Верность ловеласа
Вологодский приворот

Верность ловеласа

В детстве, бывал я в доме дедушки и бабушки, и мне позволяли иногда заходить в так называемую летнюю комнату. Это было неотапливаемое помещение, пристрой к основному дому, где хранилось много старых вещей. Моё внимание всегда привлекали книги, сложенные ровными стопками на старой резной этажерке. Книги старинные, с необычным шрифтом, в кожаных переплётах. Они были совсем не похожи на те книжки, которые я брал в сельской или школьной библиотеках. Как-то раз вернувшись домой от дедушки и бабушки, я спросил отца, что за книги лежат в летней комнате. Отец, немного подумав и закурив самокрутку, рассказал мне историю о родственнике, которому мой отец приходился внучатым племянником,  Дмитрие Павловиче.

Дмитрий был старшим из трёх сыновей у Павла Ивановича Подольского, и ему надлежало унаследовать основное поместье зажиточного отца-крестьянина, но Дмитрий не захотел оставаться в своей деревне, и когда ему исполнилось 14 лет, вместе с заезжими купцами отправился в Санкт-Петербург. Дело было в конце 80-х годов ХIХ века. Трудно сказать, почему, но Павел Иванович, известный в округе своими патриархальными взглядами, отпустил старшего сына попытать счастья на чужой стороне. Более того, он сумел дать Дмитрию тот уровень образования, который был возможен для мальчиков того времени. Поэтому, прибыв в столицу российскую, Дмитрий не оказался не у дел, а был пристроен с помощью купеческих рекомендаций в лавку одного из предприимчивых торговцев. Жил он на постое в хозяйских хоромах и вскоре, благодаря своей природной смекалке и честолюбивым замыслам, зарекомендовал себя незаменимым работником, умевшим разговаривать вежливо и учтиво с покупателями, доброжелательно и уважительно с хозяином и его семейством. Дмитрий проявлял несвойственный его сословию вкус в одежде и, идя в город, одевался не как приказчик, а как господин. Учитывая, что черты лица его были тонкими, выразительными и нравились женщинам, а приобретённые манеры позволяли общаться с людьми высоких сословий, вскоре молодой человек стал бывать не только в театре и на обедах в купеческих семьях, куда его охотно приглашали как потенциального жениха, но также его можно было видеть и среди молодых людей из дворян, с которыми он охотно заводил знакомства. Ему нравились их манеры, образованность и определённое свободомыслие, которое всегда присутствует в кругах молодых образованных людей. Одним словом, когда Дмитрию исполнилось 22 года, он был не просто старшим приказчиком и распорядителем в одной из самых больших книжных лавок Санкт-Петербурга, жил в отдельной просторной комнате в центре города, он был ещё и успешным заядлым ловеласом. Вместе с компанией молодых людей он часто посещал различные вечера разночинного стиля.

К дамам в своих многочисленных и коротких романах он относился легко и непринуждённо, не обременял себя какими-либо обязательствами и всегда говорил, что непременно женится на богатой и обязательно красивой дворянке, перейдёт на государеву службу, выслужит дворянское звание и будет богат, уважаем и знаменит. Учитывая незаурядную личность Дмитрия, можно предположить, что всё бы так и сложилось, если бы не его величество случай.

Однажды в опере Дмитрий увидел в одной из лож ослепительной красоты молодую женщину, окружённую тремя дамами и сопровождавшими их двумя офицерами.

– Даже не думай, – сказал ему Алексей Куранов, поручик, приятель Дмитрия, служивший в штабе, сидевший рядом с ним и знавший все любовные наклонности, завидные способности и амурные шалости Дмитрия.

– Это молодая жена графа, генерала Разбросаева. Она даже в свете редко появляется. Больно ревнив генерал. Сейчас он с полками на полевых учениях. Вот Натали и приехала в оперу в окружении своих родственниц. По-другому нельзя.

– Но представить меня как-то можно? – стал горячо убеждать Дмитрий. – Или одну её встретить? Дальше я всё сделаю сам. В долгу не останусь. С меня – ящик шампанского.

– Ладно, – согласился Алексей. – Моя кузина Мария Граевская знакома с племянником генерала, бывает в их доме, и я тебе кое-что расскажу, но дай слово: я здесь ни при чём.

Уже после спектакля, неспеша прогуливаясь по гранитной набережной Невы, где уже горели не только газовые, но и первые в России электрические фонари, Алексей рассказывал:

– Летом Натали почти всё время живёт не в Санкт-Петербурге, а в загородном доме, где полно слуг, нянек и мамок. Туда на карете часа полтора езды, верхом, конечно, быстрее.

В солнечные дни, перед обедом, она ходит купаться на небольшой пруд, расположенный в их поместье. Её всегда сопровождает многочисленная, исключительно женская свита.

– Почему только женская?

– В этом и секрет. Натали купается без ничего. В общем, голой.

Уже через два дня Дмитрий был на пруду возле загородного дома графа. День был жарким, солнечным, и он в тени густых зарослей на берегу пруда сидел тихо и незаметно. Женская процессия появилась неожиданно, хотя именно этого момента и ждал Дмитрий. Окружённая говорливыми няньками и тётками с зонтиками, Натали, в белом кружевном платье, подошла совсем близко к камышам, где прятался Дмитрий, сняла с помощью нянек платье, сорочку, и, оставшись без ничего, шагнула в воду. Этот шаг обнажённой прекрасной молодой женщины, решительно направившейся в чистоту озёрной глади, совершенно снёс голову молодому ловеласу. Он видел немало обнажённых дам, но, как правило, в их же женских будуарах или в его апартаментах. Но на фоне девственной июльской природы изящная стройная фигура Натали показалась ему верхом совершенства, а её непринуждённое бесстыдство только усилило его влечение.

Натали плавала, наслаждаясь обволакивающей и ласкающей её тело прохладой воды, беспечно улыбаясь пению птиц и щебетанию тёток на берегу... Она смирилась с расписанной до мелочей жизнью замужней дамы, когда вышла замуж за статусного генерала. Мужа выбирал её отец, ещё более знатный дворянин, служивший при дворе и убедивший её выйти замуж за генерала Разбросаева. Якобы сделать это надо было во имя их рода, чистоты крови и чуть ли не ради отечества.

Натали была единственной дочерью в семье, она получила прекрасное образование в духе того времени, но, даже выйдя замуж, оставалась этакой романтической девушкой с мечтами и грёзами, о которых даже лучшим подругам рассказать нельзя.

Её любили родители, оберегали от всех невзгод, да и в новой семье её приняли как родную, позволяя некоторые капризы, как, например, купание в редкие жаркие дни.

Затаив дыхание, Дмитрий наблюдал, как Натали одевали няньки и как она, закрытая со всех сторон от солнца зонтиками, неторопливо удалялась от пруда.

Вечером дома Дмитрий сидел на диване, отказался от ужина и вдруг понял: ему сегодня не уснуть. Впервые в жизни он осознал, что не уснёт из-за женщины, не в объятиях страсти, а в думах и мечтах о прекрасной даме, покорившей его сердце. План созрел мгновенно, осенив его своей безрассудностью, но в этом и была основа его бесшабашной идеи.

Утром на службе хозяин, Кирилл Афанасьевич, спросил своего управляющего, чем он так опечален. Не случилось ли чего с родными в деревне? Дмитрий рассказал, что видел в театре молодую жену генерала Разбросаева и был поражён её красотой.

– Да ты, я смотрю, мечтатель! Не про тебя честь!

– Это почему же?

– Да потому, что на такого как ты она и не посмотрит. Да и замужем она. По христианским законам, большой грех мужу изменить.

– Это почему же не посмотрит? А если посмотрит? Давай на спор!

– Давай, – тоже разгорячился Кирилл Афанасьевич, – Где это видано, чтобы дворянка с простолюдином связалась?! Добьёшься свидания с госпожой – забирай лавку. Отдам. А если нет, год без жалованья работать будешь. За еду. Вишь, что надумал. Я тебя образумлю!

Книжная лавка была не единственным доходом именитого купца, но стоила больших денег. Оба это знали. А потому спор был нешуточный, настоящий. Они ударили по рукам, и каждый занялся своим делом.

Вечером Дмитрий ещё и ещё раз прокручивал детали своего плана. Отступать было некуда.

Через день он верхом на лошади приехал к поместью графа, привязал поодаль коня и стал ждать процессию на пруд. Но он уже не прятался в зарослях, а находился в паре сотен метров от пруда, где обычно купалась графиня. Как только Натали отплыла подальше от берега, Дмитрий побежал к месту, где стояли мамки и няньки, и громко закричал:

– Пожар! Пожар! Господский дом горит, полыхает! Всё горит!

Няньки и мамки, приподняв свои юбки, с криками и шумом тотчас убежали к дому графа. Натали, неожиданно оставленная своей свитой, растерянно смотрела им вслед, и тут она увидела Дмитрия.

– Что случилось? Кто Вы? – обеспокоенно спросила она.

– Простите меня, Наталья Андреевна. Это я отослал Ваших нянек и девок.

– Зачем?

– Мне нужно с Вами объясниться. Я влюблён в Вас и не могу более молчать об этом.

Немного успокоенная таким оборотом, но всё ещё рассерженная Натали улыбнулась снисходительно.

– Да позвольте же мне одеться. Отойдите в сторону.

– Да, конечно. Ваше платье.

Пока Натали, раздосадованная и обескураженная, одевалась, Дмитрий, стоя за кустами, декламировал стихи. Голос у него был поставленный (в юности пел в церковном хоре), стихи он знал, любил их читать, а потому получилось всё экспромтом, но мило и романтично.

Дмитрий представился, рассказал, где он впервые увидел Натали и протянул ей новую, только что привезённую из Парижа книгу модного светского писателя.

Молодой человек неожиданно предстал в глазах графини не в виде бесцеремонного нахала, а как влюблённый романтик, герой её книг, грёз и мечтаний.

– Разве Вы, Дмитрий, не могли использовать другие, более привычные, способы для знакомства с дамой? – Натали всё ещё испытывала неловкость и смущение.

– Я хотел, я интересовался. Но Вы живёте замкнуто, редко бываете в свете. Мне сказали, что представить меня Вам – это просто невозможно.

– Люди нашего круга склонны к преувеличению. А Вы действительно любите читать и знаете русских и европейских авторов? Сейчас так много новых имён в поэзии и литературе. Что скажете о стихах святейшего князя? Представляете, член императорской семьи пишет лирические стихи. – Натали говорила беспрестанно, стараясь оправиться от смущения. Через несколько минут их разговора графиня встрепенулась:

– Мы не можем долго здесь находиться. Сейчас вернутся мои нянечки, и будет скандал. Уходите, Дмитрий. Нет, подождите!

У Вас есть знакомые, которые представлены нашей семье?

– Да. Мария Граевская.

– Мы по четвергам принимаем. Передайте Марии, что она приглашена с Вами.

Дальнейшие события развивались стремительно, по классической схеме: взаимный интерес молодых людей перерос в увлечение, увлечение в страсть и, спустя несколько недель, они стали любовниками.

Дмитрий был счастлив, всё реже бывал на светских мероприятиях и вечерах. Натали вся светилась, была весела и приветлива с окружающими. Даже к своему суровому мужу она стала относиться не просто уважительно, но даже с какой-то теплотой и нежностью. Генерал, уверовавший, что жена его стала более к нему благосклонной, дарил ей подарки и драгоценности. И всем было хорошо и замечательно. Но долго это длиться не могло.

Как-то неожиданно для Дмитрия Кирилл Афанасьевич напомнил ему об их споре.

– Я тебе, Дмитрий Павлович, жалованье исправно плачу. А, похоже, должен ты работать без содержания. Что молчишь? Сказать нечего?

Здесь бы Дмитрию принять простецкий и виноватый вид, объяснить хозяину, что погорячился он тогда, виноват, кается. И Кирилл Афанасьевич, скорее всего, посмеялся бы и простил своего управляющего. Но характер молодого человека не позволил сделать этого.

– Нет, содержание я не зря получаю. И спор я выиграл.

Изумлённый купец аж дар речи потерял.

– А чего молчал?

– Так разговора больше на эту тему не было. В общем, лавка  должна мне перейти. Уговор дороже денег.

Кириллу Афанасьевичу ничего не оставалось, как согласиться, но он потребовал доказательств.

– Кирилл Афанасьевич, побойтесь Бога! Неужели Вы думаете, что я Вас обманываю? В пятницу в четыре часа пополудни у нас с графиней свидание у неё в доме. Я в таких случаях незаметно прохожу через сад и чёрный ход. И видит меня только одна верная служанка.

Дмитрий почему-то сдвинул время назначенного свидания на целых два часа.

– Ладно. Я бумаги подготовлю. Слово своё сдержу, если всё так, как ты говоришь.

Кирилл Афанасьевич был человеком старой закалки, слово своё ценил, но вот так по-глупому, на спор, отдать лавку! Это было слишком.

В четверг вечером он написал записку и послал её с утра нарочным в штаб, недалеко от адмиралтейства, генералу Разбросаеву, где, как анонимный доброжелатель, сообщал о предстоящем свидании его жены с любовником.

В этот день Дмитрий в покоях Натали был как никогда нежен и растроган. Признавался в любви, смотрел в глаза и снова, как при первой встрече, читал стихи.

Два часа пролетели незаметно, и они уже собирались прощаться, но неожиданно верная служанка Пелагея, единственная знавшая об амурных делах хозяйки, вбежала в комнату и сообщила, что генерал в доме и вот-вот нагрянет в покои графини. Натали не растерялась. Пригодился богатый запас сюжетов из книжных романов.

– Садись на корточки, пригнись, – сказала она любовнику.

И как только Дмитрий это сделал, уселась на него, как на стульчик, и широким веером юбок накрыла сверху молодого человека.

– А ты, Пелагея, книжку мне подай и сама рядом на стул садись.

Когда генерал вошёл в комнату, Натали, подняв голову от книги, спросила его:

– Вы, Владимир Константинович, уже без стука в женские покои входите? Да Вы бледны. Здоровы ли? Не заставляйте нас переживать. А я вот книгу с обеда читаю. Рекомендую Вам.

Генерал был несколько смущён.

– Простите, графиня. А где же Ваш гость?

– Какой гость? Вы же знаете, после обеда моё личное время: отдых, прогулки, чтение. Я в эти часы никого не принимаю. Право, Вы сегодня странный.

Граф поцеловал жене ручку, попросил прощения за бестактность, вышел из дома, сел в карету и уехал.

Прощаясь с Дмитрием, Натали попросила:

– Нам надо быть осторожнее. Увидимся через неделю. Пелагея поможет тебе зайти и уйти незаметно.

Через день Дмитрий спросил Кирилла Афанасьевича о бумагах на лавку.

– Да готовы они почти. Я тебе дарственную оформляю.

А как свидание прошло?

– Представляете, генерал приезжал. Но мы его перехитрили.

И Дмитрий рассказал, как он сидел под юбками графини.

– Что теперь, наверное, туда ни ногой? Генерал-то ведь в Сибири сгноить может.

– Нет, Кирилл Афанасьевич. Охота пуще неволи. Больно мила мне Натали. Не смогу без неё. Через неделю снова у неё буду. Мы так договорились.

В четверг снова купец писал записку и снова нарочным с утра в пятницу послал генералу в штаб. Он подробно расписал, как жена одурачила генерала и где находился искуситель во время неожиданного визита графа в покои жены. Генерал был озадачен. С одной стороны, он не хотел выглядеть смешно,  как в прошлый раз, ведь он не видел причин не доверять жене, с другой стороны, аноним писал убедительно.

В четыре часа пополудни он в сопровождении взвода всадников приехал к своему загородному дому.

– Окружите дом. Никого не выпускать. Всё обыскать. Кто найдёт постороннего или чужого – награда.

Сам граф вбежал в покои жены. Натали сидела на табуретке и читала. Генерал подошёл к ней, схватил, приподнял и стал шарить руками среди её многочисленных юбок.

– Что Вы делаете, граф?

– Говорите, где он?

– Кто он? Помилуйте! Объяснитесь!

– У Вас есть любовник. И я его найду.

Солдаты обыскали весь дом. Перепуганные слуги прятались по углам, но солдаты, надеясь на награду, каждого волокли к генералу и показывали. Генерал плевался и, наконец, немного успокоившись, снова зашёл к Натали. Но графиня не хотела слышать никаких извинений, плакала и грозила всё рассказать папеньке.

Обескураженный и рассерженный генерал вынужден был удалиться.

Через день лавка была передана от Кирилла Афанасьевича Дмитрию Павловичу, бумаги все оформлены и уже равные парт-нёры сидели за бутылкой французского вина.

– Так неужели генерал так ни о чём и не догадался? – спросил Кирилл Афанасьевич.

– Догадался. И ещё как! Весь дом солдаты перетрясли. Граф в юбках Натали меня искал. Только я в это время в сундуке, в его кабинете, прятался. В сундуке этом он ценные бумаги и деньги хранит. Сколько богатства! Едва я вместился. Натали меня купюрами присыпала, конечно, но если бы сундук открыли – конец мне.

– А дальше что будешь делать?

– Денег прикоплю. Дом построю. Натали говорит, жениться мне надо. Пока не до свиданий будет. Да и она встревожена. Но надо с ней попрощаться на время, как положено. В пятницу через две недели тайком съезжу. Хотел в четверг официально ехать с Граевской к ним, но, чувствую, расстаёмся надолго, хочу увидеться тет-а-тет.

В очередном послании генералу Кирилл Афанасьевич подробно описал, где находился любовник его жены во время тщательного обыска. И генерал решил раз и навсегда покончить с этой историей. Слух о том, что он устроил обыск в собственном доме, уже расходился по светским салонам, и ему светила слава рогоносца. Генерал мог стать посмешищем. Поэтому ещё накануне, незаметно, он увёз из загородного дома сундук с ценным содержимым, оружие, серебро и свой гардероб.

В пятницу после обеда дом был окружён двумя взводами солдат.

– Закройте все входы и выходы. Под окнами поставьте солдат, а теперь пусть вынесут всех животных, собак, кошек. Пусть выходят слуги.

Через единственный оставшийся выход после слуг вышли и все домашние.

– Теперь заколачивайте все окна и двери. И поджигайте дом.

Солдаты побежали исполнять приказ. Натали упала перед мужем на колени.

– Граф, Вы совершаете опрометчивый поступок! Но если Вы решили сжечь наш дом – пусть будет так. Прошу об одном: в доме иконостас византийский, привезённый моим отцом из последней военной кампании. Это не военный трофей, а священная церковная реликвия. Церковь нам не простит. И государь разгневается.

Генерал знал, на что способна церковь, если дать ей повод быть заподозренным в бесовщине и дал команду солдатам:

– Вынесите иконостас.

Четверо солдат тотчас вытащили короб, обставленный древними иконами.

– Ружья наготове! Поджигай! – скомандовал генерал, и дом заполыхал.

Плачь слуг, нянек и мамок огласил округу.

– Замолчать! – крикнул генерал. – Кто взвизгнет, бить нагайками. Иначе не услышим крик супостата перед тем, как он живьём сгорит.

Сцена, что была сразу после пожара, впечатляла: вокруг пепелища стояли потрясённые люди, кто-то тихо плакал, кто-то крестился, но в большинстве своём стояли молча. А чуть погодя все домашние и слуги как-то тихо переезжали в большой дом в Петербурге. Дмитрий же затемно благополучно выбрался из иконостаса и тоже вскоре был у себя в квартире.

Через два дня к нему пришёл взволнованный Алексей.

– Дмитрий, тебе бежать надо.

– Зачем? Дом сгорел, никого не нашли. Натали чиста перед мужем. В чём меня могут обвинить?

– Граф оказался хитрее. Он приказал задержать последнего нарочного. Тот вчера на допросе назвал автора записок. Надеюсь, ты понимаешь, что Кирилл Афанасьевич о тебе сразу и всё расскажет. Не сегодня, завтра тебя арестуют. По любому поводу. Заставят, например, Кирилла Афанасьевича донести, что ты угрозами забрал у него лавку, и сошлют в Сибирь. Бежать надо. Карета под окнами. Возьми самое необходимое. Карету с лошадьми оставь на первом постоялом дворе. Я потом заберу.

Дмитрий осознал всю серьёзность своего положения. Раздумывать было некогда. Погрузил вещи в экипаж, собрал две связки книг, наиболее дорогих ему, написал доверенность Алексею на управление имуществом.

– На штаб не пиши. Письма шли только на мой дом, что у Собора. В Петербург не суйся. Генерал не успокоится. А я с лавкой разберусь, и деньги тебе передам, найду способ. Не тужи. Ну и погуляю малость за твоё здоровье. Чай мне, как посреднику, не пожалеешь.

– Спасибо. Дай Бог свидимся. Кланяйся кузине своей Марии. Вот записка. Когда всё успокоится, и Натали снова будет бывать в свете, пусть ей передаст. Не поминай лихом. Отгулял, видно, я своё.

Друзья обнялись. Через несколько дней Дмитрий был уже в доме своего отца. Родные ахали, рассматривая его сюртуки из дорогого сукна, белые рубашки, кожаные сапоги и башмаки с бантиками. А когда Дмитрий продемонстрировал им большой чёрный зонт, красивую трость и дорогую шляпу, они и вовсе решили, что Дмитрий Павлович – настоящий барин.

Спустя какое-то время Дмитрий женился на девушке из соседней деревни. Деньги, вырученные от продажи книжной лавки или ту часть, что осталась, Алексей передал через знакомых купцов Дмитрию Павловичу. На эти деньги  Дмитрием и его братьями Иваном и Александром была открыта сапожная мастерская, а потом и школа, где дети обучались не только грамоте, но и ремёслам.

Каждый год зимой, в розвальнях, с ног до головы укутанный в тулупы, Дмитрий Павлович уезжал на две недели в губернский город. Что он там делал и зачем ездил, он не рассказывал, но известно, что в те годы в городе открылись женские педагогические курсы, попечителем которых была графиня Наталья Андреевна из Петербурга. Зимой она всегда приезжала почти на месяц из столицы, причём не просто инспектировала новое учебное заведение, а всячески помогала тамошним девушкам- институткам. Дмитрий Павлович возвращался из города всегда с подарками, особенно для женской половины родственников.

Вскоре у Дмитрия и его жены Марины родилась дочка Евгения. Больших успехов в делах Дмитрий уже не делал. Постепенно всю мастерскую он передал младшему брату Александру, а сам всё больше занимался школой. Так и остался он в памяти земляков щёголем, ходившим в перчатках, и тем, что все деревенские жители ждали лета, а Дмитрий Павлович всегда с нетерпением ожидал наступления зимы.

Вологодский приворот

Деревенская жизнь в шестидесятые годы прошлого века приносила сельским жителям не только тяжёлый труд на фермах и пашне, но и обычные человеческие радость и веселье, причём для всех сразу. Это случалось, когда зимой народ собирался на игрища и посиделки, а летом на деревенские праздники, которые проходили в каждой деревне, в установленный только для неё день. На таких гуляньях молодые люди не только плясали и водили хороводы вместе с девушками, но и часто выбирали себе будущих жён. Ведь в будние дни всё деревенское население занято работой, а потому и были придуманы ещё в древние времена игрища и праздники, чтобы было, когда и где парням и девушкам пообщаться более близко, чем в обычные дни.

Вот после одного из зимних игрищ и провожал Павел молодую и бойкую односельчанку Лию. Ещё летом они уходили вместе с деревенских праздников, и бабы живо шушукались: «Будет у них свадьба, или Пашка так и не посватается?»

Павел жил в большом пятистенном доме, который стоял на высоком берегу реки. Этот дом, построенный ещё его дедом, был и в самом деле хорош: с двумя горницами, кухней, мезонином и разными дворовыми постройками: хлевом, дровяником, амбарами. Окна украшали резные наличники, вокруг дома был разбит палисадник, в котором росли ягодные кусты, а через ворота с навесом, что вели с улицы во двор, не то что подвода с сеном или дровами — трактор мог проехать. Рядом с домом вдоль реки росли несколько ветвистых берёз. Посажены они были дедом Павла, не только ради красоты: они не позволяли своими мощными корнями осыпаться высокому берегу.

Павел жил в этом доме с матерью, братом Юркой и сестрой Нилой. Отец их погиб на фронте, и мать долгое время не могла смириться с этим, всё надеялась, а вдруг вернётся. Она хоть и болела часто, но содержала большой дом в чистоте и порядке. Старшая дочь Маня была замужем и жила в своём доме, который они построили вместе с мужем Анатолием, на другом конце деревни.

Мать часто выговаривала Мане, что Павел всё не женится, а ей трудно тянуть домашние дела, управляться с огородом и ухаживать за скотом, а ведь ещё и на колхозную работу надо выходить. И Маня, как старшая сестра, подыскивала для Пашки невесту, но он сам, досыта наслушавшись уговоров о женитьбе от сестры и матери, решил обзавестись семьёй. Выбор его пал на давнюю деревенскую знакомую Лию, которая, наверное, с малых лет мечтала выйти за него замуж. Да и как тут не размечтаться: Павел был парнем видным, с голубыми глазами, тёмными кудрявыми волосами, обладал дружелюбным характером и здорово играл на гармошке. Причём, когда он разводил меха на своей тальянке, приводя в восторг всех девок и баб, залихватски делал резкое движение головой, как бы закидывая назад свои кудри, и хотя его густые волосы ничуть не мешали играть, этот коронный приём был неотразим.

Лия была моложе Павла, но других парней она просто не замечала. Обладательница длинной косы, она умело сплетала её в большой пучок на затылке, чтобы не мешала в работе, и наоборот, заплетала в разноцветные ленты, когда шла с подружками на праздник. Лия знала все коленца кадрили и её обычно спрашивали об очерёдности в подобных плясках и танцах. Жила она с матерью в небольшом доме. Мать пробовала уговорить её, молодую девушку, после окончания восьмилетки уехать из деревни в город, но та осталась в родном доме — по досужим разговорам местных сплетниц, из-за своего соколика Паши.

Лия с Павлом прошлись вдоль деревенских улиц и остановились у дома девушки. Надо было прощаться и расходиться по домам, но тут Павел, немного помявшись, проговорил:

— Лия, ну что? Сватов засылать?

— Ой, неужто правда? Я уже надеяться перестала. А с кем свататься придёшь?

— Матка сказала, что дядька из города приедет. Закажем ему. Вот с ним и маткой придём.

— А Маня, сестра твоя, будет? Мы с ней хоть разного возраста, но как-то сдружились.

— Куда столько народу на сватовство? Если мы договоримся, так хватит одного свата, можно и без свахи. Тогда через неделю жди. Да я скажу ещё загодя.

— А можно, я Маню заранее попрошу, чтобы она мне платье красивое сшила. У меня и материя приготовлена. Фасон тоже подобрала, с фатой платье будет.

— Я в эти бабские дела не лезу. Сами договоритесь. У меня своих забот хватает. Надо Анатолия уговорить, чтобы пиво сварил на свадьбу. А на сколько вёдер — матка подскажет. Много гостей соберётся, морока одна.

Когда парочка рассталась, Павел не сразу пошёл домой, стоял у реки, покрытой заснеженным льдом, курил и думал: «Не уехал в Мурманск сразу после армии, как хотел, теперь вот женись. А как по-другому? Мать часто болеет. Юрка уже большой, в армию скоро, но Нила ещё маленькая, хотя учиться старается. Если я уеду, а Юра уйдёт в армию, всё хозяйство пропадёт. Маме ведь даже сено не накосить, а без коровы в деревне не прожить. Лийка — девка справная, опрятная, собой хороша. Как ни крути, а жениться надо. А как в Мурманск хотел...»

Почему именно в Мурманск, Павел никому не объяснял, но всегда говорил, что если поедет, то не в Вологду, не в Архангельск, а в заполярный город Мурманск.

Зимой свадьба в деревне в те годы была даже пышнее, чем летом. Зимний свадебный поезд состоял из нескольких саней и розвальней. На каждой лошади звенел колокольчик, дуги были украшены цветными лентами, а в санях поверх сена лежали тулупы и покрывала. Каждой подводой управлял парень из друзей жениха или молодой мужик из родственников, в руках его обязательно был кнут, или, по-местному, витень, которым наездник подгонял лошадь, а мог и огреть кого-либо из желающих остановить свадебный поезд.

Вся эта процессия начиналась от дома невесты, куда прибывал жених с гостями. Там заранее накрывали столы. Жених с невестой сидели под образами, причём жених не мог снять с себя полушубок, сидел в нём, этим как-бы давая понять, что приехал за невестой и долго не задержится. Конечно, ему было жарко сидеть в овчинном полушубке, но таков порядок. Правда, разрешалось выходить на улицу, воздуха вдохнуть, но делать это надо осторожно, усадив рядом с невестой дружку, а иначе кто-нибудь из парней мог занять его место и потребовать выкуп.

Павел уже не раз обращался просительным взглядом к сестре Мане, мол, пора ехать кататься, а то я сопрею весь, но обычай есть обычай, и Маня показала ему рукой, что надо сначала «задарить гостей». Павел поднялся и стал доставать из карманов заблаговременно приготовленные мелкие монеты, которые стал разбрасывать по столам, словно зерно сеял. Мелочь летела во все стороны, попадая в блюда, чарки, за шиворот и на затылки гостей. Желательно, чтобы каждому из присутствующих досталась хотя бы одна монетка. Основные взаимные дары в виде полотенец, рубах, посуды и постельных принадлежностей дарились и принимались в доме жениха, но «задаривание» проходило в доме невесты.

Подружки невесты по обычаю попричитали, но это только понарошку и немного, плакать никому не хотелось, а наоборот, всем было весело, ведь праздник только начинался. По продолжительности деревенская свадьба могла проходить два, а то и три дня. При этом были не только пляски и тосты, но бывали и драки, правда, обходились без сильных побоев и увечий.

Павел разбросал мелочь и снова сел за стол. Вдруг сквозь детвору, теснившуюся у дверей, — всем хотелось увидеть свадьбу — пролезла Опрошка Затворница. Женщина эта ещё не старая, жила одна, в другой деревне, которая носила непривычное название — Чёрная. На свадьбу Опрошку не звали, и было странно видеть её среди собравшихся людей. Она слыла ворожихой, кое-кто называл её за спиной колдуньей, но это ей не нравилось, и стоило ей погрозить пальцем, как незадачливый смельчак тут же закрывал свой рот и более никогда не смел говорить о ней что-либо плохое.

В молодости Опросинья обладала поразительной красотой, и жених у неё был под стать, но перед самой их свадьбой ушёл на охоту — хотел медвежатиной угостить народ на свадьбе, да и погиб от клыков и лап здоровенного зверя. Прошло время. Женихи со всей округи сватались к Опрошке, но она сватов даже на порог не пускала. С той поры и стали звать её Затворницей. Пошёл слух, что она может любого приворожить к кому-либо. Так это или нет, но время от времени к ней скрытно люди приходили с разными просьбами.

Чем старше становилась Опрошка, тем больше разных небылиц плели о ней. Но, бывало, и помогала: найти потерявшуюся корову или лошадь, сделать так, чтобы молодая замужняя баба, которая никак не могла забеременеть, наконец, понесла, да и другие таинственные дела водились за ней.

— Ты что, Опрошка, заблудилась? Замёрзла, поди? Проходи, раз пришла, — сказала хозяйка дома, мать Лии.

— Нет, за стол-то я садиться не буду. Сами знаете, незваный гость хуже татарина. Домой иду из Захарова. Всё равно ведь кататься поедете. Вот меня, может, до Чёрной и довезёте, а то мне не дойти.

Хозяйка замялась. Ладно ли это, в свадебные сани ворожею садить?

Но тут вмешался жених:

— Сиди пока, Опросинья. Увезём, когда поедем.

Через час с небольшим родня молодых и большинство гостей расселись по саням и розвальням, и процессия тронулась. Друзья жениха заранее планировали маршрут: в какую деревню заезжать, в какую нет. По обычаю, в каждой деревне свадьбу останавливали местные парни и мужики с требованием налить ведро пива. В одной из подвод свадебного поезда везли лагун с пивом, откуда и сцеживали при таких встречах хмельной напиток.

По своей деревне ехали небыстро, на улице было много ребятишек, которые провожали свадьбу, но, выехав за околицу, лошади помчались в мах под хохот, визг, звуки гармошек и бубенчиков.

В первой деревне, которая была на пути свадьбы, пришлось остановиться перед самым въездом в неё. Местные мужики перегородили путь жердями. Во второй деревне один смельчак прыгнул в первые сани, и, по обычаю, в этом случае надо было останавливаться и угощать желающих. Следующей деревней был Большой Починок. Когда свадебный поезд проезжал по деревенской улице, никаких признаков того, что процессию собираются останавливать, не было видно. Но неожиданно первая лошадь с нарядными розвальнями остановилась, за ней и все следующие. Дорога была свободна, но лошади дальше не шли. Встали как вкопанные. Из ближайшего дома вышли местные мужики.

— Смотрите, получилось. Надо же!

Оказалось, местный умелец по совету стариков изготовил из смолы, скипидара, керосина и какого-то порошка «дьявольскую смесь», которой щедро окропили участок дороги. Незнакомые, ужасные для лошадиного восприятия запахи так напугали лошадей, что они остановились. После непродолжительного угощения пивом находчивых мужиков надо было ехать дальше, но лошади не шли вперёд. Мужики местные, довольные результатом своей выдумки, принесли лопаты и пробовали очистить дорогу от зелья, но лошади и после этого не слушались. Было уже не до смеха. Такие заминки считались дурным знаком для молодых. Выручила Опрошка затворница. Она взяла первую лошадь под уздцы, приговаривая: «Нечисть смрадная, уйди, дай проехать и пройти. Ангел мой, храни коня, молодых, гостей, меня».

Лошадь, ведомая женщиной, послушно пошла, мотая головой из стороны в сторону, а следом тронулись и другие подводы. Когда подъехали к деревне Чёрная, стало даже светлее от неба, усыпанного звёздами. Опросинья поблагодарила молодых, пожелала им ладной супружеской жизни и осталась у своего дома, перекрестив три раза уезжавшую в обратный путь свадьбу. Зная, что по второму разу останавливать их никто не будет, возницы дали лошадям волю, и те понеслись вскачь под одобрительные окрики сидящих в санях гостей. На одном из поворотов один из незадачливых мужиков, принявший на грудь больше нормы, кубарем вылетел из саней, но бедолагу усадили обратно и уже без приключений все целыми и невредимыми приехали к дому жениха, где молодых встречали с иконой и хлебом-солью. Свадьба продолжалась...

Прошло два с половиной года. Жизнь в деревне шла своим чередом. Юрка отслужил в армии и вернулся на побывку в деревню, повидаться с родными.

— Поеду в Заполярье, — говорил он землякам.

Маня родила третьего ребёнка. Нила перешла в восьмой класс. Мать их умерла, и её похоронили на деревенском кладбище всей деревней.

Павел с Лией, на первый взгляд, жили обычной сельской семьёй, оба работали в колхозе. Правда, детей у них пока не было, что снова дало повод для пересудов деревенским бабам.

По приезду брата Павел сначала обрадовался, а затем как-то сник. Брату он откровенно завидовал, тот, необременённый семьёй, мог уехать в любую сторону, например, в большой город и начать там новую, совсем не деревенскую жизнь. Особой теплоты в их отношениях с женой не было, но и ссорились они нечасто. Жили себе и жили, работая в колхозе и управляясь с домашним хозяйством.

Нила заметно подросла и как-то вечером, за ужином, сказала им:

— Закончу восемь классов и уеду. Если к тому времени Юра устроится в Мурманске, то к нему поеду, а если у него другие планы, то просто уеду.

Такой расклад Павла не устраивал. Ведь он женился ради матери и сестры Нилы, а теперь выходит, и зря.

Днём от горьких мыслей отвлекала работа, но вечерами он всё чаще сидел на берегу родной реки, думал о чём-то и домой шёл только после настойчивых окриков жены:

— Хватит сидеть-то сиднем. Пора вечерять и спать ложиться. Завтра столько работы.

Но и сама Лия всё чаще грустила и задумывалась. Она чувствовала, что муж её Паша так и не привязался к ней, несмотря на все её старания.

— Вот тебе и «стерпится, слюбится», — жаловалась она Мане. — Не тут-то было. Он как бы и не обижает меня, но чую, не мила я ему. Не любит он меня.

— Да, Лийка, надо что-то делать. Не дай бог, уедет с Юркой или погодя вслед за ним. Ой, горе-то какое.

Через несколько минут доверительного женского разговора Маня встрепенулась:

— Слушай, а сходи ты на Чёрную, к бабе этой, Опроше Затворнице. Ведь она и на свадьбе у вас была. Я даже знаю, что тебе надо с собой взять: мёд и бутылку водки. Она разные настойки и отвары делает, а потому пользует мёд и водку.

— А зачем к ней? Ворожить, что ли?

— Не ворожить, а привораживать. Она это умеет. И глазом не моргнёшь, как Пашка за тобой бегать будет как собачонка.

— Ой, не знаю, а что я людям-то скажу? В летнюю пору пошла куда-то, ведь неблизко.

— Не бойся, причину найду. У меня вон телёнок кашляет, заодно и принесёшь ему какой-нибудь отвар, не убудет с неё. Сметаны ей за это пошлю. А на Пашку приворот сделает. Всё и наладится. Сама увидишь.

— Неужто правда?

— Так и сделаем. Иди завтра на Чёрную.

Лия сходила в сельмаг, купила пол-литра и спрятала в надёжном месте. На другой день она сказала мужу, что Маня посылает её на Чёрную из-за телёнка, собрала кузовок и отправилась к бабе Опроше. Просить у бригадира лошадь она не стала и пошла пешком через Новую пашню, Ромахин сенокос и старую вырубку, у которой ещё не было закрепившегося названия. Шла больше тропинками, так скорее и от людских глаз подальше. Дело-то скрытное.

Опросинья встретила её приветливо. Поставила самовар и за чаем хозяйка и гостья неторопливо беседовали.

— Телёнок у Маньки кашляет потому, что она ему комбикорму много даёт. Он ведь не корова ещё. Скажи, чтобы пока не кормила химией этой. А для верности отдай ей вот это. — И Опросинья протянула Лие свёрточек из газетного листа:

— Пусть по щепотке кладёт в ведро с водой и даёт телёнку, когда поить будет. — Помолчала немного и добавила: — Только ты, девка, вижу я, не за этим пришла. Говори как есть. С мужем нелады? Плохо живёте? Видела я его у тебя. Статный, но в глазах блеска нет. Неужто обижает? Не похоже.

— Нет, не скажу, что обижает, но и не горит ведь от меня. Третий год живём, а детей нет. Да и тяготит его что-то. А чего — не пойму.

— И чего хочешь?

— Помоги, Опросинья, Христа ради. Сделай так, чтобы он ко мне тянулся. Приворожи. Век не забуду. А то ведь уедет, не дай бог.

— Непростое это дело. Да и грех это, присушить к себе мужика, пусть и своего. Не отмолить будет ни тебе, ни мне. Я ведь ещё на свадьбе заметила, что он сам по себе. Но и тебя жалко. Ладно, делать нечего, давай приступим. Ты вот что, возьми ножницы, иди в мою баню и настриги со срамного места немного волос. На вот газету, завернёшь после.

Когда смущённая Лия вернулась из бани, Опросинья велела ей мелко настричь принесённые волосы, ушла с ними за перегородку и долго шептала над ними заклинания. Затем открыла бутылку водки, высыпала туда мелко нарезанные волосики и стала взбалтывать, продолжая шептать заклинания.

— Придёшь домой, процеди через марлю, и пусть твой муж водку выпьет. Можно сразу, можно по полстакана в день. Это как сама решишь. Иди с богом.

Обратный путь до своей деревни Лия прошла гораздо быстрее. Её всю буквально будоражило предвкушение, как скоро подействует ворожба Опросиньи.

Придя в деревню, она первым делом пошла к Мане. В доме никого не было, а Маня полола грядки в огороде. Вместе они зашли в избу и Лия стала живо рассказывать, что и как говорила и делала Опрошка.

— Слушай, подозрительно будет, если ты сама Павлику водку предложишь. Лучше сейчас процедим зелье это и поставим бутылку за иконами, а Пашка вечером к нам придёт, они с Толей договаривались на точиле топоры выправить, я ему и налью водки с наговором.

— Ладно. Только ты какая-то невесёлая, Маня.

— Да вспомнила я историю одну с ворожбой этой. Аграпина Митькина из Заюжья не захотела оставаться старой девой, когда всех парней на фронт забрали, и сходила к одному старику в деревне Горки. Говорят, он настоящим колдуном был. Вся округа его боялась. Вот он и приворожил к Аграпине Мишку Белого. Всё бы ладно, да женатый тот был. Ушёл к Аграпине от жены и двоих детей. Так замучился весь. Жил у Аграпины, а сам через день к детям ходил, жена не пускала, если дома была, и Аграпина ругала его за это. Одним словом, разрывался мужик на части, так долго и не прожил. Умер бедный через несколько лет.

— Так то женатый и чужой, а тут мой, законный. Пусть любит. Я вся извелась уже. И потом я другую историю про этого колдуна знаю, с хорошим концом. Помнишь Надьку Сидоркину? Она ходила с Васькой Рыбаком. А родители Васьки заставляли его жениться на другой девке, из Нигина. Когда Надька узнала, что сватовство назначено к другой, сходила к колдуну этому, и ведь помогло. Когда свататься всё-таки поехали в Нигино, на полпути Васька развернул лошадь и сказал: «Надьку жалко. Не поедем в Нигино, на Надьке хочу жениться». И приехали к Надьке и сосватали её. И сколько лет уже живут душа в душу. Так что не отговаривай.

— Ладно, ладно, раз решили, чего уж тут теперь.

И женщины вышли из избы, так и не заметив, что во время их разговора на печи, сверху закрытой занавеской, лежал и слушал их разговор Анатолий — муж Мани.

Он слез с печи, завернул самокрутку и прикурил.

— Ну дела, — проговорил вслух и добавил: — Дуры все бабы и моя тоже.

Через час к дому подошёл Юра. Маня ушла с детьми на речку полоскать бельё, а Толя возился с точилом во дворе. Точило представляло из себя массивный ровный круг из цельного камня с дыркой посредине, через которую был просунут деревянный штырь с ручками на концах. Точило устанавливалось на специальную деревянную раму (станок), и кто-то из помощников хозяина (чаще всего дети) крутили за ручки точило, а сам хозяин прикладывал к крутящемуся точилу топор и таким образом точил его. Точило передавалось из поколения в поколение.

— Дядя Толя, здорово живёшь!

— Здорово, Юра. Проходи в дом. Я сейчас.

— Пройти, конечно, можно. Да больно я сегодня расстроился. Ездил в райцентр, в военкомате надо было отметку в военном билете поставить. Так военком битый час меня стыдил, что я собираюсь уехать из деревни. Говорит, вот не подпишу, и будешь в колхозе работать. Партия так велит. А я что, дезертир какой, что ли? Я на Север еду, там служил и знаю, что жизнь там не сахар, а погода и того хлеще. Не на юга отдыхать еду, а в Заполярье, работать. Одним словом, может, у тебя, дядя Толя, выпить что есть? Душу хоть разрядить.

Когда они зашли в избу, Анатолий, хитро улыбаясь,  ответил:

— Самогон-то выпили весь за твой приезд. Больше не делали. Но есть бабское зелье, с наговором. Это чтобы Пашка к Лийке присох. — И он рассказал отставному сержанту историю с ворожбой у бабы Опросиньи.

— Да хрен с ним с наговором. Выпьем, а там что-нибудь придумаем.

И за разговором о службе в Заполярье (Анатолий в своё время служил на Северном флоте) они распили приготовленную для Паши бутылку. А чуть погодя и сам Павел пришёл.

— Толя, будем топоры-то точить?

— Да подожди ты с топорами, надо тебе роль сыграть.

— Какую ещё роль?

И тогда Анатолий снова рассказал историю о ворожбе, и что водка, которую они с Юркой выпили, предназначалась ему, Павлику.

Втроём они от души посмеялись и решили одурачить неразумных баб. Юрку послали в сельмаг за бутылкой, Павел лёг на лавку, а Толя пошёл встречать Маню на берег реки. Когда они возвращались с речки, Анатолий сказал жене:

— Слушай, я хотел достать заначку, три рубля оставлял в щели за иконой, и невзначай обнаружил бутылку водки распечатанную. Так мы её с Павликом выпили. Я только рюмку, а он с устатку всю опорожнил. Не знаю даже, какой он сейчас помощник, а ведь хотели топоры точить.

— Ну, так и ладно, — обрадовано отвечала Маня. — Брат мой, не жалко для него.

Зайдя в дом, они увидели, что Павел лежит на лавке, какой-то весь взбудораженный и взволнованный.

— Маня, мне надо тебе что-то сказать.

— Что ты, Павлик? Ладно ли всё с тобой?

— Не знаю. Чувствую только, что Лию сильно люблю, прямо очень-очень. Ты не сердись, я тут бутылку водки выпил. Толя нашёл её. Я уже Юрку в магазин послал. Мы тебе вернём.

— Да что ты, не надо. Вы с устатку, не грех и выпить.

— Маня, а ты за Лийкой сходи. Хочу, чтобы она рядом сидела.

Недолго думая, Маня пошла к Лие, которая работала на зерноскладе, отвела её в сторонку и стала быстро рассказывать:

— Подействовал приворот. Павлик тебя зовёт. Выпил он водку и говорит, что любит тебя. Меня за тобой послал.

— Ой, мамочки, так ещё не закончили мы. Тогда подмени меня, а я пойду умоюсь и — к нему.

Лия быстро сходила домой, переоделась и направилась к дому Мани, где мужчины сидели за столом и закусывали. Встретили они Лию радостно:

— Ты знаешь, Лия, — начал Юра, — Пашка всё время, пока мы сидим, говорит, что любит тебя. Мы тебя все любим. Он как жену, а мы как родню, самую близкую. Садись рядом с мужем.

Лия взволнованно и немного с испугом смотрела на Павла:

— Ты чего домой-то не идёшь?

— Знаешь, Лия, накатило что-то прямо в сердце. Сижу и рассказываю мужикам, какая ты у меня самая-самая. Всего меня распирает. Даже хмель не берёт, а ведь вторую бутылку пью. Первую-то, из-за образов которая, почти один выпил.

— Правда, дядя Толя? — Лия спросила Анатолия.

— Да, я сначала не хотел, а теперь вот за вашу любовь и выпить не грех.

— Понимаешь, Лия, у нас ни денег больше нет, ни водки, — вмешался Юрий. — Вот если ты как любящая сноха и жена налила бы нам чего-нибудь, было бы совсем хорошо. А то ведь я уеду скоро. Когда ещё с братом посижу.

— Так не праздник ведь. Люди осудят. Да, дядя Толя?

— Осудит, кто осудит? Не больно сенокос.

— Тогда пойдёмте к нам. Есть у меня немного самогона.

Обрадованные мужики вместе со смущённой Лией направились на другой конец деревни, к большому пятистенку, который много чего видел на своём веку.

Эта история могла бы этим и закончиться, если бы не признак русской натуры, присущий некоторым, не только деревенским мужикам — похмелье. На другой день утром Юра пришёл в дом к сестре и попросил Маню:

— Дай какого-нибудь рассола. Голова раскалывается. Видно, приворотная водка ещё хуже действует.

— Какая водка? — спросила изумлённая Маня.

— Ой, да Толя на печи был, когда вы с Лийкой договаривались, как Пашку привораживать будете. Водку-то приворотную мы с Толей выпили, а потом разыграли вас.

— Ироды вы, нехристи, — только и сказала брату Маня.

В тот же день она рассказала Лие о том, как их одурачили мужики.

Может, всё и забылось бы потихоньку, но об этом случае узнали в деревне и стали откровенно смеяться за спиной Лии. Та несколько дней плакала, жаловалась Мане на её родню, а однажды решилась умереть. Она перемыла всё в доме, убралась, оделась во всё чистое, взяла верёвку и пошла в сени. Встала на табурет, за крюк, на который когда-то в летнее время вешали детскую люльку, закрепила верёвку и сделала петлю. Слёзы катились из её глаз, когда она просовывала в петлю свою голову. Вдруг она услышала громкие крики и плач детей. Даже в таком состоянии она поняла, что кричат и плачут Манины дети. Она стащила с шеи петлю и выбежала из дома. У самого берега реки стояли и плакали трое ребятишек, а перед ними стояла с угрожающим видом огромная чёрная собака. Она не лаяла, но один вид её был ужасен. Шерсть её на загривке стояла дыбом, а зубы были оскалены. Лия схватила деревянные вилы и бросилась на зверюгу. Та стремглав скрылась.

— Откуда она взялась? У нас в деревне сроду такой не было.

Она обнимала всё ещё плачущих детей и успокаивала их. Прибежала Маня. Кто-то сказал ей, что её дети одни на реке. А затем пришёл с работы, на обед, Павел. Долго обсуждали произошедшее. Потом Маня с детьми пошли к себе домой, а Лия, забывшая от таких приключений о своих намерениях, пошла в дом с Пашей. Они поднялись в сени и оба увидели свисавшую с крюка петлю. Побледневший Павел перевёл взгляд на жену и выдавил:

— Ты хотела?.. Да ты что?

Лия даже не плакала.

— Что мне остаётся? Ты меня не любишь. Люди смеются надо мной после того как вы меня своими шутками опозорили.

Павел подошёл к жене, обнял её:

— Зачем же так? Уладится всё. Я от тебя не уйду. Давай уедем вместе.

...Прошло несколько лет. В летний день около родного пятистенка было шумно и многолюдно. В родную деревню, в отпуск, приехали Павел с Лией и двумя сыновьями, Юра с молодой женой и Нила, только что закончившая медицинское училище. По такому поводу Анатолий с Маней встречали дорогих гостей не у себя в доме, а в просторном пятистенке. Звуки тальянки и смех разносились вдоль реки. А через неё по лаве в это время проходила Опрошка Затворница. Она посмотрела на счастливых улыбающихся людей, среди которых узнала Лию, что-то про себя проговорила и пошла себе дальше, не обращая внимания, как, увидя её, деревенские бабы говорили между собой:

— Ведь приворожила всё-таки. А мы смеялись. Значит сильный у неё приворот.

Комментариев:

Вверх