|
* * *
Ручка с тетрадкой да стол у стены —
Только они мне сегодня нужны.
Гляну в окно на соседа избу —
Вижу в избе горевую судьбу.
Через щербатые брёвна видны
Беды и хвори великой страны.
И проявляется, словно в кино,
Бранное полюшко — Бородино.
Славные вехи мерцают вдали,
Лица героев в крови и в пыли.
Кто же их предал в изроченный час?
Вряд ли мы это узнаем сейчас.
Люди другие, и время не то.
Где же, Ваятель, твоё долото?!
Нечем чеканить характер и стать,
Некому Русские Веды читать.
Год неизвестен и век — никакой,
Посох бродяги скрипит под рукой,
Власть бестолкова, “элита” глупа,
Слово “народ” растоптала толпа.
Зёрна прозренья мертвы и сухи.
Самое время засесть за стихи,
Свято корпеть над тетрадным листом,
Может, Господь осчастливит перстом...
Густо ложатся в тетрадку слова.
Жизнь, как всегда, тяжела, но права.
Это её правотой мне даны
Ручка с тетрадкой да стол у стены!..
* * *
Увы, увы, я — узник огорода,
Я каторжанин плодородных грядок,
Я к дому деревенскому прикован
Цепями малой родины моей.
Убогое моё существованье
Нельзя назвать счастливым избавленьем
От суеты весёлого народа,
Давно уже живущего за счёт
Ещё не народившихся потомков.
Сбежав в деревню, я не обнаружил
В её мирке вселенской благодати,
Напротив, я увидел, что пыреем
Пророс народ весёлый и сюда.
И вот я заключил себя под стражу
Двух пугал огородных и собаки,
Которые живут со мною дружно
И дружно дух мой гордый сторожат.
Но я и сам побег не замышляю.
Куда бежать от собственной печали,
Кому доверить горькое прозренье,
Пред кем седую голову склонить?!
* * *
В мирном доме под городом Энском
Проживаю певцом деревенским.
С краснощёкой зарёю встаю,
Краснословные песни пою.
Не в цене стало красное слово,
Только мне и не надо другого.
Где цена, там всегда суета,
И в словах там сквозит чернота.
Не опишешь такой чернотою
Лес осенний с листвой золотою,
Коромысло реки и боры
Перезрелой предзимней поры.
На страницах газет и журналов
Черноты той сегодня немало,
Только я черноты не хочу,
Краснословием душу лечу.
В раскуроченном русском селенье
Гимном жизни звучит моё пенье.
Суету моровую кляня,
Может, кто-то услышит меня.
И от слов моих красных воспрянет,
И на землю родимую глянет,
Как на мать, а не как на бревно,
Что гниёт под ногами давно.
Заведёт лошадей, купит плуги,
Колокольца навесит под дуги,
Выйдет в поле с нуждой воевать —
И землица начнёт оживать...
РАЗГОВОРЫ
Александру Цыганову
Воевали, бедовали
Да судьбы катили круг...
Эх, давно не наливали
Мы по полной, милый друг!
За столом из сбитых досок
Припозднимся, посидим,
Без махры, без папиросок
Души словом усладим.
Засидимся, как бывает,
Залюбуемся словцом.
Если руки наливают,
Не побрезгуем винцом.
Ведь не тати мы, не воры,
А писатели Руси.
Трезвы наши разговоры,
Трезв наш голос, гой еси!
СТАДА
Увы, не ведая тревоги,
Забыв о правде и о Боге,
Гуляют тучные стада.
И, пережёвывая пищу,
Они усладу жизни ищут,
Живут без горя и стыда.
Им рок ссудил благую долю:
Луг объедать и гадить вволю
Во имя мяса и дерьма,
Во имя похоти туманной,
Во имя страсти окаянной,
Во имя тусклого ума.
Так – день за днём и год за годом
Кружатся шумным хороводом,
Так век проходит, а потом
Всё повторяется – и снова...
И вот уж кажется – основа,
Смысл этой жизни – быть скотом.
И, глядя всякий день на стадо,
Я склонен думать: «Так и надо
Смазливый мир воспринимать:
Брать всё, что никнет под рукою,
И не терзать себя тоскою,
И ничего не понимать!..»
ЛИХАЯ ЗИМОГОРИЯ
Загинул день во времени,
истлел в закатном зареве...
Какого рода-племени
вы, слуги государевы?
Вы все — лихие конники,
рубаки и охальники,
вы все для нас законники,
вы все для нас начальники.
А мы — холопы серые.
Глаза в прищуре спрятаны.
Живем винцом да верою,
в шерсти овечьей катаны.
Иваны да Евсеюшки,
Филаты да Егории.
А вместе — та Расеюшка,
лихая зимогория,
где годики тревожные
вовеки не кончаются!..
Уж вы поосторожнее:
мы можем и отчаяться.
Нагрянем к вам без времени.
спытаем вас при зареве:
«Того ли рода-племени
вы, слуги государевы?»
СВЕЧА
И я, бывало, сгоряча,
сжимая рукоять меча,
готов был головы крошить,
не разбирая.
Бывало, что рубил сплеча.
Но вот затеплилась свеча
и озарила скорбный путь
к воротам рая.
Я огляделся и прозрел,
я как-то разом постарел,
а может, мудрости крыло
меня коснулось.
Огонь свечи то рос, то тлел,
обворожил и повелел,
чтоб чувство скорби и стыда
во мне проснулось.
Я ощутил тепло огня!
Когда огонь вошел в меня,
я незаметно для себя
с войной простился.
Меч опустил и слез с коня,
и всякий скорый суд кляня,
перед Божественной свечой
перекрестился.
* * *
Снег да снег!..
А степь с изломами,
на погостах ямщики,
не резвятся над шеломами
русских ратников клинки.
Не летят румяны купчики
на торги из разных мест,
не пройтись и мне в тулупчике
под престольный благовест.
Проплывают в стылой
замети золотые купола,
надо мною в книжной памяти
Русь лебяжья проплыла.
Рвусь во след. со всею силою,
только нету мне пути...
Птицей раненой, бескрылою
прокричу свое «прости!..»
С маятой заледенелою
в зимовее остаюсь.
Снег да снег. Равнина белая.
Уплывающая Русь.
ГРЕХ
Нет, грех не укротить вовеки,
Препроводив на суд большой.
Он будет вечно в человеке
С его соседствовать душой.
Искусно, изощренно, тайно,
Привыкший каяться и лгать,
Он будет страсти разжигать
Самозабвенно и случайно.
Во имя или вопреки
Паря над бездною людскою,
Спасать нас будет от тоски
И будет нас давить тоскою!
* * *
До чего же одинокие года,
Одиночество не деть мне никуда.
Дом вчера еще был шумным,
Как шинок,
А проснулся утром — снова одинок.
То не кара и не Каина печать,
И не стоит на судьбу свою серчать.
Одиночество, как рана после битв,—
Наше время для раздумий и молитв!
* * *
В этом мире жить не просто,
Чем-то тяжек всякий век...
И духовные форпосты
Строил грешный человек
Чтобы быть поближе к Богу,
По утрам и вечерам
Он торил свою дорогу
В книжный дом
И в Божий храм.
Вот и в нашем падшем веке,
Где размыт семьи уют,
Храмы да библиотеки
Людям силы придают.
Пусть не всем нам,
Словно птицам,
В горнем будущем летать,
Но ведь жаждем помолиться
И Псалтирь перечитать!
ЗОВ
Многое значит удача
В наш прагматический век.
Даже поездку на дачу,
Можно считать, как побег
Из дорогой и уютной
Общежитейской тюрьмы...
Зов непонятный и смутный
Слышим, предчувствуем мы.
Что это?..
Кто это?..
Где же?..
Душу возносят и рвут.
Звуки каких побережий
В памяти нашей живут?
|
* * *
Грустные мысли уже не пугают.
Осень на улице, осень в крови.
Годы уходят и дни убегают
Бесповоротно — зови не зови...
Знаю, предчувствую,
рядышком где-то
Тихая пристань, бездонный покой.
Легкое золото бабьего лета
Перебираю усталой рукой.
Мир удивительный,
мир беспощадный,
Мир, у которого мы под пятой,
Не омрачит меня бранью площадной,
Не воскресит меня правдой святой.
Не растревожат его откровенья,
— Время упало осенним листом...
Все в этом мире
подвергнется тленью,
Все в этот мир
возвратится потом!..
ЗВЕЗДА
В сером доме сумрак серый,
Только в окнах иногда
Огоньком мечты и веры
Отражается звезда.
На печальном небосводе,
Где пасется воронье,
В общем звездном хороводе
Мимолетен лик ее.
То зажжется, словно чудо,
То затухнет — чуть видна,
В никуда и ниоткуда
Направляется она.
В сером доме грусть и скука –
Паутиной по углам,
Ни шуршания, ни стука —
Тайна с мукой пополам.
И глядит из серых комнат
В небо серый человек.
Так глядит, как будто помнит
Свет звезды не первый век.
Так глядит, как будто знает
Смысл и суть её пути,
И губами размыкает
Грех свой: «Господи прости!..»
* * *
В маленьком домике
Дни коротаю,
Мирно дела
Вековые вершу.
Грустью сердечной,
Как мхом,
Обрастаю
И никуда не спешу.
Может быть, вот оно,
Счастье земное.
Пало на грудь,
Как туман на жнивье.
Тихое, сладкое,
В меру хмельное,
Непоправимое
Счастье мое.
* * *
И зло, и беды сквозь меня прошли,
Как через море вражьи корабли.
Как бред земли, как в зной раскаты грома,
И спесь и похоть были мне знакомы.
Во мгле ночной и в солнечных лучах
Я душу человека изучал,
Я той душе небесный свет дарил
И о духовной силе говорил.
А человек был скуп, смешон и мал,
И мало что в духовном понимал.
Но суть иных вещей не отрицал,
В ночи подобьем разума мерцал,
Овцой послушной слыл при свете дня
И не спешил оспаривать меня.
Хвала ему, он все же человек,
Коль не урезал мой юдольный век,
И кровушки моей не возалкал,
И рот мой кулаком не затыкал.
Я сам умолк, и мир на склоне дня
Стал вдруг не интересен для меня.
…Так думал я, о лучших днях грустя,
Фортуны жертва и судьбы дитя.
Тщедушный мир передо мной лежал,
Но взор мой от него, как лис, бежал:
На что мне суеты соблазн большой,
Когда я жив лишь сердцем и душой!
ДОЖДЬ
За стеною, за окошком
Разговаривает дождь,
Под его рассказы кошка
Дремлет в теплом уголке.
Дождь сегодня настоящий,
Разговорчивый, как вождь,
Как старинный репродуктор
В домостроевском мирке.
Я прислушиваюсь чутко,
Что он там плетет-несет,
И, представьте, понимаю
Все “дождливые” слова,
Понимаю, что сегодня
Этот дождь меня спасет,
А спасенному — и завтра
Пригодится голова...
А спасенному — и завтра
Что-то штопать, что-то шить,
Улыбаться, гладить кошку,
Стих писать и суп варить.
А спасенному и завтра
Надо выжить, надо жить
И за утреннее солнце
Этот дождь благодарить!
РЯБИНА
Выпал снег,
И с утра нет помина
Поздней осени, серому дню.
Лишь в саду пламенеет рябина,
Безвозвратно горит на корню.
Постою зачарованно с нею,
Просияю лицом на зарю:
Может, душу свою отогрею,
Может, сам безвозвратно сгорю!..
ДОРОГИ ОСЕННИЕ
Дороги осенние затканы грустью дождливой,
Угрюмо чернеют в полях островки воронья.
И поклик синичий, растерянный и сиротливый,
Как отзвук жалейки, как долгая дума моя.
Как долгая дума с холодным предчувствием страха,
Как отсвет молитвы, которую я сотворил…
Синица, синица, лесов неприметная птаха,
Какою же силой Всевышний тебя наделил!
А где же мои беспредельные силы героя?
Какими дождями размыт их чудесный гранит?
Елена состарилась, и неприступная Троя
Ни златом, ни серебром больше к себе не манит.
Остались дороги с осенней дождливою грустью,
Да поклик синичий, как отсвет молитвы в ночи,
Да долгая дума, да медленный день захолустья,
Да тихое счастье, согретое плачем свечи.
ЗИМА
Зимы румяное лицо!..
И я, как дурень, пальтецо
На плечи впопыхах накинул.
Дверное потянул кольцо,
Шагнул на стылое крыльцо...
И сгинул.
И вот который год в пути.
Меня невесте не найти
И перстеньком не заручиться.
Я не шепчу зиме: “Пусти!..”
Невесте не кричу: “Прости!..”
Век мчится.
Какого ж мне еще рожна?
Зима — подруга и жена:
Трезва, степенна, дальновидна.
Век мчится, и уже видна
Забвенья тихая страна.
Обидно...
ЩЕНОК
Смешной щенок, мы так с тобой похожи,
Мы так с тобой по-глупому близки:
В надежде встретить друга строим рожи
И воем вслед прохожим от тоски.
Ты дурачок, и я простак по жизни,
С такой же беспризорною судьбой.
Мы терпеливо ждем, что кто-то свистнет
И косточкой поманит за собой.
Но ты — увы — дворовая собака,
И я — увы — бродяга из дворов.
Твоя судьба — у мусорного бака,
Моя судьба — в руках у “мусоров”.
К тому же, во дворах сегодня вьюга,
Грохочет жесть, и стонут провода...
И все-таки надежда встретить друга
Пусть нас не покидает никогда!
* * *
Как старый пес пред костью,
Пред бумагой
Сижу, не в силах слово написать.
Ведь этим словом некого спасать,
Блестя на солнце честью и отвагой.
Кто в шулеры пошел, кто в шулера,
И нет им дела до меня и слова,
У них иные планы и уловы,
У них не жизнь, не бездна, а игра.
Игра!
В ней все теперь заключено:
Набеги, войны, слезы и успехи.
Но нет в ней места слову —
Для потехи,
Шутя лишь вспоминается оно...
* * *
По растерзанным дорогам,
На виду у деревень
Я брожу хмельной под Богом,
Сдвинув кепку набекрень!
Битый злом, гонимый спесью,
Простофилей-мужичком
Я шагаю в поднебесье,
В лужи падая ничком!
Как полпред реки и поля,
Как “расейский гражданин”
Я умру от алкоголя
Где-нибудь среди равнин.
Но желаю, чтоб историк
Сделал вывод, сжав виски:
“Сей великий алкоголик
Умер трезво — от тоски”.
* * *
Поэту Владимиру Шемшученко
Дыша винцом да злыми сигаретами,
До сорока мы числимся поэтами,
Витийствуем и разбиваем лбы
О глыбу тяжеленную судьбы.
Наивные, беспечные, веселые,
Мы называем жизнь своею школою,
Усердствуем, как все ученики,
Частенько изнывая от тоски.
Насытившись житейскими уроками,
Мы к сорока становимся пророками,
Но продолжаем жить, страдать и петь,
Чтоб за себя покаяться успеть...
* * *
Не враг сразит на поле боя,
Я сам себя убью собою,
Убью высоким слогом чести,
Стремлением служить без лести
Закону, Родине, Культуре,
Поэзии, Литературе.
Убью, поскольку в нашем Риме
Живет лишь тот,
Кто ходит в гриме,
Кого не трудно упросить
Там — зализать,
Тут — укусить...
А я, без грима,
Без клыка,
Без “ласкового” языка,
Кому здесь нужен?
Никому!..
Я тихо смерть свою приму.
Приму с достоинством и честью,
Чтоб там, в ином, незримом месте
Без лести петь, без лести жить.
Творить посмертно и служить
Закону, Родине, Культуре,
Поэзии, Литературе! |
|
Александр Алексеевич Пошехонов родился 23 января 1956 года в деревне Доронино Череповецкого района Вологодской области. Детство прошло на берегах реки Шексны. Автор книг «Мне не будет покоя» (1993), «Причастность»(1993), «Странник» (1999), «Лирика» (избранное, 2001), «Муравьиный кораблик» (стихи для детей, (2001), «Думы-помыслы» (2001) и другие. Лауреат премий имени Н. Рубцова, конкурса «Золотое перо». Живёт в Череповце. 
