| |
В огромный супермаркет, напоминающий город под крышей, Ольга Михайловна ходила чтобы размяться. Сначала с километр, наверное, дорога по старому, тихому парку. Потом железнодорожный вокзал, а она с детства любила прогулки по перрону: гудки тепловозов, стук вагонных колёс. Поднимать тяжести ей категорически запрещено, поэтому возвращается домой с лёгкой сумкой, не спешит — прогуливается. После операции на позвоночнике изводившие в течение нескольких лет жестокие боли прошли, но многого, например, мягкой постели или высоких каблуков, она уже не могла себе позволить. Днём прогулка до супермаркета и обратно, утром и вечером зарядка — хороший отдых для Ольги Михайловны, когда у неё срочный заказ и приходится часами просиживать за швейной машинкой.
Года два назад на самой окраине перрона появился павильончик, наверное, планировался новый автобусный маршрут. Нового маршрута не появилось, а павильончик остался. Люди здесь проходили редко, разве что специально гуляющие по перрону. И в павильончике по вечерам целовались парочки или собирались компании с пивом и чипсами. А этой весной поселился бомж.
В начале мая, проходя своей обычной дорогой из супермаркета, Ольга Михайловна увидела лежащего на скамейке человека, с головой укрытого зелёным стёганым одеялом. Из-под одеяла блеснули глаза, и она поняла, что бомж наблюдает. Стало неловко, точно заглянула в окно чужого дома, и, отвернувшись, она быстро пошла дальше. Через несколько дней снова увидела в павильончике бомжа, укрытого с головой, и опять испытала чувство неловкости, и пообещала себе впредь ходить из супермаркета другой дорогой.
Однако недели через две, задумавшись, незаметно для себя оказалась у павильончика на краю перрона, который на этот раз оказался пуст. На скамейке аккуратной стопкой сложены свёрнутые одеяла, рядом посуда: алюминиевая миска, маленькая синяя кастрюлька и керамическая кружка, оранжевая, в крупный белый горох. На кружке невольно задержала взгляд: сорок точно таких же кружек она покупала двадцать три года назад, когда погиб Аркадий, чтобы раздать на поминках родственникам и соседям.
Быстро оглянувшись и убедившись, что поблизости никого нет, Ольга Михайловна ступила в павильончик и, выхватив из пакета первое, что попалось под руку: ряженку, булку, апельсин, — положила на скамейку. Вышла, снова оглянулась и медленно пошла своей дорогой, понимая, что сделала именно то, что хотела, и удивляясь, что никакого неприятного запаха, исходящего от вещей бомжа, не ощутила.
Теперь Ольга Михайловна снова стала проходить мимо павильончика, который днём был пуст, и класть на скамейку какие-нибудь продукты. Выбор их был невелик: она соблюдала строгую диету, потому что многолетний приём сильных обезболивающих сильно навредил желудку и печени, а два года назад обнаружился диабет, так что основным питанием стали гречневая и овсяная каши, кефир, нежирный творог. Решив, что мужчине такой рацион придётся не по вкусу, купила и оставила на скамейке банку рыбных консервов, потом недорогую тушёнку.
До середины августа пару раз в неделю бывала в дальнем супермаркете и, возвращаясь, оставляла в «доме» бомжа что-нибудь из продуктов. Вот и сегодня купила лишнюю буханку хлеба и сайру в масле по акции. Однако в павильончике не увидела ни одеял, ни посуды — никаких признаков пребывания бомжа. Растерявшись, стала оглядываться, а не ушла сразу, как раньше. За что и поплатилась.
— А нет его, я и давеча проходила, не было уже.
Ольга вздрогнула: рядом с ней стояла неизвестно откуда взявшаяся низенькая, толстенькая бабушка.
— Очки надо носить! — мысленно обругала себя близорукая Ольга. А старушка между тем продолжала:
— Я вас и раньше тут видела, вы продукты ложили на лавочку. Это хорошо, что вы помогаете. Вам лет пятьдесят будет (недавно исполнилось пятьдесят три), должность занимаете, получаете много. Одеваетесь вы богато, я сразу заметила, богато.
— Богато одеваюсь?! — Ольга мысленно схватилась за голову. — И что же это богатое можно на мне разглядеть? Золотых украшений нет вообще: цепочку и два колечка отдала дочери, когда та закончила школу. Босоножки самые дешёвые, купленные на рынке, да три ситцевых платья, сшитые своими руками, — вот и весь летний гардероб. Где ж тут богатство? А впрочем, людям удобнее видеть то, что они хотят.
Ольга Михайловна шла по перрону, а толстая бабушка, пристроившись рядом, говорила без остановки… Было совершенно очевидно, что ей нужен не собеседник, а слушатель. Старуха хвастала, говоря по-научному, повышала свою самооценку:
— Вот дверь железную в апреле поставили, а разворотили-то всё! Зять заштукатурил, обои поклеил новые (по семьсот рублей рулон брала!), дала ему пять тысяч. А что? Наняла бы чужого, тоже платить бы пришлось. А так деньги в семье остались. Внучка окна по весне перемыла (я окна пластиковые ещё в позапрошлом году поставила. А что? И чище стало в квартире, и тише. Когда захочу, вздремну днём), я внучке тысячу дала. А как же? Одна у меня внучка, внуков четверо, а внучка одна, младшая.
Неожиданная попутчица продолжала говорить, но Ольга не вслушивалась. О том, чтобы поставить металлическую дверь или на пластиковые окна, она и не мечтала: пенсия — десять тысяч, только на самое необходимое хватает. Работала из последних сил, но в сорок девять лет поняла, что болезни одолевают: к беспокоившему с молодости сердцу после сорока лет прибавилась гипертония, позвоночник скручивал так, что до поликлиники не могла дойти, делать уколы медсестра приходила на дом.
С детьми, а точнее с девочками, (она вела уроки домоводства в школе) ладила. А вот в коллективе после прихода новой директрисы — из молодых да ранних — стало твориться неладное: сплетни, доносы, а то и просто оговоры приветствовались, появилась группа приближённых, которых поощряли и словами, и премиями, за год рассчитались три завуча, логопед, а на их должности назначили тех, кто сумел угодить директрисе… И Ольга Михайловна решила расстаться со школой, где проработала полжизни. С коллегами перезванивались, встречались, и то, что слышала от них, ужасало: директриса и её команда беззастенчиво воровали, а коллектив всё понимал и молчал.
...Старуха что-то говорила о деньгах, называла какие-то суммы... Ольге вспоминалась работа.
Кабинет домоводства на третьем этаже, а она два раза в неделю должна была на переменах дежурить в столовой, на первом. За две-три минуты до звонка с урока девочки собирались и подходили к двери, чтобы сразу же по звонку выйти из класса. Ольга Михайловна закрывала дверь и быстрым шагом направлялась в столовую: метров тридцать надо пройти по коридору, потом спуститься по лестнице, по которой сплошным потоком движутся ученики (но ведь учительница не может их расталкивать и бегом бежать тоже не может), потом ещё метров тридцать по коридору первого этажа до столовой. А в дверях уже трясёт двойным подбородком завуч Елена Пална и пальцем тычет в часы на жирной, с перетяжками, как у младенца, руке: «Вы на три минуты на дежурство опоздали!» (Старшеклассники дали Елене Палне грубое прозвище «свиноматка». Как же оно ей подходило!)
От такого школьного маразма ушла Ольга Михайловна четыре года назад и ни разу об этом не пожалела. Пенсия небольшая, но шитьём подрабатывает. Последнее время заказов стало больше: шьёт она хорошо, цену назначает умеренную, дешевле, чем в ателье, и заказчицы направляют к ней своих знакомых. Подработанных денег старается на себя не тратить, откладывает для подарков дочери, зятю и внукам. Сама всегда думала, что близким лучше дарить подарки: знаешь ведь и размер, и цвет любимый, и о чём мечтает, что любит. Но у сватьи другие взгляды: дарить нужно только деньги. Когда Ольга поняла это, то, чтобы не портить отношения дочери с родственниками мужа, тоже стала давать хотя бы по тысяче в придачу к подарку. Как же расплывалась в улыбке сватья, видя это! Будто мёд разливался по круглому, как блин, лицу дорогой сватьюшки.
В год четыре дня рождения: дочери, зятя, внука, внучки, Новый год — всем подарки обязательно, двадцать третье февраля — зятю и внуку, восьмое марта — дочери и внучке.
Семья дочери материально не нуждается: зять, хороший программист, буквально нарасхват, Света работала в банке, а в прошлом года возглавила один из его филиалов. Однако сватья часто даёт сыну деньги и обижается, если он не хочет брать. Потом обязательно звонит Ольге, рассказывает, сколько дала, ссылаясь на забывчивость, может рассказать об одном и том же случае во второй, а то и в третий раз.
Сват много работает и много зарабатывает. Ольга с ним почти не общается, даже номера сотового телефона не знает. Решила, что так будет лучше, когда в первый раз увидела своих будущих родственников: он — высокий, видный, и она — низенькая толстуха, короткие ноги, короткая шея — как хорошая портниха, Ольга сразу определила, что такие изъяны фигуры никак не замаскируешь. Потом узнала, что сват моложе своей супруги. Доработав до пятидесяти пяти лет, сватья сразу ушла на пенсию и занялась тем, о чём всю жизнь мечтала — разведением цветов. С ранней весны до поздней осени пропадает в саду или на рынке и, надо сказать, доход имеет хороший. Правда, внукам может уделять время только зимой. Внуками занимается Ольга Михайловна. С трёх лет учит с ними песенки и стихи, не только русские, но и английские, с пяти лет водит Антошу в бассейн, а Катюшу на художественную гимнастику. Два года назад внук пошёл в школу, и Ольга Михайловна стала забирать его после занятий. Они делают уроки, потом едут в бассейн, оттуда в садик за Катюшей, вместе гуляют. Больничные сотрудников банка очень не поощряются, поэтому с заболевшими детьми сидит Ольга Михайловна. Если нет срочных заказов и позволяет самочувствие, старается взять внуков на выходные, чтобы дочь переделала домашние дела, уделила время себе, чтобы сходили с мужем в гости или в театр. Выходные и особенно вечера с внуками — самое счастливое время: они играют, читают, но больше всего любят мастерить: открытки и подарки родителям, мягкие игрушки, ёлочные украшения...
Ещё Ольга Михайловна обшивает дочь и внуков, да и зятю связала не один свитерок. Они ценят это. Сватья же понимает только материальную помощь. «Матушка моя бескорыстно любит деньги», — шутит зять.
...Ольга вдруг поняла, что старуха уже не говорит. Повернувшись, наткнулась на её требовательный взгляд.
— Артрит у меня! — громко сказала старуха и замолчала, строго глядя на Ольгу.
— Ох-ох-ох! — ответила та, сочувственно качая головой.
Удовлетворённая собеседница продолжала:
— Сколько у меня мазей всяких: и сама покупаю, и дочери, и невестка. А всё ерунда! Мне вот шарф из собачьей шерсти посоветовали. Это — да! Мазью натру колено, шарфом закутаю, полежу, кино посмотрю, немного и полегчает.
— Вот все на давление жалуются, а я знать не знаю, что такое давление, — перескочила старуха на другую тему. — Приду в поликлинику, измерят, говорят: нормальное. Я и вижу всё мелкое без очков. Квитанции принесут за газ, за воду — уж как там всё мелко, а я без очков вижу. Соседки удивляются, приходят ко мне: «Антоновна, разбери, что тут мелкими буквами понаписано».
Ольга, задумавшись, прослушала, что дальше рассказывала старуха, а когда очнулась, та хвасталась своей пенсией:
— И у брата, и у сестёр меньше моей. У меня четырнадцать триста. А что? Всю жизнь на заводе, тридцать семь лет. Так-то! — и без всякой паузы, как бы торопясь высказаться, заговорила совсем о другом: А я вас с месяц как заприметила. Платье на вас тогда было сиреневое. Бога-а-атое платье!
«Богатое» сиреневое платье обошлось Ольге Михайловне в триста шестьдесят рублей — столько стоили три метра уценённой хлопчатобумажной ткани. Тесьма и немного лиловых кружев нашлись дома. Но ведь не станешь об этом каждому встречному рассказывать.
— Смотрю, — между тем, продолжала собеседница — вы из сумки хлеб достаёте, банку консервную, банан. Это хорошо, что вы помогаете бедным. Господь учил бедным помогать. Да-а-а… — очевидно, этим исчерпывалось её знание Священного Писания, поэтому после паузы старуха назидательно повторила: Господь учил бедным помогать!
Ольге вдруг пришла на память притча о двух лептах бедной вдовы, и она стала припоминать слова из Евангелия: «Истинно говорю вам, что эта бедная вдова больше всех положила; Ибо все те от избытка своего положили в дар Богу, а она от скудости своей положила всё пропитание своё, какое имела».
Фактически Ольга была вдовой. Второе замужество не состоялось (да она, если честно, никогда и не представляла себя женой Николая), долгий, неспешный роман закончился (для неё самой, во всяком случае) после того, как Николай, узнав, что Света поступила в университет, возмущённо воскликнул: «Ты что ещё пять лет собираешься её тянуть?!»
— Ну вот и высказался! — усмехнулась про себя Ольга.
Ночью, ворочаясь с боку на бок, поняла, что отношения с Николаем зашли в тупик. Честное слово, она даже видела грубую кирпичную кладку в конце этого тупика! Оставалось развернуться на сто восемьдесят градусов и возвратиться на исходную позицию. Что она и сделала. Причём не испытывая ни малейшего душевного дискомфорта: Николай вдруг стал совершенно безразличен: просто знакомый, не больше.
Целый год он пытался восстановить отношения: звонил, но Ольга быстро сворачивала разговор, заходил без звонка, но она, в лучшем случае напоив его чаем, сославшись на реальные, а иногда и на выдуманные дела, спешила уйти из дома.
Да, выходило, что Ольга была и осталась вдовой. Тогда что же: сайра и тушёнка, предназначавшиеся бомжу, были её «двумя лептами»?
Вдовой, если честно, никогда себя не ощущала: с Аркадием разошлись за два года да его смерти. Официально разведены не были: у неё тогда и времени не находилось, чтобы поехать куда-то в дальний конец большого города и подать заявление в суд.
Брак их дал трещину на пятом году. Организацию, где работал Аркадий (ВНИПИ ВТОРЧЕРМЕТ), расформировали. Пособие по безработице вначале было немаленьким и выплачивалось, в отличие от зарплаты, регулярно. Месяца три муж, что называется «в ус не дул»: отдыхал, ходил на рыбалку, потихоньку клеил новые обои. Когда пособие стало меньше, пытался найти работу, но на заводах закрывались целые цеха, людей увольняли тысячами, и он с его дипломом инженера-металлурга нигде не требовался. Ольгины родители уговаривали зятя устроиться хотя бы сторожем в школу или в детский сад — на время, пока не закончатся тяжёлые времена. Но он поступил по-своему: продал дом в деревне, доставшийся после смерти родителей, и купил машину — неновые уже «Жигули», решив «таксовать». На гараж денег не осталось, и ночью машина стояла под окнами.
Просто удивительно, как быстро муж опустился после потери работы. Началось, вроде бы, с пустяков: дочку стал называть «Светкой». На просьбы Ольги обращаться к ребёнку поласковее хохотал:
— Это вы — интеллигенты городские! А у нас в деревне всё по-простому: Ванька, Манька, Гришка!
Потом пропала привычка бриться каждое утро. Аркадий стал неохотно надевать костюм, если собирались идти в гости или в парк с дочкой.
А потом начал выпивать. Без праздников, просто так. Нетрезвый садился за руль. Денег, которые он зарабатывал, не хватило бы ему одному на питание. Ольга стала брать больше заказов, просила подруг, и те направляли к ней своих знакомых. Для родителей (жили они вместе с Ольгиными родителями) выдумывала несуществующие совещания, курсы, на которые её якобы послали, а сама допоздна сидела в школе, закрывшись в своём кабинете домоводства, и шила, чтобы дома не догадались, что Аркадий приносит домой жалкие копейки. Муж объяснял ей, что почти всё заработанное уходят на бензин, какие-то масла, детали, ремонт машины. Домой возвращался поздно, ближе к полуночи, долго спал, а к обеду ехал, как он выражался, «калымить».
Однажды Ольга поняла, что муж общается с другой женщиной, и женщина эта весьма нестрогого поведения. Визит в соответствующее лечебное заведение стоил Ольге многих нервов. К счастью, ничего серьёзного у неё не обнаружили и через неделю несложного лечения все неприятные проявления исчезли. Однако каждый вечер она стала стелить себе на раскладушке, серьёзно попросив Аркадия больше никогда к ней не прикасаться. Он пытался пообижаться, даже поскандалить: «Что: нашла себе рафинированного интеллигента? Что: муж стал ненужен?» — но ругался вяло и фальшиво. Прописан он был у Ольгиных родителей, выгнать его было некуда — не на улицу же? Они продолжали разговаривать на бытовые темы, не ругались, чтобы родители и Света ни о чём не догадывались. Ольга работала на полторы ставки и много шила. На скромную жизнь хватало (да тогда и жили все вокруг небогато), и родители думали, что это Аркадий стал больше зарабатывать. Ольга же, изнемогающая от работы и подработки, понимала, что он просто удобно устроился, как говорится, и стол и дом есть. Часто думала о том, как расстаться с мужем, чтобы это не выглядело так, будто она ни с того ни с сего выгнала его в буквальном смысле на улицу.
В раздумьях, ревности и переживаниях прошло больше года, и повод нашёлся: Аркадий не пришёл домой ни в полночь, ни в час ночи. Мама звонила в милицию, в больницы, но его нигде не было. Ольга с папой вышли на улицу, ещё сами не зная, что предпринять. У соседнего дома наткнулись на машину, в которой на передних сидениях спал Аркадий. Попытки растолкать его ни к чему не привели: муж был мертвецки пьян. Как же он вёл машину в таком состоянии? Как не попал в аварию? Как его ГАИ не задержала?
— Воистину, Господь хранит дураков и пьяниц, — вздыхал папа. Он принёс из дома тёплое одеяло, укрыл Аркадия. Ольга же легла спать, уверенная, что завтра она решительно потребует, чтобы муж уходил. А уж куда он уйдёт — дело его.
На следующий день Аркадий, молча выслушав Ольгу, стал деловито собирать вещи: очевидно, ему было куда уходить.
Родители переживали, но понимали, что Ольга имела веские причины для того, чтобы расстаться с мужем. Аркадий изредка заходил, играл с дочкой, но материально не помогал, объясняя, что всё, что зарабатывает, тратит на бензин и ремонт машины. У Ольги появились свободные деньги, на которые купила в коммерческом магазине и тени для век, и пудру, и духи, о чём при муже даже не помышляла.
В последний раз виделись с Аркадием за год до его смерти: после долгого перерыва он пришёл проведать дочку, принёс кулёк белорусских конфет. Выглядел, честно говоря, совсем плохо: похудевший, давно не стриженный, когда-то белые кроссовки держались на честном слове.
На вопрос: «А где тёща?» — папа ответил, что в больнице: ей сделали операцию и вчера после недели реанимации перевели в обычную палату.
— А-а-а, — равнодушно протянул Аркадий, что очень задело Ольгу. Мама постоянно его вспоминала, переживала, есть ли у него работа, есть ли крыша над головой. А у него, когда она чудом выжила после тяжёлой операции, кроме равнодушного «а-а-а», для неё ничего не нашлось.
Ольга накрыла стол к чаю: сделала бутерброды, помыла вишню и смородину, поставила недавно сваренное клубничное варенье, конфеты, которые принёс Аркадий, выложила в хрустальную вазу.
Папа старался поддержать разговор, не возражал Аркадию, хотя тот говорил резко, перескакивал с одной темы на другую, то и дело пытался уколоть Ольгу.
Света чувствовала, что отец какой-то странный, несколько раз Ольга ловила её вопросительно-недоумевающий взгляд и с улыбкой кивала дочке: всё нормально, всё хорошо, твой папа пришёл.
Сама, выпив чашку чаю, вернулась на кухню готовить маме еду: паровые куриные котлетки, кисель из свежих ягод, манную кашу — домашние блюда, потому что ни к чему больничному мама не прикасалась.
Когда Ольга выходила из кухни, Аркадий тащил её к окну: показать новую машину, «ласточку», «двухлеточку», как он её называл. Под окном стояли белые «Жигули», «пятёрка» или «шестёрка» (Ольга плохо разбиралась в моделях) — машина как машина, выглядит хорошо, почти новая.
Стараясь обидеть Ольгу, Аркадий нахваливал женщину, с которой жил последние полгода: «Людка моя — стоумовая баба. Вот бы у кого тебе поучиться, а институт твой никому не нужен, сейчас главное — уметь вести бизнес, делать деньги». Рассказывал, что у «стоумовой бабы» Людки — три киоска с конфетами на центральном рынке, а за конфетами он ездит в Белоруссию со своим другом, ведут машину по очереди: один за рулём, другой спит на заднем сидении.
Света пробовала новые конфеты, разглаживала, рассматривала яркие обёртки, принесла коробку со своей коллекцией фантиков. Папа слушал, задавал иногда вопросы, кивал, только один раз, не сдержавшись, воскликнул: «Да что ж ты наделал, Аркаша! У тебя, кроме машины, ничего и не было!»
Услышав папин громкий голос, Ольга вошла в комнату. Оказалось, что новая машина куплена на сожительницу Аркадия: она убедила его продать старую, постоянно требующую ремонта и добавила денег на белые «Жигули», которые сейчас стояли под окном.
— Да вот же, батя, нельзя было по-другому: я бы месяц с оформлением документов провозился, а у Людки везде знакомые, одним днём всё сделала, вошла-вышла — и всё готово.
Расстроенный папа качал головой, а Ольга снова ушла на кухню. Молоко для каши свернулось, и она побежала в магазин за свежим. Когда минут через двадцать вернулась, Аркадия уже не было.
Света видела отца один ещё раз, зимой: он приходил в школу поздравить её с днём рожденья. Подарил голубого плюшевого бегемотика и пакет белорусских конфет. Несколько раз повторил, что, когда его бизнес встанет на ноги, Света будет получать дорогие подарки. Дочка не поняла, что значит «бизнес встанет на ноги», но передала эти слова Ольге. Ольга решила, что говорилось это именно для неё и что Аркадию стыдно за то, что он не помогает дочери.
А маленький плюшевый бегемотик — последний подарок отца — сейчас стоит в книжном шкафу в доме Светы.
Прошло два года с того времени, как Аркадий ушёл, и Ольга решила, что после отпуска подаст на развод и на алименты (зарплату задерживали, заказов стало меньше: не было у людей денег на новые платья и костюмы). Кроме того, бывший, по сути, муж прописан в квартире её родителей, и за него платят, а квартплата растёт как на дрожжах. Этот вопрос тоже надо как-то решать. Но решать ничего не пришлось: Аркадий разбился на машине, когда Ольга с дочерью гостила у маминых родственников в деревне.
Ольга и тётя Зина, мамина младшая сестра, пололи огород, Света с девочками играла в палисаднике. В это время из сельсовета прибежала секретарша, троюродная Ольгина сестра, со страшной вестью: погиб Аркадий. Через час папа снова должен был позвонить, и, наскоро ополоснувшись в летнем душе и переодевшись, Ольга поспешила в сельсовет.
Папа рассказал, что Аркадий, возвращаясь из Белоруссии, сел за руль сильно выпивши и уже на подъезде к городу врезался в столб. Сам погиб на месте, а его пьяный приятель, спавший на заднем сидении, отделался синяками и двумя сломанными рёбрами. «Стоумовая баба» Людка отказалась забирать тело из морга, мотивировав это тем, что Аркадий ей никто. Участковый и майор ГАИ поехали по месту прописки. Папа сказал, что Аркадий им не чужой, отец их внучки, поэтому они похоронят его по-человечески.
Когда Ольга вернулась из сельсовета, у тёти Зины уже собрались родственники: мамин брат дядя Ваня с женой, сыном и невесткой, дочь тёти Зины Галя и её муж Андрей, который попросил у председателя сельсовета машину, чтобы отвезти Ольгу в райцентр, откуда она на автобусе поедет домой. Было решено, что Свету брать не будет. Завтра дядя Ваня подремонтирует свой старенький «Москвич», и послезавтра рано утром, часов в пять, выедет на похороны с женой, тётей Зиной, Галей, Андреем и Светой (ей пока о смерти отца решили не говорить).
Тётя Маша, жена дяди Вани, писала на листочке, чего не надо покупать к поминкам: мёд (у дяди Вани свои ульи), картошку (накопают мешок молодой и привезут), овощи (привезут лука, чеснока, огурцов, помидоров), яйца (обернут каждое яйцо в бумагу и сложат в банки), а ещё зарежут пять уток.
Тётя Зина в это время совала Ольге деньги.
— Зачем? — удивилась Ольга.
— Ох, деточка, ты ведь ещё, слава Богу, не хоронила никого. Хоронить — это дорого. Шаг ступишь — заплати, — горько вздыхала тётя Зина.
Дядя Ваня отлучился на немного, вернулся и тоже принёс денег.
— Бери, бери, — сказал он Ольге. — Это, можно сказать, копейки. На похороны много надо.
В райцентр домчались быстро, но билетов в кассе не было: пятница, на пятницу и выходные билеты раскупались заранее. Андрей заплатил водителю и посадил Ольгу в автобус. Все триста километров, все пять часов пути ехала стоя, неловко обнимая высокое сидение «Икаруса», балансируя на поворотах. Автобус часто останавливался и подбирал голосовавших, водитель ругался, но людей сажал: им надо ехать, а билетов нет. Если кто-то выходил и освобождалось место, то его занимал пожилой, остальные (а таких набралось уже человек двадцать) стояли.
Расставшись с родственниками, Ольга пыталась осмыслить произошедшее. Больше всего её печалило то, что у дочери теперь нет отца. И как сказать об этом восьмилетнему ребёнку? И нужно ли Свете быть на похоронах? Может быть, лучше отвести к кому-нибудь из знакомых? Ольга чувствовала скорее растерянность, чем боль утраты: любовь, привязанность — всё это давно прошло, переболело, зарубцевалось, и Аркадия она воспринимала как родственника, не близкого, от которого можно отдалиться, но совсем вычеркнуть из своей жизни не получится.
Больше всего пугало слово «морг». Ему в пару пришло на память другое — «опознание». Очень боялась, что надо будет войти в морг. Казалось, что не сможет выдержать запаха, царящего там, убежит или упадёт в обморок.
Потом подумала о деньгах. Все свои тридцать лет она прожила с родителями и никаких личных накоплений не имела. У папы и мамы есть по сберкнижке, но деньги очень быстро обесцениваются. Хватит ли на похороны? А потом ещё поминки. И памятник надо ставить…
Домой добралась в девятом часу вечера. Умылась, выпила компоту, позвонила другу Аркадия. Потом нашла адрес его родной сестры Вали (она жила в Магадане) и отправилась к Рае, двоюродной сестре, которая одна из родственников Аркадия жила в городе, остальные — в сёлах: Капитоновке и Озёрках.
Рая, едва Ольга начала говорить, округлив глаза вскрикнула: «Только денег у меня нет!» Ольга тихим голосом (у неё от усталости кружилась голова и не было сил говорить громко) объяснила, что пришла не за деньгами, попросила связаться с деревенскими родственниками, сообщить, что похороны послезавтра, вынос в два часа. Рае было неудобно, она поняла, что допустила промах, стала приглашать пройти, посидеть, поговорить. Ольга отказалась: торопилась дать телеграмму Вале. Время было уже позднее, и пришлось ехать на Главпочтамт, работавший круглосуточно. Домой вернулась к полуночи на такси и без сил рухнула на кровать.
Весь следующий день прошёл в хлопотах. Папа и его брат дядя Вася занимались организацией похорон. Мама, узнав о смерти Аркадия, слегла с гипертоническим кризом. Покупали продукты и готовили Ольга, её подруга Маша и соседка Анна Михайловна. Вечером к ним присоединился Игорь, двоюродный брат Ольги, сын дяди Васи, он прилетел из Анапы, оставив жену и ребёнка в доме отдыха.
Жареную рыбу сложили в восьмилитровую кастрюлю. Котлет наготовили целое ведро. Игорь без отдыха носил из гастронома неподъёмные сумки с водкой и вином. Мамина подруга привезла три килограмма шоколадных конфет, которые достала где-то через знакомых (хорошие конфеты тогда уже стали дефицитом).
— Зачем всё это? — недоумевала Ольга, механически нарезая, натирая, перемешивая. — Аркадий умер, ему уже ничего не надо. Зачем горы еды, ящики водки, когда умер человек?..
Многие из того, что происходило на похоронах, Ольга потом не могла вспомнить, она будто отключалась на время. Врезался в память эпизод на поминках и обжигающее чувство стыда, которое пришлось испытать.
На похороны пришло много людей. Рая сообщила родственникам Аркадия, и приехали две его престарелые тётушки с мужьями, двоюродные братья-сёстры с чадами и домочадцами — общим числом четырнадцать человек.
Ольга не просидела за столом и пяти минут. Вместе с Машей и Анной Михайловной они всё время были на кухне: накладывали, подавали, мыли посуду…
— Что ж вы, девчата, рыбки такой вкусной мало положили? — Ольга обернулась: в кухню входила тётушка Аркадия с пустым овальным блюдом в руках. — Не наелись!
— Сейчас, сейчас! — заторопилась Анна Михайловна, наполняя блюдо — Уж простите: закрутились мы…
«Не наелись» — эти слова, сказанные на поминках в день похорон, хлестнули Ольгу, как кожаная плётка по лицу. Зажав рот рукой, она отвернулась к окну.
— Потерпи, потерпи, потерпи, — как мантру, повторяла Маша, обняв Ольгу и крепко сжимая её плечо, — потерпи, потерпи, они скоро уйдут, потерпи…
Потом было девять дней, сорок дней, полгода, год. Родственники Аркадия приезжали в полном составе: все четырнадцать человек. Сидели за столом по несколько часов, громко разговаривали друг с другом, не обращая внимание на Ольгу, её родных, соседей. Мужчины выходили покурить на улицу, вступали в разговоры с сидящими на скамейке соседями, спорили, что-то доказывали... Потом возвращались, снова садились за стол: наливали, накладывали, пили, ели…
Ольга каждый раз готовила для детей пакеты с фруктами и сладостями. Но тётушки, уходя, выгребали из вазочек все до единой конфетки, приговаривая: «Это детям поминать дядю Аркадия. Покойнику хорошо, когда его детки поминают!» Папа и мама сидели опустив глаза. Ольга сгорала от стыда.
Родная сестра Аркадия не приехала и не ответила на телеграмму. Других его родственников, кроме Раи, Ольга после поминок не видела. Раю изредка встречала на рынке. Каждый раз та задавала три вопроса: Ты замуж не вышла? Света учится? Родители живы? — и, услышав краткие ответы, спешила по своим делам.
Вспоминая, совершенно забыла про собеседницу, идущую рядом, а та продолжала о чём-то говорить. Ольга прислушалась: старуха хвалила её сумку. Действительно, очень хорошую, кожаную — подарок дочери и зятя к дню рождения. Потом перешла на платье, в котором была сейчас Ольга: синее в белый горох:
— И это платье у вас какое хорошее, сидит как влитое. Богатое платье!
Услышав в третий раз, что её ситцевое платье называют «богатым», Ольга почувствовала раздражение. Чтобы не сказать чего-нибудь резкого, поспешила к приветливо распахнутой двери магазина «Товары для дома», бросив на ходу:15px
— Ну, всего вам доброго. Мне ещё кое-что надо купить.
Прерванная на середине слова старуха разочарованно и обиженно смотрела ей вслед: она ещё не успела наговориться всласть.
Путилина Инна Константиновна живёт в Липецке. Окончила с отличием ЛГПИ, филфак, преподаватель русского языка и литературы. Автор методических пособий для подготовки к ЕГЭ и ОГЭ. Художественная проза и литературная критика публиковались в газетах «Литературная Россия» и «Литературный Крым», в журнале «Петровский мост». |
|
