ПРОИЗВЕДЕНИЯ ПОБЕДИТЕЛЕЙ

Второго заочного межрегионального литературного конкурса маринистики имени Константина Сергеевича Бадигина

Церемония награждения победителей и призёров состоится 29 ноября 2019 года с 14-00 до 16-00 в Информационно-туристическом центре Светлогорского городского округа, по адресу: Светлогорск, ул. К.Маркса, 7а

 

Номинация «Поэзия»
Номинация: «Малая проза»
Номинация: «Публицистика»

Номинация «Поэзия»

Первое место (золото)

ПОДОЛЬСКИЙ Сергей Викторович – родился в 1950 году в Башкирии. Окончил Уфимский нефтяной институт по специальности «Горный инженер». Поэт. Член литературных объединений «Сиверское братство», «Союз писателей Санкт-Петербурга и Ленобласти» (Павловск), «Среда» (Смоленск). Член Союза российских писателей. Живёт и в Смоленской области (Катынь) и в Башкортостане (Уфа).

Рег. номер 51

* * *       
         Александру Грину

Шквал бросает шхуну, словно мячик,
Гребни волн осыпались дождём.
В первый раз он вышел в море, мальчик,
Ничего не знающий о нём.
В свете звёзд, над морем восходящих,
Юнга, удивляясь, разглядит
Образ юной девушки, летящей
Далеко по курсу впереди.
Тенью промелькнувшею неясной,
Над волной скользящая, она –
Невесома, призрачна, прекрасна,
Девушка с глазами цвета льна.
И, ладонь о леера порезав,
Юнга – начинающий поэт –
Посвящает промелькувшей  Фрези
Торопливо созданный сюжет.
Стала алой в пламени заката
Белая громада парусов.
Призрачная дама виновата,
Что забыть невесту он готов.
Скрылась там, где горизонта кромку,
Захлестнула синяя волна.
«Подожди меня!» – кричал он громко,
Девушке с глазами цвета льна.
Сколько вахт ночных под парусами
С той поры провёл моряк без сна!
Больше он не встретил над волнами
Девушки с глазами цвета льна.
               
Старик и море
Морячка Джейн в потёртом капоре,
С остатками красы былой,
На кухне, словно цепью якорной,
Гремит кастрюлею пустой.
Но были времена иными:
Кренились мачты на ветру.
И шхуна гордо её имя
Несла на смоляном борту.
Когда под звёздами чужими
Моряк не раз играл с судьбой,
Шепча в молитвах его имя,
Джейн всё ждала его домой.
Истлел с годами рваный парус!
Джейн успокоилась, когда
За моряком явилась старость,
Списав на берег навсегда.
Вон в кресле он, не у штурвала,
Перед обедом спит в теньке.
И лишь гаванская сигара
Слегка дымит в его руке.
Но шёпот Джейн он  слышит: «Старый,
От дальних странствий ты устал".
Вдруг дрогнут пальцы, сжав сигару,
Как прежде, взявшись за штурвал.
На карте снова курс проложен.
И парус в беспокойном сне
Несётся призраком тревожным,
Качаясь на крутой волне.
Бриз в вантах засвистел победно!
А впереди в морской дали
Уж виден берег заповедный
Ему неведомой земли.
На кварцевый песок залива,
Иль на гранит суровых скал
Спешит сойти он торопливо,
Найдя всё то, о чём мечтал.
Там рокот ласковый прибоя,
Растений райских дивный цвет,
Там родники с живой водою –
Но сердцу там покоя нет!
Проснётся на террасе дома,
Погладит Джейн седую прядь.
«Налей-ка, мне стаканчик рому,
Да рядышком со мной присядь».
Вот  бархат тьмы, как покрывало,
Кроит луч яркий маяка.
Ворчит лишь море у причала,
Слегка ревнуя моряка.
                       
Судьба моряка
Выдалась ночь беспокойная,
Буйствует яростный шквал.
Мачты без паруса чёрные.
Словно рулетка, штурвал.
Скользкая мокрая палуба
Кренится с борта на борт.
В ночь бесполезные жалобы
Ветра порыв унесёт.
В отблесках серпа печального
Из-за разорванных туч
Гребни блистают хрустальные
Водных взбесившихся круч.
Многие скажут в сомнении:
«Стоило так рисковать?
Выйти в такое волнение –
Впору безумием  звать!»
Скептики пусть занимаются
Поиском веских причин.
Море судьбою является
Для настоящих мужчин!

 

Второе место (серебро)

ЕВТИШЕНКОВ Игорь Николаевич – родился в 1967 году в г. Харькове, где закончил среднюю школу. С детства увлекался чтением исторической литературы и мечтал стать археологом. Окончил Военный институт иностранных языков по специальности «переводчик» арабского и английского языков. Учился также в Открытом университете по программе «МВА». Живёт в Москве.

Рег. номер 168

***
Дул лёгкий бриз издалека,
Из стран пророка,
Сдувая пены облака
С лица Востока.

Доили море рыбаки
В лучах заката,
И вдаль глядели старики
Подслеповато.

Стирали женщины бельё
До поздней ночи
И обсуждали мужичьё
За между прочим.

Кричали чайки вдалеке,
О рыбе споря,
И кто-то пел о рыбаке
Внизу, у моря.

Мечтали грузчики в порту
О кружке пива,
Мешки таская по мосту
С мукой лениво.

Баркас какой-то подходил
К стене причала,
И юнга за борт заводил
Канат устало.

Дрожало небо, как стекло,
Под жарким солнцем,
А солнце по небу плыло
Большим червонцем.

Сменило свой палящий гнев
Оно на милость
И горизонт слегка задев,
О край разбилось.

Желтком яичным растеклось
По глади моря,
И рыбакам спешить пришлось,
О чём-то споря.
 
Изнурена дневной жарой,
Земля страдала
И отдохнуть ночной порой,
Как все, мечтала.

Однако небо, как окно,
Задёрнув шторой,
Ночь не давала всё равно
Прохлады скорой.

А утром ветер перемен
Взлохматил море,
И чайки плакали у стен
С тоской во взоре.

Луч солнца мерил свысока
Свои парсеки,
Но придавили облака
Рассвета веки.

Вдруг стало пусто, и темно,
И грустно очень,
Как будто здесь давным-давно
Настала осень.

 

Второе место (серебро)

ПЕТУШКОВ Василий Борисович – родился в 1944 году в Беларуси. Служил на Северном флоте. Окончил ВВМУ подводного плавания им. Ленинского комсомола в Ленинграде. Служил на Тихоокеанском и Балтийском флотах. Совершил на кораблях ВМФ России 30 боевых служб. Закончил военную службу в звании капитана второго ранга. Член Союза писателей России. Живёт в Калининграде.

Рег. номер 160

Морской характер
Навалилась туча грудью на антенны,
и форштевень резко рвёт волны крыло.
Мне из рубки видно, как полынной пеной
аж до горизонта море зацвело.

А над головою ветер воет чёртом
и грозит упрямо нас пустить ко дну:
то прижмёт нас левым, то вдруг правым бортом
под остекленевшую в холоде волну.

Кажется, он мачту выкорчует с корнем
и швырнёт, как щепку, на десятки миль.
Но чем ветер крепче, тем она упорней
Держится за прочный корабельный киль.

А во чреве душном корабля живого
вахты у приборов моряки несут.
Механизмов много, и работы много –
У ребят на отдых нет пяти минут.

Прикипает к телу жаркая тельняшка –
Воздуха бы свежего хоть один глоток,
но снаружи в люки ударяет тяжко
над кормой летящей ледяной поток.

И в глазах усталых, на усталых лицах
угадать нетрудно деловой вопрос:
сколько будет суток эта пытка длиться
и надолго ль ветер к палубе прирос?

Но вопрос вопросом, а дела делами,
и ещё нескоро сменит с вахты друг
и пайолы скользко пляшут под ногами,
чтобы удержаться – мало пары рук.

И в районе дальнем, как наш курс ни труден,
в душах утомлённых – боевая злость:
чем дела сложнее, тем настырней люди,
вот он где, характер, трудовая кость.

Вот она где, воля флотского народа,
вот чем экипажи флотские сильны –
и корабль скуластый не сбавляет хода
на морской границе мира и войны. 

 

Прощание с морем
Уходя моряк с подлодки
Неуверенной походкой.
На причале встал, и взором
Грустных глаз окинул море.

Бескозырку снял, и волнам
Помахал. К нему невольно
Подлетели дружной стайкой
Разговорчивые чайки.

Уходил моряк со срочной.
Под ногами берег прочный.
Бились шумно, бились больно
О гранитный берег волны.

Родины покой
Любимая! Не виновата
Ты в том, что грустью я томим.
По ласковым глазам твоим.
В лучах сиреневых заката

Один у рощи сиротливой
Брожу тропинкою рябой.
Угрюмо кашляет прибой
Седыми бронхами залива.

И мой корабль на внешнем рейде
Антенны тянет к облакам,
И голос чайки к морякам:
«Озябла! Люди, обогрейте!»

Ты нынче также одинока
И я с тобою быть мечтал,
Но снова боевой сигнал
Меня в поход позвал до срока.

Служу я Родине родимой!
Её покой и твой покой
В моей профессии морской,
Пока живу, – неразделимы.

Блага службы
Я с морем бываю в разлуке недолгой,
А радость от встречи – горячей волной
Душа замирает всегда от восторга,
Любуясь простора живой сединой.

От гибели верной брони миллиметры,
Расплавленный солнышком вала свинец.
Зубами приросшие к палубе ветры,
Да благо служебное – звёздный венец.

Да грузом погоны с железной звездою,
Улыбка любимой в луче золотом, –
Служу между небом и горькой водою
Стране, осенённой небесным крестом!

Зажечь свою звезду (сыну Александру, подводнику)
Я к морю шёл! И радость скорой встречи
В душе моей восторженной росла
Мои приятно освежала плечи
Звёзд лейтенантских медная роса.

И вот простор величественной синью
Дышал живой, касаясь ног моих,
С любовью и теплом врачуя силу
Волны, уставшей от забот дневных.

А там вдали, как сонные дельфины,
Облюбовав Вилючинский залив,
Подлодки отдыхали, выгнув спины,
Свои сердца к причалам прикрепив.

В лучах заката нежных и любимых,
Судьба моя полощет неба шёлк
Я рад служить стране в морских глубинах,
И счастлив тем, что здесь свой путь нашёл.

Я твёрдо знаю – капля камень точит!
Мой труд мне по плечу! Я Русь люблю!
А ветер вешний моряку пророчит –
Всегда побед  в походах кораблю.

 

Третье место (бронза)

БРАГИН Никита Юрьевич – родился в 1956 году. Окончил МГУ. Геолог. Доктор геолого-минералогических наук. Член СПР. Поэт и прозаик. Живёт в Москве.

Рег. номер 47

ЗВЕЗДА НАД МОРЕМ

Заклинание
Уходящего дня золотая парча
на прощанье дорожкой по морю блеснула,
и растаяло солнце, как в печке свеча,
как денарий в копилке Лукулла.

Так и память растает, слезой Данаид
утекая по капле в бездонные дали,
где последние отсветы море хранит,
словно кровь на зазубринах стали.

Вот бы годы зажечь и расплавить века
в колокольную тяжесть, и в гибкость булата,
чтобы пламя мерцало в крупинках песка
и алело над морем крылато!

Чтобы ясной – звезда, чтобы чистой – вода,
чтобы ночь – на мече грозового сполоха,
чтобы верная кровь – на излучины льда,
по губам, до последнего вздоха! 

Музыка
О музыка, сестра воды,
тревожно-зыбкое andante,
где отражение звезды,
упавшим с неба адамантом
мерцая в тёмной глубине,
преображается аккордом,
нерасколдованным и гордым,
как иероглиф на стене
ещё не найденной гробницы,
уснувшей в огненном песке,
и синее крыло зарницы
на гималайском леднике.

О музыка, сестра воды,
прибой, терзающий плотину –
всесилие твоей беды
не отпущу, и не покину
ни судорожный взмах валов,
ни глыбы чёрных волноломов,
где крики чаек невесомо
летят, понятные без слов,
и чудится напев сирены,
выкармливающей тоску,
и вечность оплывает пеной,
скользя по мокрому песку.

О музыка, сестра воды,
теки по зеркалам асфальта,
смывая пыльные следы
под восклицанье – aqua alta!
Окутывая города,
поставленные на колени,
узором призрачных растений,
седыми кружевами льда,
укачивая мёртвой зыбью
безмолвие колоколов,
и провожая стаи рыбьи
в лазурный омут вечных снов.

О музыка, сестра воды!
струящаяся кантилена!
Не тронь ни шпоры, ни узды,
не знай ни глухоты, ни тлена!
Приди – провидицей слепой,
приливом космоса и света,
в лазурь и седину одета,
живи, душа моя, и пой!
И время разобьёт подковы
и каменеющие льды,
летя с тобой, подруга слова,
поющая сестра воды!

Костер
Уехать бы в какой-нибудь Надым,
зазимовать в заснеженном бараке,
зажечь огонь, под новый год, во мраке,
дыша морозом, жгучим и седым.

Прищуриться на лиственничный дым,
нарезать мясо, дать шматок собаке,
и, забывая городские враки,
увидеть мир простым и молодым.

Проснусь и чувствую скупым и старым
свой город, и к рутинному труду
опять иду по скучным тротуарам.

Среди толпы я электричку жду
и вспоминаю совершенным даром
костер в ночи, да ясную звезду.

 

Третье место (бронза)

ТИМШИН Сергей Борисович – родился в 1959 году в Сибири. Учился в Донецке. Окончил Уральский педагогический университет. Бывший матрос-водолаз. Служил на Черноморском и Балтийском флоте. Член СПР. Живёт в станице Гривенская Калининского района Краснодарского края.

Рег. номер 140

Матросский тельник
     
19 августа - День русской тельняшки!
Здравствуй, славная тельняшка -
Незабудка флотских дней,
Две стихии нараспашку
На груди цветут моей!
Это волны с гребешками
Светло-пенистыми, 
Это небо с облаками 
Бело-перистыми!

Это ветер брызжет свежий
В дальнозоркие глаза,
Где ландшафт у побережий
От берёзок полосат,
Это чайки над спардеком
Вьются вымпелами,
Это вахтенная Вега,   
Лирой вытканная!  

Это солнечная рында –
Звонкий рупор корабля!
Это лёд шугою рыхлой
В первых числах ноября…
Это в бухте тёмно-синей
Под прибойный шум,
Между строчек ватерлиний
Я стихи пишу…  

В Цемесской бухте
Годы, странствия – вперемежку,
Память – будто закатный свет…
Постарели мы, друг Олежка,
За последнюю сотню лет.
Иссушило нам солнце скулы,
Изморщинили сроки лбы,
И седых паутин надули
На виски сентябри судьбы...

Флотский брат! Не из скорби списка -
Из времён, из земель, из книг
На причале Новороссийска,
Я сегодня тебе возник,
Облысевший, ветрами битый,
Но - живой, как бакланий крик!
Друг мой древний, щекой небритой
Я к плечу твоему приник.

 ...Там, на северном побережье,
Где я волю свою дубил,
Не утратил я мыслей нежность,
И не выстудил сердца пыл.
Зря ли молодостью станичной
 Солнце нёс я на галунах?..
И крушу я желток яичный,
Колыхающийся в волнах!

Мне ли в диво рыбёшек стайки!
Нам давались миры чудней,
Не у пляжной горячей гальки -
На студёном балтийском дне...
В нашей юности водолазной
Просолили мы сны сполна!..
Принимай же в родное царство,
Омолаживай грудь, волна!

Что нам годы и что седины,
Что ветров неотвязный шлейф!
Жизни дали и лет глубины
Освещает нам ВМФ!
Пусть летят сентябри с усмешкой,
Но в стихах, где старенья нет,
Будем молоды мы, Олежка,
Не одну ещё сотню лет!

Памятное
Гуси морские - халеи горластые -  
Увальни на берегу.
Волны балтийские хрупко-скуластые
Косо на гальку бегут...

Все различаю сквозь даль беспощадную -
Прежний и флотский весь.
Солоноватую песню прощальную
Шлёт мне сырой норд-вест.

 

Дипломант

ГОЛУБЬ Игорь Владимирович – родился в 1984 году в Калининграде. Окончил БФУ им. Канта по специальности журналистика. Руководитель калининградской молодежной литературной организации "Луч" при Калининградском отделении СПР. Редактор и издатель молодёжного литературного журнала "Веретено". Член Союз писателей России.

Рег. номер 62

Калининградец
Мой город - маятник у моря,
Обветренный сосновый бор...
И запах камбалы и мойвы
Висит над пирсом, как топор,

Я моряком бы стал, наверно,
Но молча слушаю прибой,
Петляют траулеры нервно,
Таская чаек за собой,

Но даже самым острым зреньем
Не уловить мне тот момент,
Как в свете солнца моря зелень
Сверкает, словно горсть монет...

Работать до седьмого пота,
Родные улицы любить,
Глотать промозглый воздух порта...
Калининградцем быть!

Экспромт
Тянется ко мне плачем рынды,
Будто клешнями краба,
С резким запахом рыбы
Корабль,

Мачту шатает до рвоты,
Сыро и зябко на моле,
Нету лучшей работы,
Чем в море.

С грохочущим монстром слиться -
Гибельное искусство,
Главное - это не сбиться
С курса,

Ходит моряк по лезвию,
В небо глядит угрюмо,
Падает рыба в бездну
Трюма,

Судно, словно на вертел,
Вылетит, нос покоцан,
Рубит словами ветер
Боцман,

Море - лучшее средство
От глупого колобродства,
Пусть вместе с ним твоё сердце
Бьётся!

 

Дипломант

ГРИБНИКОВА Вера Петровна – родилась в посёлке Селижарово Тверской области. Окончила техническое радио-училище в Торжке. В Твери (тогда – Калинине), заочно окончила Ржевский совхоз-техникум. Стихами увлекалась со школьной скамьи. Руководила творческим клубом «Роса» при библиотеке имени Герцена.  Член Союза Писателей России.  Живёт в Твери.

Рег. номер 167

Памяти «Курска»
      экипажу АПЛ "Курск",

      их безутешным матерям посвящаю

Суровый край. Свинцовая волна.
О горькой тайне ведает она.
Откроют власти нам её иль нет,
Уже неважно - смерть дала ответ.

Ушёл на дно растерзанный гигант.
Сто восемнадцать молодых ребят
Остались в нём наедине с бедой
В отсеках, заливаемых водой,

Где адского давления тиски,
Где мрак и стынь, а воздуха - глотки.
Ловушка стометровой глубины.
Бессилие разграбленной страны.

Но жалило больнее всех вестей
Преступное бездушие властей.
И сообщенье, словно острый шип,
Вонзалось в разум: "Экипаж погиб!"

Но матери, ослепшие от слёз,
Ловили сердцем слабенькое "SOS".
На что могли надеяться они?
Счёт на часы шёл, а тянулись дни...

Качают волны траурный венок,
И рвётся крик отчаянья: "Сыно-ок"!
Не верю я! Ты жив! Ты жив, родной!
Я здесь, я увезу тебя домой...!"

И вьются чайки, жалобно крича,
И плачет поминальная свеча,
И плачут люди всей большой страны...
Заплачут ли высокие чины?

Покатит время волнами года,
И в памяти заилится беда.
Затмит её событий хоровод,
Трагедия в историю уйдёт.

Лишь матери и в яви, и во сне
Всё так же слышат стоны в глубине,
И голоса внучаток им слышны,
Тех, что уже не будут рождены.

Последнее желание
На опостылевшей вконец больничной койке
Лежу, уставясь то в окошко, то на дверь.
Бомжи с воронами воюют на помойке,
Я им отчаянно завидую теперь.

Вольны, как птицы! Ветер, солнышко и дождик
Всей кожей чувствуют, а здесь – больничный смрад.
Сосед по койке до весны чуть-чуть не дожил,
Уже постельное за ним сменил медбрат.

А дверь молчит. Молчит о самой главной встрече.
Ворчит скрипуче, пропуская персонал.
И я теперь не только телом искалечен,
Я ожиданием рассудок свой загнал.

Да, понимаю, что мечтать о встрече глупо,
Ты даже адреса не знаешь моего.
Но ведь у получеловека, полутрупа
Не остаётся в жизни больше ничего.

Я обречён. Приговорён без оправданья.
Врачами. Властью. Всей обманутой страной.
Вложу все силы в крик последнего желанья:
"Хочу живым, до "цинка", свидеться с женой!"

К чертям секретность вашу! Дайте нам хотя бы
Часок, минуточку, всего лишь краткий миг!
И теплит жизнь во мне надежды лучик слабый,
Что ты, родная, примешь сердцем этот крик.

А вдруг и впрямь?.. Ах, если б знать, что ты в дороге,
Я б вынес то, чего и вынести нельзя.
Лишила рук меня война, отгрызла ноги,
Но для чего-то же оставила глаза?!

Глядеть на грязную вонючую палату?
И клясть раздувших эту бойню подлецов?
Я – смертник, слышите?! Моё желанье свято:
Увидеть рядом ненаглядное лицо.

Подтянет врач мне одеяло к подбородку
И стул подвинет, чтобы ты могла присесть.
Всем существом услышу лёгкую походку,
Всем существом пойму, что Бог на свете есть!

Дверь тихо ахнет, распахнётся в изумленье,
Твой облик ангельский палату озарит.
Дожить! Дожить хочу до этого мгновенья!
А дверь молчит...  А дверь молчит...
А дверь...

В ночной гавани
В гавани ночная тишина.
Прикорнул у пирса пароходик.
Ласковая нянюшка-волна
Песню колыбельную выводит,

И прибрежный засыпает мир,
Повинуясь шелестящим нотам.
Крепко спит измученный буксир,
Уморила бедного работа.

Почивает шустрый катерок
И во сне причмокивает даже.
Дрыхнут, как сурки, без задних ног,
Две неповоротливые баржи.

Дремлют пассажирские суда.
Вьются сны над братией плавучей.
Что им снится? Рейсы? Города?
Люди? Грузы? Маяки на кручах?

В гавани прохлада и покой.
Бакены и те клюют носами.
Лишь один кораблик – золотой,
Не спеша плывёт под небесами,

Да настырно пробует свирель
Где-то под кустом сверчок бессонный.
«Тише, тиш-ш-ш-е …» – шепчут няньки-волны,
Колыхая зыбкую постель.

 

Дипломант

МАТРОСОВА (СОСНИНА) Людмила Васильевна  – в школе училась в посёлке Сиваки Магдагачинского района Амурской области. Окончила Сибирский федеральный университет, что в Красноярске, и живёт в  посёлке городского типа Усть-Абакан, Усть-Абаканского района Хакасии.

Рег. номер 174

Приморье
Прекрасное Чудо Природы –
Приморье! Подарок Небес!
Хрустальные звонкие воды,
Таинственный, сказочный лес.

Высокие синие горы,
Дородность садов и полей,
Прохладное синее море
И белые сны кораблей.

Там зимы с морскими ветрами,
Там вёсны сыры и строги,
Там тигров в июле дурманит
Жасминовый запах тайги.

Спускаются к морю пионы,
Таинственный ирис стоит,
Сапфиром крыло махаона
Над красной саранкой горит.

А осень! Какая там осень!
Такой не бывает нигде!
Там солнце весёлым лососем
Купается в синей воде.

Какое созвездие радуг
Олень подцепил на рога!
В каких самоцветных нарядах
Там ходит царица-тайга!

И звёзды колеблются нервно,
Когда там изюбри кричат,
И слушают вечные кедры,
И шишками в землю стучат.

Вечерний Владивосток
Безлунный вечер. Фонари в тумане
Льют мягкий свет на старые дома.
Кривая улочка взбирается всё выше –
Из-за угла на море поглядеть.
Звенит трамвай по тёплым ещё рельсам,
Нагретым солнцем за ушедший день,
И сам горит, как солнышка осколок.
Почти пустой. Прохожие редки.
Вот двое – вверх по улице горбатой.
Рука в руке. Летящие сердца.
Им хорошо. Их город пахнет морем.
Не жди, трамвай. Пускай они идут.

 

Дипломант

ШАМАЛОВА Марианна Ивановна (Анастасия Сиянина) – педагог дополнительного образования, руководитель Образцовой Школы поэзии «Лотос» ГУДО "Оршанский районный центр творчества детей и молодёжи". Её воспитанники неоднократно участвовали и занимали призовые места в литературных конкурсах, в частности, и в заочном межрегиональном конкурсе им. К.С. Бадигина. Живёт в городе Орша Витебской области, Республика Беларусь.

Рег. номер 188

Сильный характер
      Всем морякам-североморцам
На горизонте – горы льда
И молчаливый океан…
Полоской узкою вода:
Сжимает ледяной аркан.

Вперёд, на Север, – толще лёд.
Бывает, что проход закрыт, –
И тут тебе как повезёт:
Застрял иль протаранил "щит".

Не моряку и невдомёк,
Что значит лёд вместо жилья.
Зимовку выдержать – урок,
Где на кону вся жизнь твоя…

Характер сильный – ни цинга,
Ни холод не получат власть,
А воля, что к себе строга,
И другу не позволит пасть.

Моряк на Севере – Герой:
Он каждый день ведёт борьбу
С природою, с самим собой,
Ведь Дом Родной – на берегу!

Ответившие зову моря
      Юнгам военно-морского флота
      времён Великой Отечественной войны
Мальчишки, морем упиваясь,
На фронт в пятнадцать лет стремясь,
Служили, заново рождаясь,
Военных тягот не боясь.

На Соловках неутомимо
Они готовились во флот.
Мечта давала им решимость
И дней сама вела отсчёт.

Они морскому братству рано
Присягу чести принесли!
Копали вместе котлованы,
Где следом кубрики росли,

В работе руку набивали,
Обед с дождём был нипочём,
Просторы знаний открывали,
Идя вперёд к плечу плечо,

Ночную вахту выносили,
Глаз не смыкая на посту… –
И стали силою России,
Ломавшей подлости тщету!

Балтийцы и североморцы,
На море Чёрное десант… –
Шли молодые ратоборцы,
Сверкал на бескозырках кант!

Но на земле видны дороги,
А в море смыло их волной,
Спустились павших звёзд чертоги
В глубины памяти иной…

Цвет юности, зов приключений,
Мальчишек пламенных задор…
Их Мужество – Свет поколений
И Жизнь смертям наперекор!

Морские караваны,
или Прежним фарватером
      Герою Советского Союза,
      капитану дальнего плавания, писателю-маринисту
      Константину Сергеевичу Бадигину
Волна упрямо хлещет в щель.
Рудой чуть притопилось дно.

Шторм в девять баллов. Рядом – мель.
Корабль в тумане как клинок.

Он ищет путь за шагом шаг,
И курс сверяет капитан:
Для скорости сгодится лаг,
В подсчётах выручит секстан…

Вдруг руль заклинило – аврал! –
Направо поворот исчез…
Что?.. Гибель?.. Неумолчный шквал
Бьёт в рубку с силою небес…

Корабль стал поперёк волны –
И руль послушался руки,
Хватает снова глубины.
Лучи скрестили маяки…

Взгляд… Пеленг быстрый – и… пролив,
Где тишина ласкает слух.
Корабль плывёт. Он цел. Он жив.
Бой выдержал командный дух!

Вот  в доке корабли-друзья
Встречают словно земляки,
Но долго будет ждать земля:
Дороги судна велики…

С ремонтом не окончен ход,
Фарватер прежний впереди –
Сквозь тонны океанских вод
Несётся мощь стальной груди!

 

Дипломант

ЮДИНА Екатерина Игоревна – активный участник общественной писательской организации «Росток» г. Советска. Неоднократный победитель молодёжных литературных конкурсов поэзии. Член Союз писателей России (Балтийская писательская организация). Живёт в Калининграде.

Рег. номер 190

 ***
Храм «La maro» полон красоты.
По пятам за мной бежит прибой.
Я сегодня буду с ним на «ты»,
Как рыбак, вернувшийся домой.

Юная Фортуна благодать
Морю доверяет, жемчуга.
Но не каждый сможет отыскать
Милые, родные берега.

Штормовой истерики накал.
Словно щепки в луже – корабли.
И закат, как Каберне в бокал,
Голубые полосы вдали.

Чёрный парус пляшет на ветру,
Бриз разносит песню над волной.
Морю безразлична смерть к утру.
Ведь Фортуна больше не с тобой.

Море обнимает маяки,
Отмели песчаные и мрак.
Вновь в лагуну входят моряки.
В шлюпке старой задремал рыбак.

 

                        ***
Снежным барсом распушив свой хвост,
Утопая лапами в песке,
Пеной покрываясь в полный рост,
То в засаде, то в лихом прыжке,
Чувствуя звериное нутро,
Непокорность чёрной глубины
Трепетно, прекрасно и хитро
Море. Им мы все покорены.

 

Номинация: «Малая проза»

Первое место (золото)

АРЕФЬЕВ Вадим Александрович – родился в 1957 году в городе Губахе Пермской области. Окончил Новосибирское высшее военно-политическое училище. Полковник запаса. Член СПР (Московская писательская организация) и Союза журналистов России. Совершил кругосветное плавание на барке «Крузенштерн». Живёт в Москве.

Рег. номер 183

В КРУГОСВЕТНОМ ПЛАВАНИИ

Ночь над Мадридом

Вообще-то я уже и не верил, что попаду на «Крузенштерн». Особенно в последний месяц. Что-то все не складывались дела с оформлением паспорта моряка. И хотя меня не раз заверяли, что все будет в порядке, что если не на всё плавание, то до столицы Уругвая – Монтевидео – я все равно доберусь на славном нашем паруснике. Но получение паспорта все откладывалось и откладывалось. Кто-то там с кем-то поругался, и оказался в заложниках этой ссоры.

 А я уже уволился с работы. Меня проводили, чуть ли не с оркестром, как будущего героя кругосветного плавания. И, признаться, от зависшей моей ситуации на душе было тоскливо. «Крузенштерн», тем временем, шел по Европе, а я все так же безвылазно сидел в Москве и надежды мои с каждым днем ожидания таяли и уменьшались. Я уже перестал звонить друзьям, потому что знал – первым вопросом ко мне будет: «Ну, ты где? Ты как? Ты откуда»? Я решил просто не думать о кругосветке. Как бы, нет и не было ее вовсе. И так жить до тех пор, пока, если все же она случится, не вступлю я на палубу «Крузенштерна». Чтобы отогнать навязчивые мысли, я съездил на Успенье во Псков, побывал в Святогорском монастыре на могиле Пушкина. Потом я поехал к себе на родину – на Урал.

 Так летели дни и я уже начал подумывать – а не вернуться ли мне на работу. И в это самое время пришло известие, что паспорт моряка почти готов, и что я могу всерьез собираться в дальний рейс. Но я все равно не верил, что это реально может случиться. Да, вот он паспорт моряка – у меня в руках. Да, вот билет на самолет до испанского острова Тенерифе, куда в конце сентября должен прибыть «Крузенштерн». Вот и багаж собран. Вот мы едем на такси, и водитель говорит, что Ленинградское шоссе сейчас забито напрочь, и хорошо, что мы едем в Домодедово, а не в Шереметьево. А я не верю. Не верю я и когда мы проходим паспортный и таможенный контроль. Все ведь может случиться. Например, в сумке у меня «обнаружили» маленькие ножницы: «Уж не террорист ли я»? Я готов пожертвовать ножницами. Что такое ножницы по сравнению с кругосветным плаванием? Но – меня пропускают вместе с ними. Наверное, я не похож на террориста.

 Мы садимся в самолет с бортовым номером «А-319». Вот он набирает высоту. Вежливая стюардесса в бардовом платье ходит по салону и предлагает журналы, напитки, сувениры. На груди у нее небольшая карточка с эмблемой испанского аэрофлота и с ее именем «Тезла». Мы с моим товарищем и организатором этого «десанта» пьем напиток под названием «Мазут» – смесь виски и «Кока-колы». Нам подают обед в мизерных пластиковых тарелочках и с мизерными бутылочками джина и оливкового масла. Мы летим четыре часа сорок минут – а я все еще не верю, что все это наяву, что все это случилось. Хотя наш самолет уже мчится по огромному мадридскому аэродрому. Десятки рулёжных дорожек сияют красными и белыми огнями.

 Мы выходим в столичном испанском аэропорту для пересадки. Нам еще предстоит один полет до острова Тенерифе. До этого полета еще три часа. Мы сидим на лавочке в здании аэровокзала. Но ощущения отрыва все еще нет. Да, вокруг иностранцы. Американская пара – муж и жена кормят из соски ребенка. Араб, закутанный в белые одежды, важно прошел мимо нас. Все это можно увидеть и в Москве. Мой товарищ приносит бутерброды с копченой колбасой. «Нет, — говорю я себе, — это еще не начало».

Но вот объявлена посадка на наш рейс «Мадрид – Тенерифе». Вновь мы в самолете. Я усаживаюсь у круглого окна-иллюминатора: «Может быть сейчас, наконец-то, что-нибудь пойму и почувствую»?

 Самолет уносит нас в ночное небо, набирает высоту, разворачивается. Под нами сияет и переливается мириадами золотых огней ночной Мадрид. Словно огромные сокровища мира вдруг вспыхнули на черном бархате ночи и сверкают, переливаются для нас. Вспыхивали изумруды различных тонов и оттенков, фиалками цвели аметисты, горели бриллиантами алмазы. И вся эта игра цветов и красок вдруг хлынула в душу, и я подумал, что, наверное, богаче меня просто нет сейчас человека на земле. А впереди нас ждал полет над Бискайским заливом, где тоже сверкали и переливались огни с очертаниями далеких берегов. Нас ждали Канарские острова и какая-то неведомая, незнакомая и неповторимая жизнь, в которой был я маленькой счастливой песчинкой.

 «Свершилось», — услышал я собственный голос.

Канарская тележка

На Канарские острова, где находился «Крузенштерн», я добирался со значительным грузом. Помимо собственного багажа, почти на год плавания, надо было отвезти еще и сотню футболок с эмблемой «Рособоронэкспорта». Короче говоря, и вес, и объем моей поклажи был приличным. Когда мы прилетели в аэропорт Тенерифе, для перевозки этого груза к такси потребовалась тележка. Казалось бы, все просто – подходи и бери так же, как у нас в Домодедово, откуда мы улетали. Но не тут-то было.

 Все тележки в канарском аэропорту оказались скованными цепочками. Чтобы отсоединить одну от другой, требуется в специальный замок вставить монету достоинством в один евро. Хорошо, что со мной летел мой товарищ, у которого эта монета нашлась в портмоне. А если бы его не было, то пришлось бы мне бегать и менять стодолларовую купюру. Если учесть, что ни английского, ни испанского языка я не знаю, то повозиться пришлось бы основательно. Среди многих достопримечательностей этого центра мирового туризма наиболее яркое впечатление на меня отчего-то оставила именно эта тележка.

Католические свечи

 На канарском острове Тенерифе я побывал в католическом храме. Я зашел туда из любопытства – интересно было своими глазами увидеть, что собой представляет западная европейская церковь. Никогда раньше не был. Однако уже при входе туда – стало неуютно. Причиной тому послужили церковные свечи. Они оказались – электрическими. Перед статуями католических святых, стоял ящик, в который и были вмонтированы ряды этих самых свечей-светильников. Под каждой из них в этом ящике была прорезь, чтобы опускать туда монеты. Чем больше монет опустишь, тем, наверное, дольше будет гореть лампочка-свечка.

 Глядя на этот свечной ящик, мне почему-то вспомнились автоматы для газированной воды. Бросишь копейку – вода без сиропа, бросишь три копейки – с сиропом.

Страна перелетных птиц

 Когда мы приехали в российское посольство в Уругвае, то первое, что узнал я об этой стране – это смысл ее названия. Уругвай переводится с индейского языка, как страна перелетных птиц. Правда, красиво? Сказал всего лишь одно слово: «Уругвай», и целая картина перед глазами. Но нам и говорить ничего не надо было. Мы пришли в Монтевидео, по-нашему, осенью. На дворе был ноябрь. В южном полушарии – это, как у нас весной, в мае. Все утопало в яркой молодой зелени. Солнце сияло так ярко, как я нигде и никогда раньше не видел.

 — Здесь нельзя ходить без солнечных очков, — то и дело повторяли нам сотрудники посольства. – И обязательно надо использовать крем от солнца. Сгореть можно в пять минут. Монтевидео – это же самая южная столица в Южном полушарии. Надо быть осторожным. Тут самый высокий процент заболевания кожи у людей.

 Но осторожным быть не хотелось. Представляете – конец ноября, а вокруг все просто полыхает от молодой зелени, лазурного неба, искристого моря. И, главное – как поют, как щебечут на все лады уругвайские птицы.

 — Как же чудесно у вас тут поют птицы, — восторженно сказал я сопровождавшему нас сотруднику посольства.

 — Это, конечно же, хорошо день, два, три, ну, неделю послушать. А потом тишины захочется. Они ведь тут почти круглосуточно поют. И спрятаться просто некуда.

 Недели через две мы покинули страну перелетных птиц. Экзотическая и приветливая страна – осталась за кормой. О ней теперь хорошо и приятно вспомнить или рассказать кому-нибудь. Рассказать о том, как там хорошо и красиво, и еще о том, как приятно потом возвращаться домой.

Два ястребка

В первые дни моего похода на «Крузенштерне» я увидел двух небольших ястребков. Может быть, это были и не ястребы, но, по-крайней мере, так их все называли, да и похожи они были на ястребов. Интересно было следить за этой пернатой парой. Они лихо лавировали между мачтами, кружились вокруг судна. Странно было видеть их в море. На воду они, естественно, не садились. Это же – сухопутные птицы. А мы, тем временем, все дальше и дальше отходили от берегов.

— Они у нас на фоке живут, — сказал мне однажды мой земляк старший матрос фок-мачты Олег Пузанов.

— А чем же они питаются? — спросил я. — В море же нет никаких мошек, а рыбу ловить они не умеют.

— Да ничем они не питаются, — ответил Олег. — Мы им хлеба накрошили, воду поставили. Но не пьют, не едят. Вот увязались за нами. Наверное, погибнут в море. До ближайшего берега миль пятьсот.

 Дня через три наши ястребки исчезли так же неожиданно, как и появились.

Сирень и одуванчики

 В аргентинском городке Ушуайа возникает ощущение сказки. Отсюда, с крайней точки южноамериканского материка, суда возят туристов в Антарктиду. Идешь по улицам этого небольшого городка и думаешь: «Так не бывает». На календаре декабрь холодный, а вокруг лето. Причем, не какое-нибудь тропическое – с пальмами и пляжами, а наше – российское.

 Едва мы сошли с нашего судна, как нас встретила целая поляна одуванчиков. Желтых, пушистых, улыбчивых. Точно такие же одуванчики повсюду растут у нас в мае. Проходим чуть дальше – на газонах лиловый люпин.

 — Ну, это же мы просто домой приехали, — восторженно говорит мой товарищ. Он – художник. Он нагибается над каждым цветком и подолгу рассматривает его. И вообще – он без устали фантазирует и ликует как ребенок. А ему уже – седьмой десяток.

 Мы поднимаемся в гору по узким улочкам этого приморского городка и не устаем восторгаться. Вот перед нами куст сирени. Подходим, нюхаем. Точно – сирень! У нас – зима, а в Южном полушарии – лето.

 — Помните сказку «Двенадцать месяцев»? – спрашивает меня мой попутчик. И тут же продолжает: «Вот куда надо было ехать падчерице в декабре за подснежниками. И никакие Братья Месяцы ей бы не понадобились!

 — Да, — охотно соглашаюсь я, — устроилась бы уборщицей или прачкой к нам на «Крузенштерн» и вскоре оказалась бы здесь – в Аргентине, на краю света.

 — Нет, — возражает мне мой товарищ, — не надо из сказки делать грубую реальность. Уборщица или прачка – это не то. Лучше бы сразу, мгновенно. Захотелось зимой сирени, взмахнул волшебной палочкой – и ты в Ушуайа.

 — Если будет волшебная палочка, — подзадориваю его я, — то и на край света лететь не надо. Взмахнул – и полная корзина любых цветов у Вас будет и в декабре, и в январе прямо в питерской квартире.

 — Ну, что Вы все приземляете, — укоризненно посмотрел на меня художник. — Да и зачем здесь волшебная палочка? Здесь и так – сказка.

Сверчок

Местом наиболее задушевного общения на судне, на мой взгляд, является ют. То есть – палуба в кормовой части судна. Именно здесь собираются курильщики, здесь до глубокой темноты не стихают разговоры, иногда звучит гитара, короче говоря – место уютное. Именно сюда поздней ночью вдруг прилетел какой-то большой, размером с куриное яйцо, жук. Он был черным, блестящим. Его туловище глянцево сияло в свете палубных фонарей. У него были длинные и быстрые лапы.

Кто-то в испуге крикнул: «Дави его»! Но все почему-то отбежали в сторону. В это время жук юркнул под привод Дэвиса – запасное рулевое устройство – и там спрятался. Вскоре на шум подошел наш научный сотрудник и сказал, что скорей всего – это был обычный сверчок. Он даже нагнулся и попытался найти его в темноте. Но так и не нашел.

— Хорошо, что вы его не раздавили, — сказал наш судовой «Паганель». — Помните, отчего у Буратино начались неприятности?

После выразительной паузы сам же и ответил: «Оттого, что он обидел сверчка».

Боцман Привалов

Право же стоит хотя бы раз послушать музыку парусного аврала. Причем с самого начала. Вот подается исполнительная команда: «Пошел все наверх»! И уже помчались, побежали курсанты и экипаж из кубриков – наверх, на палубу. Сотни ботинок дробно стучат по трапам. И вот уже боцмана взяли свои трубы-матюгальники и – тут уже звучит настоящий парусный оркестр. Это надо слышать. Представьте себе крепкого загорелого боцмана с этой медной трубой. И летит над палубой: «Выбирай, б.., бом-брам-бр-р-рас»! Так командует Миша Привалов. У него мужественное, словно бы рубленное топором лицо. Вслушайтесь еще раз, и станет понятно: «Выбирай, б.., бом-брам-бр-р-рас»!

А вечером была баня. Мы пошли в сауну. Там был и Миша. Он сидел на полке словно султан – на голове у него был свернут тюрбан из полотенца.

— Как здорово у вас получается командовать, – искренне сказал я ему. И я повторил ту самую «музыкальную» фразу.

И вдруг я увидел, что Миша засмущался.

— Иногда бывает, сказал он, – сорвется какое-нибудь лишнее слово. Я ведь понимаю, что курсанты еще дети. Но сама наша работа требует жесткости.

Не раз до того и потом я видел, как внимательно и бережно работает Миша с курсантами, как старается объяснить им всю суть непростого парусного дела. По-отечески он заботился о каждом.

Позже я узнал, что у Миши был сын, который погиб год назад. Когда Миша уехал из Владивостока по семейным обстоятельствам, то вторая грот мачта как-то осиротела. Хороший он был, обстоятельный боцман.

Конские широты
Среди многих бесед с различными людьми и на разные темы в кругосветном плавании почему-то на особицу стоит небольшой рассказ капитана-наставника барка «Крузенштерн» Геннадия Васильевича Коломенского.

– Иногда парусники попадали в конские широты, – рассказывал он, – и долго не могли оттуда выбраться.

– А что это за широты? – уточнил я.

– Ну, это неофициальное название такое – примерно по пять-десять градусов на север и на юг от экватора в Атлантике. Там – зона малого ветра, а то и полного безветрия. И когда европейцы осваивали Америку, то парусные суда частенько оказывались там, как в ловушке. Порой месяцами зависали – не могли выбраться. Нет ветра – и ничего не поделаешь.

– А почему они называются именно конскими?

– Так в том-то и дело, что в Америку из Европы везли лошадей. Многие тысячи. И, когда они попадали в эти широты, то воды и сена им не хватало.

– И что же с ними и делали?

– Понятно – что! Резали и сбрасывали за борт! Можно сказать, что всё дно в этих широтах покрыто костями лошадей.

Вот и вся история. И много лет уже прошло со времени той беседы. И нет уже в живых Геннадия Васильевича. Но тот краткий и простой рассказ его помнится ярко. Словно увидел я тогда несущиеся над Атлантикой табуны лошадей отлетающих ввысь – к небу.

 

Второе место (серебро)

ИСПОЛАТОВА Елена Николаевна (Елена Лазарева). Живёт в Москве.

Рег. номер 57

Раушенские рыбаки и свадьба гномов

По мотивам прусской легенды

Много лет назад был на берегу Балтийского моря, на месте нынешнего города Светлогорска, рыбацкий посёлок под названием Раушен: день и ночь там был слышен рокот морского прибоя, что шёл из-за высоких дюн.

Сам посёлок стоял в низине, на берегу тихого лесного озера, — его и в наши дни можно увидеть на краю Светлогорска. Пресная вода была нужна людям, чтобы готовить еду и вести хозяйство, а рыбачили жители Раушена в море — к нему нужно было идти от озера в гору, а затем спускаться вниз с крутого обрыва. Так попадали рыбаки на просторы песчаного морского берега, где и хранили свои лодки.

На берегу шла и торговля свежей рыбой — чтобы не везти товар в гору. Подгонят рыбаки лодку с уловом, продадут рыбу и опять идут в море. Кроме больших и малых рыбацких лодок и деревянных мостков рыбных рядов стоял близ моря только трактир: в нём рыбаки могли поесть или согреться в непогоду, в нём порой и ночевали наскоро, чтобы поутру снова отправиться в море. Ведь рыбы в погожий день у них покупали много, чтобы заготавливать впрок: коптить, сушить или солить, — на случай долгой осенней и зимней непогоды, когда порой по несколько недель в море не могла выйти ни одна из смелых рыбацких лодок.

Были среди других рыбаков Раушена три друга: Пётр, Андреас и Вальтер. Лодка у них была общая — просторная и прочная; рыболовные снасти друзья не один год собирали и готовили сообща, и деньги, что выручали от продажи рыбы на берегу, они делили между собой поровну, монета в монету. В море эти рыбаки всегда ходили втроём, ведь принадлежавший им огромный невод вытянуть в лодку с богатым уловом даже в четыре руки было невозможно — только в три пары сильных и дружных рук.

В один из дней отправились Пётр, Андреас и Вальтер в море. Ходили на своей большой лодке с утра до позднего вечера, но так и не сумели поймать ни одной рыбы. Бороздили волны вблизи берега, шли под парусом в открытое море, пускались в путь по знакомым местам или пытались уйти в сторону — ничего не помогало. Забрасывали в волны широкие сети, тянули невод за лодкой — всё без толку: раз за разом вытягивали рыбаки из воды пустую сеть. Даже самим себе на ужин не смогли наловить рыбы, не то что продать.

Пристали к знакомому берегу, когда находиться в море стало опасно: с трудом различали впереди очертания высоких дюн и гаснущие к полуночи огни трактира.

Решили рыбаки заночевать голодными, как есть, и с первым лучом солнца вновь отправиться в море. В надежде, что завтра повезёт. Только спать в лодке не захотели — мокрые с головы до ног и сердитые, они никак не могли согреться. Попросились к трактирщику, чтобы разрешил им в тепле переночевать.

Трактирщик к тому времени и сам спать собирался, но пустил к себе замёрзших рыбаков. Денег за постой у них не было, и трактирщик разрешил им лечь на полу — близ тёплого ещё, огромного очага; даже дал небольшой огарок свечи, чтобы не шумели в темноте.

Пётр, Андреас и Вальтер немного повеселели, когда расположились на полу у очага и протянули к тлеющим углям руки.

— Что за день выдался, — с удивлением проговорил Андреас, — даже крохотной корюшки в сеть не пришло!

— Тоже не припомню такого, — согласился Пётр.

— Чтобы ни одной монеты не заработать, и голодным спать ложиться, такого точно не было! — заключил с раздражением Вальтер и погладил свой урчащий живот.

— Чем быстрее уснём, тем будет легче, — рассмеялся Пётр и дунул на свечной огарок.

Друзья положили под головы свои шапки, накрылись куртками, устроились удобнее и затихли. Только красноватые угли ещё продолжали тлеть в очаге, тихо потрескивая и порой вспыхивая в темноте, прежде чем окончательно погаснуть.

— Слышите, что за шорох? — проговорил тихо Пётр.

В дальнем углу комнаты кто-то возился.

— Тоже слышу, — прошептал Андреас.

— Кошка скребётся, — недовольно буркнул Вальтер и попытался повернуться на другой бок.

Но шорох усилился, послышался глухой удар — будто упало что-то мягкое — и раздался похожий на писк сдавленный смех, а следом возникли шаги. Только это не был звук кошачьих, собачьих или крысиных лап, это был топот маленьких ног, обутых в башмаки. К первым шагам и шорохам быстро прибавились другие, потом ещё… топот и возня множились и вдруг разом затихли.

Пётр с тревогой присел, поднёс огарок свечи к тлеющим в очаге углям, огонь занялся и осветил пространство комнаты: буквально в пяти шагах от рыбаков на полу стояла… толпа гномов.

Гномов было не менее двадцати — кто-то из них ещё продолжал вылезать из дальнего угла комнаты и не спеша подтягивался к тем, кто стоял в первых рядах. Молодые безбородые гномы, бородатые гномы постарше и совсем старые гномы с длинными седыми бородами, и среди них несколько гномов-женщин, — но все как один нарядные и с весёлыми лицами.

Вперёд шагнул один из бородатых гномов — на нём был расшитый бархатный зелёный камзол, отороченный мехом плащ и украшенная зелёными камнями шляпа. Гном снял с головы шляпу, поклонился рыбакам и громко произнёс:

— Здравствуйте, достопочтимые рыбаки! Простите, что мы явились к вам в столь неподходящее время, смутили и потревожили ваш сон, но нас привело весьма важное дело. Соблаговолите нас выслушать.

Рыбаки поначалу опешили от такого обращения — прежде им не случалось разговаривать со столь великолепным господином, но они тут же все разом вскочили на ноги и с почтением поклонились гномам, как принято кланяться вельможам.

— И вам доброго здравия, господа гномы, — ответил за всех Пётр, — когда дело важное, на часы смотреть не приходится.

— Если сумеем помочь, будем рады, — добавил Андреас.

— Только нужно знать, в чём вопрос, — перешёл к делу Вальтер.

— Мы хотим попросить наловить для нас рыбы, — сообщил гном, и другие гномы закивали головами, подтверждая его слова.

— Рыбы наловить можно, господа гномы, — обрадовались рыбаки, — как взойдёт солнце, выйдем в море.

— Рыба нам нужна сейчас, и много, — возразили гномы.

— Сегодня мы не смогли ничего поймать, — развёл руками Андреас, — такой случился день. Продать нечего.

— Потому мы и просим, чтобы вы наловили для нас рыбы сейчас.

Друзья с недоумением переглянулись.

— Видите ли, у нас сегодня большой праздник, — пояснил гном в зелёном камзоле, — господин Гольденбергер, — он с почтением указал рукой на одного из стоящих в центре седых гномов с важными лицами, тот был в расшитом золотом лиловом бархатном камзоле и слегка кивнул рыбакам головой в высокой остроконечной шляпе, — господин Гольденбергер выдаёт замуж свою единственную дочь.

Юная красавица в голубом шёлковом платье и белоснежном головном уборе, что стояла рядом с господином Гольденбергером, под взглядом трёх огромных рыбаков слегка смутилась, потупила взор и зарделась, что сделало её ещё прелестней. Рядом с ней улыбался молодой и красивый гном в расшитом алмазами чёрно-белом камзоле, шёлковом плаще и шляпе: вероятно, её жених.

— Для свадебного пира нам и нужна рыба, — заключил переговорщик в зелёном камзоле, — а поскольку гости в наших подземельях соберутся из разных мест, рыбы нам понадобится очень много.

— Ночью никто не выходит в море, — Пётр с опаской посмотрел на своих друзей.

— Мы знаем, — проговорил гном, — и готовы хорошо заплатить.

— Мешок золота, — произнес гном Гольденбергер и поправил на своей груди украшенную огромным красным камнем золотую цепь.

— Господа гномы, — Пётр заметил, как задумался Андреас, и оживился Вальтер, — позвольте нам посоветоваться.

— Извольте, — сказал гном, а белоснежная красавица бросила на рыбаков умоляющий взгляд и прижалась к руке своего отца.

Рыбаки отошли в сторону.

— Опасно выходить в море ночью, — Пётр не торопился с ответом.

— Мы не можем ничего обещать, — поддержал его Андреас, — вчера за целый день ничего не поймали.

— Таких денег нам тоже прежде не предлагали, — возразил им обоим Вальтер.

— Думаете, не обманут?

— Попробуем и узнаем, — подмигнули Петру в ответ Андреас и Вальтер.

Рыбаки повернулись к гномам.

— Дело и впрямь важное, господа гномы, — выступил вперёд Пётр, — берёмся наловить для вас рыбы. — Гномы оживились, а самые молодые, и с ними невеста, даже захлопали в ладоши. — Мы постараемся, — тут же пояснил Пётр, — но не можем обещать наверняка: такой сегодня день, вдруг нам и ночью придётся вернуться на берег с пустой лодкой.

— По рукам, — сказали гномы. Они всей нарядной толпой откланялись, прошагали в угол, откуда появились, и скрылись.

— Ну и дела, — выдохнули друзья хором.

— Никогда не думал, что гномы в самом деле есть, — усмехнулся Андреас, но Пётр и Вальтер лишь махнули на него рукой.

Рыбаки молча собрали с полу свои вещи, погасили почти догоревшую свечу и вышли из трактира. Отвязали на ощупь лодку, столкнули её в воду, сели на вёсла и поплыли — за рыбой.

По счастью, волна была небольшой, луна мелькала среди облаков, и полоску знакомых дюн друзьям удавалось не терять из виду. Они отошли на нужное расстояние, подготовили невод и забросили его в волны. Стали тянуть наверх, а тот еле поддаётся — такой тяжёлый. Обрадовались рыбаки, с новой силой вцепились в сеть руками и с огромным трудом вытащили из воды.

Высыпали добычу на дно лодки, рыба засеребрилась чешуёй в свете луны — смотрят рыбаки, а там чего только нет! И балтийская сельдь, и камбала, и треска, и скумбрия, и сёмга… даже палтус и пикша. Кильку так просто за борт тут же покидали, чтобы место не занимала.

— Как думаете, хватит гномам рыбы? — с сомнением в голосе спросил Вальтер.

— Сказали, «много», — Пётр сдвинул набок мокрую от солёной воды шапку и почесал голову, — давайте ещё попробуем. Здесь и на горсть золота рыбы не будет, не то что «мешок».

Забросили сеть ещё раз — вновь вытянули полный невод. А с третьим уловом лодка заполнилась до предела — часа не прошло. Никогда такой добычи у рыбаков не было! Хорошо, что ветер случился попутный, а то пришлось бы от половины рыбы избавляться, если на вёслах идти.

Андреас стоит у руля, Пётр и Вальтер молча управляются с парусом, и каждый про себя думает:

«Даже если гномы вдруг померещились, или за рыбой не придут, улов всё равно наш — поутру продадим и выручим денег».

Но гномы ждут на берегу. В этот раз одни мужчины пришли: оделись по-рабочему, тележки и носилки с собой принесли. На деревянных мостках в ряд выстроились, рыбу на ходу рассортировали, по тележкам разложили и в темноту увезли. Правда, взяли ровно столько, сколько им было нужно — больше трети в лодке оставили.

— Теперь ждите в трактире, — сказал рыбакам прежний переговорщик и повернул в сторону дюны с последней тележкой, — золото туда принесём.

Рыбаки переглянулись, но возражать не стали. Вытащили лодку на песок, взяли с собой несколько рыбин, укрыли остатки улова от чаек и пошли в трактир. Сон их покинул окончательно, вот и решили больше не спать, а устроить себе ужин.

Сели около очага, зажгли огарок свечи, ждут.

— Обманут нас гномы, — говорит Вальтер.

— Не должны, —  возразил Пётр.

— Хоть и обманут, — улыбнулся Андреас, — мы не в накладе. Рыбы наловили, поесть сумеем.

Слышат, в углу комнаты топот маленьких ног и возня. Повернулись, а это гномы тащат за собой туго набитый мешок. Положили мешок в углу и говорят подошедшим к ним рыбакам:

— Мешок до утра не развязывать.

— А то что? — поинтересовался Андреас.

— Просто нельзя — это наше условие.

Гномы откланялись и исчезли.

Рыбаки ходят вокруг мешка: любопытно им, обманули гномы или нет. Шутка ли, целый мешок золота! Но договорились между собой ничего не трогать — выполнить условие гномов.

Растолкали сонного трактирщика, чтобы разрешил развести огонь в очаге, выменяли у него часть ночного улова на еду, почистили и поставили запекать рыбу и начали справлять свой праздник.

Только мешок с золотом покоя не даёт — так и норовят подойти: то по одному, то втроём. Даже вкусная еда не отвлекает.

— Вдруг обманули? — не унимался Вальтер.

— Утром узнаем. Недолго осталось.

— Лучше сейчас посмотреть, — Вальтер наклонился к друзьям и заговорил шёпотом, — если гномы нас обманули, избавимся от мешка, пока никто его не видел. А не обманули — припрячем золото. Пока трактирщик спит.

Пётр и Андреас промолчали.

— Так я посмотрю? — Вальтер встал, направился в угол и присел около мешка. — Что-то не похоже на золото, — добавил он с тревогой, похлопав по мешку рукой.

Друзья взяли свечу и подошли к Вальтеру — тот уже распутывал верёвку, что стягивала верх мешка.

— Посмотрим, — Вальтер бросил на пол верёвку и запустил руку внутрь, — другое что-то, никак не золото!.. — пробормотал он и вытащил на свет полную горсть навоза.

— Тьфу ты, — воскликнул с досадой Пётр, — обманули, черти!

Вальтер со злостью сунул навоз назад, схватил набитый мешок за верх и поволок его к двери:

— Надо скорее выкинуть, пока хозяин трактира не увидел.

Друзья подхватили ношу с другой стороны, вышли втроём на улицу, дотащили мешок до моря и вытряхнули навоз в волны. А пустой мешок бросили около лодки.

И до самого утра ни слова друг другу не сказали.

Когда поднялось солнце, рыбаки договорились с трактирщиком о продаже остатков улова и пошли к лодке. Смотрят, а на песке, рядом с чайками и пустым мешком, блестит золотая монета.

— Золото! — вскричал Пётр.

Вальтер подбежал, схватил мешок и начал трясти — из того высыпались ещё две золотые монеты.

Бросились рыбаки к тому месту, где они ночью навоз из мешка вытряхивали, а там нет ничего — море всё до последней монеты поглотило. Пытались искать в воде, копали песок, но без толку.

Три монеты, что чудом задержались в мешке, так и поделили между собой — поровну. Потом поделили и те деньги, что у трактирщика за рыбу выручили. Столкнули лодку в воду, подняли парус и пошли в море — за новой рыбой.

— Думал, свадьбу по осени сыграю, — поделился Андреас, когда отошли от берега и легли на курс.

— А я хотел большой дом поставить, — вздохнул Вальтер.

— Вперёд смотрите, — нахмурился Пётр и поправил на голове шапку.

Вышли рыбаки в открытое море, закинули невод, а когда приготовились тянуть его наверх, тот еле поддался — такой был тяжёлый. Переглянулись Пётр, Андреас и Вальтер, с силой вцепились в сеть руками и потащили из воды. Сверкнула рыба на солнце серебристой чешуёй — смотрят рыбаки, а в неводе чего только нет! И балтийская сельдь, и камбала, и треска, и сёмга… даже палтус и хариус. Кильку и корюшку рыбаки тоже оставили, чтобы на зиму заготовить.

Правда или нет, что гномы добра не забывают, но только с той поры сети у друзей пустыми никогда не были, как и их дома.

Потому люди порой и ставят близ своих домов фигурки гномов — чтобы им тоже помогли.

 

Третье место (бронза)

ЛЕОНОВ Роман Васильевич (Артем Леонович Чепкасов) – родился в 1980 году в Новокузнецке Кемеровской области. Работает старшим оперуполномоченным уголовного розыска. Планирует после выхода в отставку перебраться поближе к морю.  Пишет рассказы и повести. В настоящее время живёт и работает в Новосибирске.

Рег. номер 53

Увидеть море

Сознание возвращалось медленно и больно. Память старик не терял, но, обидевшись на весь свет, молчал. Ни имени с фамилией своих, ни то, откуда свалился на грешные головы врачей, он так и не сказал. Лежал и даже есть отказывался. Все дни, молча. Спал плохо.

Моря в предрассветной мгле он не увидел. Лишь услышал его ледяную злобу. Словно вопрошая строго: «Как дерзнул ты сюда прийти»! - высокая волна, подобно акуле, нападающей на жертву, с грохотом обрушилась на берег и свалила старого человека, хлестнув по лицу. В сердце нестерпимо защемило, и наступила пустота.

Его, мокрого, бездыханно лежащего на равнодушной гальке обнаружили, когда солнце поднялось и Нептун, приветствуя небесного брата, успокоился. До следующей ночи. Но старик уже не видел и не слышал. Ни неба, ни моря, ни людей, ни машины скорой медпомощи.

Обидно. Очень. Аж, плакать хочется, да не привык слёзы лить. Раз в жизни и было, за что по сей день стыдно, как вспомнит. А вспоминается последнее время часто. И не только плохое. Видно, и впрямь, скоро уж. И оттого ещё обиднее.

С самого начала этой затеи, больше похожей на авантюру, было обидно.

- Билетов нет, – ответила кассир, возвращая паспорт и пенсионное удостоверение.

- Да, как нету, дочка? – жалобно глядя на молодое красивое личико, Валентин Павлович, словно за последнюю соломинку хватаясь, просунул документы обратно. – Летом все на курорт едут, а теперь зима.

- Не простая зима, - вздохнула девушка за большим толстым окошком. - Летом больше в Турцию, а сейчас только Сочи подавай. Олимпиада. Вы, может, в Москву хотите? Туда билеты есть.  

- Да, был я там, а вот на море ни разу, - отмахнулся старик. - Дайте хоть до Анапы...

- Поймите вы, - нетерпеливо перебила кассир, - на юг нынче совсем билетов нет.

- Что, и в плацкарте? У туалета даже, на верхней полке? – в отчаянии уточнил старик и убедительно затараторил. - Ты не думай, дочка, я сдюжу. Я жилистый и всю жизнь море хотел увидеть.

- Нет билетов, дедушка, - кассир вновь вернула документы. – Простите, не мешайте…

- Да, я доплатить готов, дочка…

- Вы очередь задерживаете, - донесся из-за спины сварливый бабский голос.

  Старик обернулся. Пряча паспорт во внутренний карман тяжелой куртки, он  внимательно оглядел женщину и всех, стоявших за ней. Тетка была до скрежета в зубах обычной. Низкая, круглая, румяная с мороза. Бочка, одним словом. Крикунья базарная. Его Рая не такая. Высокая была, стройная. Со строгими красивыми чертами лица и чёрными глазами. Под стать ему. И ни разу она не позволила себе согнуться, застонать, а то и того хуже, сплетню пустить. Осенью её не стало. И всё. Жить, казалось, дальше не зачем. Не только дети большие, но и внуки. И у них своя жизнь. У него же оставалась единственная заветная мечта, которую с женой делили на двоих. Но Рая не дожила, а для него билетов вот нет.

- Да, куда вы все прётесь? – досадливо проворчал старик и побрел к выходу.

- Ой, не в Сочи, как некоторые богатеи, - услышал он усмешку сварливой бабы. – Всё плачут, что у пенсионеров денег нет, а эти пенсионеры по морям вона раскатывают. Я тоже на море не была никогда. Не на что мне туда ехать. К дочке, в Уфу еду.

- Дура, - не оборачиваясь, беззлобно проворчал Валентин Павлович.

- Сам такой! В дом престарелых тебе надо, а не к морю!

 - Не переживай ты так, отец, - приободрил мужчина, занявший очередь последним. – Потом сгоняешь к морю. Олимпиада через неделю кончится, и поедешь.

Старик не ответил, наверняка зная, что никуда он потом не поедет. Всю жизнь это «потом» висело над ним. Сначала легко, непринужденно: «успею ещё», но с годами всё тяжелее и приходило понимание, что на «потом» времени не остается, и он может не увидеть море.

Были только учёба, работа. Всё на благо людей. То социализм строили, то демократию. И, конечно же, дом, семья. Можно ли человеку без того? Не зря, - дети выросли достойными людьми. Все при деле. Жалко, его редко навещают. 

- Палыч! – услышал он и вздрогнул. Обернулся, но никого не узнал. Показалось. Кто его окликать станет? Кому он, старый,  нужен?

- Палыч! Ну, ты что?! – и только теперь старик разглядел Леху, шагавшего к нему широкой поступью. – Ну, не узнаешь, елки – палки?! Ну, дорогой мой?! Ну, я же Леха,  стажер твой. Забыл?! Ну, Боков я! Ну?!

И, правда, он, - не поверил глазам Валентин Павлович. Ох, и раздобрел. Не мальчик, но муж. И форма, не смотря на полноту, идет шельмецу. И усы с бородкой отрастил-таки. На Портоса похож, о котором давным – давно читал взахлёб в книге, что у наставника брал. Без верхней одежды, в расстёгнутом кителе. Зимой-то. Шапка только набекрень, как у дембеля. Большой толстогубый рот расплылся в широкой улыбке, обнажив детскую щербинку на зубах.

- Ну, Палыч?! Ну, узнал?! – мужчина обнял старика, едва ли не как отца родного, крепко сжав его на радостях.

- Да, узнал, Леша, узнал, - легонько похлопывая мужчину по массивной спине, растроганно прошептал Валентин Павлович, заметив, как их с нескрываемым интересом рассматривают прохожие. И только тут понял, что выход из вокзала в город перепутал с выходом на перрон.

- Ты как здесь? – спросил старик, отстранившись и разглядывая старого знакомого, всё ещё не веря, что перед ним, действительно, он. - Какой ты стал…

- Какой? – гоготнул мужчина.

- Настоящий.

- Ну, не без твоей помощи, - мужчина самодовольно посмотрел на пассажирский состав, в вагонах которого исчезали толпы суетящихся пассажиров. - Начальник поезда теперь. Все по твоей науке, Палыч…

- Погоди, не части, - попросил старик, стараясь унять внезапно захлестнувшее волнение. – Ты начальник вот этого поезда? Ты в Адлер едешь?

- Ага, - радостно подтвердил Леха.

Когда в седую, почти лысую голову взбрела шальная мысль, он и сам не понял, но прогнать её уже не мог. И не хотел.

- Возьми меня, - робко попросил старик.

- Куда? – удивился начальник поезда.

- К морю.

- Ну, поехали. Ну, чего же ты молчишь, Палыч? Ну, тебе в поезд садиться надо, а ты молчишь? Ну, и я заболтал тебя, а стоять осталось десять минут. Ну, какой вагон у тебя?

- Никакой, Леша, - ещё тише пробормотал старик. – Билетов на юг нету. Воцарилось молчание. Словно каждый, кто стоял на перроне, забыл о своих делах и только и занят был тем, что слушал их разговор, в нетерпении ожидая, чем закончится встреча.

- Ну, погоди, Палыч, - басом протрубил Леха, и самодовольное выражение его лица вмиг сменилось на озадаченное. - Ну, как это нет билетов для пенсионера, тем паче для ветерана железнодорожного труда?

- Да, какая разница, ветеран или нет, если нету, - вздохнул Валентин Павлович. -  Олимпиада.

- Ну, ты, нет, Палыч. Ну, ты обожди, дорогой мой. Ну, я скоро, - засуетился Леха и уверенно шагнул к входу в вокзал. - Ну, для меня-то найдутся билеты. Ну, не было такого, чтоб железнодорожники не договорились.

- Алексей, стой! Вернись! – требовательно крикнул старик ему в след, как много лет назад, там, в ПЧ, и, убедившись, что команда выполнена, тихо произнёс. – За оставшееся время ты ничего не решишь.

- Ну, Палыч, ну, как же, дорогой ты мой? Ну, я же не могу тебя оставить, раз тебе надо. Ну, ты для меня столько сделал…

- А ты и не оставляй, Леша.

- Ну, как же? – смущённо бормотал начальник поезда. - Ну, без билета нельзя? Ну, не могу я так, Палыч. Ну, понимаешь?

- Я тоже многого не мог, а делал, - напомнил старик, зная, что обидно говорит, но не в силах совладать с решимостью, уехать к мечте только этим поездом и никаким другим. Только сейчас и никогда больше.  

- Ну, Палыч, ну, не пытай ты меня, дорогой…

- Решай, Леша. Я тебя не принуждаю, - и уже потеряв надежду, старик жалостливо прошептал. – Я лишь прошу.

Короткий взгляд старых сощуренных бесцветных глаз в большие карие, полные жизни, и уверенность переселилась из одних в другие.

- Ну, поехали, Палыч, - вновь довольный собой, гоготнул Леха. – Ну, давай-ка в мой вагон. Ну, бегом только.

- Я быстро. Я, знаешь, как быстро? Я ещё быстрее тебя, - не веря своему счастью, радостно бормотал старик, с трудом поспевая за начальником поезда и не сомневаясь, что теперь обязательно уедет к морю. – А нукать-то ты так и не перестал. Сколь я тебе говорил, не нукай, не запряг…

Он успел и, поднимаясь по железным ступеням в вагон, слышал, как Леха объяснялся с проводником:

- Ну, ладно тебе. Ну, ты только ни кому. Ну, доброе же дело делаем. Ну, человек всю жизнь пахал, а моря не видел. Ну, для нас же пахал. Ну, разве можно отказать?

- Потом бы съездил, - не унималась проводник. – Приспичило ему…

- Ну, я всё сказал. Ну, станешь начальником поезда, будешь решать, - строго подытожил Леха, подавая руку Валентину Павловичу и, помогая ему подняться в вагон, тихо, что бы тот не услышал, прошептал. – Ну, это у тебя есть потом. Ну, у меня тоже половинка от потом ещё осталась. Ну, а у него какой потом? Ну, нет у него потом. Ну, понимаешь?

Проводник не ответила, давая понять начальнику, что тот волен поступать, как вздумается. Промолчал и старик, слушая другие слова и наполняясь счастьем:

- Вниманию пассажиров и провожающих! Скорый поезд сообщением «Иркутск – Адлер» отправляется с первого пути! Будьте внимательны и осторожны!

И никто не знал, как ликовало в эти минуты огромное доброе давно живущее сердце! И как старик радовался мыслям: «Раечка, хорошая моя. Я скоро уже. Я на море гляну только, подышу им и сразу к тебе, и бесконечно буду тебе о нем рассказывать, а ты слушать так, как только ты одна умеешь, и нам уже никуда не надо будет спешить».

Доехали быстро и без происшествий. За весь путь никто не потревожил старого зайца, как окрестил себя довольный старик. И никто не пристал к начальнику поезда с вопросом, почему у него безбилетник едет? Всю дорогу Валентин Павлович читал газеты и разгадывал сканворды, коих у проводника имелось в изобилии. На станциях, накинув куртку на плечи, он, словно полный сил молодой парень, выбегал, купить сладкого к чаю, который пили с Лехой, и вспоминали, вспоминали, вспоминали. А проводник слушала и, скромно улыбаясь, каждый раз вздрагивала от богатырского хохота начальника поезда.

На грешной изможденной земле старик появился в самый главный день для людей, и уже потому никогда не позволял себе сдаваться. Все праздновали долгожданную Победу, и никому не было дела, что у солдатки Нюры сын родился. Поздравили, конечно. Справили, как водится, ножки смочили. Да сразу и позабыли, радуясь более важному. И не осудишь. Настрадались. Теперь же снова можно было дышать полной грудью. Скоро уж придут мужики по домам.

Его отец не пришёл. Погиб в десанте на Шумшу. И осталось от безусого мальчишки - матросика фотокарточка вся затертая, замусоленная, пожелтевшая со временем, да пара писем – треугольников. В одном с Победой поздравлял, радовался, не зная ещё, что другое у него счастье случилось. Не общее, а его личное. Продолжение его. В другом письме обещал жене, как хорошо заживут они втроем, когда он вернется со службы. И ещё родят. И бахвалился, что фрица одолели, а самураев и того подавно, да жалел, что фашиста бить не довелось, ну, уж японцам-то от него достанется, не меньше, чем от брата старшего гитлеровцам. Вернулся ли брат отца с фронта, зажил ли кто из их семьи счастливо, Валентин так никогда и не узнал. Да, нет, не пришел. Был бы жив, неужто позволил бы племяннику сиротой остаться. Матери у Вали не стало в год, когда он в школу пошел. Отправилась по грибы и не вернулась. Говорили в селе, должно медведь задрал. Зима в тот год лютая случилась. Голодало зверье так, что и лето, и осень потом ещё в деревни заходить не боялось. Рушило всё, что попадалось на пути в поисках пищи, и редкую ночь в деревне не слышался хоть один ружейный выстрел.

В Новосибирске, в детском доме сладко не было. Воспитатели да нянечка жалели, а всё одно, не мамка родная и не отец, фотокарточка которого и письма всюду были при Вале. Ночью под подушкой, а днём смятые в кармане брюк. Смотрел на бескозырку, на тельняшку, в которых на фото жил и верил счастливый отец, и взрослел, не давая спуску ни себе, ни другим. Решив, что обязательно станет военно-морским офицером, учился только на пять, занимался легкой атлетикой. И уже не представлял себя ни кем и нигде, кроме как штурманом на крейсере посреди морской глади. И вдруг случилось то, что чуть с ног не сшибло, - к воинской службе по состоянию здоровья он не годен. Шумы в сердце. Бегал по врачам, доказывал, тряс грамотами. И в отчаянии первый и последний раз в жизни плакал. Не помогло. И в то лето он сдался. Ничего не хотел. Цели не было. Сидел на берегу Оби и не знал, что делать дальше. Зачем всё?

Жить заставила Рая. Тощая длинная девчонка с жидкой косичкой в пёстром ситцевом платьице. С ней не особо водились, зная, как она очутилась в детдоме. Отца посадили за то, что жену по пьяной лавочке зарезал.

Выследив, куда Валька ходит каждый вечер, Рая однажды подошла тихо, присела рядом и, натянув подол платья на круглые коленки, молча, стала запускать блинчики. В другой раз, он её прогнал бы, но теперь ему было всё равно. Пусть сидит, раз хочет – камней всем хватит. На второй день опять пришла, и на третий, и потом тоже. И ударила мысль, в которую и не поверил сразу! Рая – единственный близкий человек и он не хочет, что бы она уходила. Никогда. А девушка, поняв, что это случилось, спокойно, но уверенно сказала:

- Море мы с тобой ещё увидим. Обязательно. А пока, давай-ка, Валюша, со мной, в путей сообщения, на инженера.

И почти полвека она была единственным человеком, кому он позволял называть себя так, как ему никогда не нравилось, но ей не смел перечить. Любил лишь её. Поженились сразу после получения дипломов и распределения. Через два года старший родился. Потом две дочки и ещё сын. Большая семья, счастливая, в которой однажды своим стал и Леха – воспитанник того же детского дома, что и Валентин с Раисой. На железную дорогу тот попал для отбывания наказания в виде исправительных работ за хулиганку. Исправлять взбалмошного паренька поручили Валентину, но он не сумел, и после первого наказания Леха чуть не схлопотал второе, и уже реальный срок. За драку с тяжкими телесными. Валентин, узнав, места не находил, метался в сомнениях, спать не мог, но жена сказала ему, идти. И он пошёл. В милицию, в прокуратуру, потом в суд. Взял на поруки сорванца. Условный дали парню. С тех пор они не расставались, пока Леха, окончив тот же институт, что и его наставник, не призвался в армию. Служил в Чите, да там и остался. Писал, что устроился по специальности. Женился, дочка родилась. А потом развал страны, и стажер потерялся, на письма не отвечал. И вот, выяснилось, в Иркутске прижился. Адрес наставника потерял. Да, и не о чем было писать. Развёлся, дочь знать его не хочет. Зону, всё-таки, испробовал. За хищение на том участке, где и работал. Обеспечивал доступ ворам к товарным вагонам, за что получал от них деньги. Таким не хвастаются. Но выживать как-то надо было. И корил себя, и боялся, да наука Палыча заставила поступить единственно правильно. Сам пришёл, с повинной. После освобождения, заново всё начинать пришлось. Долго работал проводником, а теперь год уж, как начальник поезда. Оттого и счастливый, и хохочет без остановки, что простили его, поверили ему. Опять человеком может зваться.

Так и доехали до Адлера.

А теперь Леха катит обратно и, поди, к Новосибирску уж подъезжает, и всю дорогу волнуется, что старик не вернулся вовремя. Нехорошо получилось. Не хотел Валентин Павлович так. Договорились же, когда начальник поезда ранним утром провожал его из вагона, советуя в гостиницу сначала, а потом уж на море. Но он не согласился:

- Зачем мне гостиница, если ты днём уже обратно. Я гляну на море, и домой с тобой поеду.

Леха дважды переспросил у старика, не забыл ли тот время отправления. Запомнил. Но не пришёл. Обидно.

 Дверь в палату бесшумно отворилась:

- Валентин Павлович, как чувствуете себя? – спросила медсестра.

Услышав свое имя, старик вздрогнул, но ответить не успел, не веря тому, что видит. Отстранив медсестру, в палату вошли сыновья, за ними старшая дочь.

- Отец, ну ты дал. Чего же ты творишь? – ласково ворчал седовласый уже мужчина.

- Нельзя же так, папка, – вторила ему женщина. – Мы с ног сбились.

- На море я хотел, - обиженно пробормотал Валентин Павлович, уже не в силах, скрыть слезы, предательски сползающие по рыхлым бледным щекам.

- Так ты бы сказал хоть. Мы же тебя звали сколько, а ты ни в какую…

- Да, зачем мне Египет ваш?  - перебил старик, поднимаясь с койки и утирая слезы. - У нас Сочи есть.

- Значит, надо было сказать, что в Сочи хочешь.

- Да, вы заняты всегда, - отмахнулся Валентин Павлович. – До меня ли вам? Как, вообще, нашли меня?

- Дед, представляешь, здесь, в Адлере, наши, новосибирские полицейские олимпиаду охраняют, - в палату, с разрешения медсестры, вошли внучки в сопровождении улыбающейся младшей дочери. Девочки сразу крепко обняли старика, а дочка чмокнула в щёчку и помогла смахнуть последнюю слезу.

- Они твой паспорт на берегу нашли, и сразу в Новосибирск, в свою дежурную часть, позвонили, - подтвердил младший сын. – А мы там, как раз, уже третий день искали тебя: и полиция, и волонтеры, и спасатели, и все – все.

- И телефон ты дома опять оставил, - посетовала дочь.

- Не нужон он мне, - отмахнулся старик. – Не умею я им пользоваться.

- Ох, папка, какой же ты глупенький у нас, - облегченно вздохнула младшая дочка, протянув ему самое драгоценное, что он пронес с собой через всю жизнь – маленькую помятую черно-белую фотокарточку молоденького русоволосого матроса, мечтавшего жить, любить и быть счастливым. – Тоже полицейские нашли, вместе с паспортом…

- А деньги? – всполошился старик. – Двадцать тысяч было…

- Не беспокойся, и деньги передали, - пробасил сын, улыбнувшись.

- Какой же ты глупенький у нас, дед, - повторила внучка. – Но мы тебя никогда больше одного не оставим.

- Поднимешься вот, и пойдем гулять по берегу, - подтвердила вторая. - Ты, главное, не волнуйся.

Старик обнимал родных людей и, еле сдерживая вновь подступившие слезы, мысленно говорил с Раей, глядя в раскрытое окно, за которым начиналась весна: «Прости, родная, я чуть позже. Дети у меня, внуки. Да, и моря ещё не видел. Но я, всё одно, скоро уж. Ты подожди, хорошая моя. Ты умеешь ждать, я знаю»…

 

Третье место (бронза)

КОЗЛОВА Светлана Александровна (Милена Миллинткевич) – родилась в Краснодаре. В 1991 году окончила педагогическое училище. Последние пять лет ограничена в движении. Возможность заниматься литературным творчеством частично заменяет полноценную жизнь здорового человека. Творческие предпочтения - философская лирика, любовный роман, психологическая драма. Черпает вдохновение в редких прогулках по аллеям парков, скверов и бульваров  «Маленького Парижа». Живёт в Краснодаре.

Рег. номер. 54

Парк на набережной

Старая лавочка одиноко примостилась на краю заросшего парка. От удивительного морского пейзажа, с его маленькими парусными яхтами и проплывающими мимо гигантскими круизными катамаранами, ее отделяла широкая старинная набережная. Хрупкая пожилая дама, тяжело вздохнув, опустилась на выцветшие доски. Она спешила сюда в жару и в дождь, приходила по окутанному снежным покрывалом городу, возвращалась в парк, когда на деревьях распускались почки. Она любила этот красивый уголок.

С этой лавочки горожане наслаждались удивительным морским пейзажем без малого сто лет. В советское время капитальный ремонт в парке и на набережной делали раз в пятилетку: меняли доски на всех лавочках, красили арки и ограды, обновляли летнюю эстраду, поправляли каменное покрытие. В середине восьмидесятых про место отдыха горожан забыли. За три с лишним десятка лет парк превратился в заросший порослью дикий зеленый остров в бескрайних просторах городских улиц, машин и бетонных построек.

Вера Андреевна, так звали даму, разгладила морщинистыми руками складки сарафана тонкой шерсти, надетого поверх шифоновой блузки и, раскрошив край булки, бросила крошки голубям. Там, за двумя рядами ограды, беспокойно шумел прибой, подбираясь к самым ступеням, спускающимся к воде. Сегодня прилив. Плещутся волны, накатывая, пожирают узкую полоску пляжа, брызгают прохладными каплями на нагретые весенним солнцем ступени, шелестят мелкими разноцветными камушками.

Тшш…

Тшшш…

Тихое щебетание птиц за спиной, убаюкивающее курлыканье голубей, далекие радостные голоса детей заглушал лишь крик одинокой чайки. Сегодня она что-то разволновалась. Кричит! Кричит... Словно, зовет куда-то.

Вера Андреевна помнила это место с детства. Когда-то парк на набережной был светлым и воздушным. Морской ветер гулял между деревьями: шелестел листвой, гонял проворных белок, звенел смехом озорных девчонок, не успевших разгадать его шалости и спешно одергивающих юбки. Но, то в прошлом. А ныне…

Старый парк раскинулся глухими зарослями у самого моря, поделив на двоих с такой же древней, как он сам набережной массивные балясины ограды, окрашенные облупившейся белой краской. Мощеные истершимся и поблекшим от времени камнем дорожки, волной закручены в уютные маленькие площадки с вальяжно расположившимися на них массивными лавочками, витыми боковинами, вросшими в камень. Сплетенные кроны вековых деревьев, будто нарочно не пропускали вглубь парка солнечный свет. Потрескивая ветвями, они окутывали и обнимали густой воздух, вплетаясь в насыщенный аромат зелени, сырости и запаха жухлой прошлогодней листвы, создавая причудливые витые очертания диковинных беседок, невольно повторяя красоту и величие сводов готического собора. Лишь, кое-где, прорвавшись сквозь поломанные недавним ураганом ветви, скользнет по уснувшим деревьям заблудившийся луч солнца, рассветет яркой зеленью листву, отразится в застывших каплях прошедшего дождя радужными бликами и, озарив беседки волшебным светом, померкнет, словно и не было его вовсе.

Казалось, что в этом древнем парке, как в сказке, остановилось время. Замерло все вокруг, и лишь дорожки, обогнув у ограды кованные лавки, обращенные своим ликом к морю, легко ускользали из этого спящего царства. Узкими каменными лентами они вились под украшенную тяжелой лепниной двойную арку служившую входом и выход для праздно слоняющихся командировочных да редких отдыхающих, случайно оказавшихся в этом глухом городишке. Вынырнув из-под величественных сводов широким каменным полотном, дорожки раскинулись уютной набережной, охраняемой массивными коваными фонарями с витыми кронштейнами и светильнями причудливой формы. Словно пушкинские богатыри, они почетным караулом выстроились ровной шеренгой в первой линии обороны, защищая хрупкую древность набережной и парка от надвигающихся песков пляжа, намываемых проворными волнами, то набегающими на берег и дальше к ступеням широкой лестницы, то отступающими в свои владения за новой порцией песка, мелкой гальки и водорослей.

Парк у моря всегда был любимым местом отдыха жителей маленького прибрежного городка. Сюда стремились все – и пожилые, и молодежь. Первые – за воспоминаниями былых дней, обсудить сплетни или послушать духовой оркестр, игравший по выходным забытые мелодии на обветшалой летней эстраде, стыдливо спрятавшейся в глубине парка. Вторые – скрыться от посторонних глаз в зеленых беседках или побродить уединенно по заросшим аллеям.

Бросив голубям новую порцию крошек, Вера Андреевна тяжело вздохнула. С этим парком и набережной была связана вся ее жизнь. Она хорошо помнила тот день, когда мама привела ее сюда впервые. Страна праздновала Победу над фашизмом. Маленькая Веруня не понимала, почему взрослые плачут, называя день радостным. Зато она хорошо помнила лавочку, на которую ее поставили, чтобы лучше было видно салют, раскрасивший яркими огнями ночное небо над чернеющей гладью моря.

Здесь, в парке на лавочке очень любила сидеть мама, когда приводила ее погулять. У ограды собирались одноклассники встречать свой первый взрослый рассвет. Здесь, напротив этой лавочки она студентка третьего курса политехнического института познакомилась с будущим мужем. Вера Андреевна помнила тот день, будто все случилось вчера. С моря дул не по-летнему холодный, пронизывающий ветер. Она куталась в тонкую кофточку, повязав на голову шелковый шарфик. Узелок оказался хлипким. Порыв воздуха сорвал шарф и понес к неспокойным пенящимся водам.

- Я поймаю!

Перепрыгнув через ограду, молоденький курсант военно-морского училища кинулся к воде. Потом они еще долго гуляли по набережной, ели мороженое, рассказывали друг другу смешные истории. Первое чему Мишенька научил Веруню, это морской узел.

- Зачем мне учиться? – Смеялась Веруня, сплетая неуверенными пальчиками непослушные веревки. – У меня ты есть. И завяжешь крепко, и развяжешь быстро!

Мишенька лишь улыбался, глядя на старания Веруни. На этой лавочке им так нравилось сидеть по вечерам, любуясь на перламутровый блеск лунной дорожки на искрящейся ночной глади моря. На набережной осенним деньком, подбадриваемый шелестом прибоя, он сделал ей первый подарок – темно синий модный капроновый платочек завязанный узелком скрывал в своих недрах нечто твердое.

- Развяжи! – хитро улыбаясь, предложил Мишенька. – Если хватит терпения, ты узнаешь, что прячется внутри.

Веруня возилась долго. И когда узелки, которых оказалось семь, были развязаны, в награду ей досталась квадратная металлическая шкатулка, покрытая эмалью. В ее недрах прятался кусочек синего бархата размером с детский носовой платочек. Золотым люрексом на нем было вышито «Выходи за меня!»

«Судьба мне – дар, пожизненный причал.

И стала ты началом всех начал.

Молюсь я небу, верую судьбе.

За то, что сердце отдано тебе!»

Прогуливаясь по набережной, они молчали. С моря дул легкий ветерок. Под вечер он стал прохладным, напоминая, что сезон хоть и бархатный, но все же осень. У причала Мишенька накинул на плечи Веруне бушлат, взял за руку и потянул к покачивающемуся на волнах ялику. Легко спрыгнув вниз, помог ей спуститься. Отчалили от берега. Ветер трепал волосы и обдавал лицо водной пылью. Скользя по волнам, ялик плыл в чернеющую даль, к искрящейся бриллиантовыми бликами лунной фате, такой же длинной, как в день свадьбы. Веруня была прекрасна в своем наряде! Белоснежный теплоход резал свинцовые ноябрьские волны, обдавая, кутающихся в одежды гостей морской свежестью. Редкие солнечные лучи окрашивали радужными красками искрящуюся водную пыль. Они были счастливы! Мишенька не мог оторвать завороженного взгляда от своей Веруни. А она, забывая дышать, словно растворялась в лучах его любви.

«Не знаю, на каких дорогах

Искать упавшую звезду.

Мне в жизни надо так немного,

Но чтоб захватывало дух...»

Сколько всего выпало на их долю! Послевоенные годы научили Веруню терпению, смирению и состраданию. Мишеньке повезло и с женой, и с распределением: его оставили в родном городе. Но служба есть служба. Он все реже бывал дома. Не частые прогулки неизменно начинались и заканчивались в их любимом парке на набережной. Сидя на этой лавочке Веруня провожала корабль мужа, выходивший из бухты. Здесь она беременная ждала его возвращения. У этой лавочки сделал первые шаги их сын. Здесь же дочь познакомила их со своим будущим мужем. На этой набережной под перезвон ветвей обледеневшего парка они узнали, что станут бабушкой и дедушкой. На эту лавочку уложили ее, обмякшую от горя, до конца не верящую в чудовищно-нелепую смерть сына и его семьи. Здесь на любимой набережной, под скорбный скрип сухих ветвей старого дуба и грозный плеск штормящего моря, провожали в последний путь погибших при пожаре офицеров и ее Мишеньку, заплативших собой за жизнь полутора десятков курсантов-первогодков. Сюда на набережную она пришла на утро после похорон и просидела на любимой лавочке целый день, вспоминая все моменты счастья до трагического конца, превратившего ее веселого жизнелюба Мишеньку в надпись на бетонном камне у белоснежной ограды.

С тех пор раз в неделю Вера Андреевна обязательно приходила сюда за воспоминаниями. Шли годы, но здесь, на этой лавочке, жизнь останавливалась, как замирало ее сердце всякий раз, отдавая любимых и дорогих людей. Хотя, нет-нет, да и проглядывал луч света в дремучие потемки горюющей души. Вот, на прошлой неделе сюда, к этой лавочке, младшая внучка привела знакомиться своего парня, как когда-то ее мама представила им с отцом жениха.

Из глубины парка, где деревья с тоской глядели, как реконструкция центральной улицы вплотную подбирается к царственному старожилу города, послышался гул. Он все нарастал, поглощая знакомые и приятные звуки. Вот уже потонул в грохоте шум прибоя, в скрежете металла по камням растаял крик одинокой чайки, и голуби, потревоженные рычанием машин, вспорхнули в небо, помахав на прощание сизыми крылами. Это местные власти, вопреки желаниям горожан, затеяли ремонт, решив осовременить парк, привнести «европейский лоск» в место отдыха. Только шум отбойника и грохот дорожной техники не мешали Вере Андреевне  предаваться воспоминаниям.

- Бабуля! Шли бы вы со своими голубями!

Грубый окрик рабочего выдернул Веру Андреевну из переживаний.

- Вы нам мешаете. Освободите скамейку.

- А, что вы собираетесь делать?

Вера Андреевна непонимающими глазами смотрела на вторгшегося в ее мир вандала.

- Убираем рухлядь. На этом месте будут торговые ряды.

- А куда же лавочка денется?

- Да кому эта развалина довоенная нужна. Вон, ступайте на нормальную скамейку. Вчера поставили. Сидите себе, на центральную улицу смотрите. Для вас же стараемся.

На глаза Веры Андреевны навернулись слезы.

- Неужто вы и набережную сломаете? Как можно?

- Вот так. Давай иди, старая, не мешай.

Вера Андреевна, отыскав взглядом изящную трость с красивой резной ручкой с трудом встала, осмотрелась и пошла к отремонтированной аллее. Но каменные тумбы и растянувшиеся между ними деревянные перекладины язык не поворачивался назвать лавочкой. Постояла, поохала, вздохнула, да и пошла назад. Подойдя к ограде, обернулась посмотреть на любимое место отдыха, да и побрела к выходу, туда, где раздавался стук отбойного молотка. Рабочие безжалостно крушили мощеную набережную, выковыривая ломом помнящие не одно десятилетие камни. По ней в канун страшного дня сорок первого, шли нарядные выпускники вглубь парка к летней эстраде и возвращались к морю встречать рассвет. По этой набережной, цокая железными набойками на сапогах, уходили на фронт вчерашние выпускники. Здесь, под фонарями кружились в вальсе Победы истосковавшиеся по хорошим новостям горожане. По этим камням изо дня в день она приходила на свидание со своим детством, юностью, и так трагически оборвавшимся семейным счастьем. И эту жизнь, эту память сейчас безжалостно и бездумно корчевали рабочие. Разбирали по камушку, по частям ее прошлое. Казалось, дай им волю, и море осушат, и дно перелопатят, с такой яростью и остервенением крушили они все то, что незыблемо стояло здесь уже не один десяток лет. Когда же безжалостная кувалда с грохотом опустилась на мемориальный камень, казалось навсегда увековечивший память о Мишеньке и его сослуживцах, сердце Веры Андреевны замерло. С трудом сделав несколько спасительных глотков воздуха, она смахнула платочком слезы и, пошатываясь, побрела в арку. У раскуроченной ограды рычали бензопилы, кромсая под корень поросль.

- Зачем вы пилите молодые деревья? Лучше бы убрали вон те высохшие исполины. От них ни красоты, ни зелени. Смотрите, как ураган их покалечил. Того гляди на головы свалятся надломленные ветки. Спилите лучше их, дайте молодым побегам разрастись. И ваши дети, внуки будут любоваться красотой ясеней и кленов.

- Идите дамочка, идите, – грубо оборвал ее прораб. – Не мешайте работать. Без вас, помощников, разберемся.

Вера Андреевна посмотрела в пустые глаза мужчины, чьи волосы только тронула первая седина и тяжело вздохнула. Что ему ответить? Как объяснить? С морем, беспокойно плескавшемся у разобранных ступеней, с набережной, превратившейся в курган из камней, с лавочкой в парке, которую сейчас варварски за спиной ломали рабочие, была связана вся ее жизнь. С самого детства до глубокой старости.

Высыпав остатки крошек воркующим чуть поодаль птицам, Вера Андреевна побрела домой. Вечерело.

Налив в кружку горячий травяной чай, долго листала семейный альбом. Сколько здесь замечательных фотографий: черно-белых, раскрашенных, цветных, снимков с полароида и цифрового фотоаппарата. Вот муж держит на руках дочку, а рядом сын играет с солдатиками. А на этом старом пожелтевшем снимке ее родители сразу после росписи. Где они? О! Да это их лавочка, та самая ограда! Как же светятся счастьем их лица! А между тем, до начала войны оставалось три месяца. Деревья на снимке пока не срослись кронами, пропускают солнечные лучи. Аллеи светлые, парк, словно полной грудью, дышит морским воздухом. Он еще не знает, что его ждет. А тут семейное фото на юбилей Победы. Мишенька в рейсе, а сынок, невестка, внуки - живы. До их трагической гибели целых три года и пять месяцев. А тут она, Вера Андреевна, с внучкой и тоже на своей любимой лавочке…

Слабость укутала теплым пледом. Глаза слипались. Клонило в сон. Вера Андреевна бережно убрала семейный альбом на полку. Из аккуратных рамочек, выстроившихся в рядок на комоде, на нее смотрели фотографии родителей, любимого Мишеньки. Слегка коснувшись большой рамки семейного снимка сына, достала из ящика квадратную металлическую шкатулку украшенную эмалью, подняла крышку и дрожащими пальцами потянула за уголок вышитый бархатный платочек. Прижав драгоценный дар к груди, Вера Андреевна пошла в спальню…

…Яркие лучи весеннего солнца ударили в глаза. Нет, они не раздражали. Светило словно пропитывало все вокруг своим теплом. Вера Андреевна стояла на центральной улице ее любимого города у главного входа в парк. Странно, куда подевался павильон с блинами, который закрывал собой половину старинного сооружения, и так мешал пройти в арку? И деревья сросшимися кронами не заслоняют солнца? Оно словно золотыми нитями вышило все, что охватывал взгляд. Вера Андреевна шла по аллее знакомым маршрутом к своей лавке и вдруг остановилась. Палочка! Она забыла ее дома. Как же это? У летней эстрады заиграла музыка. Вальс! Ее любимый! Венский! Под него они так часто танцевали с мужем.

- Потанцуем? – услышала она у самого уха.

Вера Андреевна обернулась.

- Мишенька! Ты ли это?

Она тряхнула головой, прогоняя видение. Муж стоял напротив и улыбался. Нет, страшно не было. Ощущение небывалого счастья и радости, словно ажурной шалью окутали ее.

- Я, родная, я, – ответил Мишенька и, поправив выбившуюся из пучка седую прядь волос, как в молодости, чмокнул любимую в кончик носа, закружил под чарующие звуки музыки.

Венские мотивы сменил полонез.

- Идем, – продолжением вальса лился родной голос мужа. – Тебя все ждут.

Он взял ее под руку и повел знакомым маршрутом по дорожке к набережной. Вот и лавочка! Целехонька! Стоит на своем месте. А на ней родители и сын с невесткой. Вокруг лавки бегают внуки.

- Мама! А мы уже собирались уходить. Думали, не дождемся тебя.

 Целуя, сын обнял хрупкие плечи матери. Надо же, она и забыла, какой крошечной ощущала себя рядом с ним!

- Идем, дочка. Нам пора, – вставая с лавки, протянула руку мама. А папа озорно, как в детстве подмигнул ей:

- Догоняй, Веруня!

Семья пошла к выходу. Вера Андреевна остановилась на мгновение, обернулась. Окинула взглядом искрящееся в солнечных лучах море, белоснежную набережную с фонарями-стражами, насквозь пронизанный светом парк. Рука потянулась к кованной боковине любимой лавочки.

- Она всегда будет тут, родная. И наше море, и набережная никуда не исчезнут. Мы сможем здесь бывать, когда захотим. И все будет так, как мы помним.

Бережно, словно хрупкую фарфоровую статуэтку Мишенька взял под руку жену, и повел к арке. Сверкающей пеленой впереди лучился мягкий свет, манящий, чарующий и немного пугающий…

 

Дипломант

КУЛИНЧЕНКО Вадим Тимофеевич – родился в 1936 году в городе Острогожск Воронежской области. Окончил училище Подводного плавания в Ленинграде. Отслужил в Вооружённых Силах 32 года.     Совершил шесть выходов на боевую службу на подводных лодках. Имеет статус «Ветеран боевых действий». Капитан 1 ранга в отставке. Выйдя в отставку занялся писательским трудом. Публицист. Живёт в городе Балашиха Московской области.

Рег. номер 17

Контрольный выход

Рассказ, основанный на реальных событиях. Всё в нём подлинно, кроме имён действующих лиц. Их имена заменены, чтобы не тревожить их, ушедших в мир иной, но многие ещё живы и помнят эти события.

Подводные атомоходы проекта 675, предшественников проекта 949 шифр «Гранит», флотские остряки называли «раскладушками» из-за конструкции ракетных контейнеров. Они отличались большой шумностью и вероятный противник их, тоже шутя, называл «ревущими коровами».

Один из таких атомоходов, ПЛАРК 675 проекта, выполнив весной-летом 1967 года нелёгкие задачи боевой службы в Средиземном море, возвратился домой на Северный флот. Это была первая боевая служба атомоходов в СРМ, так называют моряки Средиземноморский морской театр, совпавшая с Египетско – израильской войной 1967 года. Присутствие советского атомохода в море сыграло положительную роль в разрешении военного конфликта. Пробыв в море  более девяноста суток, подводники заслуживали похвалы, но этого сделано не было. Недаром на флоте бытует поговорка – Не наказали – значит поощрили! Хорошо, что дали передохнуть.

    Отдохнув в доме отдыха города Зеленогорск Ленинградской области, члены экипажа разъехались по отпускам. В начале сентября экипаж, полностью закончив отпуска, принял свою подводную лодку от второго экипажа. Вторые экипажи, это подтвердит любой подводник, не очень уделяют внимание «железу». Одним словом, нашему экипажу скучать не приходилось, он приступил к трудной службе на берегу. Нужно было приводить корабль в порядок, подтверждать задачи и становиться в строй.

     Служба для подводника на берегу подчас труднее службы в море. Там командир начальник, а на берегу над командиром десятки начальников-чиновников, руководствующихся одним принципом – Люблю море с берега, а моряков в ресторане! Порой машину приходится выбивать за литр «шила» или банку таранки, чтобы доставить автономный паёк со склада на борт. Бывалые подводники поймут, что это не преувеличения….

    В октябре 1967 года подводная лодка, выполнив все курсовые задачи, вступила в строй. За это время подводники успели пережить трагедию подводной лодки «К-3», на которой от пожара в первом отсеке погибло 39 человек и в их числе капитан 3 ранга Лев Каморкин, близкий товарищ и сокурсник помощника командира ПЛАРК  Владислава Кулика. Своими действиями Лев фактически спас корабль от гибели.

    Но долго переживать не пришлось, был получен приказ готовить корабль к новой боевой службе. Командир ПЛАРК капитан 1 ранга Владимир Швец, собрав офицеров корабля, поставил задачи и окончил свою речь – За работу, товарищи! А Вас попрошу зайти ко мне, - сказал он помощнику Владиславу Кулику.

   В кабинете  командира у них состоялся разговор, смысл которого сводился к тому, что старпом капитан 2 ранга Борис Костин, так принципиально и не сдавший на самостоятельное управление лодкой проекта 675, наконец-то добился своего перевода в Москву, но до получения приказа будет исполнять обязанности. «Но Вы сами понимаете, - говорил Швец, - фактически Вам придётся это время исполнять обязанности и старпома. Вы знаете, что я Вам доверяю, не подведите меня и корабль!».

     Владислав Кулик почувствовал, какая ответственность ложится на него. Он дружил с Костиным, знал его стремление перебраться в Москву, он был родом оттуда, но не предполагал, что так сложится обстановка. Знал он и своего командира Владимира Швеца, опытного командира с большим стажем, добрейшего человека, про которого даже говорили – В первую очередь Швец хороший человек, а потом уже командир, а на флоте нет должности «хороший человек», а есть должность – командир. Швец, при всех его достоинствах был человеком с ленцой, поэтому рассчитывать на его помощь в подготовке к боевой службе особо не приходилось. Но делать нечего, пришлось согласиться. Тем более, Кулик рассчитывал остаться на этой лодке старпомом, с экипажем которой он сроднился с новостройки. Его уже не раз приглашали старпомом другие командиры, но всех их останавливал Швец словами – Не для других растили! У него была ещё одна слабость – держать хороших офицеров в экипаже, даже если их просили на повышение.

    Началась подготовка к боевой службе. В экипаже не без оснований шутили – Опять пойдём в края родные! Походы на боевую службу атомоходов Северного флота в СРМ стали регулярными, и 6-й Флот США в лице 5 ОПЭСК ВМФ получил достойного противника.

     Подготовка проходила в утомительном ритме, многое приходилось в буквальном смысле «выбивать».  Но у экипажа был уже опыт и дела шли. К концу сентября всё было готово к выходу на боевую службу («БС»), кроме загрузки боезапаса. Предстоял десятидневный контрольный выход в море, на котором должны были пройти проверку все механизмы подводной лодки, да и для людей это было не лишне – передохнуть от базовой нервотрёпки. Моряка всегда ласкает присказка – В море дома, на берегу – гостях!

    На контрольный выход обычно выходили флагманские специалисты дивизии, а то и флотилии. А тут экипажу «повезло». Было приказано взять на борт группу специалистов Академии наук из четырёх человек, из них одна женщина, а, как известно, женщина на борту боевого корабля… Группа занималась замерами гравитационного поля Земли в подводном положении. Все сопротивления командира лодки и командования дивизии были пресечены в корне, приказ исходил сверху. На борт была загружена соответствующая аппаратура, взяты на довольствие члены группы с приказанием при плавании выполнять их требования, и лодка поплыла…

     Контрольный выход в Баренцево море, это переход из полигона в полигон, работа в полигоне несколько дней, если он большой, и так далее. В начале ноября контрольный выход ПЛАРК  приближался к концу, экипаж готовился встретить праздник седьмого ноября на берегу, а там загрузка боезапаса и…, полный вперёд на боевую службу! За время контрольного выхода серьёзных недостатков обнаружено не было, все были в хорошем расположении духа. Так было и в тот момент.

     Время приближалось к ужину. В кают-кампании накрывали стол, бочковые разносили ужин по отсекам. В центральном посту, это был четвёртый отсек, вахтенным офицером стоял опытный командир ракетной части капитан 2 ранга Эдуард Савченко, в отсеке кроме вахтенного механика находились ещё сам «дед» с двумя помощниками флагманских. Командир Швец вызвал Кулика в центральный и попросил подменить его на командирской вахте, Владислав уже имел допуск к самостоятельному управлению кораблём, чтобы побриться перед ужином. – Как-то неудобно, ведь, в кают-кампании будет женщина, - с улыбкой сказал он и направился в свою каюту во второй отсек.

Лодка шла на глубине 80 метров со скоростью 14 узлов. Вахтенный офицер доложил обстановку Кулику и сказал, что «наука» просит под всплыть на глубину 60 метров и уменьшить скорость до 12 узлов. Маневр несложный, и Кулик дав «добро» на его выполнение, стал разговаривать с баталером, который высунувшись по грудь из трюмного люка, спрашивал его какие консервы выдавать на ужин. Весь продовольственный  запас на автономку был уже на борту.

И этот момент, этого не ожидал ни кто, ведь только был доклад акустиков – Горизонт чист! Лодка как бы встала на дыбы! Нос подбросило, всё, что было не закреплено, покатилось в корму, а мичман, стоящий на трапе перед Куликом, куда-то исчез – будто провалился.

Три механика, будто сговорившись, без команды бросились на клапана быстрого продувания балласта… Лодка в это время, сбавив скорость, всплывала на глубину 60 метров, а Кулик пытался дать команду на телеграфы - Обе турбины полный ход! - чтобы увеличить плавучесть лодки. Все сразу подумали о пробоине….  Но команда не дошла до боцмана, он не успел передвинуть указатели телеграфа, как все почувствовали, что лодка закачалась на волнах…

Поднять перископ! – скомандовал Кулик. Перископ пошёл вверх и на середине встал. Приказав опустить его, Кулик повторно подал команду на подъём. В это время в отсеке появился Швец. Он был в финском шерстяном белье, выдавали такое, и с канадкой под мышкой. Первыми были его слова – Мина! Сбили перископ! На что Кулик ему ответил – Если бы мина, нас давно бы не было. А перископ был в шахте. В это время перископ поднялся до конца, а командир, отстранив Кулика от него, приказал ему отдраить верхне рубочный люк, а сам прильнул к окуляру перископа. Поднимаясь по трапу к люку, Кулик услышал его слова – Подводная лодка справа тридцать!

Люк не поддавался, в суматохе забыли сравнять давление с атмосферным, пришлось воспользоваться свинцовой кувалдой.  Крышка люка откинулась, и Кулик вместе со Швецом выскочили на мостик.

- Там! – показывал Швец рукой. Но было темно, шёл дождь, и за его пеленой ничего не было видно, только волны спокойно перекатывались через корпус субмарины, которая уверенно держалась на поверхности, продолжая ход вперёд.

Извинившись перед «наукой» за непредвиденные обстоятельства, экипаж принялся разбираться в этом форс мажоре.

Командир, посоветовавшись с Куликом, чтобы не поднимать тревогу по флоту, решили дать сигнал по таблице коротких сигналов – «Имею контакт с иностранной подводной лодкой». После этого, Швец, вызвав шифровальщика на мостик, стал диктовать ему содержание шифровки о столкновении с подводной лодкой в подводном положении, а Кулика отправил осмотреть всю лодку и поговорить с личным составом.

Кулик начал с опроса акустиков. Те сами были в недоумении – горизонт был чист, никаких признаков цели и, вдруг, удар и вспышка во весь экран, что определить направление, откуда пришла беда, не представлялось возможным.

Начав обход с первого отсека, Кулик попал в обстановку истерически-гомерического хохота личного состава отсека. Все, хохоча, указывали на бочкового матроса, который обвешанный с головы до ног содержимым борща, всё ещё  не мог прийти в себя. В момент удара он разливал борщ по мискам, и… всё содержимое бочка выплеснулось на него. Что удар был в районе первого отсека, подтвердили все последующие осмотры, а пока сработал психологический фактор и опросы личного состава кормовых отсеков, где утверждали, что удар был в районе кормы, ведь лодка получила большой дифферент на корму. Но турбины работали исправно, винты крутились в обычном режиме.

После передачи шифровки, через считанные минуты была получена квитанция на переданное радио, а через короткое время пришёл приказ – прекратить все работы и немедленно кратчайшим путём следовать в базу! И даже уже было указано место швартовки. Так же предписывалось сообщить все сведения о столкновении командиру КПУГ (корабельно поисковая ударная группа), направленной в район столкновения.

Все стали приходить в себя от пережитого шока, стали раздаваться даже шутки. Кулик задал вопрос Швецу:

– Владимир Павлович, а зачем Вы схватили канадку?

– На всякий случай, – с улыбкой ответил командир.

Но все по серьёзному стали готовиться к разбору происшествия, случай-то был не рядовой для флота.

По пути в базу повстречались с тремя кораблями КПУГ, которые, приблизившись на голосовую связь, запросили дополнительные сведения о столкновении, на что Швец ответил:

– К тому, что уже сообщил, ничего добавить не имею. Следую в базу, а Вам желаю удачи!

Была глубокая ночь, но в базе прямо на плавпирсе стояла внушительная группа офицеров во главе с первым заместителем Командующего флотом. У пирса никого не было кроме водолазного катера.

Лодка ошвартовалась, и командир доложил адмиралу обстановку. Владислава Кулика, механика Анатолия Масленного и некоторых других офицеров сразу взяли в объятия, и повели на плавбазу.  Остальным офицерам после приведения своих заведований в порядок было приказано прибыть туда же.

Разговор был долгий и кончился докладом водолазов, что повреждения корпуса не обнаружено. Была ночь, поэтому все разбирательства были отложены на предстоящий день.

А днём водолазы обнаружили в носовом обтекателе ГАК (гидроакустический комплекс) «Керчь» пробоину размером три на четыре метра. Все разговоры о боевой службе отпали сами собой. ПЛАРК стали готовить в док…

Вот такой неординарный случай произошёл с одной из ПЛАРК в 1967 году в Баренцевом море на контрольном выходе. Это было не первое и не последнее столкновение под водой. Шла «холодная война» и слежение друг за другом не исключало подобных случаев.

До трагедии АПЛ «Курск» было ещё 33 года, а до этого только известных столкновений под водой набралось более двух десятков…

А Вы говорите о романтике подводной службы – она не только романтична, но порой и трагична!

 

Дипломант

ЛЕПЕЩЕНКО Александр Анатольевич – родился в 1977 году. Окончил факультет журналистики Волгоградского государственного университета. Работает заместителем генерального директора  Волгоградского издательства «Учитель». Член Союза писателей и Союза журналистов России. Живёт в Волгограде.

Рег. номер 52

Доктор Радонов в работе и дружбе

В распахнутую дверь командирской каюты заглянул начальник медицинской службы капитан Радонов.

- Разрешите?

- Прошу, Вадим Сергеич, проходите, присаживайтесь… - Савельев отложил карту, с которой работал, и кивнул Радонову на кресло. - Вы насчёт Эйбоженко? Я обдумал ваше предложение. В целом, оно по-докторски здравое: у шифровальщика действительно не так много дел в походе. Поэтому разрешаю задействовать его по медицинской части.

- Благодарю, Андрей Николаич! Но вообще-то я хотел переговорить о матросе Братченко.

- Да-да, я помню… Вчера, вы докладывали, что обнаружили у него тревожные симптомы…

Радонов поудобнее уселся в кресле, вытянул длинные ноги.

- Всё так… Слабость, тошнота, повышенная температура и боли в правой подвздошной области. Это не что иное, как острый аппендицит, - подытожил Радонов.

- Вадим Сергеич, что вы намерены предпринять?

- Консервативная тактика успеха не имела. Покой, голод и антибиотики не помогли. Температура поднялась ещё выше. А, значит, нужно срочно оперировать.

- Всё-таки операция… - сказал Савельев, помрачнев. - Как некстати…

- Командир, будьте покойны…  В клинике кафедры военно-морской хирургии я оперировал больных раком… Сейчас же требуется всего лишь вырезать воспалённый аппендикс.

- Хорошо, Вадим Сергеич, как будете готовы, приступайте! Да, и вот ещё что… Свет в амбулатории не погаснет ни при каких обстоятельствах… Никакое оборудование не выключится… Всё будет крутиться и вертеться, - скрепил Савельев и потянулся к тумблеру громкой связи.

 

…Не раз и не пять командир взвесил доводы за и против возвращения в Гаджиево. Выходило, что «К-799» ну никак не сподобится пришвартоваться к родному пирсу раньше, чем следующим утром и самое верное - это оказать всю необходимую помощь матросу Братченко здесь, в море. Сейчас, не медля… В своём, как всегда, прямом и развёрнутом в плечах докторе Андрей Николаевич нисколько не сомневался: он то уж точно «всех излечит, исцелит». Впрочем, вселял уверенность и очень обязательный старшина электротехнической команды Широкорад: коли отрезал Александр Иванович, что лампочки в операционной посветят, значит так и будет. Что ещё? Цельный и твёрдый старпом Пороховщиков сразу взял сторону командира. Базель же, Базель, имевший свойство почти не иметь свойств, - не в счёт. «Ну тиснет замполит по обыкновению наверх рапорток, да и чёрт с ним… Не родился ещё богатырь такой, чтобы меня обыграть», - решил Савельев.

 Вскоре командира вызвали на ГКП, Широкорад стал фокусничать с электричеством, а Радонов взялся, наконец, за скальпель.

 Когда операция уже благополучно завершилась, Вадим Сергеевич Радонов бодро пропел:

Фридрих Великий,
    подводная лодка,
           пуля дум-дум,
цеппелин…
Унтер-ден-Линден,
        пружинной походкой
полк
     оставляет
              Берлин…

- Ну что, товарищ капитан? - прокряхтел, оглядывая свой живот с белой марлевой повязкой, матрос Братченко.

- Что, что… Я же говорил: лучше сдайся мне живьём…

- Так я и сдался.

- Значит, жить будешь… Ясно?

- Ясно.

- Денис, по-моему, ты сдрейфил, а?

- Да как же не сдрейфить-то… Один только вид вашего хирургического инструмента...

- Инструмента?.. А скажи: ты песню Высоцкого слыхал? Ну в ней ещё такие слова… Пока вы здесь в ванночке с кафелем… Э-э, моетесь, нежитесь, греетесь… В холоде сам себе скальпелем он вырезает аппендикс…

- Про клоунов знаю, но эту нет, не припомню даже… А отчего вы интересуетесь?

- Видишь ли, Денис, я ведь коллекционер.

Радонов поймал удивлённый матросский взгляд.

- Да-да, коллекционер… Но не в том смысле, что я гоняюсь за какими-то древними черепками… Артефактами… Понимаешь?

- Не совсем, Вадим Сергеич.

- Истории, своеобычные, конечно… В своём, так сказать, роде… Вот, что я собираю.

- А-а-а…

Неожиданно доктор зазвенел молодым рассыпающимся смехом.

- Ну и физиономия у тебя, матрос! Раскрывает рыба рот, а не слышно, что поёт.

Братченко виновато улыбнулся.

- А, впрочем, не забивай голову… Лучше прелюбопытную историю послушай…

 Вадим Сергеевич закрыл кран и понёс перед собой мокрые большие руки. Потом тщательно обтёр их полотенцем и, присев на кушетку, начал свою повесть:

- Так, но с чего же начать, какими словами? А всё равно, начну словами: там, на станции Новолазаревская, в кипящем котле Арктики… Почему, скажешь, в кипящем? Ну а как я, Денис, эту необычную, гадательную и неопределённую Арктику тебе опишу… Год?.. Год тысяча девятьсот шестьдесят первый… И если не изменяет мне память, то двадцатые числа февраля. Холодина! Такая холодина, что из себя самого можно выскочить. И даже на пресловутые рёбра не опираться… Короче, погода ощерилась! Авиацию не поднять… А до земли обетованной, «откуда доходят облака и газеты», - восемьдесят километров… И вот тут, по гадскому стечению обстоятельств, птенец человечий оказался на краю гибели. Тьфу! Прости, Денис, съехал на штампы… Э-э, ну так вот… Врач этой полярной станции, Леонид Рогозов, заметь, единственный тамошний врач, сам поставил себе диагноз: острый аппендицит. В общем, всё, как у тебя. Почти всё. Разница лишь в том, что тебя спасал я, а Рогозова - Рогозов. Нет, конечно, ему помогали метеоролог Артемьев, подававший инструменты, и инженер-механик Теплинский, державший у живота небольшое круглое зеркало и направлявший свет от настольной лампы. Начальник станции Гербович дежурил на случай, если кто-то из «ассистентов» грохнется в обморок. А что же Рогозов? А Рогозов лёжа, с полунаклоном на левый бок, вкатил себе раствор новокаина и аккуратненько так сделал скальпелем двенадцатисантиметровый разрез в правой подвздошной области. Временами всматриваясь в зеркало, а временами и на ощупь, без перчаток, действовал он… Следишь, Денис? Ага, вижу, что следишь. Хорошо, сейчас посыплются ещё и цифры… Итак, через тридцать-сорок минут от начала операции развилась выраженная общая слабость, появилось головокружение. Ещё бы! Ведь добраться до аппендикса было непросто - Рогозов наносил себе всё больше ран и не замечал их. Сердце начинало сбоить. Каждые четыре-пять минут он останавливался на двадцать-двадцать пять секунд… В какой-то момент Леонид Иванович даже пал духом. Скапустился… Но затем осознал, что вообще-то уже спасён! Да, именно так. Операция, длившаяся час и сорок пять минут, отколотилась. Дней через пять, примерно, температура нормализовалась, а ещё дня через два были сняты швы.

- Вадим Сергеич, значит, это о нём, о Рогозове, Высоцкий ту песню пел…

- Конечно, о нём, не о тебе же. И это ему, а не тебе, вручат впоследствии орден Трудового Красного Знамени. А впрочем, и ты, Денис, большой молодец… Хвалю!

- Спасибо! Но если бы не вы, товарищ капитан…

- Да ладно тебе… Служи Советскому Союзу!

 

…Умыв, что называется, руки, Радонов отправился в курилку. Дорогой он доложился командиру и, приобретя его благодарность, пребывал в прекраснодушном настроение - выстукивал об портсигар какой-то уж очень воинственный марш. Таким его и увидели штурман Первоиванушкин и мичман Широкорад. Оба уже разминали в пальцах туго набитые, пайковые, индийские сигареты.

- Что, братцы, воскурим фимиам? - чуть ли не пропел Радонов.

Штурман Первоиванушкин улыбнулся и чиркнул зажигалкой, давая каждому из товарищей прикурить.

- Какая однако у тебя, Иван Сергеич, горелка… Небось, серебряная?

- Да, тонкая штучка… Не удержался, купил… Чуть ли не всю получку укокошил.

- Слышишь, Александр Иваныч? Во сибарит даёт! Ему бы ожениться, тогда бы знал, на что получки укокошивать…

- А сам-то, когда такому дельному совету последуешь? - сказал, выделывая дымные кольца Широкорад. - Ване-то - двадцать пять, лицо ещё пушится, а тебе через две недели… Сколько? Тридцать, тридцать лет!

- Молодость, брат, как известно, к нам уже вернуться не может… Разве что детство…

- Да чёрт с ней, с молодостью! Ну, вот что ты брякнул недавно на танцах Вале Верёвкиной? Мадам, отодвиньтесь немножко! Подвиньте ваш грузный баркас… Вы задом заставили солнце, - а солнце прекраснее вас…

- Я - любавец! Я - красавец! А она, она перед моим носом изнемогала в невозможно восточной позе. А впрочем, Сань, ты прав… И мне надо бы ожениться, а? Променять, как писал твой любимый Платонов, весь шум жизни на шёпот одного человека…

- Да, ну тебя… Я серьёзно, а ты…

- Сань, да я то же серьёзно… Поверь!.. Просто «изумрудное будущее не вытанцёвывется»…

Радонов незаметно и как-то лукаво подмигнул Первоиванушкину.

- Найти бы единственную мою письмовладелицу… Такую, например, как твоя Полина, и сразу того…

- Чего, того? - вскинулся Широкорад.

- Под венец! Исцелять раны цветами…

- Иван Сергеич, поговори с этим паяцем сам. А мне пора, надо ещё кучу датчиков проверить.

- Иди, иди, Карамазов, проверяй свою кучу, а я тут помозгую с Ваней насчёт Великого инквизитора… Базеля… Совсем распоясался, даже на командира вон бочку катит.

- Ну, мозгуй, Вадим Сергеич, - парировал Широкорад, - только потом не забудь рассказать, что намозговал! - Как подсказывает опыт, лучше знать о твоих экспромтах заранее…

 Он собрался уж было выйти из курилки, но тут его вдруг окликнул доктор.

- Не серчай, Александр Иваныч… Сань… Ну, вот хочешь поклонюсь тебе в пояс… Ты ж, просто спас этого матросика Братченко… Светил всегда, светил везде… Ничего у меня в операционной даже не гакнулось. Нет, я серьёзно, брат!

- Всё, товарищи офицеры… Адью!

- Давай, Сань, пока! - кивнул Первоиванушкин и зачем-то, с каким-то даже шиком, чиркнул зажигалкой.

Подводники помолчали, пуская дым.

- Он ушёл, но обещал вернуться… - снова оживился Радонов. - Нет, ну Саня, он ведь как Болконский…

- В смысле?

- А в том смысле, брат Иван, что и он может знамя поднять… Обожди, обожди, в свой час обязательно подымет…

- Постой, а что ты хотел о Базеле сказать?

- Что, что… Может, на дуэль его вызвать? Вызовешь, Вань? Или на седины старика не подымится рука?

- Вот ты юродивый!

- А может, его за бородёнку, за мочалку да и вытащить с нашей подлодки… Как Митя Карамазов отставного штабс-капитана Снегирёва из трактира вытащил, а?

- Во-первых, Базель не отставной штабс-капитан…

- И во-вторых, - подхватил Радонов, - без мочалки… Ухватить не за что…

- Нет, ну юродивый… Кто тебя только до больных допустил?

- На счёт юродивого, брат, ты крепко ошибаешься… Во мне растут цветы подводные… И жизнь цветёт без всякого названия…

Радонов помолчал, покусывая губы, потом сказал:

- Пойду-ка я проведаю моего единственного больного. Жаль, конечно, Вань, что это не ты… Я б тебя так проведал…

- Добрый ты, Вадим!

- Добрый…  И ты добрый. Все, все добрые…

- И Базель?

- Базель? Нет, он не добрый, а святой… Сердце его большое похоже на колокольню…

 

Дипломант

 ПРИВАЛОВ Иван Ивановичродился в 1968 году. Подполковник милиции в отставке, принимал участие в контртеррористических операциях на территории Чеченской Республики: 1995-1996, 2000, 2004, 2005, 2008 годах. Увлечённо занимается фотографией. Его патриотические выставки посвящённые контртеррористическим операциям и не только, проходили в городах Калининградской области,  Московской области, республике Коми. Поэт и прозаик. Член Союза писателей России. Живёт в городе Балтийск Калининградской области.

Рег. номер 156

Близнецы

Хмурилось.

Хотя правильнее будет сказать, что тучи только и ещё собирались. И не сегодня и даже не вчера. Давно. И не там на горизонте, а тут, над головой. Так всегда бывает, когда наступает осень и свинцовое, капризное небо Балтики начинает захватывать небосвод, вытесняя белые высокие летние паруса облаков. По утру, чтобы заявить о себе во всю силу, ударит из опустившейся тучи дождь в окно, пытаясь разбудить, напугать, растворить, прогнать, выгнать. Растечётся слезами в бессильной злобе по стеклу, отскочит и набросится на липы-клёны-каштаны красующимися своими пестрыми осенними нарядами вдоль дорог, срывая яркие листы. Закручивая их в водовороте уличных сквозняков, размазывая по дорожной грязи. А в опустевших, потемневших ветвях находят приют темные космы туч. Застывая в ожидании скорых холодов.

Когда холодно приходит рыба. На Балтике не работают народные приметы о завтрашней погоде. Здесь всё и вся подчиненно ветру. Именно ветер и никто иной властвует в этих краях. Когда ветер приносит холод в море начинается рыбалка. Промысел.

Квоты на вылов трески-кильки-судака и другой рыбы определены. С каждым годом у нас, в России, они, почему-то, становились меньше и меньше. Раньше разрешение на вылов рыбы исчислялось огромными цифрами. Объёмы были настолько велики, что сил и возможностей выловить просто не хватало. Время, когда ловили сколько поймаешь, прошло. И сейчас это вспоминается, как что-то запредельное, сказочное, выдуманное. Но старые рыбаки, избороздившие Балтику вдоль и поперёк: от Советского Союза до России; от шестнадцати лет до шестидесяти, а то и больше; от богатства до выживания; от величия до сегодня, помнили это время, и рассказывали, и пересказывали молодым и юным. Как сказки: про рыбалку; про заработки; про флот…

Про флот…

Не этот, ржавый и частный, а достойный, сверкающий и блистательный, гордый - государственный. Флот, который создала и построила Великая страна после войны, когда голодали люди, когда нужна была еда. Когда четверг становился рыбным днём, а детям в детских садах давали рыбий жир. И надо было и накормили! Эшелоны рыбы в страну шли днём и ночью. А балтийская килечка, ох как сладка, не в пример каспийской. И пахали мужики не за деньги, а за Родину. Работали как проклятые и получали - так заработали же! Своим горбом и мозолями. В кровь. Какие там квоты? Людям есть надо было, вот они и ловили, и ловили! Это была их война! С голодом. Это был их фронт после войны. И то, что страна вырвалась из руин в космос это была, и их Победа!

А сейчас, где та нужность, величие?! Кому нужны их победы? Квоты урезают. Добыча падает. Новых судов нет, а эти не молодеют. Ремонта требуют. А ремонт он денежку любит. А где та денежка, когда рыбы нет…

Вот и крутятся ребята, как могут. Квоты, если по честному хватает на месяц работы. Если не меньше. Ну и заработок, соответственно. Тут густо, а потом ветер в карманах. Потому и в промысловый журнал пишется не десять тонн, а одна тонна рыбы. Чтобы растянуть, чтобы не месяц, а сезон. Проверяющие, после проверки, уносят пару-другую хвостов балтийского лосося, очень большого любителя балтийской кильки, и постоянно попадающего в прилов. Оно конечно, по правилам, он запрещен к вылову и потому должен быть спасён и отпущен обратно «в среду обетования». Но лосось зверь он редкий и вкусный, а на бутербродики, да засолённый особым, балтийским посолом, очень просится рот порадовать, а потому очень нужный всем и везде. Лучше любой самой твёрдой валюты. Да порой и поломает его, помнёт сетями - куда ж его отпускать?!  Всё это и есть приработок команды. Кусок, с которого команда ест, пьёт, одевается, топливо и запчасти покупает. Никто же никогда не задумывается и не спрашивает: откуда во время путины вырастают на каждом перекрестке лотки со свежей дешёвой рыбой? Нет? Так это и есть этот недорисованный нолик в промысловом журнале. Чистый доход от скупщиков «излишков» рыбы выставляющих ящики с рыбой на улицах города. А где ж их выставлять? Где ж продавать? Магазины рыбные истреблены как класс. Когда ж это было чтобы в портовом городе не было рыбного магазина? А его нет! Был «Океан», в центре города и нет его – одни бутики новомодные. А в пивнушках, именуемых сейчас пабами, да ещё разными нерусскими словами, рыба уже давно дороже мяса. А на улице, в рыбных ящиках -  в разы дешевле магазинной. А потому и доступна для людей. Простых и не совсем. А где лучше и приятнее взять салаки? В вонючем, сбивающем дыхание, прогорклом рыбном и пивном чаде непонятной свежести или ещё бьющей хвостом, с ароматом ночного моря, жирной и вкусной?

В городе Светлом, у причалов, постоянно качаются суда разного назначения и величины. В сезон холодов, промысла, здесь больше всего обыкновенных мартышек. Рыбацкое, повседневное название маломерных рыбопромысловых траулеров проекта «Балтика». Здесь же и большинство причалов, принимающих рыбу. И предприятий.

На палубе одного из них - седо-бородатый, высокий, широкоплечий капитан, с черной трубкой в зубах. Не хватает чёрной повязки на одном глазу. Настоящий капитан.

Увидел, спустился, протянул руку для рукопожатия:

- Капитан МРТК. Серб. Зовут меня Иштваном. Но можно и Садам. А можно и Хусейн. Ребята так зовут.

Слово за слово. За жизнь, за политику, за рыбалку, за Сербию, за Россию, за отношения, а потом неожиданно, и в лоб:

- А не хочешь попробовать руками рыбацкого рубля? Посмотреть на нашу жизнь солёную?

И пошел…

Вот где они, эти, тучи! Низко, что рукой можно ухватить за край. А ветер западный постарался. Ласкал, примерялся, а потом протянул на горизонте нитку черную облаками, зашумел волнами холодными, засвистел ветками, качающими берег.

«Мартышка» тесна и неуютна. Команда не велика. Когда начинается рыбалка, то все на палубе. Всё основное происходит там.

- Будем ловить близнецом! – пропыхтел в свою пиратскую трубку серб, дергая какие-то рычаги.

Балтийский канал провожал к солнцу, ярким прищуром, ослепляющим из волн облаков, красящим в оранжевый цвет берег со всем его цветастым осенним убором. Чайки лениво, не торопясь, проводили до огней молов, северного и южного – ворот в Балтийск. За воротами, на просторе, качка. Волны и ветер дождались. Словно дети новую игрушку. Кидали и перекидывали друг другу. Смеясь и взрываясь шипящими брызгами. А солнце не ждало. Прощальным лучом отразившись от облаков просто ушло в воду. День ещё удерживался и цеплялся далекими прощальными лучами торопясь открыть чье-то новое утро. Так бывает: где-то закат, а где-то восход.

Тучи сбились в толстый темный лохматый ковер. Постепенно и неуклонно сближаясь с темнотой черно-зелёной воды выдавливая последние остатки дневного света. Ветер не утих, а наоборот всё сильнее и уверенней раскачивал МРТК на волнах. Балтийский маяк угадывался маленькой тускнеющей лампочкой карманного фонарика в большом и темном подвале. Сердце сжалось от величины стихии и полной беспомощности перед ней. 

Это стоя у причала, траулер, кажется огромным лайнером. Надежным и уверенным. Здесь же, швыряемый и избиваемый волнами и ветром, зажатый между тучами и морем – маленьким скрипящим и расползающимся бумажным корабликом в весеннем ручье.

Садам что-то сказал в микрофон рации, что именно не разобрать. Но видимо это и был сигнал на начало совместной работы, потому что огни второго судна начали приближаться. Когда тёмное пятно второго судна сравнялась с нами – капитаны зажгли прожектора и на палубы выскользнули матросы. Почти без слов, быстро-сноровисто-деловито, повинуясь коротким, как выстрел, командам капитана, как оркестр повинуется палочке дирижера, команда колдовала на палубе со снастями...

- Сейчас ляжем в дрейф – нужно опустить трал, - пояснил капитан. Он что-то сказал в переговорное устройство и почти сразу, изменилась тональность окружающих звуков. Затих двигатель. И судно словно зависло в этой круговерти безмолвия беспощадной стихии. Словно в невесомости. Будто неведомая сила подвесила его в сплетении туч, брызг, солёной воды. Да уж и волны не заставили себя ждать. Они с какой-то непонятной яростью стали бить в правый борт. Да так, что казалось – палуба уходит из-под ног. Они били и били словно пытаясь перевернуть это вмиг ставшее маленькой лодочкой судёнышко.

- Это мы на холостом ходу держим двигатель, а бьёт, потому что бортом к волне стали. Ребята сейчас трал выбросят и тогда пойдём, – прокомментировал Садам.

Как они держались в этих каскадах волн, ветра и качки – неизвестно. Но в прожектора было видно, что они делали. Они пытались перекинуть конец каната с одного борта на другой. В волнах суда поднимались и опускались. И расстояние между ними уже было совсем небольшим и казалось можно переступить с палубы на палубу, но один борт взмывал вверх, а второй подныривал под волну. Когда всё получилось, двигатель ожил, и капитан направил судно в сторону от опасного соседа. Когда рыбаки закончили работу и укрылись внутри судна, капитан выдохнул воздух:

- Ну, пошли работать! Тут теперь главное идти ровно. Чтобы курсы были одинаковыми и скорость. Чтобы не завалить трал.

Судно каталось на волнах. Его поднимало на гребне и с огромной силой кидало в огромную водяную яму.  Затем непонятно как выкидывало наверх из этого водяного мешка. А двигатель то старчески и гневно гудел, то вдруг начинал гудеть тонко, растревоженным шмелём.

А я хватался за всё что подвернётся под руку: за стенку рубки, приборы, какие-то ручки. Но скольжение с вершины волны в пропасть играючи отрывало и распластывало на полу. Суденышко летало и летело куда-то вниз, скрипя и стеная в унисон этому гудящему безмолвием ужасу. Летело в этом тоннеле из воды и туч, без верха и низа. И когда казалось, что именно сейчас скорлупка-кораблик превратится в лепешку, он непонятно почему и как, опять начинал набирать высоту. Вверх! Так же стремительно и бесповоротно. Вверх. И так…

А рядом. Привязанный на канате нырял и взлетал второй МРТК. Канат то провисал, то натягивался струной. Море кидало и швыряло. А близнецы тарахтели и тарахтели дельфинами выпрыгивая и погружаясь. Связанные и повязанные. Флагман и близнец. Два экипажа - как один. Они работали. Им не до лирики.

Ночь пролетела. Быстро. Догнать солнце не получилось. Суда, уже различаемые, сблизились. По палубе опять побежали люди, и на палубу, слушаясь и повинуясь слаженным действиям экипажа МРТК, начал заползать трал, набитый рыбой. Огромной серебристой рекой она потекла из сетки в трюм. Когда на палубе не осталось никого, судно уже держало нос в сторону Балтийска, на разгорающееся солнце.

В пролив зашли с рвущим душу звуком сирены.

Капитан снял фуражку.

- Здесь, на этом месте, у Северного мола, после войны погиб морской охотник МО – 545. Погибли все. Молодые совсем… Судьба распорядилась так, что ребята прошли войну, а некоторые и всю, многие награждены за оборону Ленинграда и другие подвиги, а погибли здесь, на мине, в Пиллау, через три месяца после Победы. После войны тут всё было заминировано. И на суше, и на море. Вот и они и занимались поиском этих самых мин. А одна и нашла их. Ценой своей жизни и обезвредили. Самое непонятное то, что он, охотник, считавшийся живучим и непотопляемым утонул в минуты две.

Помолчали. Серб одел фуражку.

- А что Вы так знаете про охотника? Я так и не слышал о нём ничего.

- Откуда знаю?! Да живу я здесь. И традиции этой страны – мои традиции. Подвиг страны, освободившей землю от фашизма забывать нельзя! А здесь не первый день. Читаю. Изучаю. Запоминаю. Тем более море. Оно у нас одно на всех. И на всю жизнь.

- Вот прямо так и изучаете? – А как в анекдоте: назовите всех поименно!

- Поимённо? – Лицо капитана потемнело от гнева. Сжал зубы. Снял фуражку. Замер, словно в почетном карауле. Чеканя голосом-металлом:

- Шевченко Виталий Леонтьевич - командир.

- Васильев Юрий – рулевой.

- Колешманов Иван – боцман.

- Косецкий Георгий – гидроакустик.

- Бычковский Егор – моторист.

- Смирнов Сергей – моторист.

- Архипов Михаил.

- Глушаев Павел Ермолаевич.

- Давыденков Егор.

- Кочкин Александр.

- Михалев Николай.

- Овчинников Станислав.

- Мухин Алексей.

- Репной Валентин.

- Ионов Иван.

- Зыков Николай.

- Тройников Петя.

От удивления замер:

- Как?!

- Хочешь спросить, откуда такая точность?! А ты спроси и впредь не смей насмехаться, над такими вещами… Это не точность. Это отправная точка забытой победы. Ты не смотри что у меня борода, да и национальность не ваша. У моряков нет национальности. Они одна большая семья. В семье не забывают. В семье помнят. И пока помнят они с нами. Вот смотри. Экипаж охотника – девятнадцать человек. Самому старшему - Павлу Ермолаевичу – чуть больше сорока. Младшему – Пете Тройникову около пятнадцати. Да им-то всем в среднем по двадцать лет. Очень много вопросов оставила нам война. И очень много неясного. То, что охотника не достали тогда и он до сих пор лежит на дне вместе с ребятами, это факт. А вот на мемориальной плите в Балтийске имена только семнадцати человек. Почему - то отсутствуют фамилии Мухина и Архипова.

- Ну этого же не может быть!

- Может. Ещё как может. В некоторых источниках и написано, что двое спаслись, а один умер в госпитале от ран. Вот по мальчишке, Петру, некоторые утверждают, что он погиб двадцать шестого апреля сорок пятого и по Репнову Валентину Тимофеевичу, что он погиб двадцать четвертого июля.  Но это не так. Все вместе и погибли. Но…

- Что ещё?!

- Сплошные загадки! Вот Глушаева, Павла Ермолаевича, кто-то и почему-то окрестил Николаевичем и объявил пропавшим без вести. Он в одних документах проходит как Николаевич, а по другим как Ермолаевич. Вот написание фамилии - Давыденков, а есть и Давиденков.

- Ну как так!?

- Да это не так сложно было установить. Поискать пришлось Репного.

- А что его искать?!

- Пришлось-пришлось. На плите мемориала погибшим и на памятнике в войсковой части охраны водного района указан «Репной И.Т.». И в некоторых источниках можно найти его данные: «Репной Иван Тимофеевич» 1915 года рождения, уроженец Макеевки, Донбасса или Сталинской области». Вот только он пропал без вести в ноябре сорок первого, в районе Севастополя. А в ноябре 1945 года его исключают из списков, пропавших без вести, как погибшего в июле сорок пятого на охотнике, в Пиллау.

- А что здесь загадочного?!

- А то, что командир МО-545 Шевченко, семнадцатого мая сорок пятого года, за полтора месяца перед гибелью, представляет его к награждению орденом Отечественной войны второй степени, как Репного Валентина Тимофеевича! Старшину мотористов катера МО-545! Понимаешь, командир-то как никто должен и обязан знать свой экипаж и перепутать Валентина с Иваном физически не мог. И ведь именно Валентин награждён орденом Красной звезды в сорок третьем и медалями за оборону Севастополя и Ленинграда.

- Какая-то путаница.

- Да. Вот и хочу найти всю информацию по ребятам и отдать тому, кто сможет восстановить их героическое прошлое. Неужели не интересно узнать, что это были за люди? С чем они пришли освобождать эту землю? Вот памятник в части поставили ребятам – низкий поклон тому, кто это придумал и воплотил в жизнь. Сберегли похожий катер, не отдали в металлолом. Но посмотрите на мемориале!

- А что там? Всё нормально. Красиво!

- Нормально!? Красиво?! Это вы называете нормально?! – капитан в гневе даже оторвался от управления судном, - Да на плитах всё сливается, а в дождь вообще ничего не видно! Как можно жалеть деньги на такое!? Да фамилии наших бойцов нужно делать-написать так, чтобы было видно за километр! Чтобы мимо не пройти! Чтобы остановиться и читать, склонив голову! Да впечатление такое, что просто галочку в отчете поставили. А делать надо на века, для детей и внуков, а не для этих сиюминутных галочек и отчётов!  Вот вы, подойдете, что там увидите?!

- Ну фамилии, звания…

- Вот! Фамилии и звания! А что за ними?! Вот возьмем экипаж пятьсот сорок пятого. Найдёте его?!

- Ну конечно найду.

- Найдёте. Со списком в руке… А если ты приехал в город на день-два и ничего толком не знаешь? Что ты увидишь на этой плите?! Да ничего! Проблема именно в том, что мы вольно или невольно обезличиваем нашу память. Мы разделяем подвиг и героев. А потом делим героев на матросов и старшин. На генералов и полковников.  И что в итоге мы имеем? Мы отмечаем праздники, знаменательные даты наших побед, а тех, кто их принёс и добился - делим и разделяем! Косу Балтийскую штурмовали. Ещё неизвестно, что тяжелей нам досталось - рейхстаг в Берлине или коса у Пиллау. Вот скажи, сколько погибло при штурме косы Фриш-Нерунг?

- Не знаю…

- И тем более ты не сможешь, на мемориале, показать кто именно погиб при её штурме…

- Не смогу…

- Вот о чём и говорю. Плиты и надписи должны располагаться не по рангам и алфавиту, а в первую очередь по совершённому подвигу. Вот Дадаев, Некрасов, Поляков – они герои Советского Союза?!

- Конечно! И улицы названы их именами и мемориальные доски висят…

- Вот о них, что-то кто-то знает, а ведь они свой подвиг совершили не одни. И правильнее было бы, чтобы стояла отдельная плита с указанием подвига и указанием всех имен. Вот тут уже по алфавиту, а не по званиям и наградам. Нужно соединять сердца и мозги и тогда у нас всё будет в порядке…

Поговорили…

Проходим морской канал, отдавая дань навсегда ушедшим по нему в вечность героям. По-новому взглянув на эту дорогу, подаренную людям Богом, к морю.

Огромное море. Уходят корабли. Уходят суда. И с берега море, солнце, ветер и песок слагают романтические баллады о моряках ушедших за горизонт…

Время и море безбрежно. Кто из них флагман? Кто близнец? Непонятно. Как определиться? Как узнать? Кто они для нас? Ясно одно – наши флагманы – это герои нашей страны, защитившие, выстоявшие, освободившие. А мы их близнецы. Члены одного, большого экипажа. И идти нам с ними одним курсом и одной скоростью. Чтобы не перекосило трал…

 

Номинация: «Публицистика»

Первое место (золото)

АРЕФЬЕВ Вадим Александрович – родился в 1957 году в городе Губахе Пермской области. Окончил Новосибирское высшее военно-политическое училище. Полковник запаса. Член СПР (Московская писательская организация) и Союза журналистов России. Совершил кругосветное плавание на барке «Крузенштерн». Живёт в Москве.   Рег. номер 184       

Староверы в Уругвае

Не раз во время нашей стоянки в Монтевидео я слышал то от кого-нибудь из посольских сотрудников, от представителей агентирующих фирм или от разного рода торговцев, которые во множестве вились вокруг нашего судна, о том, что в Уругвае живет община русских староверов. Узнал я и о том, что живут они не близко – километров за 300 от города. А поскольку паспорт моряка разрешал отъезжать от места стоянки судна не более чем на двадцать миль, то есть, около 40 километров, то повидаться с ними особой надежды я и не питал. Хотя стоянка в порту у нас была долгая – почти две недели находились мы в Уругвае. Но, признаться, не рассчитывал я на то, что получится увидеться с этими необычными земляками. А – хотелось. Хотелось и поговорить – как, мол, живется им за тридевять земель от своей исконной родины. Хотелось услышать, насколько сохранили они родной язык. Да просто увидеть – во что одеты, каковы черты лица. Короче – насколько сохранили они себя в этом дальнем-предальнем южном полушарии. Но я понимал, что шансы, практически, нулевые. Что это – почти невозможно.

И вот эта встреча состоялась. После очередной прогулки по ослепительно солнечному Монтевидео я возвращался на судно. Я уже сидел на катере, в компании моих товарищей, и минут тридцать ждал, когда нас доставят на «Крузенштерн». Само наше судно стояло на рейде – в двух милях от порта – на якоре. Я сидел и думал, что это какая-то странная задержка. Обычно-то мы всегда своевременно – минута в минуту – отправлялись. А тут – стоим и стоим. А было жарко. Особенно внутри этого небольшого катерка.

— Это мы, наверное, посольских ребят ждем, — заговорил кто-то из моих попутчиков. – У них там делегация за делегацией к нам. Туда-сюда — только и ездят. «Крузенштерн» у нас здесь вроде как — министерство иностранных дел. Все каких-то гостей водят и водят. Наши паруса им показывают.

И вот они появились. Мать и дочь. Ульяна Павловна и Софья Андреевна. Я сразу их узнал. Нет, не то чтобы по имени-отчеству. Просто я сразу понял, что они – это те самые наши русские староверы. Думаю, что все их узнали. Да и не узнать их было просто невозможно. Русые волосы. Длинные традиционно-русские светлые сарафаны. Характерная вышивка. И дело даже не в этом. А просто – фигуры, лица. Это были женщины какой-то особой стародавней стати. И — глаза. Широко открытые, спокойные, полные достоинства глаза.

Надо ли говорить о пути на наш легендарный «Крузенштерн»? О чем мы поговорили? Да почти ни о чем. Познакомились. Уж слишком много нас было внутри небольшого портового катерка. Может быть, рассмотрели друг друга. Не более того.

И вот мы на судне.

— Здорово тут печет у вас, — сказал капитан-наставник Геннадий Васильевич Коломенский. Ему, видимо, выпала миссия сопроводить необычных гостей по судну, и надо было как-то завязать разговор.

— А вот жарко-то, то круто повернуло, — ответила Софья Андреевна. – Но вот, сейчас, дождь прошел. На прошлой неделе. Да и на этой неделе был дождь. Оно как-тось здесь быват пройдет, а к нам-то придет — дён на второй да на третий. У нас позже быват дождь.

 — А березки тут растут у вас? – включился в разговор мой товарищ и коллега Володя Кирюхин — наш пресс-атташе, как называют его на судне.

— Нет. Кустарник у нас тут, как сказать, терновник растет, а не березка.

 — А церковь у вас деревянная?

 — Деревянная.

 — А из чего ее построили? Из какого дерева?

 — Из эвкалипта, наверное. Здесь большинство — дерево строевое – из эвкалипта. А хорошего настоящего дерева, чтобы само по себе в лесу росло – нету здесь. Есть хорошее – акторобу, но оно только на бревнышки годится.

 — Акторобу?

 — Да. Оно – не гниющее дерево. Оно — за много лет вырастает. И такое тяжелое становится — что камень. А вот саженого эвкалипта – много. А чтобы такое – строевое дерево – нету здесь.

 — Сосна, наверное, тут растет?

 — Нет. Этого — нет. Может, где-то и увидите, посаженную. Так — для красоты, где-нибудь, в оградочке. А чтобы много где-нибудь посажено было – нет. Елки — садят. Каку-то елку садят, одну. Ее – для бумаги. Ее – сдают в Испанию. Вот — эта вот — ель. Потом, вторая еще есть. «Сирийская», или еще как-то ее зовут. Она тоже годится для постройки. Но ее очень мало. Ее даже в другие страны вывозят. Большинство – эвкалипт.

 — Давайте посмотрим с вами наш судовой музей, — предложил Володя Кирюхин.

 — Ну, посмотрим. История тут у вас — в живом состоянии.

 Из разговора на ходу.

 — Да. Тут у нас всюду живая история.

 — Ну, вот, когда мы поедем в Россию, побольше узнаем. Живы, будем. Оно не так-то дорого и выходит – поехать туды.

 — А вы уже бывали в России?

 — Никогда. Интересно, но… Помоги, Господи. Счастливы будем, дак. Мои родственники, недавно, из Бразилии — ездили в Россию. Оне бывали там везде – у наших. У меня там есть двоюродный братанник и две сестры – Анки. Тетка наша померла уже. У нее рак был в крови или в костях. Что-то такое. Но она еще – не так чтобы…. Не так и много было лет ей. Болесь свое взяла. А дети ее живут там. Там целый поселок есть.

 — А как называется этот поселок?

 — Не помню. На Амгуни. Река – Амгунь. Поселок…, не помню. Забыла. Я не писала, так – не помню… Берёзовое. Деревня – Берёзовое.

 В это время к нам присоединилась телевизионная группа «Звезда».

 — Хотели бы вас наши телевизионщики снять, — обратился Володя Кирюхин.

 — А, не велено нам себя показывать. Это — не разрешается. Я от себя не могу не разрешить, не запретить. Но наша религия – не разрешает. Вы простите нас за это.

 — Нет. Это вы нас простите – за то, что мы обратились к вам с такой просьбой.

 — Ни чё, ни чё. Это можно – спрашивать и разговаривать. Это все можно.

 Мы вошли в судовой музей.

 — Это крокодил?

 — Да. Это все подарки. Крокодила подарили на Кубе во время визита.

 — В Боливию вам надо заплыть. Там… Порт есть в Боливии. Почему – нет? В Боливии не были?

 — Нет. Там не были.

 — У меня родственники в Боливии живут. Дочки – там.

 — То есть по всему свету родня? И на Аляске, наверное, есть кто-то?

 — Есть. На Аляске у меня – тетки, братанники. Моей маме было 80 лет. Сейчас сестры ее проживают в Канаде, и – в Оригоне живут. Одна там осталася. И на Аляске – две осталися. Все оне уже поумирали. И дядя – мамин брат – один всего остался. Восемь девок, один я.

 — А как фамилии у вашей родни? Вот Вы – Черемнова…

 — Мамина фамилия была – Маркишева. А так, у нас в поселке – Павлов есть фамилия — мой братанник. Берестов, Чупровы, Ефимовы. Ну, а мои дети – не Черемновы, а Бочкарёвы. Потому что мой муж был – уругваец. Он – русский же. Бочкарёв. А моя свекровка была – Футина. Она – нерусская. Она другой какой-то нации. Белорусы… А – Бочкарёвы – они как казаки были какие-то.

 — А вы, видимо, сибиряки коренные?

 — Нет. Почти что так. Потому что моя бабушка, дедушка – они из Сибири были. Из Красноярска были. Качкаровка – деревня. Они — из Качкаровки были. Когда, этот, ходил – Дерсу-Узала – он был в ихней деревне. И дядя Сидор – моей бабушки брат, он был небольшой – он его помнит. И я, здесь – в Монтевидео – фильм увидала «Дерсу-Узала».

 — Это про встречи с Дерсу-Узала нашего русского писателя-путешественника Арсеньева?

 — Да, Арсеньева. Капитан Арсеньев. Он был не просто – капитан. Он

экспедицию возглавлял. Его так называли – «капитан». Я дома – там приехала – и рассказываю. А он (дядя Сидор – ред.) – говорит, что ты фильм увидела, а я сам его видал – в Кочкаровке. Это, скажем, оттедова – еще звали Кочкаровка. Город – Красноярск был. Там — ишшо ить были деревни. Только я не помню – как называются. А потом, когда перешли в Китай-то, пришли в Харбин. В Харбине жили. Но — не в городе жили, а своим участком – тоже жили. Там уже поселки были – с названиями китайскими. Какие – сейчас уже не помню – как называли их. Видишь, а раньше, хотя и в России, хотя и в Китае – куды избрали место: переселяют и живут. И – всё. Пошли – все оставляют. И – пошли. Все-таки нам сказали – какие вещи нам можно взять. Так же – и в Китае было. Когда мы поехали — в Китае — там тоже началось такое… Немножко – не по нам, наверно, было. Я маленькая была. Мне три года было. Нас взяла организация — всемирная. У нас своего средства — не было.

 — Это, наверное, Международный красный крест?

 — Ага. Нас – вёз. Довезли нас до Гонконга. И в Гонконге – тогда оттуда выбирали место – куды поехать. Кто – уехал обратно в Россию. Кто – поуезжали в Австралию, в Новозеландию, Бразилию — Парану. Вот нас – привезли в Парану. Тут я, немножко, помню – что с «Камеона» нас сгрузили — посадили в муравьятники; где нас искусали. Ни палатки, ничего не было. Но, потом, палатку – натянули. Свою же. У нас была, эта…сами пряли, ткали изо льна. И вот – льняная палатка. Под ней, не знаю как, но жили.

 — А нет ли какой-либо книги воспоминаний о Вашей жизни, о Вашем пути? Не написано?

 — Не думаю. У нас – из нашенских – писателей не было ни кого. А так, никогда, нигде…

 — А, просто, историю не собираете? Какого-либо музея у Вас нет?

 — Нет, ни чё нет. У нас так живут — знашь, если бражка есть – выпить – выпьют, погуляют. Ну, пришел день рабочий – работают. А чтобы, чем-нибудь – такое…, интересовались? Никого, абсолютно, ничего.

 — А какие-то предания?

 — Нет. Живут так – как им сдались. Или же по-старинному, как-то всё. Так – как раньше было: «право-лево» – не знали, «сено-солома» – только и знали. Так же – и у нас сейчас. Дети, скажем, образования не имеют никакого. Он, тебе, выскочит – накричит чего-нибудь – и пошел-себе. А, не ученые. По-испански – не ученые совсем. Мои дети – учены по-испански. Потому – что я жила (в испанской среде – ред.) – то у их свое образование есть. Мой сын недавно вышел – на телевизоре. Приехали так же – с бухты-барахты. То – в Монтевидео, пока был – по всему Уругваю показали. То – все благодарили его образование. Что – не ученый – и знает – что ответить.

 — Это сын Николай?

 — Нет, Гавриил. У меня – Николай и Гавриил. Но Николай — старший сын. Он, кактось, немножко, или же стесняется, и как-то – не может. А, тот – он, кактось, больше так – открытый. Ему – 22 года. Он – высокий такой. Почти два метра. Красивый парень.

 — В маму, наверное, пошел?

 — Рабочий. Мой муж оставил нас, когда ему было 17 лет. Ушел от нас. Он нас просто обворовал, ушел от нас. Мы остались — без ничего. Ни крыши у нас своей не было. До сих пор нету дома своего у нас. Но люди мене помогли. Мы купили участок земли – 45 гектар. Там есть домик. Нужно крышу только перекрыть. И все еще — не можем. Нужно собрать деньги. Нужно – тысячу долларов на крышу. Но дети стали работать. И, кактося, я на их гляжу – они два брата – они сто гектар обихаживают. Обихаживают – вдвоём. Они ни – это, как сказать – лишнего ни с кем не имеют разговора. Они – меж собой: «Давай, Коль, вот так сделаем. Вот так – сделаем. А, давай, вот так сделаем». И у них как-то само стало – как, что. Как, чего – лучше? Они сами догадываются – как и чего сделать – как хорошо. Как – вот это? Вот, они все, знашь, сами стараются. Уже без отца живут. И отец наш – остался…. За четыре года семьдесят тысяч долларов прогулял. Пришел теперь – проволоки городит. А нас оставил – без ничего, без денег. Без — ничего. Но, мы, слава Богу, помаленечку, всё-равно работаем…

 — Какая непростая судьба-то у Вас. Как не просто было Вам подниматься.

 — Очень трудная судьба. Очень трудная. Моя жизнь произошла – я, как какой-то, всё, работник в семье. Когда мне было 17 лет – мы потеряли отца. Из деревни – из нашего посёлка – никто не разговаривал по-испански. Одна я говорила. А я – не учёна нигде. Я так – родом. И давалось – скоро. Я научилась по-испански говорить с людями. Значит, (в смысле – в семье насчитывалось – ред.) моя бабушка была – моего отца мама. У неё – дочка – больная эпилепсией была. То, значится – я открыла торговлю. Продавать и с чакры вести. Или – зелень, или – яички, или – сметану, творог – всё такое…

 — С чакры – это учет?

 — С чакры – это с участка. То, я зачла этим тогда торговать. Бабушке – продавала. Себе. И бабиному брату – вот – дядя Федос, который здесь. Они бездетные были. Имя — (в смысле – всем им – ред.) продавала. Потом — братану моему. Тяте моему – мы «тятей» зовем по-старинному – отца. У их тетка была ишшо. Для всех. Соберут меня – с пятницы. Дюжин сто – яичек, да кил тридцать – масла, там, и творога, и сметаны. Всего. Я везу всё. Продаю… Продала я. Все продукты – набрала. Рассчитала. Привезла всем имя… Потом – когда я вышла замуж – мне было уже 24 года. Но мой муж – он хотел на мне жениться, когда мне было 12, 13 лет. Но он меня — не интересовал. Вообще, меня – замуж – не интересовал. И как-то он мне не нравился… Он приехал… А мы уехали оттуда, когда отца потеряли – отец утонул – года два. И чё получилось? Он (отец – ред.) был очень добрый человек. Очень хороший был человек – и с людями, и, не знаю…, таких людей надо поискать… И, значится, я осталася, с семьёй. Ростила – семью мамину. Почему (в смысле – потому что – ред.) — нас было – восьмеро. Нас было восьмеро — у мами. Потом мы переехали в Бразилию. И он – приехал за мной в Бразилию. Бочкарёв-то. Плакал, чтобы я за него вышла замуж. Но я – не хотела. Не было у меня желания за него идти. Но – приказали…

 И тут, да простит меня читатель, почти по законам «телесценаристики», возник неожиданный перерыв в нашей беседе. Причем тут нет, и не могло бы быть никакого юмора. Просто – к борту нашего судна подали катер. Время присутствия наших гостей на «Крузенштерне» истекло. Я решил, что завтра, а мы еще стояли в гавани Монтевидео пару дней, повстречаюсь с нашей гостьей и собеседницей. И беседа продолжится. Я узнаю, как устроен у них быт. Когда и откуда вышли они из России. Да мало ли о чем я спрошу?

 — Приходите утром, туды, к нам, — пригласила для продолжения разговора меня Ульяна Павловна. — Мы завтра утром свободны. Мы – на Спрэй три Крус. Если Вы Виктора (сотрудник посольства России в Уругвае – ред.) попросите – он Вас доставит. Он к нам приезжает. Приедете – поговорим. Там у нас во дворе – очень хорошее место. Тишина там. Мы можем поговорить.

 Но, не случилось. Нас перебросили с одной якорной стоянки на другую. Были проблемы с глубиной под килем во время отлива. Капитан, понятно, нервничал. Сход на берег был отменен. Так бывает. Единственно, что меня радует – мы все-таки успели поговорить. Пусть — без продолжения «сериала». Это – живые наши русские люди, которые каждодневно живут на далекой южноамериканской земле, под жгучим уругвайским солнцем. Они никогда не были на своей далекой родине. Но, я надеюсь, побывают. Надеюсь. И еще, мне хорошо оттого, что я успел подарить им небольшую иконку. На ней – образы Спасителя, Пресвятой Богородицы и Николая Чудотворца. Помоги им, Господи, во всех благих чаяниях и делах под эти далеким от матушки-России небом.

 

Второе место (серебро)

ГОШЕВ Сергей Аркадьевич – родился в  городе Котлас и в детстве мечтал ходить под парусом. В итоге, связал жизнь с армией. Закончил два военных училища. Уйдя в отставку, работал учителем в школе. Занимается патриотическим и духовно-нравственным воспитанием молодёжи, выступает в школах и библиотеках от Советска до Камчатки. Известен как детский писатель. Член Союза писателей России. Проживает в городе Советске Калининградской области.  

Рег. номер 32

Афганская ромашка

Шёл 1991 год. За время перестройки вывели из Афганистана войска, страна захлёбывалась в нахлынувшей свободе слова, действий и безнаказанности. Я летал на больших военно-транспортных самолётах. Полк базировался в Литве. На утреннем полковом разводе экипажу поставили задачу: выехать в город Тарту (Эстония) и принять на местной авиабазе новый самолёт ИЛ-76 МД.

Утром следующего дня мы были уже на КПП Тартусского гарнизона. Дежурный попросил подождать и выбежал навстречу остановившейся чёрной «Волге». Вышел стройный генерал-майор, дежурный взял под козырёк и приступил к утреннему докладу. Отрапортовал. Проходя мимо, генерал поприветствовал и нас. Вытянулись, отдали честь. Наш командир экипажа представился по форме и сообщил цель прибытия в гарнизон. Генерал поочерёдно пожал всем руки и распорядился, чтобы позвонили в столовую, где нас покормили бы завтраком как вновь прибывший экипаж. Мы были удивлены такому гостеприимству. Даже и не мечтали о горячем кофе с молоком, так как шёл уже одиннадцатый час.

Возвратившись на родную авиабазу в Паневежис, приступили к подготовке самолёта и отработке боевых навыков, чтобы вернуться из зоны военных действий живыми.

По решению Правительства СССР мы должны были обеспечивать афганские войска боеприпасами. 15 февраля 1989 года официально 40-ая армия покинула территорию республики Афганистан. Произошёл перевес сил в сторону талибов, которые воевали против законного правительства Наджибуллы. Война вспыхнула с новой силой, и провинция за провинцией падали под натиском жестоких и кровожадных сил, выступающих под чёрными флагами. Американские комплексы «Стингер» были главным оружием у моджахедов в борьбе с воздушными целями. Наши самолёты и были этой целью.

В учебном классе для подготовки лётного экипажа пропадали целыми днями.

– Сергей! – наставлял меня командир. – На плановых учениях действуем слаженно, как единый организм. А ты наши глаза! Здесь имитация противозенитного манёвра, а там всё будет происходить реально. При захвате самолёта как цели у тебя сработает датчик облучения. Но ты должен ещё раньше датчика увидеть пуск ракеты с земли. Всё время следи за горами. Верти головой и налево, и направо. Особенно, когда будем проходить над Панджшерским ущельем. Доклад по СПУ (самолётное переговорное устройство) должен быть краток и безошибочен. Например, вижу вспышку с правого борта. При этом сразу производи отстрел ловушек в эту же сторону, а я увожу самолёт из зоны поражения в противоположную. Прикрывать некому. Наших войск там нет. Помочь сможет только наш профессионализм.

Всё было отработано и доведено до автоматизма. Мы вылетели в город Ташкент. Жарой с гуляющим запахом керосина встретил военный аэродром. Командир уехал в штаб, а мы разделись по пояс, открыли рампу и начали готовить самолёт к боевому вылету. К нам подъехал «Урал» с ЛТЦ (ложные тепловые цели). Тепловые ловушки на борту самолёта устанавливаются в специальные держатели, так называемые автоматы сброса или автоматы постановки помех. Радист, поднявшись по стремянке к верхним блокам, вытаскивал кассеты, аккуратно бросая вниз. Мы ловили, заряжали, затем также аккуратно подкидывали их вверх, где радист ловил и вставлял назад в автомат сброса. Накидались так, что руки гудели. А ещё надо было зарядить нижние автоматы постановки помех. Когда всё было готово, распластались кто где под самолётом. Главное, не двигаться. Но отдыха не получилось. Приехал ещё один «Урал» с боеприпасами.

Подогнали его задом вплотную к рампе, тельфером подцепив груз, стали загружать в грузовой отсек. Машины подходили и подходили… Загрузили под самый верх, перебросили стальные цепи через горы смертоносного груза, крепко затянули, чтобы при взлёте ничего не сдвинулось. Наш самолёт превратился в летающий арсенал.

Наконец-то солнце спряталось за горы. Подул свежий ветерок. Стало легче дышать.

– Осталось зачехлить бронестёкла, опечатать борт, и все идём на ужин, – радостно объявил помощник командира экипажа.

Лётная столовая… Это своего рода отдушина для лётчика. Свежие ромашки в вазочках, обстановка располагает к «а поговорить». Экипаж собирается за одним столом, говорит о насущном, шутит, вдыхает домашний уют.

Горячий чай в столовой не утолял жажду, а тёплая вода в графине сильно отдавала хлоркой. Пить её было невозможно, если только небольшими глотками и при этом зажать нос. Ужинать не хотелось. Пот в душном помещении тёк струйками по лбу и заливал глаза, собирался на кончике носа и капал в тарелки, когда наклонялись. Мы смотрели друг на друга и смеялись. Когда очередная капля пота упала в тарелку, командир неожиданно для всех выкрикнул:

– Официанта! Где салфетки, чёрт побери?

Из кухни выбежала худенькая, ладная молодая девушка. Голубые удивлённые глаза испуганно смотрели на нас. Белый фартук, обшитый кружевом, изящно обхватывал её стан и смотрелся как свадебное платье. На голове была прикреплена накрахмаленная кружевная наколка, которая очень напоминала венок невесты. Она, как кошечка, осторожно подошла к командиру и с удивлённым выражением лица извинилась:

– Простите, я, наверное, мало положила… Сейчас исправлюсь!

– Стоять! Анютка?! А ты почему здесь? Почему не в институте? – командир удивлённо смотрел на девушку.

– У меня каникулы. Вот и попросила папу устроить меня на месяц поработать…

Анюта ушла за салфетками. А мы засыпали командира вопросами. Он стал отбиваться.

– Да я сам не сразу узнал. Это дочка моего друга. Последний раз видел её на новогоднем вечере в Доме офицеров. Она играла на фоно вальсы для танцующих. А кто-то весь вечер простоял у пианино, разглядывая девушку и смущая её, – командир посмотрел на штурмана, который сидел красный, как рак, опустив голову. Мы тоже перевели свои взгляды на него. Замолчали. – Ну, что уставились на холостяка? Не смущайте. Мы-то уже все через это прошли, а у него ещё всё впереди.

Пришла Анюта, стала торопливо укладывать салфетки в ажурную деревянную салфетницу.   Командир остановил её:

– Не спеши. Уже уходим отдыхать. А вот завтра, когда вернёмся, попроси приготовить нам холодничка. И масло с шоколадом заранее не выставляй на стол, а до последнего держи в морозилке. Посмотри, что сделала с нашим маслом жара. А шоколад даже не развернуть, если только с фольгой съесть!

– Да. Конечно, Дмитрий Иванович! Вы только возвращайтесь…

Перед гостиницей мы построились, командир зачитал полётное задание на утро. Разошлись по комнатам, надо отдохнуть перед ранним вылетом. Меня разместили в номере с командиром. Он ушёл по делам, сказал, что будет поздно. Но я решил дождаться, сел читать книгу. Вскоре глаза стали слипаться, часы показывали одиннадцать. Всё, пора спать. Выключил свет, улёгся, закрыл глаза. Вдруг что-то зашуршало под шкафом. «Наверное, мышонок. Не буду обращать на него внимание. Пусть живёт…», – промелькнула мысль. Дрёма стала окутывать сознание. Почти заснул, как вдруг по моему лицу что-то пробежало. Машинально схватил это что-то в кулак и брезгливо швырнул на пол. Открыл глаза – темнота. Ничего не видно, но слышно, как кругом всё шуршит и шевелится. Когда почувствовал, как по телу побежали какие-то существа, перебирая лапками, быстро вскочил с кровати. Под босыми ступнями тоже что-то шевелилось и хрустело, будто опустил ноги в кучу живых семечек. Ощупью добрался до двери и включил свет… От увиденного у меня самопроизвольно открылся рот. Номер кишел чёрными тараканами размером с крупный чернослив. При свете они, расправив крылья, стали летать по комнате, прятаться в складках штор, залезать под обои. Чёрный пол стал на глазах превращаться в коричневый. Через несколько минут все тараканы исчезли. И только раздавленные моими ногами трупики предупреждали: ты здесь не один…

Сон как рукой сняло. Принял холодный душ, перетряхнул постель, подмёл пол. Свет больше не выключал. Повернулся к стене и закрыл глаза. Попытался заснуть.

Осторожно открыв дверь, зашёл командир. Налил из термоса чай (аромат растёкся по всей комнате) и стал листать какие-то карты, сидя за столом. Чтобы не мешать ему, я лежал, не шевелясь, и думал: «Мы отдыхаем. А он переживает, обдумывает завтрашний день. Да, есть над чем задуматься. Стоит только прозевать ракету, выпущенную с земли, как нас с таким грузом разнесёт в пух и прах. А если кто и спасётся, каким-то чудом выпрыгнув с парашютом, то на земле наших войск уже нет. На сотни километров – одни головорезы». Сон подкрался.

Проснулся от трезвона будильника.

 – Пора! – сказал командир. Взял вафельное полотенце, которое висело на дужке кровати, и пошёл в ванную комнату. Кровать была даже не помята. Спать он так и не ложился.

Утренняя прохлада залезала под комбинезон и радовала тело. Это было райское наслаждение перед адом – изнуряющей дневной жарой. Помощник командира принёс из оружейки металлическую коробку. Раскрыл перед нами, в ней аккуратно по ячейкам лежали полученные на экипаж пистолеты Макарова.

– Ну, расписывайтесь в ведомости и разбирайте, кто желает застрелиться сразу! – глупо пошутил он.

Мы молча, с недоверием смотрели на его ухмыляющуюся физиономию. Никто не решался брать личное оружие первым. Командир всё решил за всех. Закрыл ящик и приказал помощнику носить его всегда с собой и лично отвечать за сохранность, пока не поумнеет.

– Как это, командир?

– Как, как… Легко и молча!

– Есть! – обречённо ответил шутник и пошёл следом за нами.

После проведения предполётной подготовки самолёта, построились перед кабиной. К нам на большой скорости приближался уаз. Из него вышли люди в лётных комбезах и в гражданке. Молча осмотрели самолёт снаружи и внутри. Раздали загранпаспорта, сверив фотографии с нашими лицами. А потом собрали, документы перекочевали в папку приезжего чиновника.

– Можете лететь.

– Есть! – ответил командир и подал команду. – По местам, доложить о готовности к запуску двигателя.

Всё завертелось, и вот мы уже остановились у торца взлётной полосы… Дмитрий Иванович получил разрешение на взлёт и подал по СПУ команду:

– Внимание, экипаж, взлетаем.

Двигатели взревели, и самолёт начал разбег. Гружённый до отказа смертоносным грузом, он тяжело стучал по бетонным стыкам своими двадцатью колёсами. Скорость росла, за бортом мелькали домики. Казалось, что полоса закончится и не хватит у движков силы, чтобы оторвать эту махину от земли. С последних плит лайнер тяжело взлетел, и я, глубоко вздохнув, спокойно глянул вниз на уменьшающийся аэродром. Увидел одинокую машину, возле которой всё ещё стояли люди, провожавшие нас, и наблюдали за взлётом. Что они думали, можно было только догадываться...

Самолёт поднимался всё выше и выше над растущими в ширину и высоту величавыми горами, оставляя их под собой. Вскоре между ними заструилась голубая лента пограничной реки Амударьи. Термезский мост связывал два берега. А дальше дорога, извиваясь, уходила в глубь Афганистана. Мы шли в режиме радиомолчания. Я чувствовал внутреннее напряжение и внимательнейшим образом следил за театром военных действий, проходившим внизу. Наверное, не один десяток глаз наблюдал и за нами с земли. Каким лакомым куском для моджахедов был наш лайнер. И мы это чувствовали. Вдалеке, по направлению дороги, тянулись два чёрных столба дыма. Приблизившись, увидели горящие бензовозы и движение вблизи них.

– Впереди Панджшерское ущелье, – сообщил штурман.

Командир отдал приказ произвести отстрел тепловых ловушек. Поочерёдно, то с левого, то с правого борта, стали вылетать ракеты, защищающие нас от стингеров. Лесистое ущелье было излюбленным местом боевиков. Можно легко спрятаться в «зелёнке». Кроны деревьев помогали скрыть первоначальную вспышку при выходе ракеты из пускового контейнера. Миновав ущелье, мы приближались к столице Афганистана, городу Кабулу. Он расположен среди гор, образующих котловину. Наступал самый опасный момент.

– Внимание, экипаж. Произвожу афганский заход по спирали.

Самолёт накренился. Нас держали только ремни, не давая вылететь из кресел. Сверху было видно, как народ на улицах города замер, наблюдая за нашей птицей. Ревущую машину лихорадочно трясло от перегрузки. Стрелки приборов плясали, отсчитывая всё новые и новые показания. А в наушниках неслись доклады членов экипажа. С воздушной трассы самолёт выходил на аэродром, выпуская шасси, спойлеры приводя в тормозной режим. Уменьшалась скорость, и лайнер устремлялся к земле. 200-тонная машина падала с высоты. Кружа над аэродромом, как одинокий аист, ил становился уязвимым. Крутое пикирование с отстрелом ловушек для ракет обеспечивало быстрое снижение. В несколько витков воздушный корабль с грузом выходил на посадочную прямую. Далее выравнивание и посадка. Уход на второй круг – это риск быть сбитым. Только посадка!

Самолёт ещё бежит по полосе, а я уже открываю рампу. Клубы красной пыли с горячим воздухом ворвались в грузовой отсек ила. Мы зарулили к месту выгрузки, где ждала уже целая колонна машин. Афганцы-водители неплохо понимали русскую речь, и выгрузка бомб шла активно. Их сразу же развозили по стоянкам, где подвешивали на истребители.

На аэродроме наш экипаж находился в полной готовности. При возможном миномётном обстреле – срочный взлёт. Подъехала белая «Волга», это были представители посольства России. Командир подошёл к ним, а мы стали заряжать блоки новыми тепловыми ракетами. Это полтора часа активной работы с небольшим перекуром.

Над аэродромом нарастал гул. Истребители выруливали на взлётку и, взревев, один за другим уходили в небо с нашим грузом. Афганские лётчики отправлялись бомбить моджахедов. Подошёл местный генерал и стал рассматривать нас и наш самолёт. Мы продолжали, не обращая внимания на него, заряжать блоки. Прибывший с посольской машиной переводчик стал охотно рассказывать ему, что мы делаем. Командир, увидев, что всё готово, подал команду:

– Экипаж, по местам! Доложить о готовности!

И опять в наушниках зазвучали читка полётной карты и команды: «Взлетаем, высота…, приготовиться к отстрелу с правого борта…» Пустой самолёт быстро по спирали набрал высоту, оставляя за собой серпантин огня и дыма, и лёг на заданный курс.

– Подлетаем к Панджшерскому ущелью, – доложил по СПУ штурман.

– Приготовиться к отстрелу поочерёдно с левого и правого бортов! – скомандовал командир.

Под нами горы сменились обширной территорией зелени. Я вглядывался в землю, в дорогу, убегающую в горы, и…от неё стремительно в нашу сторону поднимался белый дым.

– Справа ракета! – кажется, даже чересчур громко доложил я.

Тут же самолёт резко ушёл в противоположную сторону, а из четырёх блоков выстрелили все имеющиеся в наличии тепловые ракеты. Слева и справа стояла сплошная стена огня и дыма. Настоящий салют вокруг нас. Через пару секунд вылетели из него. Я доложил, что мы пустые. Кто-то из экипажа нажал пульт аварийного сброса ракет. Командир молчал. Теперь самолёт стал беззащитен. Осталось надеяться только на Всевышнего. И Он нас услышал.

На аэродроме борт тщательно осмотрели наземные техники. На третьем двигателе были повреждены лопатки. «Нужно менять», – был приговор. Совместно с техниками сняли с пилона двигатель, чтобы завтра заняться установкой нового. Провозились до вечера.

Уставшие, голодные, но счастливые мы шли весёлой компанией к лётной столовой. Вдруг услышали тихое всхлипывание. Остановились. На скамейке у кустов жасмина сидела Анюта и плакала. Она никого не видела и не слышала. Нарвав для столовой охапку ромашек, сосредоточенно отрывала лепестки с очередной…Что-то тёплое, домашнее, милое было в этой божественной картине: девушка в лепестках от ромашек… Стояли, смотрели и молчали, боясь спугнуть её тревожное счастье.

– Валера, – командир шёпотом подозвал к себе штурмана. – Это она о тебе на ромашках гадает. Ты сейчас самый счастливый человек на земле.

– Потому что живыми вернулись?

– Ну, это только начало нашей ромашки! Нам ещё летать и летать. А твоё счастье в том, что поехала за тобой и ждёт тебя здесь такая славная девушка. Подойди, не спугни и не упусти свою ромашку…

 

Второе место (серебро)

СУМКИНА Алина Алексеевна – родилась и продолжает жить в селе Николаевское, Улётовского района, Забайкальского края. Студентка Читинского ФГБОУ ВО Байкальский Государственный университет, юридический факультет.  Помимо увлечения литературой занимается спортом и военно-патриотической деятельностью. Мечтает служить в правоохранительных органах.

Рег. номер 11

Слово о родной природе

Я живу в очень интересном крае.  Долгое время в литературе преобладающим был взгляд на Забайкалье, как на край, хотя и неисчерпаемо богатой, но дикой, суровой, неприветливой к человеку природы, которая описывалась, в основном, в мрачно-романтических тонах, представляя собой фон страданий изгнанников, ужасов каторги и ссылки.

По-другому видели Забайкалье те, кто попал сюда по доброй воле, от кого собственные невзгоды не скрывали всего великолепия местной природы.

И совсем другой взгляд на природу Забайкалья у тех, для кого этот край является Родиной. В том числе и меня.

Северная часть нашего края занята лесами.  Эти леса – часть сибирской тайги – самого большого леса на Земле. На юге встречаются пространства, на которых растут только травы и низкие кустарники. Это степи.  Почти повсюду скопления гор – горные хребты и сопки, до самой вершины покрытые лесом.  Никого не могут оставить равнодушным кедровые леса.  Высокие  стройные стволы окружают человека как колонны величественного храма.  Густые кроны деревьев скрывают небо, а под ногами мягко пружинит слой мха и опавших хвоинок. На ветках созревают большие шишки, скрывающие крупные семена – кедровые орешки. Вкусные и ароматные орешки – настоящий подарок природы. Подарок и людям, и диким животным. С нетерпением дожидаются они осени, когда в кедровой тайге созреют орехи. Белки и бурундуки собирают их на деревьях, мыши разыскивают упавшие шишки на земле. Даже огромный медведь не пройдёт мимо кедровой шишки. Жирные семена кедра позволяют животным не только сытно пообедать. Ещё важнее для них накопить запасы жира, чтобы благополучно перезимовать. Некоторые птицы тоже питаются семенами кедра. А одна из них за любовь к кедровым орешкам даже получила имя кедровка. И люди каждую осень отправляются в тайгу за лесным урожаем.  Добыча кедровых орехов – давняя народная традиция в Забайкалье.

По южным степным склонам растёт забайкальское растение – ильм. Его можно считать первоцветом. Мелкие цветочки раскрываются ещё весной, задолго до появления листьев. По долинам рек растёт черёмуха. Во время цветения её многочисленные цветы образуют вокруг дерева настоящее белое облако. Одно из самых красивых наших деревьев – дикая яблонька. Она особенно привлекательна в начале лета, во время цветения. Красива яблоня и в пору листопада.

Прекрасна Забайкальская природа. Пленительны своей мощной дикой красотой таёжные пейзажи и раздолье степей, горные кряжи и прозрачные реки, зеркальная гладь озёр, целебные источники и исцеляющие растения, всевозможные звери и птицы.

Звенит мороз над зимней Ингодой,
Луна глядит из радужного круга
На тёмный бор, от инея седой
До нижних веток, заметённых вьюгой…

Зима. Серебрятся на солнце воздушно-пышные сугробы.  Низкие, хмурые облака дочиста рассеялись и перестали затенять их сияние. Водворилась торжественная тишина зимнего покоя. Первый холод! Вьюга посеребрила пышную причёску стройных сосен. Снизу – ни сучка, а на макушке – пышная снежная шапка. Строго устремлены ввысь чёткие шпили ёлок. Мягко ласкают глаз тёплые тона неувядаемой и в стужу зелёной хвои.

Снег в лесу глубок. Лежит он неподвижно, будто охраняет уснувшую природу, укрывая корни и подземные почки растений, защищая от холода спрятавшихся насекомых и птиц.

Сколько несметных богатств и чарующей красоты таится в снежных заносах зимнего леса! Придёт время – и обернётся снег полой водой в апреле, зеленой травой в мае, грибами – летом. А пока грузные ветви елей тяжело клонятся книзу. Синичка сядет, а ветка не дрогнет. На поляне особняком красуются крохотные ёлочки. Их совсем занесло; в причудливый наряд одела метель молодую поросль. Как хороши они теперь, как пригожи!

Величавая картина зимнего леса. В чащобе хмурятся хвойные потёмки. Таинственный сумрак окутывает даль. Тишина и покой в лесу. Ни звука…

Далеко по снежному гребню, весь на виду, несётся дымчато-голубой русак. Вот он присел, оглядывается. И вдруг начал прыгать, следы петлять. А прыжки его один за одним отпечатываются на снегу. Хоть не хотелось, а оставил заяц свою визитную карточку. Из-под куста протянулась цепочка маленьких следочков. Это мышь-полёвка пробежала по снегу и юркнула в нору. Опытный взгляд узнаёт и дорожку лисьих следов, и парный след горностая, и место, где ночью отдыхала косуля.

В разгар зимы на просторах Южного Забайкалья стоят трескучие морозы. Пронизывающие ветры сдувают тонкий слой снега, открывая пожухлые степные травы. И каждую зиму приходят сюда самые удивительные животные забайкальских степей – дзерены. На своих твёрдых копытцах они каждый день пробегают большие расстояния. Красивые антилопы – настоящая гордость Забайкалья.

Февраль – последний месяц зимы. Длиннее становятся дни, и с каждым из них солнце всё выше поднимается над горизонтом. Лес пронизали золотые лучи. Блики играют на снегу, на ветках. Начинается оттепель. Верхний слой снега подтаивает, а к вечеру вода опять замерзает, образуя тонкую корочку льда. Такой снег называют настом. Появление его – беда для многих животных. Крупные звери проваливаются и ранят себе ноги об острую кромку.

На дне оврага блеск хрустальный льда.
Багул упал на склон платком лиловым.
Певучей струйкой талая вода
Волшебное нашёптывает слово.
А ветерок, цепляясь за кусты,
Сбегает и теряется в долине.
И, кажется, немой восторг застыл
В небесной, неоглядной сини…

Весна. Сыреет, мякнет под ногами податливый снег, хотя пока ещё морозят ночи, снежат порой метельные дни. Но всё сильнее аромат сочно-смолистых набухших почек.

Яркими красками расцветилась кора у веточек ивы. Вскоре у них набухают и раскрываются почки. И вот уже на тонкой веточке сверкают нежные пушистые «барашки». Такие веточки обычно называют вербой. Пройдёт немного времени, и к ним начнут слетаться первые весенние пчёлы и бабочки. Пока же они, как меховой шубкой, скрыты от мороза белым мягким пухом. В потёмках ельника серебрятся осины. От их корявых веток на снегу извилистые синие тени, а высоко над головой висят бордовые серёжки. Вокруг комлей деревьев и у пней обтаяли круглые лунки. По бугоркам на первых проталинах обнажилась земля. Медный ствол сосны порозовел на солнце, а в её ярко зелёной кроне чернеет копна седого пера. Это глухарь жадно хватает клювом душистую хвою.

Бегут, журчат талые воды, пропитывая землю, готовя пышный рассвет лета. Первенцы весны – ранние медоносы готовятся к цвету. Последняя улыбка солнца млеет и гаснет на снежной зелени распускающейся берёзы. Воздух наполнен благоуханием клейко-смолистых листочков. Раз в году бывает такой неповторимо свежий лесной аромат! Ласкает солнце берёзу. Робкое дерево ждёт надёжного тепла, набухло соком. Целительна, свежа эта берёзовая соковица. Дятел клювом раскупорил берёзу и всласть напился. «Дятловы кольца» - так называют эти следы птичьего пиршества.
Несмотря на холодные ветра и заморозки, распускаются первые цветы – первоцветы. Ещё одно название, которое придумали люди для таких цветов – подснежники. Самый знаменитый из забайкальских подснежников называется прострелом. У нас этот цветок зовут по-другому. Это может быть русское название «сон-трава», или бурятское – «ургуй», или просто «ургульки». Они растут и в степи, и в светлом сосновом лесу. Их красивые голубые цветки заботливо укутаны от холода длинными волосками.

Подснежника хрустальный звон
Весной на зорьке раздаётся.
Природы развевая сон,
Цветочек на ветру смеётся…

На северных склонах, в рыжем песчанике, вдоль тёмных оврагов вцепился корнями в землю колючий кустарник, символ Забайкалья, олицетворение моей земли, чудо весеннего цветения – багульник, багул. На тёмной проволочной ветке искрит частика зари. Часто эти кусты образуют огромные труднопроходимые заросли. Цветение такого большого количества растений – восхитительное зрелище. Не случайно мой край называют «краем малиновых сопок».

А у нас в Забайкалье сопки малиновые!
Вы, небось, и не знаете, что такое – багул?
Вы напрасно стараетесь жизнь мою сделать счастливою,
Всё равно я однажды в Забайкалье сбегу!

Настоящее весеннее чудо можно встретить и в степи. По склонам сопок расцветает сибирский абрикос. Распустившиеся на невзрачных и голых веточках кустарников цветки выглядят нежным розовым облаком.

С июньским зноем, в солнечном накале,
Под пенье птиц и шёпот трав,
Приходит лето в Забайкалье,
Земле тепло своё отдав.
Цветное полноводье лета,
Гуденье пчёл.
Живой исток взяла саранка у рассвета,
У неба в полдень – василёк…

Лето.

Радостная серия погожих дней и медового воздуха. Нарядны луга и лесные поляны. Цветут они пышно; дышат ароматно; заливаются певунами-жаворонками; трещат кузнечиками; светятся расплавленным солнцем. В алмазной росе летнего утра купаются скромные венчики ромашек, стройные колокольчики, мать-и-мачеха. Могуче кустится красно-бурый чабрец с розовым цветом; висит, колдует над ним голенастая кровохлёбка; подрагивает кистями пастушья сумка. А на увалах, где повыше, красуется душистая сарана с мелкими веснушками на лепестках; гордо пламенеет царь-цветок, пурпурный красавец Марьин корень. Скромно и нежно разливают матовый свет красные, жёлтые и белые маки, воздушно кивают светлыми чашечками, любовно тянутся к небу и солнцу. Открытые вырубки наводняет лилово-красное озеро. Это любимый пчёлами иван-чай.

Неправдоподобно ярка нарядная красота полого оврага, сладко пахнущего земляникой и полынью. Палящий зной перемежается ливнями, грозами.  По утрам с запада, из-за дальних бугров, выползает пепельно-сизая туча. Она растёт, ширится, занимая полнеба. А потом где-то высоко и добродушно, еле слышной октавой заговорит, вдруг гром и спустится на землю благодатный дождь.

Цветут в это время сосна и ель. Потянет ветерок, зашепчутся они, замашут лапами, и ложится на золотую сушь рыжих иголок жёлтая пороша. Пудрятся этим налётом вылинявшие старые белки и молодые игруны – подросшие бельчата.

Июль – макушка  лета. Трепещет и дрожит жаркий воздух. Лесные травы – по пояс. Синеют изящные колокольчики, цветёт золотистый зверобой. В каждой бусинке росы смеётся солнце. Душа радуется лесному урожаю, не сеянному, не политому потом. Только не ленись, раньше вставай, ног не жалей… Больше десяти различных видов ягод растёт в нашем крае, и каждая из них вкусная и ценная по-своему. Первой, ещё в июне, вызревает горьковатая лесная жимолость. В Забайкалье её иногда называют «зимолозка». Рядом, на солнечных лесных полянах, поспевает ароматная земляника. Застенчиво приютилась она у кочки. Духовный камень-самоцвет. Краса-ягода. Собирать её непросто, но уж больно она вкусна. Любим мы, забайкальцы, и лесную смородину: пахучую чёрную, кислую, красную и сладкую смородину моховку. На крутоярах растёт голубица. Её гибкие ветки крепко хватают за ноги, а лесные долины – пади - кажутся синими от обилия ягод.

Но вот уже появились и первые жёлтые листочки. По утрам лесные долины застилают туманы. И в это время сквозь прелую листву или сухой хвойный опад прорастают одни из самых загадочных обитателей наших лесов – грибы. Грибникам приятно ходить по нарядному чернолесью. На не интересуют волнушки, лисички, сыроежки. Нам, забайкальцам, только грузди, рыжики, да белые грибы подавай. Прячутся они под толстым слоем сухой травы и листвы. Чудо как хорошо! Ядрёные, крепкие, изящные. Упругий на ощупь гриб холодит ладонь. Он ещё дышит туманом, росистой влагой ночной свежести. Но, ни люди, ни даже грибные мухи не трогают красношапочных с белыми пуговками мухоморов. Нарядные стоят они до первой пороши, дремлют в своей неприкосновенной красоте.

Наступают сухие и тихие дни первоосенья.
Вновь в осеннем цвету Забайкалье моё:
В хвойных чащах осин опояски,
Белостанных берёз золотое шитьё
И кустарника жаркие краски…

Осень. Ещё тепла последним зноем колеистая от летних дождей дорога, которая тянется в ближайший лесок, но лето уже отступает. Запрохладила вода в речке, отзвенели кузнечики в лугах. Вздрагивая вверх-вниз, блестящая паутинка соединяет несколько пёстрых кустов. Всё ярче разгораются бездымные костры листопада.

Красным бисером в борах рассыпалась брусника, созревают витаминные ягоды шиповника. Лес пожелтел. Без ветра трепещут осины. Тих томный шелест берёз. Вянет лес. Перекрашивается, желтеет зелень. Ветер срывает листву. В прах повергнута вся краса леса, что летом давала освежающую тень. Только шорох и шелест лиственных ворохов под ногами. Лесной боярин-медведь подстилает листву в берлоге. Мягкую перину готовит для зимней спячки. Почистит нору, утеплит листом и зароется до весны.

Задумчивы мглистые дали тихих осинников. Голубеют ясные стволы берёзок, высветляя перелески. Только зелёные пирамиды ёлок оживляют леса в эту пору. Отзвенел покинутый певчими птицами, раздетый ветром лес. Утих под сизым пологом тумана. Ни звука, ни взлёта. Тишина и покой в лесу. Пришло время первого заморозка. Для растений и животных это сигнал о приближающихся холодах. Высоко-высоко в небе, словно бусы, провисают улетающие журавли. Трубят они,  тревогу бьют, последнее тепло уносят. Готовятся к зиме и животные. Насекомые спрятались в почве, лесной подстилке или щелях коры. Лягушки и жабы нашли себе укромные места. Медведи, суслики и бурундуки собираются впасть в зимнюю спячку. Главное – иметь надёжное убежище. Природа готовится к зимнему сну.

Хрупкая, она ждёт от нас любви и заботы, боясь жестокости и равнодушия. Всё в ней зависит от человеческих поступков.

Любовь к Родине начинается с любви к небольшому клочку земли возле родного села, родного дома. Становясь старше, я начинаю понимать, какое место в моей жизни занимает Забайкалье, и вся наша страна в целом. А значит, любовь к природе – это часть моей любви к Родине.

Я хочу, чтобы всё то, с чего начинается моя Родина, было вечно.

 

Третье место (бронза)

ЗАМЫШЛЯЕВ Владимир Александрович (Кречетов) – родился в 1953 году. Служил  на Северном флоте. Инженер-технолог, психолог. Работал  на стройке, на заводе, в школе, на общественной работе, занимался наукой, предпринимательством. Увлекается  путешествиями. Инструктор водного  туризма.  Побывал в 94 странах  мира. Живёт в Санкт-Петербурге. 

Рег. номер 145

Посвящается В.В. Конецкому

Уходят эпохи. С ними уходят  достойные люди. Вот и сейчас мы переживаем этот период. Пели когда-то певцы с хорошо  поставленными голосами, теперь  поют  другие. На них  интереснее смотреть, чем  их слушать. Были хорошие писатели, им на смену пришли новые. Некоторые из  них умудряются выпускать каждый месяц по книге. Про  кино  можно  сказать то же самое. В современном мире критерием искусства, к сожалению, является кассовость. Большинство «деятелей» культуры хотят  зарабатывать  в ущерб  качеству.

Виктор Викторович Конецкий  принадлежит той уходящей эпохе. Родился в Ленинграде в 1929 году, застал  блокаду. Вся жизнь  его связана с городом на Неве и  морем. Детство  будущего писателя  и художника прошло  в Ленинграде, в районе Новой Голландии. В 1952 году он закончил штурманский факультет Первого высшего Балтийского военно-морского училища. Затем прослужил три года  на аварийно-спасательных  судах Северного  флота. Как моряк, прошел  все океаны, дослужился до  капитана дальнего плавания. В этой должности он участвовал в перегоне судов по Северному морскому пути из Петрозаводска до Петропавловска-Камчатского. Это был первый в истории переход каравана малых судов в условиях Арктики. Виктор Конецкий — автор более пятидесяти литературных произведений, многие из которых изданы не только в России, но и за рубежом, сценарист  трех  фильмов, самый популярный из  которых − «Полосатый рейс» стал  классикой кинематографа.  Имя Виктора Конецкого занесено в Листы Памяти «Золотой Книги Санкт-Петербурга»,  он награжден  несколькими правительственными наградами. Его именем названы морской буксир и танкер.

Может  возникнуть  вопрос: почему я пишу о  Викторе Конецком? Неужели нет в нашем городе людей более именитых? Среди них  есть  и  почетные граждане Санкт-Петербурга. Но  мне ближе писатель и моряк, мой земляк Виктор Викторович Конецкий. Я чем-то немного  похож  на него: также служил  на Северном флоте, люблю Север, много  путешествую, побывал  на всех пяти  океанах. Посчастливилось даже на туристском судне дойти до  Антарктиды. Мне  близка морская романтика. В человеческой природе действует закон: «подобное притягивается к подобному». Поэтому с большим интересом прочитал  его повесть  «Третий лишний». Мне нравится все, что он пишет.

 О его человеческих и творческих качествах  говорят многие известные люди, кому довелось  с ним дружить  и общаться в разные периоды его жизни. Это Виктор Курочкин, Иван Краско, Георгий Данелия, Виктор Шкловский, Константин Симонов, Александр Володин, Даниил  Гранин, Дмитрий Лихачев, Борис Стругацкий, Лев Анненский и другие. Хотел  бы и я прожить  жизнь  так, чтобы окружающие тоже отзывались обо мне с большой теплотой.

Авторы обычно пишут о тех, с кем доводилось  встречаться, дружить, жить рядом. Я не из  их  числа. Но, как мне показалось, Конецкого  познал  через  его творчество, через  людей, которым довелось  с ним общаться. Все это создало  в моей голове образ  Писателя и Человека.

Мне хотелось  писать. Но  сдерживала толстовская фраза из  его дневника: «Если уж писать, то только тогда, когда не можешь не писать». Но, однажды, я столкнулся со  строками Виктора Конецкого, которые изменили мое отношение к литературе: « И все-таки писателем стоит стать  хотя бы для того, чтобы испытать  злобно-садистскую, торжествующую радость при разрывании в клочья черновиков. Не  получается? Не начать? Страшно? Все равно  пиши! …..Только  начинай!». Это обращение явилось  для меня толчком к началу писательской деятельности.

 Однажды меня поразила одна встреча, произошедшая  в восьмидесятых  годах на междугородном переговорном пункте в Москве. В очереди передо  мной  стоял  мужчина средних  лет. Очередь  тянулась  долго, мы с ним перебрасывались  какими-то  необязательными фразами. И вдруг  он упомянул, что  ходил  на судне «Михаил  Сомов» в Антарктиду. Я оживился:

−  Так ведь в том году в команде «Сомова» был  известнейший писатель Виктор Конецкий! Ты его видел?

− Разумеется. Он жил  в отдельной каюте, выходил  к нам на палубу покурить за компанию. Он был  несколько  замкнут, немногословен, но  прост  в общении.

− К нам − это к кому?

− К группе зимовщиков, направляющихся в Антарктиду.

− Про эту поездку он написал  книгу «Третий лишний». Ты читал  ее?

− Да, конечно. В нашей группе полярников все ее прочитали.

− Ну и как? Достоверно  он описывает  события?

− Да. Знаешь, что нас поразило  в этой книге – человек, который не так часто выходил  к нам, смог ухватить сущность взаимоотношений  в нашей компании.

− Вот в этом и есть  суть  писательского мастерства – суметь  уловить  главное.

 Общаясь  в определенной профессиональной  среде,  если ты  встречаешь  человека, который хорошо знает  твоего знакомого, это  не вызывает  особого удивления. Но  мне довелось снова услышать  о  Конецком в совершенно неожиданной обстановке. Будучи  на Аляске, я  встретил  двух  женщин, жительниц Норильска, которые  несколькими годами ранее, путешествовали по  Северному морскому пути на судне, где капитаном был Виктор Викторович. Они рассказали мне о  своем общении с ним. Женщины  были хорошо знакомы с его творчеством, и неожиданная встреча стала для них  ярчайшим событием. Он произвел впечатление умного  и интеллигентного  собеседника.

 Мне очень  понравилось, как писатель рассматривает  тексты Л.Н.Толстого: «Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют  ходить  женщины, − тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе…». Конецкий, как читатель, сознается: «Мороз  по  коже – так прекрасно!» И в то же время, как писатель, как профессионал, он замечает: «…два раза рядом «в» (в душе, в толпе), два раза рядом «как», в трех  строках: «как…так, как…тем…чем». Но его это не смущает, и он продолжает восхищаться: «Но какая красота, пластика слова и женского движения сквозь  толпу, какая жуткая точность, правда, наблюдательность, изученность «тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее!» Здесь  Конецкий сопереживает  героине: «И ведь  платье это лиловое с черными кружевами будто на тебе самом надето – так его чувствуешь, шелк этот по  твоей коже скользит. И какое сочувствие грешнице, как с ней вместе стыдно и одновременно гордо  и непреклонно!». Читая эти строки, я чувствую все восхищение толстовским  текстом. Как тонко  Конецкий  передал  свои эмоции!

Мне нравятся морские описания Конецкого, очень  короткие, но  такие емкие: «Штиль. Встает  притуманенное солнце. В ультрамарине вод спят  огромные черепахи. Они рыжие. И впечатление, как от осенней листвы на фоне осенне-синего неба в сквере у Никольского  собора». Или: «Солнце стартовало  кровожадное. Боже, какие краски швыряешь  ты на ветер при тропических  закатах  и восходах!» В этих  описаниях  проявлялась  творческая натура Конецкого-художника. Он рисовал  с детства, живопись была еще одной любовью этой талантливой натуры наряду с писательством и привязанностью к морю. Живописные полотна его натюрмортов и пейзажей были представлены  на нескольких  персональных  и групповых  выставках.

 Современный мир меняется, я не вижу среди нынешних  писателей тех, кто мог  бы с таким профессионализмом и любовью рассказать о  море, о  людях, работающих в непростых  условиях. Я пишу эти строки для того, чтобы молодые читатели знали, помнили нашего земляка и, также как я, получали  удовольствие от его произведений. 

 В силу своей профессии Виктор Конецкий объездил  весь  мир, но  всегда оставался предан своему родному  и любимому  городу. Похоронен он в 2002 году на Смоленском кладбище. 

 

Дипломант

 БИЧ Герман Петрович –  родился в 1939 году в Ленинградской области. Окончил высшее военно-техническое училище и Военную академию тыла и транспорта. В 1941–1942 гг. находился в блокадном Ленинграде. Член Союза российских писателей, председатель Калининградской региональной общественной писательской организации "Союз свободных писателей", заместитель председателя Калининградского областного комитета ветеранов войны и военной службы по патриотической работе. Живёт в  Калининграде.

Рег. номер 166

Роман А. Степанова «Порт-Артур»

Недавно в библиотеке я увидел книгу Александра Степанова «Порт-Артур». На меня нахлынули воспоминания, как я в 1947 году начал читать этот удивительный по красоте и смыслу роман. Она у меня всегда была на виду, и я во все школьные годы, когда не было чего читать, брал эту книгу в руки и читал интересные для меня страницы. Особенно мне нравился прапорщик Звонарев, его взаимоотношения с Варей дочкой генерала Белого.

Эта книга была издания 1940 года и появилась она в нашей семье от дяди Павла, с семьей которого мы ехали в одной теплушке в совершенно разрушенный Кёнигсберг. Я, брат и мама тогда по вызову тёти Зои, маминой сестре, участнице штурма Кёнигсберга ехали сюда, а он с женой, тётей Аней, так как дядя Паша решил переехать сюда, после того, как после ранения при штурме Кёнигсберга (не стало ноги, ходил на деревяшке). Он после излечения и демобилизации поехал в свою родную деревню. Его дом был там разрушен, там жила только жена, которая осталась совсем одна. И они решили переехать сюда.

По приезду в тогдашний Кёнигсберг они поселились в чудом сохранившимся доме, очень узком, что стоял у построенного-недостроенного Дома Советов. Дядя Павел работал, где-то сапожником, а в свободное время занимался раскопками в развалинах центра бывшего Кёнигсберга, уничтоженном английской авиацией в августе 1944 года, там, где стоит Кафедральный Собор. В развалинах этого острова Канта он находил книги, вывезенные из Советского Союза бывшими вояками немецкой армии, и, бывая у нас в гостях, а мы жили с мая 1946 года на Сталинградском проспекте (проспект Мира) дом номер 76, дарил эти книга нам. Наш дом был один единственный полностью уцелевшим домом на этой улице. В конце 1947 года мы переехали в дом номер 3 на улице Коммунальная, который отремонтировали немецкие пленные.

Однажды дядя Павел принёс нам замечательную книгу Александра Степанова «Порт-Артур». Он была 1940 года издания, в большом формате, с двух полосном текстом на каждой странице.

Эта книга о русско-японской войне, об обороне Порт-Артура и о его сдаче.

Сейчас прошло более 100 лет (28 января 1904 года) с того дня как началась осада русской крепости - Порт-Артур – русско-японская война, которая продолжалась до 5 сентября 1905 года.

Было много книг написано о ней, но эта книга Александра Степанова стоит в первом ряду правдивого освящения тех трагической событий той войны.

Слог повествования книги очень простой, она читается легко, герои от генерала до простого солдата очень различны и интересны.

Здесь есть всё: предатели и герои, ненависть и любовь, доблесть и трусость, честь и бесчестие. Это солдаты, сестры милосердия, офицеры и адмиралы.

В книге главным предателем показан руководитель обороны Порт-Артура генерал-адъютант Анатолий Стессель, его друг генерал Фок и капитан Сахаров. Многие из офицеров воры и трусы. Они - мелкодушны, слабохарактерны.

Но есть и преданные своему делу люди – адмирал Макаров, генералы Белый и Кондратенко, прапорщик Звонарев, поручик Борейко, генеральская дочь Варя Белая, солдат Блохин и другие.

Вновь увидев эту книгу, на меня нахлынули воспоминания, и я решил более внимательно ознакомиться с историей русско-японской войны, чем же для японцев была эта война.

Победа над Российской империей в 1905 году до сих пор для населения Японии имеет значе­ние, сравнимое с нашим отношением к нашей победе над фашистской Германией в 1945 году.

Тогда в той войне сражались не только государства, армии и флоты. Это была «дуэль цивилиза­ций», причем в присутствии «секундантов» со всего мира. В штабах японских армий и флотов было полно английских, аме­риканских, французских, немецких, ав­стрийских и даже швейцарских советни­ков и наблюдателей. Весь мир наблюдал - сможет ли модернизированная остров­ная японская империя победить дряхлую континентальную Россию?

Перед войной почти все высшие офицеры японской армии и флота учили русский язык. Этот предмет в военных училищах армии и флота микадо был включен в обязательную учебную программу. А в России только в двух учебных заведени­ях: на японском отделении восточного факультета Петербургского университета и в Дальневосточном университете вос­точных языков. А в петербургском Адми­ралтействе и в Генеральном штабе никто по-японски и двух слов связать не мог.

В Порт-Артуре в то время всюду были шпионы. Поэтому на следующий день, то, о чем говорилось в российском штабе Порт-Артура, знали уже в японском штабе.

К сему скажу, японский брадобрей, который брил русских офицеров, был полковником генерального штаба армии микадо.

А это уже совсем интересно. Это потрясающий факт истории, согласно которому с августа 1907 года японцы начали строить в захваченном Порт-Ар­туре воинский мемориал? Воздвигли православный собор, памятник русским воинам и начали обустраивать русское воинское кладбище. 10 июня 1908 года мемориал был торжественно открыт с приглашени­ем русских дипломатов, священников и военных. Выстроился почетный караул японской гвардии. На мемориале японскими иероглифами, европейской латиницей и русской кириллицей были выбиты в кам­не такие слова: «Здесь покоятся останки русских героев, павших при защите Порт-Артура. Памятник воздвигнут всем япон­ским народом!» Там было и японское кладбище.

Во время этого тожественного открытия звучала мелодия печального вальса «На сопках Маньчжурии», исполняемая японским духовым оркестром.

Спите, бойцы, спите спокойным сном,
Пусть вам приснятся нивы родные,
Отчий далекий дом.

Победители отдавали высшие воинские почести павшим русским воинам.

Памятнк-мемориал, храм, русское и японское военные кладбища просуществовали в Порт-Артуре до 1955 года, когда из города и порта ушли советские войска и передали всё под опеку китайским вла­стям.

Оба кладбища, особенно японское, были сильно разрушены китайцами во время «великой культурной революции».

Вернусь к вальсу «На сопках Манчжурии», посвящённому погибшим в Русско-японской войне воинам 214-го резервного Мокшанского пехотного полка. Автор его — военный капельмейстер полка Илья Алексеевич Шатров.

Десять дней мокшанцы отбивали яростные атаки японцев, причем последний день вели бой в полном окружении. В последнюю атаку командир полка полковник Петр Побыванец поднял солдат под развернутым знаменем под звуки этого вальса, исполняемого духовым оркестром полка.

И немного истории:

В 1875 году Россия в обмен на право владения южным Сахалином передала Японии все Курильские острова.

После окончания русско-японской войны 1904-1905 годов и Южный Сахалин стал японским.

В результате экспансионистской политики Япония закрыла для российского флота не только свободный выход в Тихий океан, но и доступ к портам Камчатки и Чукотки. В годы вооружённой интервенции против Советской России Япония вооружённым путём захватила и северную часть Сахалина, оккупация которой продолжалась до 1925 года.

Советское правительство официально заявляло, что не считает себя связанным условиями Портсмутского договора заключенного царским правительством 5 сентября 1905 года.

Вопрос о восстановлении территориальных прав СССР на Дальнем Востоке обсуждался лидерами «большой тройки» – И. В. Сталиным, Ф. Рузвельтом и У. Черчиллем во время Тегеранской конференции (ноябрь – декабрь 1943 г.). Причём инициативу такой постановки вопроса проявили западные союзники: в частности, Черчилль начал с того, «чтобы советский флот плавал свободно во всех морях и океанах».

При подготовке к Ялтинской конференции глав союзных держав, отвечая на запрос американцев о политических пожеланиях Москвы в связи с предстоящим участием СССР в войне с Японией, Сталин заявил о том, что Советский Союз хотел бы получить Южный Сахалин, то есть вернуть то, что было передано Японии по Портсмутскому договору, а также получить Курильские острова. Рузвельт согласился с этой позицией, заявив: «Русские хотят вернуть то, что у них было отторгнуто».

По итогам Ялтинской конференции (февраль 1945 г.) лидерами трёх великих держав было подписано соглашение по вопросам Дальнего Востока. В нём излагались условия, на которых СССР соглашался оказать союзникам военную помощь в разгроме милитаристской Японии.

В частности, предусматривалось «возвращение принадлежавших России прав, нарушенных вероломным нападением Японии в 1904 г., а именно: возвращение Советскому Союзу южной части о. Сахалина и всех прилегающих к ней островов», а также «передача Советскому Союзу Курильских островов. В документе подтверждалось, что эти претензии Советского Союза должны быть безусловно удовлетворены после победы над Японией.

2 сентября 1945 года в 9:02 по токийскому времени на борту американского линкора «Миссури» в Токийском заливе был подписан акт о безоговорочной капитуляцию Японии. Этот документ стал актом выполнения соглашений Ялтинской конференции 1945 года в части возвращения под его суверенитет Советского Союза Южного Сахалина и Курильских островов.

Надо сказать огромное спасибо руководителю нашего государства Иосифу Виссарионовичу Сталину за возвращение Сахалина и Курильских островов в родную гавань – Советский Союз, в Россию.

 

Дипломант

БУЙНОВСКАЯ Наталья Николаевна – поэт, прозаик, публицист, блогер. Хотя, по её собственному признанию, в публичном пространстве практически не  издавалась. Однако, её можно встретить в любимой творческой кофейне «Паркоффка» города Антрацит, ЛНР. 

Рег. номер 12

О чем молчат ковыли

Извечные могучие ветры кружатся над бескрайней Луганской степью, проносятся они, то завывая, словно раненый зверь, то со свистом пролетают над молчаливыми курганами, а порой их дуновенье легко, словно боятся они осыпать лепестки задумчивых степных цветов. Спорят ветры между собой и, по – очереди,  вращают колесо истории, заставляя события, казалось – бы, давно минувших дней, вновь яркими красками и образами врываться в устоявшуюся нашу жизнь. Такие события меняют и ломают привычный уклад целых поколений, не дают расслабиться, насладиться  покоем и гармонией. А может это и не покой вовсе был, а безразличие и пустота души? И тяжелым откровением становится тогда мысль, что для размягчения своенравных, черствых сердец и обретения способности видеть всю нравственную красоту рядом живущих людей, необходимо целому народу пройти через огонь войны. И неужели, чтобы каждой клеточкой своего тела почувствовать тепло и запах родной земли, нужно пережить паническое бегство от разрывающихся снарядов и, в страхе, оставив свое уютное жилище, пожить-поскитаться на чужбине, пусть даже и радушной?

…Вот ты был человеком, обычным, нормальным с точки зрения статистики и психологии: родился, учился, работал, обзавелся семьей и детьми - что еще нужно? Оставалось только усиленно накапливать материальные блага, ну, чтоб совсем все было, как у всех: слетать в Турцию в свой летний отпуск (чтоб вдоволь наесться изобильной отельной пищи), взять очередной кредит в банке (для покупки машины не хуже, чем у соседа), «напичкать» свою квартиру новомодной  цифровой техникой (чтобы вовсе не вставать с дивана и не утруждаться) и прочая, и прочая. Когда ты был «обычным нормальным человеком»,  еще должен был проявлять периодически, за компанию с толпой, таких же «нормальных и обычных», и свою гражданскую позицию, а как же иначе? А позиция была проста: все плохо! Дороги отвратительные; развлечений, достойных твоего цивилизованного мировоззрения, например  «Октобер-фестов» немецких, нет; все окружающие люди - «свиньи»; во власти сплошные коррупционеры; даже о душе своей позаботиться у тебя не получалось  - в храмах-то православных батюшки все сплошь на джипах, да бабки вредные без платка и юбки не пускают!

Получался самый логичный вывод: ну как можно жить «нормальному человеку» в таких условиях? А если еще посмотреть модные телепередачи о счастливой и красивой Европе да прибавить сюда вчерашний рассказ соседа Петра о его «шикарной» поездке на заработки в Польшу (мол, чистота там, цветочки да брусчатка везде) - все, на родной город уже смотреть тошно, все в нем раздражает. Чувство острого негодования, что твоя родина не такая современная и «европейская», не такая яркая, какими показывают по телевизору европейские города, накрепко поселяются в слабенькой душе и в мятущемся сердце. Правда, хоть немного порадоваться можно было, приучив себя использовать в разговорной речи новомодные европейские словечки вроде «хэнд-мэйд», «коучинг», «лайфхаки», «хэштег», «кэшбэк» да еще приставочку «фэст» обязательно к мероприятиям прикладывать. Ну, и чем ты не европеец?

Только, вот где-то мы все это уже читали и проходили, где-то уже видели, чем оборачивалась эта тяга «европейская» для русских людей, сознательно или не раздумывая, стыдящихся своей родины, своей родной речи, и как-то промежду прочим становящихся просто «Ивановым Иваном», потому что отчество свое называть – это так не по – европейски.

Все меняется в одночасье: когда видишь своими воспаленными глазами свежие следы от гусеничных танков там, где еще совсем недавно ты сам бегал и ловил бабочек, а потом и ножки твоих детей утопали в мягких желтых одуванчиках, когда привычное голубое небо, исполосованное следами от пассажирских самолетов, вдруг становится пустым, и, глядя в его высоту, все также отчетливо слышишь гул истребителя, тогда особенно остро ощущаешь любовь и нежность к тому месту, где ты родился и вырос, случились самые важные события твоей жизни. И, быть может, самое главное случилось с тобой именно сейчас, когда пройдя сквозь пламя войны, ты действительно стал нормальным человеком, осознавшим, что прежние ценности и мечты были сродни предательству по отношению к родной земле и людям, живущим по - соседству. И пусть никто не заметил твоего преображения, главное, что ты сам теперь твердо знаешь, чему будешь учить своих детей, какие слова будешь использовать в своей речи и, даже если не останется на земле в живых ни одного ветерана или участника Великой Отечественной Войны, ты всю жизнь будешь вспоминать о них и молить Бога об их упокоении, потому что они спасли тебя дважды: тогда, в далеком 1945-м, и в бесконечном 2014-м.

Как часто в моменты артиллерийских обстрелов, или прячась в паническом страхе от вездесущего истребителя, а может, увозя своих детей от бомбежек в неизвестность, ты вспоминал истории судеб своих родных, познавших ад той далекой войны.

А ведь они все это уже проходили: дедушка совсем молодым ушел на фронт простым рядовым стрелком и сразу же попал в «мясорубку» войны, где-то под Смоленском, и уже больше никто о нем ничего не слышал. Ничего. А твоя молодая бабушка осталась с шестью детьми, и никогда больше она так ничего и не рассказала, не выплакала, не пожалела себя - как же она выжила? В переполненной «теплушке» вместе с детьми она была отправлена в эвакуацию в далекий и суровый край, где вместо степи раздольной - тайга дремучая, где хрустальная зима царствует большую часть года. Сибирь. Но это была ее надежда, ведь она с детьми, они ее опора! Да видимо, еще суждено было испытать женскому сердцу горе, и в Сибирь она приехала только с одной дочерью: эпидемия тифа, вспыхнувшая в «теплушке», разлучила мать со своими детьми на долгие-долгие годы. Лишь спустя 30 лет, после победного 1945-го, смогла она отыскать всех рассеянных по огромной стране взрослых своих детей. И разве можешь ты теперь позволить себе поступить не так, не выдержать, сдаться?

Ах, ковыли, степные ковыли! Что же вы качаете седыми локонами, словно испокон веков знаете, что произойдет с нами? Молчите? А может, вы словно перо летописца, скользящее по толстому папирусу, пишите историю земли Луганской на склонах и вершинах крутых холмов? Нам тогда не мешало - бы научиться читать ваши послания, дабы не натворить новых ошибок, а стремиться изучать тайны молчаливых курганов и каменных пещер, и целовать каждый клочок  родной земли, в пример своим детям. Будьте спокойны, ковыли, мы теперь до скончания времен не забудем о скорбях наших предков, а подвиги русских людей Донбасса, «положивших  души за други своя», вдохновят новые поколения на созидание и труд во имя благоденствия и процветания родной земли, ибо нет цели в жизни  более богоугодной!

 

Дипломант

ЖУКОВ Николай Викторович – родился в 1957 году в Донецке. С «отличием» окончил Донецкий техникум физической культуры и спорта по специализации классическая борьба. Служил во взводе разведки морской пехоты на Балтике. Окончил  Киевское высшее военно-морское политическое училище. Активно участвовал в общественной и спортивной жизни. Закончил службу в звании капитана 2 ранга. Является участником творческого объединения «Остров вдохновения», пишет очерки и рассказы. Живёт в городе Балтийске Калининградской области.

Рег. номер 56

Балтийская осень

«Унылая пора – очей очарованье,<
Приятна мне твоя печальная краса,
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото, одетые леса!»
А.С. Пушкин

Есть люди, которые любят весну – пору, когда оживает красавица природа, другим приятно и радостно ощущать летнее тепло, вкус зрелых плодов, запах разнотравья, и красоту мира цветов. Зимний холод, прелесть морозного воздуха и разнообразие снежных пейзажей прельщает третьих. Но мне всего дороже осень – это время года, когда я впервые увидел мир!

Осенью школьники, гимназисты и лицеисты, студенты и курсанты начинают очередной учебный год. Возобновляют свою деятельность спортивные, музыкальные и художественные школы. В учебных заведениях включается механизм интенсивной работы от налаживания тематического планирования до проведения предметных олимпиад. Осенью все процессы в человеческом обществе набирают мощь, силу и скорость!

Пятнадцатого октября работники жилищно-коммунального хозяйства начинают отопление наших уютных жилищ, цена арбузов достигает минимума, заканчивается время строительства нового жилья для военнослужащих и бестолкового ремонта дорог ямочным методом, завершается бабье лето.

Осенью тысяча девятьсот семьдесят шестого года, мои короткие морпеховские сапоги впервые отстучали звонкую флотскую чечетку по брусчатке Балтийска. «Приветливо» встретила молодое пополнение замечательная осенняя калининградская погода, безжалостно поливая нас своими мелкими бесконечными дождями. Пронизывающие до костей балтийские ветра, под звуки барабанов, сдували новобранцев «чижиков» с огромного серого и скользкого плаца полка морской пехоты. Случайно полученные нами ранки и потертости на руках превращались в воспаленные и болезненные нарывы. Серая и мрачная погода одела новоявленных гвардии матросиков в черные флотские шинели. Вот так и пришло начало новой воинской жизни. «Попал в гвардию – гордись, не попал – радуйся!» - гласит матросская мудрость.

Мое появление в самом западном городе Советского Союза, скорее всего не было случайностью. Попав в бывшую Восточную Пруссию, я сразу же почувствовал в ней, что-то родное и близкое. Неизвестной и в тоже время знакомой показались мне ее природа и готическая архитектура. Наверно сыграли свою роль прочитанные в детстве красочные книги со сказками Гофмана и братьев Гримм, таинственные истории о подземных городах, «секретном фарватере», рассказы о подвигах русских солдат и матросов всех времен.

И как же разительно отличалась калининградская природа от природы донецкой, что провожала меня на воинскую службу. Меня встретили смешанные леса, чередующиеся с широкими полями, непривычные растения и деревья, покрытые мхом, изобилие лесных грибов и ягод. А там, далеко на Родине, остались просторные черноземные степи, распаханные человеком, и подготовленные к следующему севу.

Здесь у Земланда Седая Балтика упирается в разновысокую полосу белых песчаных, хрустящих, как снег в морозную погоду, дюн, за которыми прячутся прекрасные буковые рощи, созданные руками человека.

В лесных зарослях даже в холодные месяцы осени можно найти зеленую траву, цветы, переспевший шиповник, падающий с веток боярышник, гроздья рябины, дикие яблоки или груши. А как прекрасен аромат упавшей листвы, влажной пожухшей травы и потемневших желудей, сильно напоминающий запах крупных грецких орехов и листьев, растущих на огромном дереве во дворе родительского дома!

До сих пор мало кто из местных знает, насколько полезны и вкусны семечки чинар (так на Кавказе называют буки). Говорят, что по своей калорийности они не уступают кедровым орешкам!

Некоторые из этих удивительно стройных и красивых деревьев с белыми стволами, покрыты вечнозеленым вьюнком, тянущимся ввысь к их вершинам. Ему не страшны ни холода осени, ни зимние морозы. Много лет назад, чинары поразили меня своей белизной и величием, отчаянным стремлением дотянуться до солнца. Тогда среди морских пехотинцев была примета, если напишешь на стволе бука свое имя, месяц и год призыва на службу, то вернешься домой вовремя – день в день!

Прошли годы, и я в который раз пытаюсь отыскать следы тех самых надписей на чистой белой коже старых лестных великанов, но тщетно! Деревья с годами меняются и очищаются от прошлых ран, нанесенных снарядными осколками, пулями, и острыми ножами наивных матросов. Они продолжают тянуться к солнцу, становясь еще более могучими.

 Осенью в этом поистине королевском лесу я всегда нахожу душевное утешение и божью благодать. Блеск позолоченных деревьев и звонкий щебет многочисленных птиц помогают мне снимать многочисленные, травмирующие человеческую душу, стрессы.

Я прихожу в восторг от широколистных кленов и роскошных лип, от прибрежных приземистых сосен и огромных стройных лиственниц, от величественных могучих многолетних каштанов и зарослей лесных орехов.   Меня завораживают древние дубы-колдуны, повидавших на своем долгом веку и рыцарей-тевтонцев, и солдат шведского короля Густава-Адольфа, и наполеоновские штандарты, и разъезды донских казаков генерала Платова, и плащ-палатки, и красноармейские звезды бойцов генерала Гурьева. Бывает, прижмешься к стволу древа, и кажется, что многовековая мощь и здоровье растения передаются мне, омолаживают мой уставший организм.

Порой вместе с родными и друзьями, мы ходим на экскурсии к заброшенным немецким артиллерийским укреплениям, местам, где когда-то стояли дома и усадьбы прусаков, находились старинные кладбища. Здесь жили другие люди, была совсем иная цивилизация, иная история. Она манит своей таинственностью.

Прекрасны виды на сказочный лес, Приморскую бухту и Калининградский залив, когда стоишь на берегу у Восточной Гривы. Заросли камыша местами прорезаны путями диких кабанов и уже редко встречающихся косуль. К воде тянутся тропки каких-то водоплавающих зверьков, которые, передвигаясь к береговой черте, брюшком тянут за собой стебли травы, указывающие направление движения животного. А еще лет тридцать назад, поздней осенью, мне приходилось видеть символ Восточной Пруссии - гигантского красавца лося, который останавливался у КПП танкового батальона морской пехоты, и долго с недоумением наблюдал за шоссе Балтийск – Калининград, всякий раз удивляясь появлению в своих  владениях наглых непрошенных гостей - рычащих автомобилей.

Бывали случаи, когда целые семьи диких кабанов, утомленные встречами с многочисленными грибниками, выходили прямо на дачные участки. А однажды, во время очередной пробежки, мне посчастливилось встретить целое стадо косуль из пяти особей. Не почувствовав моего приближения, они стремительно разлетелись в разные стороны, и казалось, прыгни, как футбольный вратарь к близстоящему животному – дотянусь до его звонкого копытца! Как-то раз, в холодном ноябре, во время раннего снегопада я встретил среди лестных зарослей, ослепшую от белизны лису. Ветер дул с ее стороны, и зверь не почувствовал моего приближения. И я, продолжая свой кроссовый бег, шутливо попытался догнать Патрикеевну, но тщетно, через пять десятков метров ее и след простыл! Именно таким таинственным способом умеют уходить от вражеской погони моряки-спецназовцы и разведчики морской пехоты, выполняя непростые задачи флотских учений.

Юные кадеты моего класса всегда поражаются тому, что спустя десятилетия на балтийской земле остались нетронутыми глубокие шрамы от былых штурмов и сражений, как густо она начинена «эхом войны»! Каждый год она выдавливает из себя все новые и новые снаряды, мины и гранаты времен Великой войны, создавая поле деятельности для саперов. То там, то здесь, возле поселков Мечниково и Павлово среди берез, кленов, буков и осин, хорошо просматриваются осыпавшиеся траншеи, одиночные солдатские и танковые окопы, минометные и зенитные позиции, огромные черные воронки, остатки блиндажей и землянок, шпалы и насыпи узкоколеек, поворотные железобетонные артиллерийские площадки.

Порой, под многолетним слоем упавшей с деревьев листвы можно обнаружить россыпи автоматных и винтовочных гильз, еще черные пулеметные ленты, магазины легендарных ППШ, кинжалы и тесаки, трехгранные русские штыки, металлические тубусы для полевых карт, и не истлевшие отвороты черных морских шинелей, на пуговицах которых изображен не наш якорь. То и дело между песчаными холмами-курганчиками, встречаются кованные немецкие матросские ботинки с высоким берцем, прострелянные пулями лоскуты синих фланелевых рубах и лопаточные кости человеческих останков. Очевидно, все это когда-то принадлежало защитникам фашистской военно-морской базы Пиллау или воинам-гвардейцам армии генерала Галицкого, сцепившимся друг с другом в беспощадной, страшной и смертельной схватке. В тех жестоких боях, погиб каждый четвертый советский воин – чей-то отец, дед или прадед!

Северный ветер шевелит микроскопические песчинки береговых дюн, перенося их на дальние расстояния. И в очередной раз оголяются новые артефакты ушедшего времени. Эта земля хранит ещё множество неразгаданных загадок и нераскрытых тайн! 

Будто было это только вчера, как появился я на этой благодатной земле. Но за плечами уже тридцать пять лет, что прожиты на своей новой родине – гордом, мужественном, несгибаемом Балтийске. 

Казалось бы, что мечта моей жизни реализовалась не полностью, я не стал боевым адмиралом, хотя шел к этой цели, служа по-честному. Но вот совсем недавно один из моих закадычных друзей, который является родителем моего ученика-кадета, сообщил мне новость, что за глаза, оказывается, в нашей гимназии меня называют «Адмиралом». Так что, не взирая на отставку, я дослужился до высшего звания, звания, что присвоили мне мои ученики. А потому мечта сбылась. Сбылась тут, на героической балтийской земле.

Закончилось короткое бабье лето. Еще недавно величественное Балтийское море было теплым и ласковым, позволяющим мне вместе с кудрявым фокстерьером

Бонифацием весело купаться в его изумрудных волнах, вместе лакомиться ягодами пляжного шиповника и ежевики, гоняться за птицами и наглыми зайцами.  Миновали теплые деньки, и небеса сменили свой колер. Они стали темно-серыми, сливающимися на горизонте с потемневшим свинцовым морем. Мощные дождевые заряды безжалостно поливают еще не опавший лес и бело-зеленые дюны.

Скоро начнется зима. А пока я жду свой день рождения, день рождения дочери и жены, дни танкиста, моряка-надводника, морской пехоты, советской военной разведки, спецназа ГРУ, и праздник учителей всей России! Все они касаются меня непосредственно, так уж распорядилась короткая жизнь обычного человека. А в общем, «Адмиралу» есть о чем поговорить со своими шумными и недисциплинированным кадетам. Вперед полный! Жизнь продолжается! Продолжается на замечательной Калининградской земле – второй родине, ничуть не хуже первой – Донецкой. И такой же многострадальной.

 

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную