— 1 —

Истлевает снег. Черные проталины, словно дыры на стареньких простынях белых полей. Веселее, звонче день ото дня становятся голоса петухов, ведущих перекличку между собой. Для села Тростянки и его немногочисленных обитателей осталась позади еще одна зима с ее трескучими морозами, метелями, с завыванием в печных трубах, с неистовыми посвистами буранов, рвущих электрические провода, как разбушевавшийся гитарист рвет струны на своей гитаре. По нескольку дней люди жили без света в ожидании электриков из села Приречья центральной усадьбы колхоза «Маяк».

Ветшают год от года стены церкви с прогнившими луковицами куполов. И поля в округе каждое лето густо порастают сурепкой и васильками. Непонятно, голубое лежит на желтом фоне или желтое — на голубом. Самым людным и оживленным местом в селе стал скотный двор на семь десятков коров. Ежедневно туда приходят на работу четыре доярки. Есть в селе и два тракториста. Старшим из них считается Дмитрий Лунин. Ему чуток перевалило за сорок. Чтобы не случилось, не произошло в Тростянке, все идут к нему. Он слывет в селе человеком степенным и рассудительным. Тяжелой для него выдалась уходящая зима: в селе было девять похорон, а домовины может мастерить только Дмитрий да плотник дед Никанор, но и тот последнее время сторонится этой работы: «Берусь за инструмент, руки дрожат, а из глаз сами собой слезы начинают сыпаться». Но еще хуже зимой копать могилы. Пока пробьешь промерзлый слой, сто потов сойдет.

Вечереет. Солнце большим огненным диском скрылось за горизонтом, оставляя после себя в полнеба ало–розовый закат. Густеет воздух. Выдавливает морозец недавнее дневное тепло. Неторопливо Дмитрий возвращается домой. Целый день он вывозил с лугов как можно ближе к скотному двору стога сена. Запасы кормов для буренок во время весенней ростепели просто необходимы.

Из дома с желанием встретить Дмитрия вышла жена Клавдия Петровна, женщина с ухоженным лицом и светло–русыми волосами. На ней был надет халат из плотной ткани. Клавдия Петровна — учительница начальной школы. В классе у нее всего два ученика. А в следующем учебном году в селе учить больше некого. Выдохлась Тростянка, обессилила, устала. Пришло распоряжение о закрытии школы, той школы, в четырех классах которой когда–то не было за партами ни одного пустующего места. Было весело от детского шума, смеха и гомона. Три учительницы работали в школе, а теперь и одной Клавдии Петровне делать в ней нечего. Осталось совсем немного до того дня, когда Лунины переедут на центральную усадьбу: для них там уже строят квартиру. Клавдия Петровна будет работать в Приречье в средней школе. И у нее будет сидеть на уроках не два ученика, а двадцать.

— Отработал?

— Да… Корова не отелилась?

— Пока нет, но уже чувствуется не сегодня, завтра… На всякий случай соломки побольше постелила.

— Это не помешает,— с одобрением проговорил Дмитрий и направился в хлев. Он сам осмотрел бокастую и тяжело дышащую корову. Коснувшись ее головы, ласково подбодрил:— Немного еще осталось. Потерпи… Освободишься.— Потом Дмитрий выгреб навоз из-под двух боровков. Дал им корм. Полюбовался, как они дружно принялись хлебать из корыта. Несуетливая размеренная жизнь. К ней Дмитрий привык настолько, что его очень пугали и раздражали намечающиеся в ней перемены, связанные с переездом в Приречье, в село, где родилась и выросла Клавдия. Там и по сей день у нее живет мама.

Село стало погружаться в синий сумрак. В окнах домов начал загораться свет. Дмитрий зашел в дом. В прихожую ему навстречу с двумя пустыми ведрами из кухни вышла Клавдия:

— Прогуляйся, Дима, за свеженькой водицей. Я начинаю готовить ужин.

Дмитрий с готовностью взял из рук жены ведра. Перед тем как выйти за порог, заговорил о давно наболевшем и не дающем ему все эти дни покоя:

— К чему мы на старости лет попремся в Приречье?! Не лучше ли здесь остаться? Земли–то вон сколько пустующей!

— Будет уж сходить с ума! Квартиру на центральной усадьбе упустить недолго. А там и отопление, и туалет. Вода и ванна… Асфальтовая дорога до райцентра. Не дураки, Митенька, люди, что разбежались из этой глухомани. В конце концов и мне хочется доработать до пенсии не на скотном дворе, а в хорошей школе.

— К городским удобствам потянуло,— вздохнул Дмитрий, усмешка исказила его смуглое лицо, постоянно подвергнутое зимою едкому холоду, а летом жаре. Конечно, где–то в душе он понимал, что Клавдия права, и не дело держаться за вымирающее село. И тем не менее ему было не так-то просто оторваться от Тростянки: слишком многое его связывало с этим селом. И он, чтобы не обострять обстановку, вышел из дома.

— 2 —

Оставшись одна, Клавдия прошла на кухню. Кухня была вместительной. Стоял там шкаф для посуды, газовая плита, которой пользовались редко, так как с обменом газовых баллонов были частые и длительные перебои, большой холодильник, стол, вокруг которого стояли табуретки. Имелась на кухне печь и небольшой стеллаж с закопченными чугунами, в которых варили для скота картошку, запаривали свеклу и готовили пойло. Городской уклад здесь перемежался с деревенским. И так по всему большому дому. В зале на стене висели обыкновенные дешевые ходики с тремя медведями на циферблате. На их место Клавдия купила другие часы, без гирек, работающие от батареек. Но Дмитрий заупрямился:

— Это, Клава, не то, они какие–то бесшумные. А часы с медведями из детства. От матушки ко мне перешли. Они тикают, время кажется живым, словно дышит.

« И что это муженек мой, чем ближе день переезда, тем больше и больше упрямится и не думает переезжать…»— с иронией и обидой ловила себя на мысли Клавдия. Последнее время она буквально терялась в думах. «А может, от Галины ему не хочется отрываться? Говорят же, наведывается… А ведь точно, причина — Галина». И вспомнилось в те минуты Клавдии, как она появилась здесь в селе девятнадцатилетней девушкой после окончания педучилища. Стройная, со свежим румянцем на лице и с какой–то удивительной мягкостью и нежностью она смотрела на людей большими, чуть раскосыми голубоватыми глазами.

— Хороша училка!— вздыхали тростянские парни, когда смотрели вслед Клавдии, важно вышагивающей по пыльной сельской улице в узкой юбке с глубоким разрезом, через который проглядывала то одна, то другая загорелая нога.

Дмитрий в то время только что вернулся из армии. Дружил он с Галиной Ровайкиной. Та была невысокая, довольно–таки плотная. О таких говорят: «Как сбитая». Галина была чернобровая, с темными на восточный манер глазами, из которых безудержно и щедро так и излучался какой-то веселый блеск. Волосы у нее тоже были черные с голубоватым отливом. Работала Галина дояркой. В селе она оставалась из-за Дмитрия, ждала его из армии. Но по возвращении Дмитрия они сразу не сыграли свадьбу.

— Повремените до Покрова. Тогда и овощи, и фрукты будут, и мясо на скотине нарастет,— и с той, и с другой стороны подавали молодым людям совет родители. И они этот совет приняли.

А в августе того же года приехала в Тростянку Клавдия. Она со своими коллегами готовила к занятиям в то время еще не просевшую, не прогнившую бревенчатую школу.

Как-то в воскресный день в Тростянку приехали играть в футбол приреченские парни. Поболеть за своих односельчан пришла и Клавдия. Футбольное поле находилось как раз рядом со школой. С первых же минут игра приняла живой и в то же самое время жестковатый характер. Особо на поле выделялся высокий, с бугристыми, хорошо накаченными мышцами рук и ног Дмитрий Лунин. Была в нем какая-то раскованность и легкость. Он не стоял на месте и напоминал гарцующего молодого незаезженного скакуна. А если ему на выход подавали мяч, он во весь опор летел к воротам, оставляя позади себя защитников. Но в один из таких стремительных проходов ему была поставлена подножка, и он, подминая животом траву-мураву, проехал по земле несколько метров. Во время падения он до крови разбил колено. Медленно, прихрамывая, покидал поле Дмитрий. Кто-то кричал:

— Нужен бинт и йод!

Клавдия быстро сбегала в школу, принесла аптечку. И так уж случилось, она же и начала обрабатывать Дмитрию рану. Аккуратно обобрала вокруг большущей ссадины ватным тампоном грязь, затем прижгла рану йодом.

— Тебе бы не учительницей, а медичкой быть,— пересиливая боль, Дмитрий не только шутил, но еще и улыбался. А улыбка у него была мягкая, добродушная.

— Могу и медичкой,— взглянула прямо в серые открытые глаза Дмитрия Клава. И как–то чувствительно дернулись ее пухлые губы.

— Завтра на перевязку приду в школу.

— Приходи, буду очень рада,— напевно, мягко, произнесла Клавдия, а на лице ее были смятение и улыбка. В томном выражении глаз прятались слова: «Я жду». И об этом же говорило ее вдруг участившееся дыхание.

А потом по селу пошел слух: «Учителка отбила у Галины жениха».

В доме Луниных как–то не принято говорить о Галине, которая после измены Дмитрия вышла замуж за Андрея Короткова. Это был мужчина, в то время уже успевший после армии побывать на БАМе и даже обзавестись семьей. Но семья его не устраивала. Бросил двух детей, вернулся в Тростянку. Худощавый, верткий и бойкий на язык, он быстро подкатил к тогда подрастерявшейся Галине, которой хотелось все делать назло неверному Дмитрию.

В тот год на Покров было две свадьбы, у Луниных и Коротковых. Только вот брак Галины и Андрея был непродолжительным. Ревнивым и несдержанным был по натуре Андрей.

— Сын не мой,— во всеуслышанье на каждом шагу стал заявлять Андрей.

Года полтора он издевался, изводил Галину. Но, в конце концов, терпение у молодой женщины лопнуло:

— Не нравлюсь, уходи.

— Если честно, нравишься, даже больше того… Но как подумаю, что тебя обнимал, миловал Димка Лунин, тошно становится,— чистосердечно, как кажется Галине, признался Андрей во время прощания. Он уехал к первой жене. И с того дня больше в Тростянке не появлялся.

Потом много было всякого в жизни Галины. Но не слыла она в селе женщиной ветреной и разгульной. Хотя молодость брала свое. Случалось, что позволяла за собой поувиваться кому–либо из прикомандированных трактористов или комбайнеров. Галинины ухажеры неплохо относились и к ее сыну Васятке. По детской наивности в каждом из них лет до четырех он видел отца и старался давать советы:

— Хорошо? Весело? И что раздумываете? Езжайте в сельсовет и расписывайтесь там себе.

— Распишемся, а что дальше?— забавлялись с малышом взрослые.

— Купите мне сестренку или братишку. И будем жить, как все.

Но не судьба. Не пришлось вторично Галине выйти замуж. В селе, как известно, все живут на виду друг у друга. И для многих не было секретом, по какой причине укатил из села Андрей Коротков. И люди иногда без зазрения совести подшучивали над бойким мальчонкой: «У тебя не коротковская, а лунинская колодка». Бывало, и мальчишки-погодки заявляли прямо в глаза: «Тебя дядя Митя Лунин сделал». Это обижало и злило Василия, и он набрасывался на обидчиков с воплями: «Это неправда!» И в то же самое время его разбирало мальчишеское любопытство.

Однажды Дмитрий, поднимающий зябь на одном из отдаленных полей, сквозь рокот двигателя услышал пробивающийся детский голос: «Стой!.. Стой!» «Уж не дочка ли, Полина, примчала в поле с обедом»,— подумал Дмитрий и взглянул в боковое стекло дверцы. Рядом с трактором по колкому жнивью семенил Васятка. Пришлось остановиться, приглушить работающий двигатель и вылезти из кабины. Стыд и стеснение появились неведомо откуда и сопровождали Дмитрия в ту минуту.

— Чего хотел карапуз?

И Василий рубанул прямо и без обиняков:

— Узнать, действительно ли ты мой папка: мне об этом в селе все говорят.

— И мама?

— Нет, мама утверждает, что я коротковской породы.

— Вот и прислушивайся к мамкиным словам. Мама, она все знает.

— А я–то думал,— вздохнул Василий и разочарованно махнул рукой. В его глазах было столько щемящей тоски, что Дмитрий даже отвел глаза. Василий думал, что дядя Митя на него нашумит, накричит и отправит домой, но он произнес:

— Если желаешь считать меня своим отцом, считай. Я не обижусь.

— Считать — одно, а быть сыном — это совсем другое. Ты, дядя Мить, никому не говори, что я к тебе в поле прибегал, а то ведь засмеют в селе… И мамка уши надерет.

— Конечно, не скажу. Я не как другие дяденьки. Хочешь прокачу?

— Еще бы!— щурясь от солнца, заулыбался Василий доверчивой мальчишеской улыбкой.

Когда Василий учился в школе, для Клавдии это были невыносимо тяжелые годы. В чертах мальчишки она находила черты Дмитрия. Очень переживала. Но вида не подавала.

И лишь один только раз в своей жизни Клавдия сорвалась. Это было давно, в первый год объединения колхозов. На центральной усадьбе были проводы русской зимы. Из лучших лошадей была в Тростянке снаряжена тройка с бубенцами и лентами. В легкие расписные сани уселись передовики Тростянского отделения. Среди них были тракторист Дмитрий Лунин и доярка Галина, озорная как в годы девичества. Весело под звон бубенцов рассыпался по округе ее смех.

— А ты почти не меняешься!— тогда, оказавшись рядом с Галиной, произнес Дмитрий.

— А ты как думал?!— бойко отреагировала на его слова Галина.

Людно было в Приречье на площади у правления. Большая толпа собралась у высокого столба, похожего на стеариновую свечу. От него исходил приятный запах хвои. Вверху на перекладине висели валенки, гитара, гармошка, чемодан и цветная шаль с бахромой. Поочередно молодые парни и уже в зрелом возрасте мужчины заключали столб в объятья, карабкались, ползли туда, вверх, за призами. Кто-то покорял столб лишь до половины, а кто–то подбирался к перекладине. И нет снять, что поближе. Но, по–видимому, такова человеческая суть, тянулись к тому предмету, который дороже. А самой дорогой, как всем казалось, была гармошка, висевшая на самом конце перекладины. Но пока тот или иной победитель тянулся за гармошкой, у него ослабевали ноги, и он, как в скоростном лифте, возвращался ни с чем к подножию столба. Попытал счастье и Дмитрий. Хваткий, жилистый, он тоже добрался до перекладины и потянул руку в сторону гармошки. Его рука уже коснулась ремня, но здесь ненароком с высоты он посмотрел вниз. А там, затаив дыхание, стояла, наблюдая за ним, Галина. И он отдернул руку от гармошки и неторопливо снял с гвоздя шаль. А потом, когда опускался, она ярким знаменем развевалась у него в руке.

— Вот жена–то обрадуется,— галдели мужики и бабы. А Дмитрий осторожно сквозь толпу пробрался к Галине и, накинув на ее плечи шаль, тихо произнес:

— Это тебе.

— Спасибо,— зарумянилось от приятной неожиданности лицо Галины.

Клавдия узнала о подарке, который он преподнес Галине. Когда Дмитрий переступил порог дома, она упрямо заявила:

— Иди к той, кто тебе дороже.

Под хмельком в тот день был Дмитрий:

— Могу и к той,— тут же отчеканил он и ушел.

Часа два не находила в доме места Клавдия, а потом, когда стемнело на улице, примчалась к маленькому домику соперницы и что есть мочи принялась барабанить в окно. А когда из перекошенной двери вышел Дмитрий, она огрела его по спине увесистой палкой.

— Кобелина! Меня ладно уж выставил на позор! А о дочери ты подумал?!

Потом вроде все улеглось. Но Галина из головы Клавдии так и не выходит.

— 3 —

Померкла, стерлась с неба сочная розовая заря. Сквозь темную синеву вечернего неба продавились холодные мерцающие звезды. Дмитрий, управившись с домашними делами, сбросил, наконец, со своих плеч объемистый ватник, снял с ног тяжелые, за день насквозь промокшие валенки. Затем тщательно и гладко выбрился, умылся и после этого проследовал в зал, уселся на диван у цветного телевизора. И вот они долгожданные «Вести». Это не просто для Дмитрия программа, это программа — магнит. Где бы он ни находился, чтобы ни делал, но к восьми часам вечера обязательно являлся домой. С жадностью Дмитрий вбирает, впитывает в себя слова обаятельной женщины–диктора. И о какой бы области, республике она ни рассказывала, всюду забастовки, разруха. Лозунги, плакаты: «Верните наши деньги!», «Президента и Правительство — в отставку!» И словно не Россия, а сплошной содом: недовольны шахтеры, энергетики, сельчане, медики, учителя… Но с особым вниманием Дмитрий прислушивался к событиям в Чечне. Когда показывали разрушения в Грозном и Бамуте, он перемещался вплотную к телевизору, чтобы всматриваться в мелькающие на экране трупы молоденьких солдат, в их обескровленные безусые лица. А вдруг среди них окажется Василий? Но вот пробежали, промелькнули кадры. Дмитрий стукнул кулаком о стол и громко выкрикнул:

— Уроды! Сколько ни в чем не повинных мальчиков положили.

Клавдия, услышав слова мужа, сделала ему замечание, школьная привычка:

— Дима, нельзя до такой степени распаляться. Совсем ты помешался на политике.

— И помешаешься! Россия гибнет!

А диктор уже вела разговор о Пакистане и Израиле, что уже меньше волновало Дмитрия, так как это, как он любил говорить: «Далеко и не у нас».

Конечно, и Чечня от Тростянки не близко, и она бы его меньше волновала и тревожила. Да вот Василий… И надо было ему угодить в горячую точку.

Помнит Дмитрий, как полтора года назад пришел Василий на скотный двор. Рослый, статный. Он тогда окончил сельскохозяйственный техникум. На руках у него был диплом механика и повестка в райвоенкомат. Смотрел на него Дмитрий, и казалось ему, что стоит он перед зеркалом и видит свое отражение девятнадцатилетней давности. И как–то само собой у него сорвалось:

— Ну что, сынок, скажешь?

— Все, отец. Отгулялся я, в армию забирают. На проводы пришел пригласить. Придешь?

— Приду,— не раздумывая, ответил Дмитрий. Проводы сблизили отца и сына. Была скромная вечеринка. На ней Дмитрий поинтересовался:

— Отслужишь в армии, а дальше что?

— Вернусь домой. Попытаюсь взять ссуду на покупку техники. Попрошу с полсотни гектаров земли, той, что за огородами. Там все равно который год уже ничего не сеют, чертополох выше головы растет. Хочу продлить жизнь села.

— Толково замышляешь. Мне по душе твоя затея.— Мысли Василия во многом были созвучны с думами и размышлениями Дмитрия.

— Так в чем же дело? Что нам стоит в дальнейшем объединить свои усилия?— с молодой горячностью высказался Василий.

— И ты будешь не против меня?— пытливо спросил Дмитрий.

— Быть против такого механизатора?! Когда в техникуме разговор заходил о сельских башковитых мужиках, постоянно вспоминал о тебе: «У нас в селе живет такой тракторист! С завязанными глазами может разобрать и собрать свой трактор! Казалось бы бездорожье. И двигатель рвать постоянно приходится, проходит год, второй, третий, а у него трактор все как новенький, только что с завода пригнанный».

И от этих слов Василия навернулись слезы на глаза у далеко не сентиментального Дмитрия, и он сказал:

— Возвращайся. Мне эта земля близка не меньше, чем тебе. Вместе будем на ней работать.

После проводов Василия Дмитрий частенько начал подходить к Галине на скотном дворе.

— Ну что там солдат пишет?

— Все нормально.— И шепотом, если кто–то был по близости из посторонних,— «Отцу большой привет».

А потом месяцев через восемь Дмитрий увидел Галину заплаканной. Она поделилась дурной вестью:

— В Чечню перебросили Васеньку. Оттуда уже письмо прислал.

И это была последняя весточка. Ездила Галина в райвоенкомат. Сделали запрос. Ответ пришел неутешительный: ни среди живых, ни среди погибших не числится. Без вести пропавший. А это еще не самое худшее. Была надежда на то, что он находится в плену. И Галина сказала:

— Сойдет снег, сама поеду в Чечню, разыщу…

— 4 —

После сытного ужина Дмитрий долго не мог уснуть. В голову лезли плохие мысли. И кружились они все вокруг Василия. Хотелось, чтобы он был живым и невредимым. С этими мыслями и уснул. Ему, уставшему за день, не снились ни плохие, ни хорошие сны. Сейчас он храпел. Храпел громко. Клавдия Петровна лежала рядом. Но не спала. Раз несколько она уже хотела толкнуть мужа в бок. Но каждый раз сдерживалась, а вдруг очнется и начнет толковать о своей Тростянке, фермерстве. Так в раздумьях лежала Клавдия. Но тут вдруг в тишине послышался шуршащий хруст снега, кто–то подошел к окну. И тут же раздался стук в схваченное изморозью стекло. «Кого это еще к нам принесло?»— насторожилась Клавдия. А между тем стук повторился. Кто–то стучал нервно и настойчиво.

—Мить! Мить! К нам пришли,— легонько толкнула в бок мужа Клавдия.

— А? Что?— прервался здоровый мужицкий храп.

— Стук слышишь?

— Ага, слышу,— встал Дмитрий и босыми ногами громко прошлепал к окну.— Кто там?

— Митечка, это я, тетка Параша Судакова.

— Ага, щас открою.— Дмитрий быстро оделся, накинул полушубок. Скрипнула одна, вторая дверь, звякнул железный засов. Дмитрий подумал о том, что умер Родион Иванович, муж тетки Параши, он был безнадежно плох. Но ошибся Дмитрий. Не по этой причине пришла к нему тетка Параша.

— Выручай, Митечка! В соседях ведь когда–то жили. Билеты у нас, Митечка, на весь путь взяты, да на станцию отвезти некому. Обещал Куприянов, он даже и трактор с санями подогнал, зашел в хату, а зять ему возьми и самогоночки–то плесни граммов сто, а он уже хорошенько под газком. Хряпнул эти сто граммов и раскрылетился, а тут его жена… И увела домой: «Пусть, говорит, отдохнет часок» Ну и вот. Я была у Куприяновых. Будить стали Володю, а он мычит: «Не мешайте спать». И все. Что хочешь, то и делай. А мы уезжаем, все уезжаем.

Про себя сейчас Дмитрий поворчал на Судаковых: «Нашли кому сто граммов налить? Да для Володи одного запаха достаточно, чтобы захмелеть.» Но в просьбе тетке Параше не отказал.

— Ну ладно, иди домой. А я мигом.

Небо было звездным и ясным. Луна отточенным янтарным булыжником висела над селом. Легкий морозец подсушил снег, и он теперь фольгою шуршал под ногами. Тревожно и одновременно благостно было на душе Дмитрия. Несколько часов крепкого сна сняли усталость. Голова заметно облегчилась от дум и мыслей. Усмешка и сожаление лежали на его лице. Никогда ни о чем Судаковы не просили Дмитрия, обходились без него. А сегодня… Жизнь, жизнь. Ни ангелам, ни дьяволам не разобраться во всех ее тонкостях и хитросплетениях. Дмитрий оглянулся на свой пятистенный, в лапу срубленный дом. Не дом, а сказочный теремок на краю села. По правую сторону от Луниных домов нет, там овраг.

Когда–то Дмитрий, действительно, жил по соседству с Судаковыми, тогда еще жива была мать и младший брат Петр не думал о своем отъезде. Всем хватало места в родительском доме. Но когда женился Петр, и в доме появилась еще одна невестка, прервалась спокойная жизнь. Тесно стало братьям жить под одной крышей. Дмитрий обратился к Родиону Ивановичу. В то время в Тростянке был свой колхоз, и он работал в правлении бухгалтером:

— Разреши, Иванович, хату поставить между родительским и твоим домом.

— Были бы мы одинокими, какой разговор?!

— Так у вас же одна дочка?

— Мало ли? Замуж выйдет. Вдруг зять с нами жить пожелает. Самим расширяться придется,— гибко отказывал в просьбе Дмитрию Родион Иванович. Но его жена Параша, в то время еще не старая и ядовитая на язык женщина, свернула кукиш:

—Гляди–ка на него! В середочку захотел! А вот не видел? Опозорил племянницу Галину, дите сделал, насмеялся и начихал. Бесстыжие твои глаза! И наглости набрался: «Родион Иванович, позволь!».

Теперь уже родительского дома нет. На том месте пустырь. Младший брат, переехавший с семьей в Приречье, пустил его на дрова. Но тут же рядом с пустырем продолжает стоять старая дуплистая ветла, время из нее вытряхнуло все потроха вместе с сердцевиной, но все равно она умудряется каждую весну выпускать из своих ветвей узкие клейкие зеленые листочки. Когда–то на одном из мощных суков этой ветлы были устроены качели. И детвора частенько беззаботно качалась на них. А теперь…

Тарахтит на холостом ходу трактор. Во всех окнах Судаковых горит свет. Еще на улице Дмитрий снял шапку. Вошел в дом, порог которого он не переступал много лет. В доме многолюдно. В основном пожилые женщины. Здесь же и Галина.

— Дмитрий Филиппович! С соседом проститься?!— вскинула глаза на вошедшего Галина. В них была тоска. И понял Дмитрий, от Василия по-прежнему нет вестей.

— И проститься, и отвезти,— смутился Дмитрий.

— Да–да, знаю. Посылали меня за тобой, да я не пошла. Тетка сама ходила. У нас здесь хуже, чем на поминках,— махнула рукой Галина.

Пришедшие проститься с Родионом Ивановичем расступились. Дочь и зять выводят его в прихожую, придерживая под руки. Седые волосы Родиона Ивановича настолько редки, что кажется, их пропололи, на лбу стиральная доска морщин, под глазами одутловатые мешочки. Не узнаваемо было некогда выхоленное белое лицо Родиона Ивановича. Он холодно скользнул глазами по Дмитрию. Узнал его, освободил свою руку, вялую, влажную.

— А… Дмитрий Филиппович? Здравствуй.

— Здравствуй, Родион Иванович, здравствуй. Никак погостевать к дочке едешь?

— Какой тебе погостевать? Помирать еду,— глухо прозвучал голос Родиона Ивановича.

— А чего тут? В Тростянке у тебя и мать, и отец похоронены,— говорил Дмитрий так, как будто этот их разговор и не о смерти вовсе.

— Пока здесь жил, следил за могилами. А умру, они зарастут. И моя тоже зарастет. А там. Где дочь, где внучата наведаются. А сюда, сам посуди, каждый год разве наездишься? Дорожка–то не близка…

— Пап, ну что ты все о смерти. У нас в Москве есть хороший знакомый врач, мы покажем тебя ему,— улыбнулась вымученной и в то же самое время подбадривающей улыбкой дочь Родиона Ивановича.

Потом его положили на тракторную тележку, на пуховую перину, а сверху прикрыли двумя ватными одеялами. Но как ни кутали старика, он, захватив морозного воздуха, зашелся свистящим кашлем.

— Нет, не довезут,— перекрестилась одна из старушек.

Началось прощание. Поочередно подходили к лежащему Родиону Ивановичу пожилые родственники. Все желали счастливого пути. Тетка Параша дольше всех прощалась с племянницей.

— Ты уж, Галя, за домом-то присматривай. А как снег сойдет, я, может, приеду картошку сажать.

— И на кой она тебе сдалась?— недовольно пробурчал зять Судаковых, плечистый, угрюмый человек.

— Так и на кой…А вдруг не приживусь? Да мало ли что? Ну ладно, там видно будет.

Чихнул дымом трактор. Заурчал и слегка, вроде как вздыбившись, двинулся с места. Весело, будто играясь, звякали, соприкасаясь с тонким льдом на дороге, гусеницы.

Морозно было на улице. Мороз надел на сады, лозины, изгороди белые ночные рубашки из пушистого инея. Но вот позади село. Дорога пошла на подъем… И здесь сквозь шум и рокот работающего двигателя Дмитрий услышал мужской голос:

— Стой! Стой!

«По просьбе Родиона Ивановича зять кричит,— сразу же догадался Дмитрий.— На село последний раз решил посмотреть»,— и остановил трактор. Любопытство заставило его выйти из кабины. С этого места село, освещенное луной, просматривалось как на ладони. Зять и дочь помогли Родиону Ивановичу приподняться. Трудно с чем было сравнить в те минуты взгляд этого человека. Дмитрию же он казался пчельным рыльцем, с помощью которого Родион Иванович вбирал в себя не цветочный нектар, а нечто слаще: очертания домов, седых садов и церкви. В нее он всматривался дольше всего. Но вот, видимо, он устал, начал клониться головой к подушке. На какое-то мгновение перед собой увидел Дмитрия. И по нему он скользнул холодным взглядом. С его тонких губ стало прорываться бормотание, обращенное к Дмитрию.

— Знаю, таишь обиду. Не потеснился когда–то. Дело–то, и сам знаешь, посерьезней того сажня.

Нет, Родион Иванович не произнес имя Галины, но именно ее он имел ввиду, Галину.

— 5 —

Весна в этом году проскользнула так же быстро, как может проскользнуть небольшой станционный поселок за окнами скорого поезда. Уже отзвенел последний звонок в Тростянской начальной школе. Этот звонок, действительно, был последним. Клавдии Петровне вручили ключи от квартиры в Приречье.

Дмитрий ходил понурым, и не только по этой причине. Галина, как сошел снег, засобиралась в поездку в Чечню на розыски Василия. Она продала телку и корову. Но чувствовала, вырученных денег ей не хватит, и все разводила руками, приговаривала:

— Сколько мне там жить придется? Месяц, а то, может, и все полгода.

Не остался безучастным и Дмитрий. Хмуро и требовательно дал распоряжение Клавдии:

— Отсчитай пятнадцать тысяч.

Она не воспротивилась. Все знали в селе о том, что у Галины Коротковой беда.

Прошло два месяца после Галининого отъезда, а от нее никаких вестей: ни хороших, ни плохих. Когда со стороны станции дул ветер и до Тростянки доносились гудки поездов, Дмитрий вздрагивал. «Сына нет, а ты сидишь…» Подмывало махнуть на все рукой и отправиться следом за Галиною в Чечню.

В конце мая по просьбе Клавдии приехала дочь Полина. Молодая, статная, кожица на ее румяном пухленьком лице была так ухожена, что поблескивала, как атлас. Год назад она закончила медучилище. Но поработать не пришлось, вышла замуж. Муж был под стать Полине. Работает тренером в детской спортивной школе, а заодно занимается и коммерцией. Под его началом два магазина. Человек он, несмотря на молодость, разворотливый: построил хороший дом, купил «Тойоту». Теперь с Полиной мечтают о ребенке. И как говорит Клавдия: «Наша молодежь живет на широкую ногу».

Как отец, Дмитрий был рад за дочь и за зятя. При встрече за столом, накрытым на веранде, Полина сразу же начала подтрунивать над родителями.

–– Ехали, думали, не застанем, а вы все на старом месте околачиваетесь.

— Я бы хоть сегодня подогнала машину, погрузила вещи и — прощай село. Да вот отец чего-то все медлит,— проговорила Клавдия, а потом, тепло взглянув на мужа, улыбнулась и добавила:— Ну что ты на это скажешь?

Немного на счету Дмитрия было решительных поступков, которые своей неожиданностью ставили в тупик родных и близких. Но они были.

— Папа, ждем ответа,— прострекотала Полина.

И Дмитрия словно вывернуло наизнанку.

— Вы сговорились! Я чувствую, вы все заодно. А мне ведь не семнадцать. Это в том возрасте человек, как глина: горшок лепи — горшком будет, кружку — кружкой!.. А в моем возрасте нет. Я уже однажды свою форму принял,— проговорил Дмитрий и вышел на улицу. Он стоял и смотрел в сторону пустующего дома Галины.