Тысячи лет вода тающих ледников, собираясь сначала в небольшие ручейки, затем в неширокие реки и речушки, прорезая горную твердь, скатывалась по ущельям и седловинам Тункинских гольцов Восточных Саян вниз – по южным склонам в Тункинскую долину, по северным – в долину рек Шумак и Китой.  Силой потока вода размывала кварцевые жилы и выбивала из них золотоносные руду и песок.

Песок, не задерживаясь в русле, выносился сильным течением в долины, а крупное самородное золото в районе водопадов и в узких теснинах скал проседало сквозь рыхлый аллювий до коренных пород, забивая собою трещины и западины.  Даже сильнейшие паводки не выталкивают самородное золото из гнёзд наверх.  

Найти такое гнездо можно только случайно, наткнувшись взглядом на отливающий благородным блеском самородок…

1.

Едва не переехав нартами концы его охотничьих лыж, оленья упряжка остановилась. Запаленные олени, с мордами в хрустком инее, сипло раздували мокрые ноздри. Каюр отложил хорей, скинул с головы капюшон и обернулся к Кузнецову.

Андрей Александрович улыбнулся – ну, кто тут ещё мог быть? – только Миша Ытынгын.

Давний знакомец.  Один из немногих оставшихся на этой земле тофаларов оленеводов. Когда-то,  молодым специалистом, Андрей Кузнецов после окончания горного института учился у тофалара Ытынгына понимать и любить  тайгу и горы…

- Рад тебя видеть, Миша!

- И ты здравствуй, Кузнецов. Давно ты к нам не приходил. Я вспоминал тебя…

- Я тоже вспоминал. Люди говорили, ушёл ты к Верхним Богам. Я не верил…

- Хорошо, что не верил. Болезнь ко мне приходила. Долго не уходила – забрать с собой хотела, к Верхним Богам увести хотела. Я уже и дорогу к ним видел. Но я не пошёл…

- Договорился?..

- Как с ней договоришься? С болезнью нельзя договориться. Она всегда обманет. Хитрая – предлагала отпустить меня, если я укажу ей на кого перейти. Говорила – хоть на самого плохого человека, хоть на врага своего укажи – и я уйду, не буду тебя мучить. Хитрая. Если бы я согласился, она ни только бы тело моё изломала, но и душу. Как жить потом с подлой душой?! Кем бы я стал? Росомахой вонючей? Болезнь хитрая, но глупая: когда тело болит – терпеть можно, когда душа болит – нельзя терпеть, пропадает человек.

Видишь, сижу, не встаю с тобой поговорить? Я ей ноги свои отдал. Она с ними и ушла – думала, куда я без ног от неё денусь? Глупая. Она думает, человек без ног – не человек. А зачем  мне больные ноги? – у меня олешки есть.

Чего стоишь, Кузнецов? – садись, нарты большие – места хватит.

Андрей Александрович освободил ноги от лыж и полуприсел, полуприлёг на нарты.

- Да-а, Миша,  олени у тебя славные!

- Сам подбирал для упряжки. Много соли скормил – теперь они ноги мои, жизнь моя…

- Далеко ездил?

- Олешки четыре раза останавливались, значит, километров сорок. На Тайзы ездил. Водопад там, знаешь?..

- Бывал…

- К водопаду ездил. А ты, Кузнецов, всё золото ищешь?

- Ищу.

- Нашёл?..

- Нашёл…

- Что делать будешь?..

- Пока не знаю…

Ытынгын, покопавшись за пазухой, достал трубку. Придавил табак в люльке большим пальцем, прикурил.  Попыхтел, почмокал, давая  разгореться табаку – глубоко затянулся. Его тёмное сморщенное как кожаный мешочек лицо было отрешенным и невозмутимым.

Кузнецов вспомнил, Михаил и тогда, много лет назад, когда сильно волновался, всегда трубку раскуривал. Говорил – дым думать помогает. Вспомнил и другое – жена Ытынгына Харитина, да и другие его родственники, даже дети, тоже с трубками не расставалась.

Миша курил, молчал. Молчал и Андрей Александрович.

Полулёжа на шкуре марала, что покрывала нарты, Кузнецов, согретый солнцем, любовался окрестностями. Пока тропил снег на лыжах, было как-то не до любований, нужно было торопиться до заката дойти до трассы, где его ждала экспедиционная машина. Вторая половина марта, а снег и не думает ни темнеть, ни оседать. Искрится под солнцем, как в январе. Недалёкий лесок до сих пор индевелым куржаком покрыт. Каждая ветка, каждая иголочка посеребрены морозом.

Михаил выбил о нарту докуренную трубку, завернул в тряпочку и спрятал за пазуху.

- Я знал, что ты найдёшь золото, Кузнецов. Ты умный. Многие до тебя его здесь искали. Находили крохи. Ты не такой – тебе крохи не нужны. Сколько лет прошло – старым стал, а нашёл… Зачем тебе золото, Кузнецов?

2.

Водопад слышно издалека. Высотою с двухэтажный дом, широкий, в три-четыре метра полосою, ниспадает он со скального уступа в узкий каньон. Через пару десятков метров вырывается поток из каменных теснин и, распадаясь на несколько рукавов, несёт свои воды в долину.

Этой весной, подточенная временем и мощными потоками воды, к подножью водопада осыпалась огромная часть скалы. И на открывшемся скальном срезе проступило несколько ярко выраженных кварцевых жил, наискось уходящих в глубину земли.

Подойти к водопаду можно только со стороны реки, что непросто – заболоченные участки так плотно забиты молодым березняком, что пройти к водопаду летом практически невозможно. Только зимой через крутую крупную осыпь…

Кузнецов давно мечтал проверить на золотое оруднение эти места, и при подготовке полевого сезона, просматривая новые космоснимки, обратил внимание на свежий оползень в районе водопада на реке Тайзы. И понял – пора. Но из-за непроходимости к этим местам летом, пришлось ждать зимы. И биться с начальством за разрешение провести там разведку, доказывая, что учитывая общую золотоносность района, не исключено, что обвал скалы обнажил кварцевые жилы, и что какая-то жила несёт богатое золотое оруднение.

И сегодня Андрей Александрович окончательно убедился в огромной перспективности разведанного месторождения и с гордостью записал в своём дневнике – «Пробы на золото, взятые из жил различного типа и различных мест участка, показали общую весьма сильную золотоносность…»  

3.

- Зачем мне золото? Как сказать-то? – лично мне, Михал Дмитрич, золото интересно только как обручальное кольцо на моём пальце да цепочка на шее жены. Не более. А если говорить о том золоте, что в недрах ваших гор сокрыто – так это моя работа – искать. Я геолог и мне нет разницы, что искать – уголь, торф, золото. Просто работа. Хотя вру, не просто – а любимая работа. Это единственное, что я умею – бродить по свету и открывать что-то новое. Лишь бы на пользу.

Думаю, скоро у вас здесь новый посёлок золотодобытчиков вырастет, прииск откроют, дороги проложат, ЛЭП  протянут до самых дальних точек, народу нового понаедет. Короче, жизнь зашевелится в ваших краях…

Старый тофу поднял глаза на Андрея Александровича:

-  Ты умный человек, Кузнецов – учился долго, жил долго – зачем неправду говоришь? Или ты в это веришь? Когда это чужие люди моему народу хорошо делали?

Мой народ очень маленький народ, скоро в семи чумах все поместимся. У нас уже почти ничего своего нет – только вот эти долины и горы, да немного оленей. Рыба в реках, зверь в тайге – в которой деревья падают от старости, а не от топора…

Мой народ хитрости не знает, мы даже ловушки на зверя не ставим – зачем зверя обманывать?.. Мы зверя честно добываем – ружьём и собакой. Не стреляем пока глаза в глаза со зверем не поглядим друг на друга.

Когда-то нас было много – и были мы карагасы – чёрные гуси. Мы ни с кем не воевали, пасли оленей, охотились. Мы просто жили.

Пришли чужие люди и сказали – какие вы карагасы, какие гуси? Вы будете тофалары. Теперь мы тофалары. Тофы.

Чужие люди забрали наше имя, потом наши долины, оленей – мы ушли в тайгу, в горы. Но чужие нас и здесь не оставили – они стали забирать себе в жёны наших девушек, а наши юноши стали брать в жёны женщин из чужих племён. Людей стало много, а народа моего почти не стало. Нас совсем мало – семь-восемь сотен? Кто знает…

А сейчас прииск откроют, реки перекопают, горы взорвут, тайгу вырубят-выпилят – куда тофу идти?..

Старый тофалар замолчал и раскурил трубку. Отвернувшись от Андрея Александровича, вглядываясь в начинающее розоветь вечернее небо, сказал:

- Горе, Кузнецов, от твоего золота моему народу. Опять придут чужие люди, и не станет больше карагасов. Все будут – а карагасов не будет. Если кто и останется – то ненадолго – водка их убьёт.

Давно живу – видел, какая жизнь на приисках. Нет там счастливых. Золото всех губит.

Я ведь за тобой, Кузнецов, не один день смотрел. Как только ты свою бригаду в соседнюю деревню привёз, я сразу понял – за нашим золотом ты пришёл. А раз пришёл – найдёшь. Я потому и не хотел с тобой встречаться. Дружбу нашу ломать не хотел.

Мне о нашем золоте, золоте тофаларов, отец, умирая, рассказал. Отцу – дед, деду – прадед. И все они говорили – узнает чужой человек о золоте – не станет народа чёрных гусей…

Я скоро тоже уйду. Тайну золота сыну должен оставить. А получается, нет тайны, оставлять нечего. Я последний хранитель…

Зачем тебе наше золото, Кузнецов?..

4.

Андрей Александрович потрясённо молчал. Он всю жизнь занимался геологией, разведкой различных месторождений, он прекрасно выполнял свою работу – и очень гордился этим. Он не стал большим начальником, но он и не стремился им стать. Кузнецов любил полевую работу, его ценили, уважали, его награждали и хвалили. Андрей Александрович верил, что выполняет очень нужную и важную работу, и люди ему за это благодарны.

А что получается?! Что сейчас получается?!

Ведь он никогда, в таком, ключе о своей работе не думал. Получается, что да, в общем, для страны, для всего народа его работа важна и нужна, а для конкретного отдельно взятого человека, да что там говорить, народа  – гибельна…

- Михал Дмитриевич, может, всё не так страшно? Да и потом, пока только я, я один знаю конкретное местоположение золоторудных жил, примерные их запасы. Да и верны ли мои предположения? Ведь, в принципе, пока всё это так – на глазок. Ведь всё ещё проверять и проверять. Годы пройдут. Так, что ничего пока с вашей тайной не произошло. Знали вы один, теперь мы – двое…

Ытынгын, словно китайский болванчик, покачал головой:

- Если тайну знают двое – значит, её знают все – и, помолчав, добавил – Знаешь, какая любимая команда у моих оленей? Стой! Только её они всегда слышат, хоть громко скажи, хоть прошепчи. Команду – вперед! – они могут и не услышать, или сделают вид, что не услышали, хотя слух у них отменный – я к чему это говорю? – ты, Кузнецов, команду «стой» никогда не слышишь, ты идёшь и идёшь по следу до конца, как моя любимая собака. Ты никогда не сможешь остановиться. И тайну сохранить ты не сможешь. Ты, как и мой народ, хитрить не умеешь…

Кузнецов ничего на слова старого тофалара не ответил. Да и что было говорить? Прав старик – ушло время тайны, сохранить её уже не получится, даже если и очень хочется.

 - Пора тебе, Андрей Александрович, темнеет, иди, тебе ещё до трассы по светлу дойти нужно...

Кузнецов кивнул, и на прощанье приобнял друга:

- Всё будет хорошо, Миша. Не переживай…

Михаил Дмитриевич кивнул. Поднял хорей, ткнул им ведущего оленя, что-то гортанно выкрикнул и упряжка, рванув с места, стала быстро удаляться.

Расстроенный произошедшим разговором, переполненный безрадостными мыслями, проводив долгим взглядом друга, Кузнецов продолжил свой путь.

Широкие охотничьи лыжи, подбитые камусом, хорошо скользили по слежавшемуся снегу. Закатное солнце сиренево подкрашивало удаляющиеся горы и чернило недалёкий лес. Воздух ощутимо остывал, и лёгкая, снежная взвесь мелкими, едва заметными крупинками-звёздочками сыпалась с неба.

Сухо щёлкнул выстрел.

Кузнецов столбиком завалился на бок. Одна лыжа слетела с ноги, другая встав стоймя, носком уставилась в небо…

По этой торчащей из снега лыже, Ытынгын, круто развернувший оленей на звук выстрела, и обуреваемый мрачным предчувствием, и отыскал Кузнецова. Но помочь Андрею Александровичу уже было нельзя. Выстрел был прицельным – пуля вошла Кузнецову в висок. Стрелял опытный человек. Профессионал. Один выстрел – один трофей.

Ытынгын, вынув из-под шкур карабин, долго в бинокль оглядывал кромку недалёкого леса. Было тихо и никакого движения у леса не было видно…

Снежная невесомая взвесь, опадая на лицо Кузнецова, сначала таяла, но вскоре белёсая вуаль укрыла ледяной корочкой его полностью…

Старый тофалар от рождения, да и от прожитого времени был тёмен лицом, но сейчас, казалось, почернел совсем. Сидел он обезноженный на нарте, смотрел на белое застывшее лицо старого друга и, раскачиваясь, тянул заунывную песню ыр…

И думал. А думал он о том, что кто-то ещё, кроме него, знал тайну золота, и тоже очень не хотел, чтобы её узнал чужой…

5.

У самой кромки льда, среди скользких чёрно-серых окатышей, сквозь толщу воды отсвечивал тусклой желтизной крупный самородок.

Осторожно, держась рукой за нависающие над потоком воды ветки, ощупывая ногой ледяную корку, охотник шагнул к закраине. Лёд затрещал под весом тела, но выдержал, не проломился.

Прозрачная вода горных рек обманчива – любой предмет, лежащий под водой на дне, кажется рядом, а потянешься за ним – там глубина. И наоборот – думаешь, что глубь, а там мелко…

Решив, что самородок у самой поверхности, охотник ошибся – потянувшись за золотом, он едва не ухнулся в обжигающую ледяную воду. Только просунув почти по самое плечо  руку в воду, он смог ухватить самородок.

Мокрый, тускло-жёлтого цвета, в кавернах забитых жёстким песком, величиной с большую картофелину, он увесисто оттягивал руку.

Оглядев самородок, немного подивившись его тяжести, охотник вдруг размахнулся и кинул его во вспененную водопадом глубину.

Там его место, там, среди множества таких же тяжелых собратьев.  Там их никто даже  случайно не увидит. А у народа тофу теперь будет ещё много спокойных лет.

Правильно отец говорит – ненужное это золото. Никому не нужное – ни чужим, ни его народу. А геолог, геолог сам виноват, что нашёл здесь золото. Никто его сюда не звал. Это не его тайна, и он её уже никому не расскажет. Отец тоже скоро уйдёт к Верхним Богам, там и встретится со своим старым другом. Оттуда сверху они будут смотреть, как он будет хранить последнюю тайну чёрных гусей. Ведь теперь он, сын старого Ытынгына – единственный её хранитель…

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: