Последние его рассказы... Последние, какой-то особой чуткости и мягкости слова, которые только он умел расположить даже в самом суровом и драматическом тексте так, что они давали утешение и просветление. Последние мысли о войне и природе, о самом важном, что составляло весомую суть его творчества. Мысль о войне и боль войны - той, Великой Отечественной, которую не могли затмить никакие трагические события последних пятнадцати лет; более того - в эти-то годы и потребовалась новая и решительная защита всего, что защищалось тогда. И сострадание к приютившему нас на земле миру природному, к «братьям нашим меньшим», к птахам малым, ко всему, что нас окружает. Для Евгения Носова эта боль о войне и это сострадание к «меньшим» - что-то краеугольное, опорное в нравственном строении человека и общества, простирающее свое влияние на их дальнейшую судьбу. О грехе непогребения павших в Великую Отечественную он скажет: «Это ж они, не прикрытые землей, теперь не дают ходу России. С таким неизбывным грехом неведомо куда идти... Сохнет у народа душа, руки тяжелеют, не находят дела... И земля не станет рожать, пока плуг о солдатские кости скрежещет... Оттого и не знаем имени себе: кто мы? Также не умеющий заметить голода и холода птах, остающихся зимовать на родине, не заметит и людского голода и холода. И околеет в конце концов сам от нечувствительности и сердечной недостаточности».

По этим рассказам видно, в какой прекрасной писательской форме до последнего дня оставался Евгений Иванович Носов. А ведь ему было 77. «Уже к последним рядкам укос подобрался: к двадцать пятому да к двадцать шестому году» - это из рассказа «Памятная медаль», одного из прощальных, завещательных, написанных под занесенной косой. Но как написанного, как выпетого, с какой щедростью сдобренного золотой россыпью русского языка! Подобное долгожительство неувядающего таланта, даже в одном ряду с классиками, случается редко. Такое впечатление, что его творческий запас и не мог убыть, его духовная и нравственная чуткость, его мудрость и добродушие и не могли иссушиться, потому что личное, индивидуальное находилось в нем в непрекращающейся связи со всем лучшим, что сохранилось в нашем народе. Творческий источник писателя Носова, наделенного таким «сообщением», был неиссякаем. Невольно любуешься: сколько добрых, светящихся ласкательных слов находит он для самой суровой военной поры, - и когда находит? - почти в подобное же лихолетье! Но без них, считал он, нельзя. И пока не надышит он каждое слово добром и теплом - не поставит.

Невольно вспоминаю, как в году 1989-м или 90-м, когда вовсю правили бал в нашей стране пустые и злобные люди, когда окаянство, как государственный флаг, витало над улицами и площадями, мы с Евгением Ивановичем оказались в одной московской гостинице и по вечерам сходились у меня на чай. Жалобы и требования, разоблачения и ультиматумы, угрозы и подлости - едва ли не одни только эти “жанры” и были тогда в обществе в ходу. И вдруг Евгений Иванович показывает мне массивную общую тетрадь с вклеенными в нее газетными вырезками и собственноручными записями о благородных человеческих поступках, которые, несмотря на непогоду, не попрятались в укрытия. Думаю, эта тетрадь с особой летописью добросклонности нашего народа сохранилась где-нибудь среди бумаг Носова. А может быть, и не одна. «Помогает?» - спросил я тогда в гостинице, перелистывая тетрадь. Евгений Иванович покряхтел-покряхтел и отвечать не стал. А ответил он на него всей своей работой за последнее десятилетие.

Уверен, что в рассказе «Памятная медаль» Евгений Носов продолжил негласный спор со своим другом Виктором Астафьевым о том, как следует им, фронтовикам, писать войну. После публикации романа «Прокляты и убиты» он отправил Астафьеву большое письмо, по пунктам разъясняя, где и почему он расходится с автором романа. К чести Астафьева, он напечатал это письмо в своем собрании сочинений. Но не согласился с Носовым. В войну они были окопниками, знали ее нутро, помнили каждой клеточкой своих израненных тел, и вдруг оказалось, что в нравственной оценке событий их воспоминания расходятся, будто один наблюдал их только глазами, а второй еще и сердцем. Война - штука жесткая, самая жесткая из всего, что существует в мире: Евгений Носов испытал ее на своей шкуре не менее, чем Астафьев, и описывал ее не однажды, а в конце описал и в «Памятной медали».

Война ожесточает людей. Но по нравственному статусу писателя бывший воин не имеет права ожесточаться и переходить на грубый язык, в скверну окопного бытия, отдаваться, как клятвенный свидетель, тому низкому и звериному, без чего никакая война не обходится, и потом делать из этого окончательные выводы. Правда события не есть еще историческая правда. Тем более не духовная правда и не художественная. Смертью персонажа можно грубо, как дубиной, пришибить читателя, а можно его и вдохновить. Такую ответственность и чтил Евгений Носов, автор «Усвятских шлемоносцев», повести, несомненно, самой пронзительной и печальной о начале войны, известие о которой застает жителей деревни Усвяты за сенокосной страдой, но и самой вдохновенной, духоподъемной повести, когда парни и мужики вынуждены переодеваться из крестьянского в ратное. Оратай, то есть пахарь, и ратник, то есть воин - слова однокоренные, так случалось прежде в крестьянской России множество и множество раз: сегодня ты с сохой, а завтра - с мечом. Они уходят, эти усвятские шлемоносцы, далеко-далеко от родных околиц, но уходят не с обреченностью пушечного мяса, а со священной решимостью отстоять землю предков.

Писателю Евгению Носову можно верить. Никогда ничего, не утвердившись в своей правоте, он не сказал.