы свою Матильду (Маньку – в обиходе) на улицу гулять выпустили – одну, без ошейника. И теперь она орёт, неконтролируемо передвигаясь где-то за гаражами. И чем это плохо? – Ведь не в каких-нибудь Нидерландах, где проституция всякая узаконена! Да и не боятся Павловы, что Манька с кем-нибудь непородистым согрешит – чужие здесь не ходят.

Они, Павловы, люди вообще разнообразно подкованные. Вот, вычитали где-то, что «рост зарплатных ожиданий свидетельствует о развитии экономики», и объясняют соседям данное утверждение на простом эксперименте. «Например, ваша кошка время от времени подходит к своей миске и начинает мяукать, на вас оглядываясь. Вы считаете, что так она просит накормить её», – начинает Павлов, а его жена, пышущая здоровьем, подхватывает: «Теперь берём кошку (берёт Матильду на руки) и создаём такие условия, что она мяукает в два раза чаще (чешет Матильду за ушами). Сами посудите: разве это будет означать, что вы её плохо кормите? Нет, конечно, это будет означать, что в вашей квартире – мир, согласие и полная чаша». А Павлов предупреждает, чтобы никто не пытался повторить данный эксперимент в домашних условиях, если у вас дома не кошка а, допустим, ротвейлер. Тем более, если он питается одной пелядью (об этом – несколько позже).

Так что нечего наших кошек по западным выставкам таскать – ещё подхватят чего-нибудь там, ибо психиатры, имеющие многолетнюю практику с причудливыми пациентами, отмечают схожие симптомы у них и обслуживающего персонала, изо дня в день контактирующих друг с другом.

Может, у соседского ротвейлера спросить, как он ко всему этому относится? – А то поинтересовался у его хозяина, а он посмотрел на меня удивлённо и выдал тематически, в данном случае, неуместную тираду:

 – Конечно, макароны – сытость дают, настроение поднимают, но рыба пелядь, чьё нежное мясо отличается высокой жирностью, благотворно воздействует на сердечно-сосудистую систему за счёт минимальных показателей по холестерину…

А у ротвейлера – не спросишь…

Да, а зачем Павлов на улицу рвался? Дело в том, что у него и с возрастом не прошла страсть к азартным играм, поэтому супруга совершенно напрасно решила воспользоваться законом о запрете «самовыгула». То есть никакой Павлов не кобель, как назвала его вторая половина, ибо совершенно точно известно, что азартный мужчина в любой представительнице прекрасного пола сперва даму бубён разглядит, а уж после – женщину. Случается и наоборот, но реже. Но там, возле одного из погребов, как читатели, наверное, помнят, мужики собираются. В основном, 60+. Причём в последнее время редко оттуда уходят, разве что ночевать, поскольку, с подачи Павлова, в их сознание крепко-накрепко засел фразеологизм «золотой дождь», что связано отнюдь не с очередной индексацией пенсий и социальных пособий, как можно было бы подумать.

И напрасно бывший юрист мясокомбината «Солнечный» Антон Иванович, от корки до корки изучивший «Фразеологический словарь русского языка» Ларионова, растолковывал им, что это выражение – «золотой дождь» – означает внезапное и легко доставшееся богатство, чреватое непредсказуемыми результатами! Да они, мужики, и сами прекрасно осведомлены в том, что внезапно и легко можно заработать исключительно грыжу, или испытать глубокое разочарование, а вот, поди ж ты: когда напротив проходной бывшего мясокомбината повырубили деревья (нашли-таки пять тысяч квадратов?), Павлов притащил к погребу, по его словам, оперативный инсайд. Точнее – информационную, но пока не подлежащую обнародованию «бомбу». Дескать, на месте бывшего гиганта мясной промышленности соорудят, уже утверждённую правительством, игорную зону – дополнительно к тем, что в настоящее время официально действуют в РФ, и надо, мол, усиленно тренироваться, чтобы, «когда всё начнётся», – безжалостно и непринуждённо вытряхивать финансовые ресурсы из карманов понаехавших буржуев.

Тренировались на приемлемый «интерес», а в итоге продули друг другу все свои заначки – жёны несостоявшихся катал-экспроприаторов долго ещё скандалили с бабой Дусей, торгующей животворной вакциной тройной очистки. Тем не менее обещанный Павловым «золотой дождь» мужики продолжают ждать, и в самый тот день, когда Манька, неконтролируемо передвигаясь, орала за гаражами, энтузиаст азартных игр собирался повиниться перед мужиками. Дескать, хотел ещё больше сплотить «погребное братство», так сказать, привить ему хобби, позволяющее больше времени проводить вместе. Не поверить Павлову насчёт игорной зоны мужики не могли – его жена тридцать лет в паспортном столе отпахала, поэтому всегда и обо всём узнавала в посёлке первой…

А ведь ещё и грибной дождь бывает…

Если же говорить не о собаках или кошках, то другие животные в нашем доме не замечены. Правда, если вы помните, таксист Ерболат мечтает накопить на три-четыре кобылы, чтобы производить кумыс. Где он их держать будет? – Так Левонтий Штуцер уже обещал сдать в аренду Ерболату пустующий сарай плюс три квадрата приусадебного участка для расширения фермерского пространства. «А если торговля кумысом не заладится?» – уже спросила таксиста Клавдия Иосифовна, на что бай-аке ответил: «Выступлю с инициативой пересадить самых ответственных чиновников посёлка на кобыл!» Действительно, чего только на «лады»? В конце концов, бояться им нечего: пересадить – это не пересажать. Ибо, как верно замечено, бытие определяет сознание, и в «ладах» – оно несколько иное, чем в каких-нибудь «меринах». А что может быть логичнее в пересаживании с «меринов» на кобыл? В любом случае Ерболату следует уточнить – будет ли распространяться закон о «самовыгуле» и на его будущих кормилиц?

Между прочим, бай-аке довольно своеобразно трактует содержание рассказа Ивана Тургенева «Муму», конфирмуя истинный смысл классического произведения. Приводя в пример мужа и жену Павловых, таксист утверждает, что Герасим утопил собаку не потому, что не посмел, страшась и раболепствуя, барыне перечить, а потому что любил дó смерти именно её, а не прачку Татьяну – смиренницу и безответную душу. Другое дело – Павлов никого не топил, а жена его – всё-таки довольно барственная особа с надменно выпяченным подбородком – сама заглядывалась в молодости, не без взаимности, на сапожника Автандила, который и подговорил Павлову, то есть тогда ещё Каблукову, прикинуться нетрезвой женщиной, чтобы «этот недомерок» отстал. Но коварный план не сработал – настойчивый ухажёр-«недомерок» ситуацией воспользовался в свою пользу и в полный рост. Конечно, знай Павлов тогда, что Госдума примет закон о запрете «самовыгула», Каблукова вполне могла бы сегодня носить фамилию Гогоберидзе. Хотя старожилы говорят, что прачка Татьяна в Солнечном никогда не жила.

О бидоне с бражкой и туристической инфраструктуре

Помните, что сказал некий извозчик, когда в ответ на вопрос, заданный Фёдору Ивановичу Шаляпину, чем он, дескать, занимается, тот ответил, что поёт? – «Петь-то я, барин, и сам могу. А делом ты каким-нибудь занимаешься?»

К чему это я? – Да вот околоточный сегодня ко мне постучался – про соседей с верхнего этажа всё выспрашивал. Честно говоря, удовлетворять любопытство людей, обременённых полномочиями, – не мой профиль. Вот иногда звонят мне и спрашивают – как вы относитесь к деятельности нашей управляющей компании? Всегда отвечаю – более-менее. Занимается чем-то – и ладно. Это как про шампанское – пузырьки есть, и хорошо. Во всяком случае, из «горячего» крана холодная вода не всегда подолгу бежит, и вообще, чтобы никакой не бежало, – такого почти никогда не было (значит, никто так и не выпил всю). Даже в ваннах сидим. Мне бы со своей деятельностью разобраться, особенно в свете состоявшегося общения с околоточным, о коем зашла речь.

А чаще, конечно, женщины звонят и радуют: «Вам одобрили кредит!», а я отвечаю: «Барышня, вы звоните по номеру, где отношения в долг никогда не оформляют! Вначале – кино, цветы, мороженое, и только потом – загс и всё прочее. Первое, второе и третье – с моей стороны, от вас – благоизволение». Барышня – ошарашенно замолкает, правда, потом снова начинает мямлить о кредитах, но уже без прежнего пафоса в голосе…

Прошу прощения – отвлёкся на личное.

Итак, выяснилось: некто (подозреваю, это была баба Дуся) обратился в поселковый околоток с жалобой на моих соседей, мол, у них вчера, часа в три пополудни, натуральным образом что-то громко чпокнуло на балконе. «Вот у них и спросите – что именно», – посоветовал я околоточному, поскольку сам вчера, в три пополудни, мирно сидел в беседке далеко от места происшествия, обдумывая хитросплетения будущих социально-лирических новелл. Но, оказывается, старшего лейтенанта внутренних дел интересовал, так сказать, моральный облик «подозреваемых», их, как говорят, modus operandi.

Справедливости ради стоит заметить, что случившаяся эксплозия – дело более чем серьёзное, и тут явно – компетенция не околоточного, поскольку балкон в состав жилого помещения, принадлежащего собственнику квартиры, не входит. Мне однажды по «02» так и ответили: уполномоченный принимает меры, если общественный порядок нарушается непосредственно в квартирах граждан, а вот ежели какое-нито мордобитие происходит вне этих пространств, тогда приезжает патрульно-постовая служба. Как всё у них сложно, не правда ли? – Вот я хочу спросить каждого, кто добрался до сего места: «У вас в квартире – общественный порядок?» У меня, к примеру, только тот, который наводит супруга. Иногда – с моей помощью, что не всегда, выражаясь деликатно, способствует процессу.

Как бы то ни было, околоточному мой совет не понравился и, уходя, уже занеся ногу над порогом, он будто невпопад, полуобернувшись, поинтересовался: «А вы сами, чем занимаетесь?» Конечно, подобные «примочки» многим нашим гражданам известны – по детективным кинокартинам; поэтому старший лейтенант органов правопорядка врасплох не застал и меня. Естественно, в подробностях расписывать свой рабочий день я не стал, ответив кратко, но честно: «Стихи пишу, иногда – социально-лирические новеллы». – «Значит, не работаете…» – околоточный смотрел на меня уже сочувственно, но с определённой долей презрения: «У меня сын, семиклассник, тоже стихи пишет, – продолжил правоохранитель жилых помещений, – но он ещё и в секцию бокса ходит, не говоря уже о том, что учится. А вы на пенсии, что ли?».

В эту самую минуту и вспомнился разговор извозчика с Шаляпиным, и, заметив, что, в любом случае, в секцию бокса мне записываться поздно, я пересказал ту историю околоточному, уже окончательно перешагнувшему через порог моего жилого помещения в обратном направлении. Прощальная реплика полицейского заставила задуматься уже о его моральном облике: «Знаю… Это тот, который на выживших из ума гламурных старухах женится, а что он пел, никогда не слышал. Высокий бас, говорите?..»

Околоточный – вроде бы в здравом уме, то есть не шкодник из подворотни: я видел, как самолично закрашивал он одну подлую надпись на стене поселковой подстанции, процитировать которую здесь у меня рука не поднимется, а вот надо же – такая клевета на гения русского оперного искусства! Так что дальнейшее наше общение потеряло всякий смысл, и мы сухо сказали друг другу «до свидания». Впрочем, далёким от искусства извращенцем я ни в коем разе данного представителя власти не считаю – всё, думаю, ещё поправимо, поскольку его, некоторым образом, перевёрнутое мировоззрение, не побоюсь этого слова, зиждется на отдельных телепередачах. А с другой стороны, сравнивать себя, даже опосредованно, с великим человеком, тоже нехорошо. Это, если хотите, уже самокритика.

Так-то околоточный попусту ни к кому не придирается. Бывало, идёт мимо погреба, а мужики знаки изображают, мол, давай к нам.

 – Рад бы в рай, да служба не пускает, – огорчённо выдыхает служитель правопорядка.

 – Разве такая грешная твоя служба?

 – Да, не безгрешная...

 – Так ведь грешить можно и здесь, у погреба…

 – У погреба – это уже самодеятельность, а я – при исполнении. Вы только без фанатизма – грешите-то…

Но это так – фигура речи: оттого, что мужики у погреба собираются, вреда никому нет. Околоточный прекрасно об этом осведомлён, поэтому спокойно идёт дальше – права не качает…

Человек, претендующий на вещание важных истин, себе не принадлежит. Он принадлежит начальству и аудитории, на которую его выпустили. Начальство околоточный в глубине души не жаловал, а вот с аудиторией, то бишь с жильцами нашего дома, всегда был подчёркнуто вежлив. И мало кто знает, как томится сей представитель власти в ожидании того дня, когда он, живущий с не зарастающей раной дефицита понимания со стороны подопечных граждан, уже отставленный от полицейских обязанностей, произнесёт у погреба свой любимый, но ранее нигде им не озвученный тост: «За украшение человечества – за женщин!» Если это не выдумки бывшего юриста мясокомбината Антона Ивановича, когда-то читавшего, в том числе, будущему околоточному курс судебной бухгалтерии, то наш служитель правопорядка не безнадёжен…

Да, о происшествии! Было установлено, что на балконе соседей взбунтовалась бражка в алюминиевом бидоне – её запах и посейчас перебивает ароматы придомовых огородов. Но никто не пострадал, хотя на протяжении получаса после взрыва даже в самых отдалённых закоулках нашего посёлка можно было расслышать загадочный рэп: «Супостат сохатый… [пи-пи] алконавт, чтоб тебе [пи-пи] повылазило, ирод...» Этакая местная непереводимая игра слов с использованием идиоматических выражений (реминисценция, ежели что).

Интересно, почему – сохатый? Всё-таки женщины зачастую более суровы, чем действующее законодательство: известно же – изготовление бражки для собственных нужд, то есть не вписавшимся в рынок электоратом, ни в административном, ни, тем паче, в уголовном смысле ничем не карается. Ни штрафом, ни пятнадцатью сутками, ни конфискацией того же бидона. А тут сразу – сохатый… Да и, догадываюсь, двадцатилитровый сосуд от жены спрятать невозможно, причём от любой, отсюда вывод: что-то сосед в технологии процесса перемудрил, или вовремя не убрал будущий жумагарь в более прохладное место, хотя супруга настаивала, утверждая: мозги – это не только дополнительная нагрузка на позвоночник. А МЧС, между прочим, предупреждало – на город надвигается аномальная жара.

Сегодня – ещё ничего, плюс 25 по Цельсию. Делом, что ли, каким-нибудь заняться?.. Помнится, в Госдуму был внесён законопроект о винном туризме – чтобы отдыхающие ездили по точкам производства спиртных напитков, «злоупотребляли» и радовались жизни. Согласно документу под понятие «объекты винного туризма» попадали капитальные сооружения, некапитальные строения, помещения, используемые для предоставления соответствующих услуг. И так далее. Ясно, что одного бидона с бражкой было бы маловато, но законодательная инициатива вселила определённый оптимизм в сердца некоторых обитателей нашего пуэбло, ибо депутатская мысль предполагала, что «винных» туристов будут приглашать на эти самые объекты и для «участия в сельскохозяйственных работах». Как подчёркивалось, «без извлечения материальной выгоды – с возможностью предоставления услуг по временному размещению, организации досуга, экскурсионных и иных услуг».

Понятно, что Левонтий Штуцер, проживающий в частном секторе, сразу же «зацепился» за последний пункт программы, а санитар психиатрической больницы Сидоров поддержал кормильца двух бывших беспризорных собак (третью мы так и не нашли). Само собой, некоторые граждане стали высказывать вполне резонное сомнение: разве в посёлке Солнечный имеются винодельческие хозяйства, деятельностью которых можно было бы завлечь не то что иногородних, а вполне себе местных туристов, допустим, из Щербакуля? Но апологеты законопроекта о «винном туризме» заявили, что не следует забывать древнюю народную примету: кто первым встал – того и тапки, а у нас, в Солнечном, для подобных познавательных развлечений и туристической трудотерапии давно уже имеется соответствующая инфраструктура. Осталось только внести минимальные и, соответственно, не затратные коррективы.

Сидоров со Штуцером напомнили: в доме № 38 по ул. 4-й Любинской проживает баба Дуся, производящая животворную вакцину тройной очистки, что является залогом успешного развития туристического бизнеса в свете рассматриваемого законопроекта. Стало быть, на небольшом участке – между зарослями ивняка и гаражами, за которыми любит орать Матильда, – следует установить заранее сколоченные дощатые ящики, подобные тем, в коих раньше привозили в овощной магазин банки с томатной пастой и прочими пищевыми радостями. Туристы, озираясь по сторонам, заходят в подъезд, где проживает баба Дуся, и «системно» звонят в её дверь, например, два звонка – длинных, один – короткий (возможно, короткий уже не потребуется). Затем, отоварившись, праздные заезжалы располагаются на тех самых ящиках, выпивают, закусывают килькой в живом весе и плавленым сырком «Дружба». Благо, что эти продукты питания сохранились на прилавках магазинов после перехода на капиталистические рельсы экономики. После второго (или третьего – на усмотрение заказчика) стакана (обязательно гранёного) – внезапно появляется дворник Нияз в форме советского милиционера, всех «вяжет» и доставляет в один из пустующих гаражей (некапитальное строение), на котором пожарной краской выведена лаконичная надпись «Вытрезвитель» (ничего личного – бизнес есть бизнес). После глубокого, но непродолжительного сна туристы расплачиваются по установленной таксе. А загорать можно в процессе перекапывания почвы на приусадебном участке того же Левонтия Штуцера. Одно другому не мешает.

А Клавдия Иосифовна вспомнила, как в былые времена, торгуя пивом на Левобережном рынке, наливала мужикам пенный напиток в тройной целлофановый пакет, ввиду того, что по всем банкам (литровым, двухлитровым, трёхлитровым и пр.) уже были закатаны жёнами огурцы и помидоры (некоторыми – даже патиссоны). То есть потом – уголок пакета (точнее, сразу три) следовало немного отгрызть (верх зажат в кулаке), рот шире распахнуть, и вот она – струйка вожделенного напитка без промаха. Но предложение хозяйки австерии «Добро пожаловать!» получило только один голос – её сожителя Шлихенмайера, хотя в протоколе общедворового собрания этот факт отражён не был. Как говорится, во избежание. Мол, ещё повадятся отдельные граждане целлофановые рулоны в местной «Пятёрочке» отматывать, навлекая позор на всех жителей посёлка…

…Такой вот получился бы ностальгический тур, и всё в «одном флаконе»: поддержка отечественного производителя, организация досуга и временное размещение. Тут тебе и антисептик, и успокоительное. Ключевая ставка (в градусах) – в два раза выше официальной (в процентах). Наши мужики точно бы дорого не брали, а «сельскохозяйственные работы без извлечения материальной выгоды» можно было бы организовать, повторюсь, на огородах частного сектора. Кстати, «законопроект» Штуцера и Сидорова прошёл во дворе нашего дома несколько успешных чтений – а не надо каждый год дёргать тарифы, как Несвитайло свою козу за вымя! Хотя воздержавшиеся тоже были – Клавдия Иосифовна и её то ли супруг, то ли сожитель Шлихенмайер, выступивший с инициативой привлечь к предполагаемому бизнесу ту самую козу – пусть-де стоит себе на привязи, а туристы её доят за деньги. Хормейстер, естественно, ответил категорически отказом: «Не обессудьте – не дождётесь!»

Возможно, столь резкая форма возражения со стороны Несвитайло стала следствием недавнего события в передвижном зоопарке, прибывшем в областной центр из районного – Большереченского. И там тоже коза имелась, правда, камерунская, и однажды она вырвалась из вольера и искусала ниже спины то ли фрау, то ли фройляйн (если не предположить другой вариант – кто их там сейчас разберёт), непонятно какой позёмкой занесённую в наш сибирский город. Дело в том, что эта легкомысленная женщина (?) приходила к той камерунской, но родившейся в Большеречье козе несколько дней подряд и, прижимаясь к решётке, улыбалась. Сотрудники передвижного зоопарка неоднократно предупреждали посетительницу, но тётенька (?) настаивала на своём языке («нихт ферштейн»), что между ней и козой «особая связь» и «она улыбается в ответ». Наслышаны мы, конечно, об этих связях, ну а козья «улыбка», по утверждению биолога и – на полставки – зоолога Синицына, который ещё станет одним из героев нашего повествования, мало чем отличается от «недружелюбного оскала» – животное-де не различает тонкости мимики. Так что опасения Несвитайло были всем понятны.

…В любом разе и камерунской козе понятно, что одного вытрезвителя было бы мало для привлечения туристов, да и околоточный решительно пресёк деятельность Штуцера и Сидорова, развернувшуюся в этом направлении. Ну а пока для нас, окраинных жителей, не проложены тематические туристические маршруты, чтобы всё было креативно, чинно и благородно, остаётся шарить в поисковиках, в надежде найти какой-нибудь не менее нетривиальный треккинг, как выражается несостоявшийся (думаем, что временно) израильтянин Гольденберг, сочинивший донос на дворника Нияза. Помните заявление постоянного читателя библиотеки им. Добролюбова о том, что воспитание детей на полтора МРОТ приводит к появлению большевиков? Так вот, когда поселковая администрация объявила субботник, Нияз Могалбекович во всеуслышание заметил, что данное мероприятие именно большевики и придумали, причём назло таким вот нотариусам: мало того, что в этот – субботний! – день нужно работать на общее благо, так ещё и бесплатно. Поэтому администрацию обязательно следует поддержать!

Впрочем, фабулу деляции Гольденберга околоточный не раскрывает (что-то с противопожарной безопасностью связано) и хода бумаге не даёт: пусть этот склочник возвращается-де в свои оазисы и там занимается общественно-полезными работами за деньги и когда ему заблагорассудится. Стоит заметить, что всем, кто вышел на субботник, раздали пригласительные билеты на концерт художественной самодеятельности, возрождённой Эдуардом Несвитайло. И правильно, ведь ещё Макиавелли учил начальство облекать инициативы в добродетельные упаковки. А вот околоточный уже отчаялся понять, что нужно Гольденбергу, чтобы его всё устраивало: «Люди работают, а вы им фиги вертите...» – говорит он всякий раз нотариусу, предупредительно советуя любить свои либеральные анабазисы молча. Что с него, извращенца (согласно поселковой классификации) взять-то? – Дашь такому в руки балалайку, а он решит, что это теннисная ракетка… Непостижимая личность – этот Гольденберг! Его уже два раза, ввиду пенсионного возраста, освобождали от обязательных работ за неуведомление властей о двойном гражданстве, а ему, видите ли, добровольный общественно-полезный труд не нравится… Комплексы какие-то, не иначе…

А вот народный энтузиазм следовало бы простимулировать какими-нибудь льготами. Например, затянул ремень на одну дырку – сразу получи некоторое количество бесплатных проездок в общественном транспорте, ну и так далее. У парвеню же и профессиональных попечителей социально незащищённых слоёв населения в этом смысле льготы уже имеются. Они для себя другие послабления, в том числе, и на штанах, придумают. Аделаида Аркадьевна – жена бывшего юриста мясокомбината – вообще готова биться об заклад, что эти люди в скором времени отдадут свои бунгало в «Долине нищих» под центры творчества и детские сады. А не станут отдавать – поможем всем миром всё-таки принять правильное решение. Народных же энтузиастов, считает наша активистка, маловато пока, поэтому их нужно беречь, лелеять и взращивать.

…С верхнего балкона высовываются две головы – женская и мужская. Выражение лиц – деловое, и в то же время – азартное. Понятно, рекогносцировка. Людям неймётся, а мне, чую, вскоре предстоит ещё один разговор с околоточным. Однако до меня доносится шёпот, из которого узнаю, что переработав килограмм крахмала (почти в два раза дешевле сахара), можно в итоге получить около 700 граммов спирта-сырца крепостью в 96 градусов. Так что, вероятно, ничего на верхнем балконе больше не взорвётся.

«Люди, в общем, мало просят», как сказал наш земляк – поэт Леонид Мартынов.

Вяленая пелядь из-под Нерюнгри, или месть ротвейлера

Подозреваю, что соседский ротвейлер недолюбливает своего хозяина – тот пропадает где-то по три месяца, а возвращается домой с мешком вяленой пеляди. Всегда.

«Где-то» – означает работу вахтовым методом в окрестностях, кажется, Нерюнгри, правда, собака об этом не знает, и, может быть, считает, что хозяин постоянно и надолго уходит к другой собаке. Но дело даже не в ревности – полагаю, ротвейлер уже единственный в этой семье потребитель челюстноротого позвоночного северной «закалки», иными словами – пеляди, и, безусловно, его пониманию не доступна поговорка о том, что если кто-то уходит к другому, то ещё неизвестно, кому повезло.

По правде сказать, вахтовик однажды предпринял попытку осчастливить вяленым, по его разумению, деликатесом жильцов нашего подъезда. В результате мешок опустел быстро, уже к третьему этажу, но через три месяца, когда хозяин ротвейлера, вернувшись из-под Нерюнгри, вдругорядь пошёл по квартирам, с ним разговаривали уже неохотно и неприветливо. А на четвёртом этаже случился конфуз. В тамошнюю «двушку» только-только заселился ботаник (как позднее выяснилось – биолог) Синицын, невесть откуда переехавший на постоянное местожительство к сотруднице троллейбусного парка Нателле Николаевне Рябоконь, бывшей чемпионке ДСО «Трудовые резервы» по толканию ядра. Женщина она смирная, в буйном нраве не замеченная, добрая, симпатичная, домашняя такая, но тут, представляете, ботаник (биолог) открывает дверь и ему прямо в лицо задают вопрос: «Пелядь нужна?», через «мхатовскую» паузу добавляя: «Недорого!» Причём, у вахтовика есть такая интересная физиологическая особенность: когда он что-то говорит, веки его левого глаза начинают конвульсивно сжиматься – будто подмигивает человек.

К сожалению, Нателла Николаевна, стоявшая тут же, за дверью, разобралась в ситуации не сразу, но через пару дней разрешила-таки вернуться Синицыну домой, и одному дворнику Ниязу ведомо, где безвинный страдалец всё это время хранил свою коллекцию сушёных бабочек и брюхоногих моллюсков. А наш «мешочник» отделался лёгким испугом в виде багровеющего носа. Точнее, чуть более багровеющего, чем обычно, и, что особенно интересно, – подмигивающим его больше не видели.

Стало быть, вахтовику на сей раз не удалось пристроить пелядь по соседям, не помогла ему и попытка выдать оную за лучепёрую простипому в других подъездах. Таким образом, единственным её, пеляди, потребителем так и остался ротвейлер, чья печальная морда, похожая на изрядно потускневшую медальонную лепнину, изображающую дичь, вызывает во мне приступы досады из-за частого отсутствия в карманах какой-нибудь снеди. Совал ему антитабачные леденцы – нос воротит.

…Всякое аморальное поведение, действительно, вызывает расстройство нервной системы, и тогда из горла начинает вылетать всевозможная вокальная продукция. А разве не аморально кормить одним и тем же лучшего друга? Да, случается и такая необходимость. Или форс-мажор – это когда бывший завгар мясокомбината (да-да, тот самый, назвавший собаку из приюта Шольцем!) загулял на свадьбе племянника в Увальной Битии (вёрст семьдесят от Солнечного), а его питомец неделю насыщался одним репчатым луком, хранившимся в женском чулке, висящем на гвоздике в прихожей, – по совсем уж древней и, казалось бы, окончательно ушедшей в прошлое традиции. Впоследствии выяснилось, что родственник завгара, которому было поручено пару дней выгуливать и кормить Шольца, уронил ключи в канализационный люк и, в результате сильных переживаний, у него, родственника, обострился радикулярный неврит. Мобильные телефоны старый автомобилист презирал, поэтому дозваниваться было некуда. Не отвечал и стационарный аппарат администрации Увальной Битии, потому как «под разливы деревенского оркестра» пела и плясала и она – в полном составе.

Конечно, неравнодушные соседи пытались закинуть в наполовину открытую форточку хотя бы несколько порций ливерной колбасы, но, увы, не помогло даже привлечение к сему процессу бывшей чемпионки ДСО «Трудовые резервы» по толканию ядра Нателлы Николаевны Рябоконь. Метнула-то она сильно, да попала не туда – прямо в лоб старшему по дому Хрумкину, кричащему о «наказуемости инициативы» из соседнего окна. То есть необходимый результат не был достигнут, хотя некоторые жильцы вполне удовлетворились итогом, полагая, что Рябоконь «куда метила, туда и попала». А потом некий блогер, скрывающийся под ником «Правдоруб», распространил в соцсети информацию под заголовком «Неизвестные пытались накормить недоброкачественным ливером беспородного пса Шольца». В свою очередь, околоточный, отсутствовавший во время этих попыток на месте событий и считающий себя единственным предметом благосклонности Клавдии Иосифовны, сразу же подумал на её сожителя – Шлихенмайера, оставив соответствующий комментарий под сообщением. Понятно, что в заголовок – с умыслом или без такового – вкралась стилистическая ошибка. Не говоря уже о том, что, во-первых, ливер был вполне доброкачественным, в том смысле, что проверен на других домашних животных; во-вторых, если бы речь шла не о собаке, то мы постарались бы найти корм, соответствующий сути персонажа с такой фамилией, уж и не знаем – на самом ли деле он беспородный… И потом, что это за «неизвестные»? – Мы своих имён не скрываем, но в то же время интересуемся: возвеличить или «сдать» Шлихенмайера, «куда следует», намеревался околоточный?

Как бы то ни было, польза от информации, обнародованной «Правдорубом», была: вскоре глава администрации Увальной Битии привёз бывшего завгара мясокомбината к месту постоянного жительства. Шольц был счастлив. В смысле, собака. А то, что блогер наплёл про «неизвестных», так об этом забудут быстро. Да и компетентная аудитория уже наорала на интернет-мыслителя через свои ресурсы.

А через пару дней выяснилось, что репчатый лук неплохо заменяет витамины для шерсти…

…Понятно, что ротвейлер вахтовика, имеющий в своём рационе исключительно вяленую рыбу, то есть продукт непопулярный у собак, начал протестовать – громким лаем и воем по ночам, и, знамо дело, такое поведение новоявленного «баскервиля» не понравилось всему подъезду. Тем более к лаю и вою всякий раз добавлялось многократное «фу-у!» шести человек (глава семейства, жена главы, дочь с зятем и двумя детьми), а такое скандирование, что называется, уже из ряда вон. Иными словами, следовало крепко задуматься над тем, как покончить со всей этой вакханалией, но – деликатно, дабы не портить добросердечные, в целом, соседские отношения. Ведь подобное уже случалось – в дворовом масштабе, когда малопродуманная инициатива начальства могла привести к всеобщему бесчинию.
Сейчас уже трудно вспомнить, что это было – провокационная молва или реальность, но поселковый народ не на шутку взволновался, когда из разных источников, гипотетически заслуживающих доверия, стало известно, что муниципалитетом будет узаконен коллективный штраф для жильцов каждого дома, если в их дворе специальная комиссия обнаружит собачьи, прошу прощения, «неожиданности». Не мудрено, что сразу же начались перепалки между владельцами лучших друзей человека и теми, кто собак не держит, или опекает на своей жилплощади представителей фауны, выгула не требующих. Но в итоге, поговорив по душам, порешили мы всем двором (как в других, не знаю), что эффект вряд ли будет значителен. В смысле много не насобираем: начальство – штрафов, мы – «неожиданностей». Поэтому распри утихли сами собой. У нас ближнелюбие, знаете ли, не напоказ, а существует и ни в зуб ногой! И такого, чтобы кто-то из дефинитивных сил тянул последние дни до получки, а другой заявил бы: «У меня сегодня пенсия, пойду, простокваши напьюсь», и при этом в глазах блеск масляный, дескать, угощать никого не собираюсь, даже начальство, вот такого жлобства – никогда не было. Главное – духом не падать и верить в людей! Чтобы, значит, всем по справедливости…
Мы тут вообще правильно живём: припадками гражданской скорби, которые то ли не поддаются лечению, то ли сами проходят, как медвежий недуг, не страдаем. Опять же, вакцина тройной очистки от бабы Дуси способна чудеса творить. Если не злоупотреблять, конечно…
Согласен, Гольденбергу уже ничего не поможет…

…Кажется, Герон старший Александрийский сказал, что озарение – одна из специфических черт психологии человека и – основа аттракционов. Озарение приходит за озарением. И мы можем увидеть, куда движется человеческая цивилизация. К примеру, вот у нас есть остановка общественного транспорта, само пребывание в ней – уже своего рода аттракцион, и довольно экстремальный. А знаете ли вы, дорогие читатели, что некоторые козы при малейшей опасности падают замертво? Бах, и перекрывается кровоток в голову. Понятно, что животные окочуриваются почти «понарошку» – у них так срабатывает артериальная система кровеносных сосудов. А потом – встают, и если никаких угроз не видят, бегут себе дальше. С людьми в целом такое случается редко. Так вот, бывшего хормейстера поселкового Дома культуры Несвитайло озарило распознать, куда там, на остановке, движется цивилизация, прибегнув к помощи козы, которая, если вы помните, проживает у него на даче. Еле отговорили, предполагая, что шансов на открытие кровотоков в голову у его питомицы может и не найтись.

Но, как здесь уже было сказано, озарение приходит за озарением, и Несвитайло сочинил целую петицию с требованием устроить прямо здесь, на остановке, аттракцион следующего содержания: обязать парвеню и профессиональных попечителей социально незащищённых слоёв населения приходить сюда, если можно так выразиться, дневалить – аккурат под крышей. Прекрасное жизнеутверждающее зрелище, между прочим. По два часа на каждого в день, считает Несвитайло, достаточно для выброса необходимого количества адреналина, что, в свою очередь, увеличит приток крови к тем отделам мозга, которые помогают быстро концентрироваться на проблеме и находить пути её решения. А если уж без прибыли никак нельзя, то дневальных можно будет показывать за деньги, а потом тратить их на проезд в общественном транспорте.

Так вот, озарило и меня, но в менее радикальной форме: подкинуть соседям, орущим по ночам на негодующего ротвейлера, справочную литературу по воспитанию и кормлению собак, найденную мной между «Моралиями» Плутарха и десятью томами «Тысячи и одной ночи», уж извините за излишнюю подробность. Благо закрытых на ключ почтовых ящиков в нашем подъезде уже не осталось – кому придёт в голову таскать друг у друга квитанции и рекламную продукцию?

Но вскоре стало понятно, что тема кормления вахтовиком была проигнорирована, и он сосредоточился на постановке аттракциона, расписанного в главе, где говорится о том, что для начала следует научить собаку команде «Тихо!» Для чего во время дрессировки необходимо самому издавать разные, как по форме, так и по содержанию, громкие звуки, дабы животное их запомнило, а не смотрело бы на вас, орущих, с нескрываемым скепсисом, точно говоря: «Ну да, ну да – “ Не купись на басах, не сорвись на глухой фистулé…”, а вот кабы блохи…» То есть орать нужно участливо, с приятными сердцу собаки интонациями. Трепетно. И вот ежели после команды «Тихо!», раздающейся вслед за теми звуками, лучший друг прекращает лаять, следует похвалить пса или вознаградить. Вот как-то так, но лучше – и то и другое.

И всё бы якши, как говорит дворник Нияз, иногда вспоминая далёкий Тамды-Булак, но дрессировки, поскольку ротвейлер не только лает, но и воет по ночам, в это же время суток и происходят. То бишь сосед, следуя инструкции, как только его протестующий питомец начинает выть или лаять, действительно, издаёт громкий звук, напоминающий победный вопль Тарзана в исполнении Джонни Вайсмюллера, а затем командует: «Тихо!» Согласен, уже немногие знают, о чём идёт речь, но, как говорится, тем не менее. Естественно, после хозяйского фортиссимо, ротвейлер ошеломлённо замолкает (запоминает), а наставник, опять же по инструкции, начинает выкрикивать похвалы: «Вобля, ай молодца! ай морда!» Далее следует аттракцион неслыханной щедрости – вознаграждение, и что-то мне подсказывает – в дело идёт всё та же пресловутая пелядь, но в большем, чем ранее, количестве, поскольку собачий протест обретает новую силу…

Давеча встретив меня у почтовых ящиков, сосед сочувственно выпалил: «Потерпи, Петрович, успехи уже есть – этой ночью Бурбон молчал дольше обычного!..» Но мне об этом, само собой разумеется, было известно. Как, впрочем, и то, что «дрессировщик» на днях выезжает к месту постоянной трудовой деятельности, а в местный продмаг завезли вполне съедобные суповые наборы. К слову, наши балконы – в паре метров друг от друга…

А я и не знал, что собаку на самом деле Бурбоном зовут: думал – это ругательство такое. Что ж, пригодится – для, прошу прощения, вящего консенсуса. С ротвейлером и его хозяином. Как выяснилось ранее, гуманитарии с метафорами и рифмами раздражают вахтовика неимоверно – однажды в разговоре со мной он злоехидно вспомнил некоего Веню Подрабинека, стихотворца, приехавшего из Ленинграда устраиваться учеником фрезеровщика на мясокомбинат «Солнечный», где была своя ремонтно-механическая мастерская. Причём в отделе кадров, отвечая на вопрос, чего это его к нам занесло, неужели в Ленинграде не требуются фрезеровщики, этот Веня, не удостаивая долгим взглядом старого кадровика Палыча (Беркутова Леонида Павловича), бравшего сорок лет назад Кёнигсберг, объявил: «Мне биография нужна. Хочу занять в литературе самостоятельное положение, не подчиняясь партийному камертону!» Мол, у вас тут Сибирь и всё такое, а он, видите ли, поэт. Палыч усмехнулся и обронил что-то вроде: мог бы куда-то поближе, но севернее поехать – коровники строить, например. По статье за тунеядство. Но Подрабинек не уловил иронии кадровика – о себе Веня рассказывал самозабвенно, с комментариями и соображениями, и не обращал внимания на встречные реплики. Палыч слушал его с видимым нетерпением, время от времени нервно постукивая пальцами правой руки по столу или размешивая ложечкой чай в давно остывшем стакане. Да, информированный мужик был, и «голоса» разные слушал, имея на то, как считалось, неофициальное разрешение, чтобы знать, чем дышит идеологический противник.

Таких эрудитов в области художественной литературы, как Палыч, сейчас, пожалуй, не найти! – Когда разговор заходил о классике, он обнаруживал потрясающую начитанность и редкую память. Сидоров как-то (на ту пору он токарем 4-го разряда в ремонтно-механической мастерской трудился) в разговоре со сменщиком Петровым (помните хозяина погреба, влюбившегося в омскую градоначальницу?) помянул про мичмана у Гоголя – про того, что всё время смеётся, если ему даже палец показать. Помянул и задал вопрос: «Ты его фамилию знаешь?» Петров – тоже не лыком шит – ответил: «Дырка!» На том и порешили. А мимо как раз Палыч проходил, прислушался к разговору, да и отчитал обоих токарей: «Невежды вы, Дырка это другое, а смеётся мичман Петухов». Те – спорить, пошли вместе в поселковую библиотеку имени Добролюбова, разыскали Гоголя, точно: мичман Петухов. В результате Петров и Сидоров вынуждены были посвятить несколько своих выходных добровольной народной дружине посёлка.

Правда, из-за своей любви к классической литературе Палыч так и не сошёлся с главбухом Никаноровой. Раз, читая ей «Отелло» и дойдя до заключительных строк монолога мавра перед сенатом: «Она меня за муки полюбила, / А я её за состраданье к ним; / Вот чары все, к которым прибегал я», – Палыч закрыл книгу и, пристально смотря на главбуха, сказал: «Хотите, Евгения Сергеевна, я вам буду наизусть рассказывать, будто Отелло Дездемоне?», желая, видимо, произвести на главбуха ещё большее впечатление. Но Евгения Сергеевна, зная по телевизионной версии спектакля Покровского, поставленного в Большом театре, чем там всё закончилось, поспешила сослаться на истечение обеденного времени. Хотя минут десять в запасе ещё было.

Вот как в воду глядел Палыч, когда и про коровник подумал – Веня, на самом деле, никогда не расставался с толстой папкой со скоросшивателем, где находились довольно замусоленные листы с отпечатанными на них стихотворениями Бродского. Он, Веня, эту папку позднее в пельменной забыл, а посетители, даже не подозревая, на что, образно говоря, руку поднимают, потом на тех листах карасей вяленых чистили. Понятно, что в папке листов немало было, но и карасей – не меньше. Вы уж их, мужиков наших, простите, драгоценные читатели, ладно? – Тем более что Веня, спустя три дня вспомнивший про пельменную, но уже не обнаруживший там перепечатку стихов Бродского, долго ещё приходил в библиотеку имени Добролюбова и с порога заявлял заведующей: «Вот оно – свидетельство народной любви к настоящей поэзии. Что попало не украли бы…»

Причём тут вахтовик? – А он в то время фрезеровщиком там же, где и Сидоров с Петровым, трудился, и, стало быть, Подрабинека учеником к нему и определили, хотя сам только недавно из них вышел. Палыч и определил – уж и не знаю, почему он с будущим хозяином ротвейлера не ладил, но люди говорят, что промеж них всегда споры случались, когда речь заходила о вступлении в добровольную народную дружину.

Вахтовик об этом периоде своей жизни вспоминать не хочет, а я ему никогда не говорю, что стихосложением занимаюсь. На всякий случай. Хотя в пельменной ничего такого не оставлял, и слава Богу. И о поэте Подрабинеке тоже ни разу не слышал.

Интересно, что дворник Нияз всякий раз, когда сгребает снег с подъездного пути, то и дело повторяет: «Это вам не карасей чистить». Пустую папку-то из-под Бродского тогда ему передали – Нияз туда и по сей день фотокарточки родни и долговые расписки Штуцера складывает.

Кстати, пелядь никому не нужна? Недорого…

Спор Вальбушевича с Раппопортом

Можно поговорить о сложном и вечном?

Санитар психиатрической больницы Сидоров во время ночного дежурства обнаружил во владениях кастелянши первый номер журнала «Омский зритель» за 1928 год и, недолго думая, вычитал о том, как на одной из репетиций разругались товарищ Вальбушевич с товарищем Раппопортом. Уже интересно, правда? К сожалению, в заметке не было сказано – что, где и по какому случаю эти люди репетировали, и вообще – кто они такие. Тем не менее, Сидорову впоследствии, в домашних условиях, удалось установить: первый являлся автором мелодекламаций, а второго «перекинули» из драмы на оперу, и в результате на свет появилось героико-батальное синтетическое зрелище «Штурм Перекопа». Может быть, его и репетировали, но – странное дело – разругались Вальбушевич с Раппопортом на другой почве.

 – Совершенно не обязательно, чтобы второй акт начинался со сцены ревности! – пафосно кипел Раппопорт. – Мы отвергли недавно одно произведение, в котором революционные события служили только фоном для перипетий личной любовной драмы!

 – Ни в одном декрете не сказано, что любовь отменяется! – возмущался Вальбушевич, доказывая Раппопорту, что существует любовь к творчеству и что любовь вообще – есть вещь насущнейшая для всякого художника. В том числе к женщине.

 – Мизансцена! – заходился в крике Раппопорт. – К чему все эти показательные поцелуи или истерики?! Когда посторонний человек застаёт мужчину и женщину наедине рядом, это ещё ни о чём не говорит, а если они в разных углах торчат, всё с ними понятно – адюльтер! – никаких диалогов или поцелуев уже не требуется! А вот эти ваши обнимания категорически нельзя показывать людям в силу высокого риска получения душевной травмы!

Честно говоря, трудно понять, что там такого, во время штурма Перекопа, случилось, ежели спустя восемь лет чуть было не подрались Вальбушевич с Раппопортом. Причём, насколько я понял со слов Сидорова, их спор к событиям Гражданской войны совершенно точно не имел никакого отношения. А вот с тем, что любовь – насущнейшая вещь для художника (вообще для творческого человека), полностью согласен, и про это никогда забывать не следует. Да и вообще – иной, к примеру, дедушка уже тихо сидит, но мужчиной-то, а хотя бы только в эмоциональном смысле, не перестаёт быть! И ничего в этом нет предосудительного. А мужик, не обращающий внимания на красоту женскую, и не мужик вовсе, хотя одного проявления заинтересованности недостаточно для обретения полноты чувств…

Помнится, некоторое время назад бывшему художнику-оформителю Кувалдину (в давние времена рисовал афиши для поселкового клуба) бес в рёбра вцепился, как приговорённый маньяк (пофантазируем) в подлокотники электрического стула, и мужика – давно пенсионного, как ни вертись, возраста – на всякие шалости потянуло. Домой вернулся через месяц, а там – ни жены, ни мебели, ни вещей, даже его собственных. Правильно в народе говорят: «Погнался за юбкой – остался без штанов».

А ведь как любили друг друга! – Во всяком случае, Кувалдин на каждой киноафише свою жену изображал и, естественно, себя рядом, если к тому располагало содержание. К примеру, хлопец и дивчина из кинокартины «Весёлые Жабокричи» получились вылитые они – художник и его жена. Сдаётся, это была кинокомедия, и содержание сохранилось в моей памяти лишь фрагментами: сельский староста (насколько сейчас помню, физиономией – копия нашего Хрумкина) после тяжёлого запоя, потеряв счёт времени, решил закидываться не каждый день, а через два на третий. Раздосадованный тем, что никто не срывал листки календаря, он запретил молодёжи устраивать свидания, а хлопец и дивчина – в отместку или просто озорничая – накачали горилкой старосту до жовто-блактиных пятен по всем сысалам, и он забыл о своих санкциях напрочь. Любопытная, скажу я вам, история! Как ведь люди жили, с позитивной выдумкой, а сейчас там, условно говоря, в Жабокричах, у кого-то мозги закипают через день, а у кого-то – другая органика, но ежедневно. Причём и то и другое – там же, в головах. А санитар психиатрической больницы Сидоров, ходивший, по его заверениям, на тот фильм неоднократно, утверждает, что Раппопорт опосредованно был прав и в отношении «Весёлых Жабокричей»: всякие события, связанные с любовными отношениями и алкоголизмом, служат лишь фоном для различных перипетий. Это, мол, всё «рефлексы головного мозга» виноваты, как говорил Степан Аркадьевич Облонский из «Анны Карениной».

Между прочим, Анна Каренина на афише кисти Кувалдина получилась копией уже не супруги художника, а сáмой что ни на есть Клавдии Иосифовны, тогдашней Клавдии, продвигаемой в те незабвенные годы по идеологической линии на мясокомбинате «Солнечный» (именно ей принадлежит лозунг, о котором не все ещё старожилы забыли: «Воруешь колбасу – воруешь здоровье!»). В общем, дело чуть ли не до драки дошло – между двумя женщинами. Между мужчинами – Кувалдиным и тогдашним женихом Клавдии, руководителем шахматного кружка из поселкового ДК, мечтавшим сразиться с Бобби Фишером, – тоже. Точнее, претендент на шахматную корону вызвал художника на дуэль. Но случилось так, что она не содеялась, и в тот самый день, на который был назначен поединок, соперники дружелюбно общались у погреба вместе с секундантами – Сидоровым и Штуцером. Несостоявшиеся дуэлянты взаимно извинились в резких словах, которыми они будто обменялись из-за «женской бессознательной психологии», как выразился будущий санитар областной психиатрической больницы. Клавдия же окончательно решила перенести центр тяжести своих увлечений из интеллигентского слоя в брутальный, хотя с таким эпитетом в то время никто знаком не был. В свою очередь и шахматист-бретёр, присмотревшись к мужикам, стал осторожнее в отзывах о людях и вообще сбавил презрительно-насмешливый тон, и вот уже который год, будучи завсегдатаем посиделок у погреба, постоянно декларирует из Апухтина: «Мне не жаль, что и на?лил и выпил я сам / Унижения чашу до дна, / Что к проклятьям моим, и к слезам, и к мольбам / Оставалася ты холодна…» Сходить в загс, полагает шахматист, может всякий, но жить потом с женщиной, быть ей мужем, стараться давать ей то, чего сам не имеешь, то есть покоя в душе, – для этого нужно быть героем.

Но, честно говоря, на моей памяти, которая охватывает жизнь нашего дома почти за все сорок пять лет его существования (не без пробелов, конечно), женщины если и разводились со своими мужьями, то исключительно по причине беспросветного пьянства последних. По сути, они были правы: хвататься за портки пропойцы – занятие бесперспективное: что может внести в семейный уклад этот самый спиртосос, кроме самого себя, и то – с посторонней помощью? Хотя… что значит «они»? – В нашем доме всего один такой, связанный с беспросветным пьянством и разводом, случай был, ещё на заре «перестройки»: обвальщица из шестого подъезда всё время околоточному жаловалась на пьющего мужа, а служитель правопорядка посоветовал уделять ему больше ласки, внимания и заботы. Так мужик стал закладывать ещё чаще, но – аргументированно. Ну а победа в драке за право броситься под поезд – сомнительное достижение при любом результате.

…Или вот недавно случай был. Прикорнул в нашем дворе на единственной скамеечке (у первого подъезда) бывший, но абсолютно трезвый хормейстер поселкового Дома культуры Несвитайло. Сотрудники правоохранительных органов его будят, спрашивают, мол, вы кто такой? А он с недосыпу или от обиды, изъедающей сердце, возьми и ответь: «Карузо!». Так и записали его в протоколе – Карузо Эдуард, поскольку Несвитайло действительно был Эдуардом и своё имя назвал правильно. Паспорта при нём не оказалось, и полицейские служивые доставили бывшего хормейстера в дом № 40 по улице 4-й Любинской, где проживал начальник цеха предубойного содержания мясокомбината «Солнечный» Карузин, однофамилец знаменитого анатома. То есть передали прямо нá руки жене небезызвестного в Солнечном специалиста по откорму обречённой скотины, и теперь из той квартиры – никаких криков о резистентности организмов, а только душевные каватины Фигаро из «Севильского цирюльника» и Алеко из одноимённой оперы Сергея Рахманинова («Весь табор спит…»), исполняемые Эдуардом Несвитайло лирическим баритоном. Правда, без опоры на диафрагмальное дыхание. Говорят, жена Карузина замок на входной двери уже сменила (квартира-то её, добрачная), а теперь претендует на половину садового участка вместе с хибарой и погребом.

Эта история, скажу я вам, посильнее синтетического зрелища «Штурм Перекопа» будет, и даже трудно представить, чем закончилось бы препирательство Раппопорта с Вальбушевичем и наоборот, заведи они спор о перипетиях любовной драмы, о коей поведано выше. Причём предпосылок для подобного развития событий не было.

Конечно же, сразу на память приходят строки из письма Александра Пушкина брату Льву: «То, что я могу сказать тебе о женщинах, было бы совершенно бесполезно. Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею. Однако забава эта достойна старой обезьяны XVIII столетия… Что касается той женщины, которую ты полюбишь, от всего сердца желаю тебе обладать ею». Так вот, начальник предубойного цеха Карузин (Анатолий, между прочим, Аристархович) с этим напутствием Александра Сергеевича знаком никогда не был, но и со старой обезьяной не имел ничего общего, считая, что женщину, на которой женат, следует не только любить (обладать), но и всегда с ней советоваться. Причём, излагая свои соображения по этому поводу, Карузин постоянно апеллировал (в опосредованном смысле) и к представителям власти, принимающим те или иные решения. То есть власть он, Анатолий Аристархович, вроде тоже должен, если не любить, так уважать, но и она, власть, обязана с ним советоваться (в более широком смысле – с народом). Начальник предубойного цеха даже трактат на эту тему сочинял, а я потому знаю, что он приходил ко мне проконсультироваться насчёт особенностей данного литературного жанра. Там, помнится, такое начало было: «Питаясь мясом в гораздо большей степени, нежели народ, вы сами не принуждены заниматься убоем скота. Вы устранили от себя неприятную сторону дела и взяли львиную долю удовольствий. Подобно крыловской свинье вы готовы подрывать корни питающего нас древа; впрочем, только чисто теоретически, то есть пока есть специалисты, подготавливающие скотину к убою и непосредственно им, убоем, занимающиеся. Разумеется, что о страданиях этих животных вы говорите не во время банкетов с блюдами телятины, а больше всего из-за трибун, где достигает высших пределов ваше жизнелюбие». Кто эти «вы» – в моей памяти не отложилось. Возможно, завсегдатаи банно-ресторанного комплекса «Оскар».

Но в тот злополучный день, вернее, утром того дня, когда ближе к ночи сотрудники полиции приволокли в его квартиру бывшего хормейстера Несвитайло, Карузин, посоветовавшись с женой, отправился на дачу залечивать душевную рану, возникшую в результате внезапно пришедшего в голову риторического вопроса: «А как власть-то полюбить, если обладать ею никогда не буду?» Но залечивал не чтением, как сказал жене, трактата Марка Туллия Цицерона «О государстве» («чтение – лучшее учение»), а «компрессами» от бабы Дуси, поэтому на даче и заночевал.

И надо же такому случиться – спустя пару месяцев, похудевший, но не осунувшийся от переживаний Карузин вначале зауважал, а вскоре и полюбил всем сердцем власть в лице председателя некоммерческого товарищества «Сибирский садовод-1» Потаповой, которой теперь уже не нужно постоянно выискивать по дачным домикам очередного суженого, дабы предъявить его сочувствующей общественности.

Как всё произошло-то – отправился Анатолий Аристархович в ларёк за папиросами (курит исключительно их, дабы руки всегда могли оставаться свободными), а тут, откуда ни возьмись – Потапова собственной персоной, не упустившая случая загарпунить отставленного женой «видного мужчину»: «Вы не подержите рычаг, пока я воду из колонки набирать буду?» – обратилась она к не отошедшему ещё от «компрессов» бабы Дуси Карузину. Вот эта наивная просьба в сочетании с раскрасневшимся от стеснения лицом Потаповой всё и решила…

Конечно, Анатолий Аристархович в нашем дворе иногда появляется и подолгу стоит под окнами квартиры жены-изменщицы, мечтая, что уроженец Криворожья Несвитайло однажды сорвётся и запоёт что-нибудь вроде «Ще не вмерла Украина», и тогда уж он такую сцену ревности устроит… Напрасные ожидания – сердце бывшего хормейстера поселкового Дома культуры как принадлежало (не только в творческом, но и в гражданском смысле) русскому патриотическому репертуару, так и принадлежит. Понятно, что мировая классика тоже входит в сферу его внимания, как понятно и то, что в таком возрасте мужчине необходима спутница, которая кормит, утешает, гладит по голове и говорит, что всё будет хорошо. Которая не лукавит мужу, заначки его не трогает, а сама при этом «…с живым очарованьем / Пьёт обольстительный обман!»

Интересно, что активные женщины нашего дома так ничью сторону и не приняли. К примеру, спорадические дискуссии Клавдии Иосифовны и Евдокии Павловны, сиречь бабы Дуси, всякий раз напоминали спор Белинского с Тургеневым о Гамлете. То есть владелица австерии «Добро пожаловать!», точь-в-точь, как «неистовый Виссарион», страстно оправдывала принца датского, прошу прощения, начальника предубойного цеха Карузина, считая, что он «велик душой», полагая, что и Шекспир сочинял своего героя именно таким. А вот баба Дуся, образно говоря, настаивала на точке зрения Тургенева, заявляя, что Анатолий Аристархович, будто Гамлет, весь соткан из противоречий и слаб потому, что анализ впечатлений от жизни заменяет ему саму жизнь. В то же время Аделаида Аркадьевна, жена бывшего юриста мясокомбината Антона Ивановича, редко вступающая с кем бы то ни было в споры, определила в лирическом баритоне Несвитайло «безгрешную страсть к жизни», при этом, дескать, в его взгляде нет никакой мечтательности, как в глазах царя Давида, играющего на арфе… В то же время, более, так сказать, узловых достоинств или недостатков бывшего хормейстера Несвитайло, ни разу прежде не женатого пенсионера, никто не касался. Карузина же – вслух не обсуждали вообще, помня о том, кто его сердечно приветил в садовом некоммерческом товариществе. Но пенсионерки наши всегда знают то, о чём им никто не говорит, но даже про конструкцию гульфика какого-нибудь Генриха Тюдора лишнего не скажут. А Потапова, подобно Жорж Санд в детстве, считает себя сказочной феей, властительницей, царицей цветов, грядок, плодоносящих деревьев и кустарников, имеющихся во всём дачном кооперативе.

…Ну а пока мы вот эти истории обсуждали, тихой кукушкой прошелестело сообщение о том, что, ежели отдельные собственники квартир не оплачивают жилищные и коммунальные услуги, суммы их долга по ОДН могут быть равномерно распределены между другими жителями дома, в котором проживает неплательщик. Так что возникла реальная опасность спонтанных постановок и в нашем доме сцен ревности, ибо и у нас имеются, в силу разных обстоятельств, несознательные граждане. Но вот скажите, каким образом люди, истратившие в своё время ваучеры не на две «Волги», а на челябинский палас в комиссионке, коммунальных недоимок не имеющие, должны воздействовать на вот этих – должников, располагающих точно такими же дивидендами? Да, у нас в подъезде есть один – вообще ни за что не платит, не только за ЖКУ. До Октябрьской революции, например, такого человека, если он тунеядец, могли и выпороть по «мировому решению», но сейчас этот номер не пройдёт: упомянутый гражданин скотобойцем не одну пятилетку на мясокомбинате «Солнечный» отмахал. Попробуй, прижми такого к тёплой стенке. От нас же мокрое место и останется. Иными словами, все бросились за разъяснениями к бывшему юристу мясокомбината Антону Ивановичу, а тот пообещал обсудить со скотобойцем возможности достижения консенсуса. Хотя при встрече с ним стал интересоваться, по каким признакам отличают кострец от огузка. В общем, стушевался и, как выяснилось, подробные нюансы мясной темы находились вне компетенций недоимщика.

На стихийном собрании граждан вездесущая Клавдия Иосифовна резюмировала, что несколько рублей сверху – это не трагедия, а санитар психиатрической больницы Сидоров косвенно поддержал женщину, приютившую Шлихенмайера: «Вот когда с похмелья на бутылку нескольких рублей не хватает – это да, трагедия – никто же не продаст поллитровку без пятидесяти граммов, а полкило говядины вместо килограмма – всегда пожалуйста, и это уже будет считаться не потребительством, а насущной необходимостью». Где-то на обочине моей главной, метафорически выражаясь, извилины начала брожение посторонняя для состоявшегося диалога мысль о том, что никакую параллель тут не провести; могу, конечно, предположить, что поэт интеллигентнее прозаика, а санитар психиатрической больницы – представителя частного бизнеса в сфере общественного питания, но тут всё зависит от жизненных обстоятельств.

И вот что придумал старший по дому Хрумкин – решил нанять для выбивания долгов… того самого скотобойца, дескать, за одного платить мало кто откажется, а с остальными поговорит по душам «общественный коллектор». Кстати, местный околоточный не возражал, хотя со скотобойцем у него отношения не сложились. А знаете, что из всего это получилось? Оказывается, Хрумкин с околоточным вообще не ведали, какими событиями была богата жизнь скотобойца, какие жемчужины воспоминаний перебирал он бессонными ночами, чьи имена шептал, глядя на полную луну за окном. А шептал он, как выяснилось, имя Снежаны Артуровны Заховаевой, более-менее недавней сотрудницы отдела технического контроля мясокомбината «Солнечный». Причём шептал на протяжении как минимум последних двадцати лет. И так вышло, что именно Снежана Артуровна, увлёкшаяся тренингами личностного роста в интернете, немало задолжала за электричество, проходящее по графе общедомовых нужд. О, да! – Женщины подчас очень падки на использование волхвования для достижения своих задач. Мужику не придёт в голову чинить, к примеру, охотничий дробовик у потомственного чародея, а женщины считают, что существуют некие чакры, повлияв на которые, можно изменить расклады на ближайшее будущее. Но иногда эти чакры слишком дорого им, женщинам, обходятся, а потом начинается – разводы, кредиты, мольбы, опись имущества…

Кто ж ведал, что скотобоец согласился занять должность «общественного коллектора» только ради возможности иметь объективную причину позвонить в дверь квартиры своей тайной избранницы! Раньше-то всё вокруг да около мялся, а с недавнего времени ходит по улицам посёлка пóд руку со Снежаной Артуровной, по сторонам гордо озирается, мужиков, навстречу попадающихся, взглядом испепеляет. Но сцены ревности – вовсе не обязательны, и тут, в определённом смысле, прав Раппопорт: у скотобойца ведь – те ещё навыки. С другой стороны, этот несостоявшийся коллектор с полным на то основанием мог бы повторить вслед за Вальбушевичем: «Ни в одном декрете не сказано, что любовь отменяется!» Ну, он так и сделал, когда Хрумкин стал орать о неприемлемости разрыва договора на оказание общественных услуг в одностороннем порядке. Другими, правда, словами сделал, посоветовав съедать не более одной чайной ложки натертого хрена в день, чтобы не раздражать слизистые органы пищеварения. Хрумкин мог бы сам догадаться – всё-таки человек с медицинским образованием.

Долги Снежаны Артуровны скотобоец оплатил (свои – тоже), и всё бы у них ничего, но ещё окончательно не отошедшая от психологических тренингов женщина время от времени инстинктивно протестует против таинственной цепи, связавшей её с таким сильным, но ревнивым мужчиной. Недоразумения случаются и на людях, но скотобоец терпеливо переносит вспышки негодования у возлюбленной.

А что же Сидоров? Он-то по каким декретам живёт? «У меня, в принципе, есть женщина, – говорит санитар психиатрической больницы. – Когда моя жизнь теряет смысл, она приезжает ко мне в гости, и мы его находим». А мы – аборигены дома № 38 по ул. 4-й Любинской – знаем, что та женщина проживает отнюдь не по соседству, то есть далеко, в посёлке Мелиораторов, а иначе бы у Сидорова вообще не было никаких депрессий и ему не пришлось бы искать по ночам у кастелянши старые журналы.

Вы также интересуетесь, чем сейчас Кувалдин занимается? – Разочарованный

в женщинах, он считает, что есть только одна область, достойная внимания человека, всё познавшего, от всего уставшего, – это искусство. С некоторых пор – пытается работать на заказ, но клиентуры пока мало. Лично мне известны только две его новые работы – исключительно потому, что висят они в кандейке Нияза, где наш добропорядочный труженик лопаты и метлы содержит инвентарь, а также обустроил для себя некое подобие помещения для релаксации.

Знаете ли, иногда захожу к Могалбековичу… помолчать по душам, и, конечно, в один из таких дней не мог не заметить два портрета, ещё пахнущие масляными красками – Анжелы Дэвис и Карла Маркса: над кушеткой Нияза висит необыкновенно пышноволосая американская правозащитница, а напротив, над раскладным дачным столиком, – столь же беспримерно полипилический автор «Манифеста Коммунистической партии».

На портретах не указано, чьих кистей эти работы, но для установления имени художника не требуется приглашать искусствоведов – очень уж они, портреты, – по технике исполнения – похожи на афиши, коими Кувалдин в прежние времена изумлял поселковых киноманов. Причём лица и Анжелы Дэвис и Карла Маркса, похожие, отдадим должное художнику, на оригиналы, если и выражают что-нибудь, так разве недоумие – со взаимным удивлением смотрят они на те необыкновенные изобилия, которыми их наградила рука живописца. Трудно сказать, могло бы промеж них – Анжелой Дэвис и Карлом Марксом – что-нибудь заискриться? Какая-нибудь сцена ревности? Может быть, впрочем, они не друг другу изумляются, а самому факту нахождения в дворницкой.

– Хороша? – как-то спросил Нияз нашего старшего по дому Хрумкина, кивнув головой в сторону Анжелы Дэвис

 – Очень хороша. Кто это? Мне лицо будто знакомо, где-то виделись, по-моему – «восьмёрка» справа…

 – Нет, вы с ней встречаться не могли, это – американская коммунистка. А этого знаете?

 – Ну, как не знать – Карл Маркс, основоположник.

 – И не странно вам видеть их здесь, в моей, как вы выражаетесь, лаундж-зоне?

 – Что же тут странного? Случайность…

 – Случайность, надеюсь, это Хакамада, висящая у вас в прихожей, – резюмировал Нияз, вслед за Луцием Аннеем Сенекой полагающий, что некоторые жители нашего дома страдают больше от фантазий, чем от реальности.

Так что старший по дому (художник в душé, по собственному мнению) в последнее время уходит из дворницкой в глубокой задумчивости. А там ведь на днях и портрет Дзержинского появился, и теперь Карл Маркс и Анжела Дэвис будто на Феликса Эдмундовича смотрят. Вроде как взыскующе. И покупатели вроде бы на всех троих оптом нашлись. Опять же, вся его, общественника и стоматолога Хрумкина, жизнь до сих пор была рядом художественных произведений, в которых несостоявшийся релокант рисовал себя то элитарием, то политическим заговорщиком, то во всём разочарованным патриотом. Но теперь он – из «раскаивающихся». Или уже. В том смысле, в каком понимал это слово сам Хрумкин. Во всяком случае, Хакамада в его прихожей с некоторых пор не висит – старший по дому, как сообщил околоточный, заменил её на фотографию Балаклавской бухты с высоты птичьего полёта.

О бытийном и таинственном

Есть у нас озерцо, вернее, пруд – иссиня-зелёной красоты, и там такие лягушки благоденствуют, что ими можно осчастливить всю Францию со всеми её бывшими колониями. Если захотим, но мы этого делать не станем, потому что квакух жалко, а главное – не дождутся. Пусть теперь сами кормятся, французы эти. А баба Дуся так вообще утверждает, мол, если за столом окажется немец, не хватит выпивки, если американец – не будет закуски, а если придёт француз, вы не увидите ни того, ни другого.

Достаточных оснований для того, чтобы не доверять Евдокии Павловне, у поселкового народа нет – в каком-то далёком году наша активистка в сфере надомного предпринимательства, будучи ещё профсоюзным верховодом на мясокомбинате «Солнечный», якобы иностранную делегацию сопровождала: ходили-де забугорщики в клетчатых штанах, пускали пузыри на разных языках, а ничего не поняли. Нет, не в технологии производства, к примеру, суповых наборов, а в нас, местных тружениках, ничего не поняли, хотя и в посёлок заглядывали. В пельменную, что ли. Санитар психиатрической больницы Сидоров, работавший в то время на токарном станке ДИП-200 («Догнать и Перегнать») в ремонтно-механической мастерской мясокомбината, говорит, что видел там одного из них – иностранцев. Дескать, предложил ему тост за объединение пролетариев всех стран, а тот, глазом не моргнув, согласился: «А паркуа бы не па?..», а потом, после всего такого, долго объяснял, что у него «аржен рюсь», то бишь нет русских денег, чтобы расплатиться за пельмени. Хотя и съел три порции – известный всем прозрачный напиток «без ничего» тогда не отпускали, работала следующая схема: к «сотке» полагался бутерброд с половиной варёного яйца и селёдкой, а за тарелку с пельменями и все сто пятьдесят могли нацедить. Потому как закусывать надо при любой власти.

В город наш, правда, в то время не всякого иностранца из капиталистического государства могли впустить, да и то – исключительно под присмотром. Так что Евдокия Павловна, возможно, гиперболизирует, а в пельменной вовсе не француз был, хотя Сидоров долго ещё намурлыкивал: «А туа… А ля фасон кота дэтрэ бэль…», вытачивая резервный крепёж для оборудования мясокомбината. Как говорится, привязалось к зубам: тот иноземец пожелал расплатиться за пельмени исполнением песен из репертуара Джо Дассена.

Но сути всё вот это не меняет. Тем более в свете нынешних событий. Поэтому пусть теперь западные закордонники сами пьют свои помои многолетней выдержки и едят, что особенно принципиально, своих лягушек – и те, и другие, и десятые, и даже не пытаются своей трансгендерной – прости, Господи! – алгеброй поверять нашу русскую гармонию. А то переженились там, в своих правительствах, а не помнят, кто из них женщина.

…Но это сейчас пруд Замарайкой называется, а раньше сюда поселковые женщины даже бельё полоскать ходили: «перестройка» заканчивалась, воду в домах отключать стали чаще. Бывало, по три дня в месяц полоскали, а мужики, плот соорудив из полубесхозного забора, заплывали на середину пруда и питьевой воды в бочку начерпывали. Потом из неё пили все, кто хотел, а русалки соблюдали перемирие – никого не утаскивали. Микроэлементов – гора. И мозг та вода прочищала, и внутренности, а у некоторых и руки чесаться переставали...

Да, в нашем пруду и русалки водились. Ну вот с каких таких наследств, скажите мне, Клавдия Иосифовна своё заведение открыла, хотя сызмальства мечтала о партийной карьере и, трудясь на мясокомбинате «Солнечный», активно продвигалась по идеологической линии? А в те времена, если воду отключали, то отключали всем – и партийным, и беспартийным, потому в один из таких дней направилась к пруду и Клавдия.

Вот подходит она к мостку, а на нём – русалка сидит, золотым гребнем волосы чешет. Увидела комсомольского вожака мясокомбината в химической завивке и исчезла в пруду – испугалась, наверное, а гребень-то оставила впопыхах. Клавдия, конечно, понервничала, но долго удивляться не стала, потому как не она первая русалку встретила – все знают, что первым был хормейстер поселкового ДК Эдуард Несвитайло. Не слышали ту историю?

Дело в том, что раньше у пруда ещё и рощица берёзовая благоухала (в летнюю пору, конечно), а перед ней – поляна (неплохое, в сущности, место – даже одуванчики цвели). Стало быть, замыслил Несвитайло и здесь репетиции устраивать, чтобы люди, взявшись за руки, в круг вставали и пели: «А вы, соседи, соседи мои, / Да вы берите по соседушке себе, / Да по душе по красной девушке, / Да вы садите на коленушки, / Да вы цалуйте помаленичку…» Да всяко растягивали бы, с заворотами… Хормейстер считал, что раз уж поощряется исполнение песни про то, как «вышли мы все из народа», то данный тезис обязательно следует подтверждать записями из этнографических экспедиций. Перевоплощать их, записи, в живое исполнение, и непременно чтобы на природе. Тем более в круг на сцене поселкового ДК особо не встанешь – не те просторы…

Но для начала следовало прикинуть масштабы, поэтому Несвитайло расчертил на поляне тот самый вожделенный круг, не догадываясь, что в прежние времена мужики сюда пахать приезжали. Ну, не сюда, а чуть подальше – ближе к местности, где позднее был построен мясокомбинат. До обеда пахали, а в обед выпрягали лошадей и тоже чертили большой круг – лошадей туда ставили, и сами садились там же обедать. Потому что тогда много русалок было, а некоторые не только в пруду (в те времена он широко плескался), а и на берёзах обитали. Вот спрыгнут они с качелей и бегают, бегают, хохочут, одна одну толкают. Но боятся в круг попасть. Ведь если попадут – то навек останутся, не выйдут...

Интересно, как те русалки бегали – у них же хвосты рыбьи? Впрочем, у тех, что на берёзах, всё как-нибудь по-другому устроено. Несвитайло ни с кем впечатлениями не делился: вроде уговор промеж них был. А одна всё-таки в круг, расчерченный хормейстером, забежала. Делать нечего – взял её Эдуард на руки, да и домой принёс, в холостяцкую однокомнатную квартиру (дачи тогда у него ещё не было). Сам спал на раскладушке, а русалка, прикрыв хвост (или что у неё там было) пледом, прожжённым в разных местах, всё на тахте сидела – «глядит, кивает головою», но целовать не разрешает. Станет Несвитайло яичницу жарить, а она дышит воздухом этим, от яичницы, воздух этот же хлебает. И только им и жила почти год. Не разговаривала, всё сидела и носки хормейстеру вязала. Одни, другие… Всю зиму вязала.

Околоточный, убеждённый в том, что творческий человек – это такая особая единица, которая непременно требует пригляду, частенько заходил – всё выведывал, что это за гражданка у Несвитайло без прописки и паспорта проживает. Но поскольку милиционер (тогда ещё были милиционеры) претендовал на место солиста в поселковом хоре, никаких угроз он хормейстеру не высказывал, а всякий раз требовал устроить ему прослушивание. При этом всегда пытался исполнить одну и ту же песню, в ней ещё такие слова есть: «Три года ты мне снилась, а встретилась вчера…» В итоге Несвитайло, почувствовав неладное, согласился взять околоточного солистом и дал ему первое задание – выучить монолог Тартальи из оперы Пьетро Масканьи «Маски». А в монологе том заикаться надо было чаще, чем петь, и в результате околоточного, ответственно отнёсшегося к поручению, отправили на переаттестацию раньше положенного срока.

Русалки, между прочим, реально симпатичные женщины, и, что самое главное, всегда знают себе цену – в этом убедился Левонтий Штуцер, читавший постоялице, с разрешения хормейстера, краткий курс поселкового comme il faut, основанный на собственных ошибках, неудачах и наблюдениях, дабы извлечь хотя бы слово из этой молчуньи. Но – не получилось, она даже бровью в его сторону не повела, на что «лектор», тщетно пытавшийся угадать ответные слова хотя бы по выражению глаз поселковой ундины, огорчённо заметил: «Русалки должны жить на воле, а не вот это всё».

Ну, может быть, Штуцер по-доброму завидовал Несвитайло – дом-то Левонтия почти у самого пруда, и он по ночам карасей ловил – в это время они хорошо идут, а русалки ему никогда не попадались. Ну, как ловил – поставит сеть, да и восвояси отправится, чтобы уже с утреца добычу забрать. Вот и в тот злополучный раз так же сделал, а ночью-то потянуло его в баню – сердце растревожилась, а ну как жена Людмила мужнин тайник уже проверила и завтра караси в сметане придётся «заполировывать» каким-нибудь компотом из ревеня? И хорошо, что дверь в баню за собой на щеколду закрыл, хотя никогда этого не делал, и не потому что скрывать нечего – всё-таки частный сектор не предполагает свободное передвижение посторонних по его территории. Впрочем, далеко не все граждане и в ваннах запираются… Ладно, это отдельная тема, а Левонтий щеколдой клацнул очень даже вовремя: только сунулся к тайнику, а за дверью – дикий смех раздался. Можно сказать, гомерический хохот. Смотрит Штуцер в щелку, а на пороге бани необъятных форм русалка – голая до бёдер, волосы до колен – в дверь ломится. «Ладно, – потом говорит, – не залезла к тебе, не смогла, хотела с тобой пожить». Истошно застонала, развернулась и пошла к пруду. Так Левонтий и просидел до рассвета в бане, тайник свой опустошая…

Весьма возможно, всё вот это Людмила подстроила – она тогда с мужем в ссоре была, начавшейся с того, что Левонтий получил в наследство по завещанию дальнего родственника три тысячи рублей. На семейном совете решили отложить эти деньги на чёрный день. Но сапоги себе Людмила наметила купить с самого начала. За сапогами последовала шубейка, потом другие радости, затем оказалось необходимым устроить будуар в том именно вкусе, который она вычитала в романе «Анжелика – маркиза ангелов». Людмила не была бы женщиной, если бы её это не занимало, но, увы, не успела убедиться в том, что мечта о будуаре уже слишком широкая, потому как в оный она собиралась превратить комнату, где Штуцер обычно хранил и чинил свою сеть. Хотя для подобных целей во дворе сарайка имелась.

Чашу терпения Левонтия переполнили разные козетки и статуэтки, закупленные супругой на ярмарке народных промыслов, состоявшейся в поселковом ДК. Совсем ненужные и даже неизящные, по его мнению. Понятно, Штуцер высказался от души, и вскоре Людмила просила у него прощения, предлагала все эти безделушки продать, а потом купила мужу в «Церабкоопе» на улице Профинтерна бордовый халат с драконами китайского производства – на оставшиеся деньги. Впоследствии она сшила из него скатерть, потому что «кормилец и добытчик», вообще никогда не носивший халата, отказался надеть это великолепие. В итоге Левонтий посерьёзнел пуще обыкновенного, хотя и прежде не отличался весёлостью. Точно ему открылось в его семейной жизни что-то новое, слишком уж неожиданное, что он, однако, не мог или не хотел пристально анализировать.

Но Людмила, выпросив прощение, всё равно затаила обиду… Вот, может, она и русалку ту хохочущую изобразила, да так, что родной муж не признал. А как признаешь, если жена всегда миниатюрностью отличалась? Хотя могла и свою подругу на это дело подбить – чемпионку ДСО «Трудовые резервы» по толканию ядра Нателлу Рябоконь, похожую формами на ту русалку и пользующуюся зазорной известностью среди отдельно взятых женщин посёлка. Но, опять же, – тем утром сеть в пруду Штуцер так и не обнаружил, а Людмила не стала бы с ней манипуляции производить – караси-то влёт шли со сметаной, ещё и на продажу оставалось. А Нателла тремя днями ранее на спортивные сборы уехала – в Боровое. Поэтому – русалка, больше некому, решил удручённый мистической «акцией устрашения» Левонтий. Хотя Павлов, только начавший тогда ухаживать за Каблуковой, пустил слух, что сеть похитить могла и не русалка. Дескать, однажды ловил он для кошки своей, Матильды (у него все кошки и до и после были Матильдами), рыбу в пруду, и вытащил здоровенного карася. Причалил Павлов к берегу, выкинул это чудо-юдо на мосток, плот привязал, а потом, когда повернулся да натруженные длани к рыбине протянул, случилось невероятное: захохотал карась, прямо как человек, и в воду прыгнул. Видимо, это был сам хозяин пруда, вот он-то – запросто утащить сеть Левонтия мог, мстя за его отказ впустить к себе в баню самую привлекательную русалку. «Да это прямо сутенёр какой-то, а не водяной!» – возмущался Штуцер. А сеть потом нашлась – в прибрежных кустах, будто вся изжёванная…

Со временем, видимым отпечатком трагикомического эпизода с наследством остались только сапоги Людмилы, время от времени ремонтируемые по моде сапожником Автандилом. А козетки и статуэтки нотариус Гольденберг прикупил, да и перепродал потом какому-то французу (не тому ли – из пельменной?), задержанному впоследствии на таможне при попытке вывоза из нашей страны культурных ценностей. Хорошо, вернёмся к Несвитайло…

Пришла весна. Русалка сидит на тахте по-прежнему, но уже ничего не вяжет, а просто, задумчиво вертя пальцами концы своих тёмных волос, заплетённых в две густые косы, в окно смотрит – потеплело, шерстяные носки ни к чему уже. И, наверное, подруг увидела – как закричит: «Наши идут! Наши идут!», захлопала в ладоши, и – шасть за дверь, пока Несвитайло «бутербродную» колбасу, уже подгоревшую с одной стороны, в сковороде переворачивал. А когда его потом спрашивали, что же там у них с русалкой произошло, он загадочно отвечал: «Просто у неё странная какая-то энергетика. С моей не совпадает».

Хормейстер так ни разу и не женился. Ну, пока его к жене начальника предубойного цеха сотрудники патрульно-постовой службы не принесли. Дворник Нияз ещё несколько лет спустя после того случая, встречая во дворе Несвитайло, сетовал: «Ты бы их всех к себе позвал…», на что Эдуард неизменно отвечал: «Да там их, может, семь было – многовато для семейных посиделок». Нияз в свою очередь искренне удивлялся: как это – семь, и много?

…Да, а что там Клавдия? А ничего – бельё прополоскала, воды набрала, и гребень русалочий прихватила, не пропадать же добру. Золотой ведь – гребень-то. Ну и началось: что ни ночь, русалка в дверь комсомольского вожака тарабанит, просит жалобно, чтобы ей Клавдия ценную вещь вернула, а когда милицейский наряд приезжал – всё уже тихо было. Улик – никаких, разве что чешуя на коврике у порога поблёскивает, ну так мало ли какую рыбу идеологический работник мясокомбината мог в дом принести? – Возможности, сами знаете, были. Милиционеры же, когда приехали в третий раз, пригрозили жертве недоказуемых русалочьих домогательств административным наказанием, поэтому наутро, не выспавшаяся, утомленная никогда прежде не испытанными впечатлениями Клавдия занялась решением вопроса установки на всех подъездных дверях нашего дома кодовых замков. Почему на всех? – А чтобы не быть заподозренной в использовании поселковых связей исключительно в личных нуждах. В два дня решила! Так что наш дом как первый на районе дом с кодовыми замками, в некотором роде, является местной достопримечательностью.

Но Клавдии это не помогло – русалка продолжала приходить по ночам и требовать возвращения гребня. Разумеется, такого напора никто рано или поздно не выдержит – отправилась главная комсомолка мясокомбината к пруду, расчесалась гребнем напоследок и оставила его на мостке. Ещё и воды начерпала из бочки – в доме её с вечера отключили, поэтому наши мужики позаботились, чтобы и на щи, и на чай хватило всем. А утром выспавшаяся Клавдия встала, пошла на кухню, а в том ведре, где вода была, – толстенный «лопатник» с купюрами иностранного происхождения, в целлофан завёрнутый! Это русалка, всё-таки пробравшись непонятным образом в квартиру, за гребень отблагодарила, видно, дорог он ей был.

Куда, как, с чьей помощью Клавдия (уже для многих – Иосифовна) потом валюту пристроила и в дело пустила, никто не знает, даже Шлихенмайер, но как только зазвучали и в нашем посёлке капиталистические бубны, тогда и открылась, так сказать, австерия «Добро пожаловать!». В обиходе – галантерея, бакалея, рюмочная и закусочная под одной крышей. И – лабаз.

Всё-таки удивительная женщина – Клавдия! – Сколько раз она замужем была – не все жильцы нашего дома скажут, но точно известно, что со всеми своими бывшими, пока Шлихенмайера не приютила, она оставалась исключительно в дружеских отношениях, и регулярно приглашала их в гости, причём они не сразу вспоминали, что свой статус уже утратили. Вот эта природная коммуникабельность и позволила Клавдии более-менее сносно вписаться в рыночные отношения с населением посёлка Солнечный. Понятно, что с мясокомбината она уволилась, предав забвению планы о партийной карьере… Какое-то время пивом на Левобережном рынке торговала, но об этом уже упомянуто ранее.

…К сожалению, в русалок в настоящее время плохо верят, потому что, как говорит баба Дуся, их закляли во время последнего заседания парткома поселковой ЖЭК на сорок лет, чтоб не было, но Аделаида Аркадьевна утверждает: «Атмосфера сейчас такая, что они сами утопились». Причём, если жена бывшего юриста мясокомбината произносит какое-нибудь научное слово, то надо понимать, что оно имеет сразу несколько смыслов. Атмосфера – не исключение. А вот Людмила – жена Штуцера – говорит, что когда была маленькой девочкой, у пруда цыгане табором стояли, и она к ним бегала из любопытства и те её не прогоняли. Про цыган-то многие у нас не забыли, а вот то, что «счастливое племя», как назвал их Александр Сергеевич Пушкин, на берегу жарило карасей, даже баба Дуся не помнит, хотя понятно, что её профсоюзная деятельность и не могла – никоим образом – касаться быта кочующих цыган. А Людмила-то вот что рассказывает. Молодые цыганки, дескать, в Воскресение Иисуса Христа не верили, и однажды вечером, сидя вкруг бовы? (печи), сложенной из битых кирпичей на «живую нитку», завели об этом разговор – не было такого и всё тут, хохаибэнá, одним словом (неправда – по-ихнему). Так-то они делом были заняты – время от времени две из них приподнимали огромную сковороду, на которой медленно зажаривались караси, а третья уголья ворошила. И вот, когда в очередной раз прозвучала эта самая «хохаибэнá», откуда ни возьмись, появилась пожилая цыганка, да как крикнет: «Цыть, чибалы!» – Молодухи чуть сковороду не выронили, а мами?, бабушка, значит, и говорит: «Вот если сейчас, антихристовы девки, рыба сама в сковороде не встрепенётся, тогда и не верьте, если сможете!». И тут же караси, ещё не покрывшиеся вдосталь аппетитными корочками, аж подпрыгнули!

Те цыганки, что сковороду приподнимали и опускали, тут же уверовали в Воскресение Иисуса Христа, а третья молодуха – уголья ворошила, потому и не видела ничего. В общем, когда табор уехал, она осталась – русалки её в своё общество взяли. Говорят, это цыганкин гребень Клавдия потом подобрала на мостике, хотя столько лет прошло с того дня, когда рыба в сковороде подпрыгнула…

 Но Аделаида Аркадьевна убеждена, что о подпрыгнувшей в сковороде рыбе Людмила всем рассказывает из желания сохранить в народной памяти ту самую пожилую цыганку. Всё, мол, очень просто – это была прабабушка будущей жены Левонтия! А на самом-то деле, и люди соврать не дадут, рыба впервые встрепенулась ещё во время обеда Иисуса Христа с учениками. Но всё было наоборот. Стало быть, сели они за стол, поставили перед собой сковороду с рыбой, и тут Христос говорит, что его предаст один из учеников. Понятно, что все, включая Иуду, заявили тут же: «Такого никогда не произойдёт!» Тогда Христос, глядя на Иуду, огорчённо произнёс: «Как тебе не стыдно – ты лжёшь!». И добавил: «Если ты обманываешь, то пусть рыба на сковородке оживёт». И рыба зашевелилась, хвостом забила. Христос-то знал уже, что тот, кто обмакнёт хлеб в солонку, тот и предаст его, а Иуда так и сделал – до того ещё как рыбу на стол поставили.

Вообще-то Аделаида Аркадьевна, будучи студенткой филфака педагогического института им. Горького, частенько в этнографические экспедиции ездила, не всё из того, что люди рассказывали, запамятовала. Да от нас раньше-то и выезжать никуда не надо было. А прабабушка Людмилы, может, и вправду цыганкой была, и что с того? – Христос Воскресе! – Воистину Воскресе!

Так-то поселковые женщины редко разговоры среди бела дня заводят. Может, они и у погреба с мужиками не сидят, бизнес-планы и рационализаторские идеи не обсуждают, потому что всегда чем-нибудь заняты. Хотя и мужики не лодыри, не пузочёсы безалаберные – просто у них больше свободного времени. Вечерами, в основном, а всё-таки. Ну, так повелось совсем уж с давних пор, когда на месте посёлка ещё деревня была, а в город – только по большим праздникам народ ездил, с ночёвками, потому что не ближний свет. Говорят, приглянулась чем-то Иисусу Христу наша деревня, и решил Он с местными жителями – предками нашими – пообщаться. А кроме как мимо пруда в деревню тогда зайти нельзя было. Идёт Иисус и видит – женщины бельё полощут, попросил Он у них воды напиться. А те ответили: «Возьми, милый человек, сам, вон там, в бочке, а нам некогда». Утолил жажду Христос и дальше пошёл. Видит, мужики в поле работают (там, где нынче мясокомбинат «Солнечный»), попросил Он и у них напиться, те поднесли квасу, посидели с Ним, хлебом-солью угостили, расспросили, куда путь держит. Тогда встал Иисус Христос и сказал мужикам: «Вы, добрые люди, живите всегда этак же свободно, как сейчас разговаривали со мной, а женщинам пусть всегда будет некогда, как некогда было им подать мне воды».

Верить или не верить – дело добровольное. Но женщинам нашим – точно всегда некогда, и других объяснений данному факту ни у кого в посёлке не имеется. Во всяком случае, у мужиков. Тем более ничего такого Аделаида Аркадьевна в своих экспедициях не слышала.

… С временем пруд, не так что бы и внушительный размерами, но дававший когда-то приют карасям и русалкам, затянулся тиной и всякими вышвырками, и теперь оглашается неустанным верещанием лягушек. Только ивовые кусты устояли в своей скромной красоте, да и те совсем уж печально склоняются к воде, которую и водой-то назвать нельзя, точно лучшие времена вспоминают.

Вскоре поселковый народ стал называть пруд Замарайкой, люди туда почти не заходят, лишь иногда забредают почему-то светящиеся в темноте беспризорные собаки. Возможно, одна из них относительно недавно и сбежала от Левонтия Штуцера. Так вот, биолог Синицын, с некоторых пор проживающий в квартире бывшей чемпионки ДСО «Трудовые резервы» по толканию ядра Нателлы Николаевны Рябоконь, выяснил, что зимой внутри организмов таких почтенных амфибий, как остромордая лягушка и сибирский углозуб появляется этанол, то есть тот самый этиловый спирт, что позволяет им не гибнуть при очень низких температурах и практически полном отсутствии кислорода в замёрзшей вокруг среде. «Ранее этанол никогда не фиксировался в таком количестве у наземных позвоночных!» – восклицал Синицын, забегая в австерию Клавдии Иосифовны «Добро пожаловать!», а иностранные граждане, там обедающие, невольно вздрагивали, ощупывая заветные карманы, дабы убедиться в наличии миграционных документов. Но, прямо сказать, у коренного населения посёлка массу альтруистических восторгов эта затея не вызвала…

Синицын – среднего роста неуклюжий человек, лет пятидесяти пяти, с огромным лбом, ещё преувеличенным начинающейся лысиной. Таким капусту в рассоле прижмёшь, и она никогда уже не прокиснет. Этот огромный лоб, чистый, глянцевитый, точно лаком покрытый, без единой морщинки, прежде всего бросался людям в глаза, и одни, глядя именно на этот чудесный лоб, думали: «Вот, должно быть, умный человек», а другие не находили в нём ничего выдающегося, считая, что плешь Синицыну «проели» женщины из-за недостатка у него бытовых навыков. Но биолог обладал необыкновенной способностью видеть незаметные для других мелочи жизни и строить из них выводы. Тем не менее вчастую попадая в пикантные ситуации, особенно когда ему приходилось вступать в отношения, так сказать, с «обобщёнными верхами жизни».

В ранней молодости он мечтал об аспирантуре, об учёной карьере, но, рано женившись в первый раз, отправился в среднюю школу преподавать биологию и ещё на полставки – зоологию. Надо было жить, утешая себя мыслью, что это только временная задержка на намеченном пути. Вскоре жена сбежала на Кавказ вместе с директором районной овощебазы, внезапно вспомнившим про многочисленную родню на гостеприимном юге. Там их следы затерялись, а Синицын то ли прикипел к своей работе, то ли махнул рукой на прежние мечты, и намеченная в студенческие годы цель исчезла в густом тумане былого, из которого выглядывала только изредка, дразня и раздражая. Так он и остался школьным учителем, занимаясь в то же время репетиторством.

Но многое изменила в его жизненном укладе нечаянная встреча с Нателлой Николаевной Рябоконь, после окончания спортивной карьеры освоившей профессию водителя троллейбуса.

…Остановка «Посёлок Солнечный» – уже последняя для городского общественного транспорта, а дальше – тракт областного значения на север области. Поэтому, если кто-нибудь замыслит приехать к нам на троллейбусе (№ 7, кстати) последним рейсом, то к финишу, может статься, прибудет в компании водителя и кондуктора. И только. Мы-то, местные, допоздна нигде не задерживаемся. Во всяком случае, стараемся.

Трудно сказать, каким попутным ветром занесло биолога в троллейбус, «пилотируемый» Нателлой Николаевной и следующий в посёлок Солнечный, но перед остановкой «Дорстрой» движение «семёрки» замерло. Единственный пассажир, а именно Синицын, подумал было, что опять отвалились рога, и нервно засмеялся. Вот, вероятно, этот смех – будто призывный и то же время печальный – и обратил на себя внимание бывшей чемпионки. Разговорились. Оказалось, что строительная бригада среднеазиатских наёмников, возвращавшаяся с объекта к месту постоянной дислокации, решила перейти дорогу в неположенном месте. Синицын рекомендовал пропустить, потому что, – объяснял он, – эти люди после трудового дня идут непременно усталые и сердитые, и может произойти эксцесс. Увы, Нателла Николаевна не послушалась, за что и получила в свой адрес немало нелестных, судя по интонации, слов. «Какой умный мужчина!» – подумала она, разглядывая покрытый испариной, оттого казавшийся ещё более выпуклым лоб Синицына. А этот «умный мужчина» не мог бы даже сказать, что именно знакомого показалось ему в лице, некоторым образом, спутницы: черты ли его, или движение головы, слегка опущенной, или странные, не то чтобы большие, а точно раздвинутые глаза. Внезапно троллейбус дёрнулся, едва не задев последнего в колонне гастарбайтера, и Синицына, уже приставшего со своего места, качнуло прямо в объятия Нателлы, которая, в свою очередь, смешливо назвала понравившегося мужчину «жеребцом стоялым». И даже замахнулась, с очень, впрочем, шутливой и почти ласковой угрозой, стремясь обдать позднего пассажира запахом духов, привезённых из Минеральных Вод. Синицын вдруг почувствовал предательскую слабость в коленях, а Нателла Николаевна, не выпуская его из своих объятий, прошептала: «Что вы делаете, сумасшедший...» Хотя Синицын, обмякший и безвольный, ничего и не делал…

В лобовое стекло «семёрки» изумлённо таращился среднеазиатский шабашник, отставший от колонны…

Через неделю биолог переехал со всем своим нехитрым скарбом (коллекция сушёных бабочек и брюхоногих моллюсков, ну и так, по мелочи) к бывшей чемпионке по толканию ядра. Жили они дружно – Нателла Николаевна водила троллейбус (в разные смены), а её, как выражается баба Дуся, марьяжник всякое утро, кроме воскресного, ездил на другой конец города преподавать биологию и – на полставки – зоологию. Когда выпадали совместные вечера, бывшая чемпионка смотрела мелодраматические сериалы, а Синицын, в первую же неделю своего пребывания в посёлке Солнечный обследовавший местную природу и, само собой, Замарайку, размышлял на кухне, записывая выводы на салфетках – по привычке, приобретённой в «междуцарствия», как биолог называл периоды внебрачной жизни.

«Не надо бы ему этой ненужной красоты, не надо!» – часто восклицала про себя Нателла Николаевна, потому что она полюбила бы Синицына и без такого лба, потому что он и так – лучше всех; а между тем, эта красота наполняла умилением её сердце. В глазах женщины нередко сверкали сдержанные слёзы. Может быть, от грустного понимания, что её звание – мастер спорта по толканию ядра – звучит как простая форма разговорной речи, не доходя до сердца избранника, занятого высокими помышлениями.

Иногда Синицын выходил на балкон, где в сильно подержанной и погнутой детской ванне хранились латунные ядра, и продолжал размышлять, время от времени добродушно посмеиваясь над привычкой обретённой дамы сердца громко разговаривать с телевизором. Одно только раздражало биолога – вера возлюбленной в просыпанную соль и в пророческое чесание правой и левой ладони (говорят, Нателла одинаково умело бросала ядра обеими руками)…

…Если смотреть на Замарайку с балкона, так она была по-своему привлекательна. Даже доносившееся оттуда лягушечье верещанье казалось вполне уместным для слуха жителей нашего дома, и только светящиеся во тьме собаки незлобивыми побрехушками нарушали какую-никакую, а гармонию (Гольденберг сравнивает с воем из Гримпенской трясины… ну, кому что роднее).

Вот, в один из таких вечеров Синицын медленно ходил по балкону (два шага налево, три – направо, слева – располагалась ванна с ядрами), заложа руки за спину и свесив голову на грудь, – такова была его обычная манера. Он смотрел внутрь себя и думал о том, что вот он, гонимый судьбой человек, не имеет своего пристанища и гуляет по балкону возлюбленной в прекрасную, тихую ночь, при интересном лунном освещении. «И где былая жажда открытий?» – вздохнул «знаток жизни», если перевести с научного языка название его специальности, и сейчас же что-то прожужжало в воздухе, точно звуковую запятую поставило, а следом, как никогда возбуждённо, заверещали поселковые амфибии…

В то же мгновение, когда в голове Синицына замелькали, перегоняя друг друга, образные представления о научных свершениях, на балкон заглянула уже полусонная Нателла и выразила удивление, что её «умный, красивый мужчина» до сих пор бодрствует, на что «марьяжник» довольно грубо ответил:

 – Что я не сплю, это неудивительно, посмотри и послушай сама, – Синицын широким взмахом руки указал в ту сторону, где находилась Замарайка. – А вот ты, любовь моя, до сих пор не спишь из-за разных пошлостей, которые показывают по телевизору.

 – Да там один мужчина потерял память, семью, капиталы, но любовь лечащего психотерапевта Виктории помогла ему преодолеть все препятствия, – начала было оправдываться Нателла, что вызвало ещё бóльшую печаль «пассажира», как мысленно, в минуты сомнений, называла бывшая чемпионка по толканию ядра своего, можно и так сказать, постояльца. Но Синицын вновь перебил её, на сей раз прибегнув к самоиронии:

 – Так совесть во мне ещё не пропита, к тому же я и не пью вовсе, как ты могла заметить, и чести состоять в близком родстве с Обломовым не добиваюсь…

Лунный свет обволакивал будто бы исполинский лоб Синицына таким образом, что если бы случайный прохожий поднял глаза кверху, то вполне мог перепутать эти два, предметно выражаясь, объекта – мироздания и человеческой природы. Но пусть это, не особенно, впрочем, важное атмосферное обстоятельство остаётся неразъяснённым...

Собственно, с того позднего вечера и начались поиски научных путей к процессу добывания этанола из лягушек, обитающих в Замарайке. Понятно, что теория без практики ничто, посему оставалось только дождаться зимы. Углозубов местным жителям в Замарайке встречать не доводилось, да и, как было установлено Синицыным, они уже давно в Красную книгу вписаны. А вот остромордых в бывшем пруду столько водилось, что спирту, выделенного путём различных манипуляций из этих амфибий, теоретически хватило бы на всех жителей Солнечного, если граммы перевести в градусы. Конечно, с учётом темпов размножения указанных представителей отряда бесхвостых земноводных. Синицын успел даже опубликовать статью под названием «Выводы натуралиста» в одной из нетребовательных городских газет. В оригинале было – «Выводы учёного», но редактор все-таки проявил недальновидную принципиальность.

Околоточный, прослышав об этой инициативе, сунулся было в квартиру Нателлы Николаевны Рябоконь, но та, во-первых, успела оформить Синицыну временную регистрацию, а, во-вторых, сам биолог – из-за спины возлюбленной – проявил себя человеком решительным, предвосхитив возможные инсинуации служителя правопорядка на тему незаконного предпринимательства едким замечанием: «В науке ваш манёвр называется подменой тезиса спора!»

Левонтий Штуцер подрядился было, малую мзду в виде аванса от Синицына получив, на добычу лягушек, но уже к третьей декаде ноября Замарайка промёрзла до дна. К маю, возможно, они оттают, но сохранится ли к тому времени в организмах остромордых амфибий этанол, науке неизвестно. Самое обидное, что два уважаемых человека (с подачи первого, всё-таки менее уважаемого, но исключительно по причине временного статуса «понаехавшего») вовсе не помышляли спаивать жителей Солнечного, которые никогда без меры, массово и не увлекались таким безобразием. Точнее, обидно было не в этом смысле: бизнес-план Синицына и Штуцера состоял в сдаче этанола в поселковую аптеку – для производства целебных настоек. Успокоительных или взбадривающих. Увы…

И сегодня, изредка встречая Синицына, в отчаянной надежде бредущего в сторону промёрзшего донельзя болотца, околоточный, не останавливаясь, как бы исподтишка, произносит одну и ту же двусмысленную апофегму: «Грамотой от педсовета антинаучные аферы не прикроешь…» Учитель биологии благоразумно помалкивает, сетуя про себя на то, что постепенно утрачивается взаимное понимание между представителями различных отраслей общественно-полезной деятельности: тот же околоточный, погружённый в свой «клочок» знания, изрывает его вдоль и поперёк, но не имеет понятия о соседнем. «Он уже давно перестал сознавать свою солидарность с остальными людьми!» – огорчённо думает Синицын, считая, что такому человеку нельзя доверять контроль над поведением других. Тем более, если речь идёт об энтузиастах.

А до Штуцера нашему блюстителю нет никакого дела – он же свой, не «понаехавший». В свою очередь, Левонтий поведал мужикам, что ему теперь снится один и тот же сон, в котором – с полной отчётливостью – он видит себя и Нателлу Николаевну Рябоконь в лодке: Штуцер сидит на вёслах, Нателла Николаевна – на руле, шепча какие-то, вероятно, одобрительные фразы. Левонтий с благоговением внимает этому шёпоту, лишь изредка позволяя себе замечания исключительно по части слога. Вёсла чуть всплёскивают в сонной воде, поскольку Штуцер, собственно, и не гребёт, лодка плывёт сама по себе. Вот он совсем бросил вёсла и, шагнув к корме, опустился на колени перед... О, Господи, перед ним сидит именно та русалка, ломившаяся к нему ночью в баню!

Но вот это всё – остромордые лягухи, настойки, частнособственнические инстинкты с человеческим лицом, утраченные штаны, блеющие козы и многое другое – не имеет никакого значения по сравнению с теми временами, когда у нас в Солнечном был пруд, и нём водились настоящие, а не привидевшиеся в кошмарных снах русалки.

И караси, конечно.

Не спим, батюшка!

Мне ли одному кажется, что народ в Солнечном открыт настежь, как душа апостола Иакова, прошедшего множество дорог? Что под сдержанностью в проявлении чувств и к посёлку и друг к другу скапливаются огромные заряды любви? Хотя чего бы им скапливаться – на зарядах этих и держится здешняя жизнь, далеко не всем видимая…

В своё время брачные отношения Людмилы и Штуцера чуть было не расстроили несоответствия мировоззренческого характера. Конечно, в голову Левонтия и в молодости не лезли мысли о романтике, цветах, пусть даже и полевых, а всё больше о том, как заработать на хлеб насущный, но когда супруга заявила, что её достало это захолустье, возник скандал почище того, какой устроил Штуцер после неудачной попытки проникновения к нему в баню (предположительно) то ли самой Людмилы, то ли её подруги – бывшей чемпионки по толканию ядра, то ли всамделишной русалки. То есть после мистической истории супруги не разговаривали два дня, а после реплики про захолустье – почти четыре. Так-то они вообще малоразговорчивые – посмотрят друга на друга, и слов уже никаких не надо. Другое дело – на улице, но там Людмила и Левонтий всегда поврозь активничали и принародно своих чувств не проявляли. А дома, во время размолвок, впрочем, редких, Штуцер уходил в комнату, где по сей день хранилась его давно не годная для рыбной ловли сеть, тогда как супруга пыталась вникать в истоки очередных телевизионных перепалок.

Но четыре дня – это много, и Людмила, решив, что теперь у неё два выхода – либо она должна умнеть, либо ей придётся страдать, остановилась на первом. Чего не скажешь о нотариусе Гольденберге – этот по-прежнему страдает, называя жителей нашего посёлка «набором дезориентированных персонажей», а ведь кто-то, прознав о чудачествах наших, семейных «треугольниках», бизнес-планах, непростых взаимоотношениях с околоточным, русалками, начальством и так далее, может прийти к такому же выводу. Да нет, ребята, нам либеральные анабазисы не пришьёшь, а Гольденберг, провокатор, врёт – пусть мы, как говорит он, персонажи, но ориентированы куда надо. Сколько ни погружали нас в индивидуально-конкурентные жизненные условия, а подлецов не получилось даже из Клавдии Иосифовны и Шлихенмайера, хотя их и записали в иностранные агенты. Да, признаём – повелись на козни старшего по дому Хрумкина, решившего сыграть на патриотических настроениях жильцов, руководствуясь исключительно личной обидой, сохранившейся в стоматологе с тех времён, когда Клавдию продвигали по идеологической линии. Но не стану повторяться…

Так-то зайдёшь в поселок, и ощущение – будто в сонное царство попал. Будто здесь ничего не происходит, и, с позволения сказать, колесо истории не прикасается, как должно быть, каждой точкой своей окружности к земле, а гуляет себе пó небу, а мы на него и не заглядываемся. Говорят, совсем уж с давних пор дремота на здешние места напала – об этом дед Матвей Клавдии, когда та ещё секретарём комсомольской первички по двору бегала, рассказал, и уже потом она, с идеологической карьерой покончив, людям открылась. Ну, не знаю… Не помню, чтобы этот старик – Царствие ему Небесное! – что-либо вообще рассказывал: молча сидел с утра до вечера на лавочке у своего подъезда и только улыбался и всем кивал головой. Даже нельзя было сказать с уверенностью, чтобы он и слышал что-нибудь из наших разговоров, – потому что, если его спросить о чём-нибудь, он вместо ответа встанет, приложит правую руку к виску, нагнёт на бок голову и с неумирающей улыбкой под усами и в бороде, вдруг затянет хриплоголосо: «Солнечный круг, небо вокруг…»

Мы так и называли его – «солнечным дедом», а хормейстер Несвитайло, только-только перебравшийся к нам из Криворожья (по распределению, что ли) хотел было пойти в райком партии – с предложением объявить песню «Пусть всегда будет солнце» гимном нашего посёлка, но Клавдия отговорила, мол, ты ещё флаг предложи, Конституцию… Тем не менее первый же при Несвитайло смотр художественной самодеятельности Солнечного начался с исполнения именно этой песни. Зал подпевал стоя – вместе с начальником районного отдела культуры. А потом на сцену вышел кадровик Палыч и рассказал, что они с дедом Матвеем – из одного призыва, и что ему едва-едва исполнилось шестьдесят, а медаль у него одна – «За победу над Германией»: повоевать, можно сказать, не успел – сильно контузило взрывной волной во время авиаудара немцев по нашему эшелону…

Как бы то ни было, считается, что история о том, как дремота на посёлок напала (в те времена, когда он ещё деревней был), принадлежит деду Матвею, а тот её от своих родителей знал. Дескать, плыл Иоанн Кронштадтский по Иртышу, и везде его встречало множество народу с молитвами, иконами. Отовсюду люди съезжались. Подошёл его пароход на рассвете к берегу, от которого до деревни Солнечной версты две, не больше – очень уж батюшка хотел узнать, отчего такое название, но ни один житель не показался. Тишина. И тогда сказал Иоанн Кронштадтский: «Спишь, Солнечная, ну, значит, ещё долго спать будешь!» Будто предостерёг от чего-то…

Так ли всё было, не ведаем – дед Матвей, может, как-то по-другому рассказывал, а может, Клавдия не от него слышала, да только сейчас – не спим, батюшка! Помногу – точно. Вот ещё недавно – кто знал, что делается за забором Левонтия Штуцера и жены его Людмилы? – Кроме действующих лиц (да и то – не всех), лишь Господь на небе, да благосклонный к поселковому затейнику околоточный – на земле. А сейчас всем посёлком народ приносит туда пустые консервные банки – Левонтий открыл у себя, можно и так сказать, производство блиндажных свечей. На мощный поток бы поставил, но из банок объёмом до 0,4 литра свечи малоэффективными получаются. Опять же, необходим тонкий гофрокартон, чтобы свеча не коптила, парафин – обязательно пищевой. Сын Евдокии Павловны – бабы Дуси – пасеку в Увальной Битии держит, воск Штуцеру привозит… Ну и так – находят где-то. Если что – стеарин покупаем.

Своих детей Левонтию с Людмилой Бог не дал, а многие ребятишки поселковые сейчас при деле, после школы – сразу к ним. Ну, может, не сразу – ещё ведь и домашние задания сделать надо. Вдвоём-то завальцовывать кромки, рубить и плавить парафин, разливать его в банки – не то что бы тяжело (и тяжелее бывало), но сам процесс растягивается на большее время, чем хочется. А если ещё и отмачивать и обдирать наклейки... А с детишками-то всё быстрее, да и радостно Штуцеру с Людмилой – в кои веки двор их ребячьим гомоном полнится…

Баба Дуся животворную вакцину тройной очистки больше не производит. Вообще никакую. У нас тут вместительный гараж пустовал – тот, где мужики вытрезвитель для туристов хотели устроить: оказалось, его собственник – бай-аке Ерболат, который уже и сам не помнит, зачем ему двадцать лет назад это некапитальное стойло потребовалось – за смену на рябузе так наездишься, что никакой личной шушлайки уже не захочешь, а кобылам в гараже воздуху было бы мало. Тогда как Штуцер в сарайке исходный материал для свечей держит, да и накопить не получилось…

Так вот, Левонтий подставку-треногу сколотил, дворник Нияз где-то спандбон достаёт (он не светится в приборах ночного видения), а на уточняющие вопросы отвечает, что «там уже нету». Сидоров с Петровым аппарат изобрели – для нарезания лент. Полосками-листиками. Говорят, что такого ни у кого нет. В общем, в подробности вдаваться не буду, а скажу только, что Евдокия Павловна с Аделаидой Аркадьевной, чей внук на специальную военную операцию мобилизован, вяжут маскировочные сети. А первой в дело снасть Штуцера пошла – он с той поры, когда пруд в Замарайку превратился, продолжал за ней следить, перебирать, так что ещё крепкой оказалась. Камуфляж получился два на два – для блиндажа или окопа. Потом два на шесть стали делать, уже для гаубиц – Нателла Николаевна Рябоконь вспомнила, что в Находке живёт её давний знакомый по ДСО «Трудовые резервы», так вот он достал траулерную сеть с хорошей скидкой, и теперь Евдокия Павловна с Аделаидой Аркадьевной намерены освоить «маскировку» четыре на шесть – для «Града».

А что и где другое берётся – это уже и не так важно. Берётся и всё. За лыком, к примеру, на Левобережный рынок ездят – у женщин там хорошая скидка на мочалки. Иногда сборы объявляем – в поселковом чате, люди добрые помогают. Есть, конечно, отдельные жлобы – Левонтий недавно колядовать ходил в «Долину нищих», а вернулся только с бутылкой вискаря. Палёного, как выяснилось.

«Плюнь и разотри!» – в один голос рекомендовали Штуцеру Сидоров с Петровым, изначально отнёсшиеся с немалым скепсисом к затее товарища: два старых друга вспомнили былые навыки и, не колядуя, нашли возможности для изготовления блиндажных печей из использованных газовых баллонов (плюс тонкостенные трубы и маслостойкие шланги). А потом уже и для походных бань, оснастив жарники баками для нагрева воды и отсеками, куда можно складывать камни. Чтобы дольше тепло держалось. Опять же, без того, чтобы парку не поддать, баня – не баня вовсе. И при этом – никакого дыма! Ну, почти… Да вот ещё придумали защиту от дронов – теперь ни в одну трубу вражеская граната не попадёт…

С Клавдии Иосифовны и Шлихенмайера (кстати, никакие они не сожители, просто в загс незаметно для других сходили) статус «иностранных агентов» был снят единогласно – не возражал даже Хрумкин. А как возразишь, если эта супружеская пара на базе своей австерии «Добро пожаловать!» организовала «сушку» (изготовление) борщей и каш. Шлихенмайер ещё и на «буханке» волонтёрит. Синицын тоже при деле – полезные добавки к борщам и кашам изобретает (как везде говорит Нелли Николаевна Рябоконь, в таком лбу мало ума не бывает), мужу Клавдии Иосифовны помогает. Кстати сказать, начала было допытываться хозяйка австерии у биолога, мол, как так у него получается – мяса, моркови, луку, свеклы и картошки вроде немного расходует, а борщи получаются и густыми, и сытными, а тот ответил чуть ли не с апломбом:

 – Молоды вы, Клавдия Иосифовна, чтобы понимать такие вещи!

 – Скажите, пожалуйста, старик нашёлся! – в шутку удивилась Клавдия Иосифовна

 – Годами не старик, – бодро возразил Синицын, – да жизнь-то не годами измеряется. Я, может быть, в один год в Солнечном прожил столько, сколько вы во все свои двадцать пять не видели.

Клавдия Иосифовна обомлела – столько лет ей уже давно не давали. Всё-таки Синицын – неисправимый человек.

Так что о ком ни рассказывай – только хорошие слова на ум приходят. Хрумкин будто бы ни то ни сё – нервничает иногда попусту. Скажем, на днях дворник Нияз накидал старых покрышек на то место, где старший по дому паркуется (между прочим, почти под окнами, что, если я правильно понимаю, возбраняется), ну и стоматолог, по старой либеральной привычке, решил гонор показать: покрышки в ряд лежали, машина Хрумкина с довольно высоким клиренсом, вот и заехал прямо на них. Мол, будут мне тут всякие указывать. Домой пришёл, а душа – не на месте. Высунул голову в форточку и видит, а точнее, ничего не видит, кроме огромной кучи снега. Ни автомобиля, ни покрышек. Будто лавина сошла. Оказывается, с обеда должны были крышу чистить – три дня мело всё-таки, но, как часто бывает, решили отложить до завтра, а снег не стал до утра ждать – сошёл сам. Крыша-то не резиновая. Вот Нияз и решил, накидав покрышек, таким образом предупредить Хрумкина, чтобы тот в другом месте припарковался. А вообще и от старшего по дому толк есть – бывает, приносит для отправки на фронт бинты, йод, вату, медикаменты. Всё-таки в частной клинике работает, хотя тоже не говорит, откуда и что берётся. Ну, не ворует же… Просто выздоравливает мужчина.

…Не спим, батюшка, не спим!

Вот и снова рассвело – солнечный круг, небо вокруг и в нас, и вспомнился рассказ бабушки – Анисии Тимофеевны: в небольшом вятском сельце только её отец – прадед мой – пасеку держал. Безмерно радостными были дни, когда качали свежий мёд. Льётся он янтарной струйкой на радость не только всему семейству, но и односельчанам. Люди шли в дом запросто – отведать медку заходили деревенские мужики и бабы, детишки, зная, что здесь всегда встретят с улыбкой и радушием.

А не так ли и нынче – в Солнечном посёлке, где почти всякое сердце, может о том и не ведая, откликается на псалом Давидов: «Из глубины воззвах Тебе, Господи!» Дело же не только в мёде…

Солнечный круг, небо вокруг и в нас.

Не спим, батюшка, не спим!

Что сделал Господь – хорошо, что не сделал – попробуем сами. С Его помощью…

2023–2024

Читайте также:

Юрий Перминов СОЛНЕЧНЫЕ БУДНИ. Страницы из дневника

Вверх

Комментариев: