|
* * *
Останется лишь голос, тёплый голос,
и в ледяном сиянии миров
он выпорхнет вслепую, словно голубь,
когда поманит вечность-птицелов…
И обнажённый голос, словно голод,
подхвачен будет горькою волной –
скитаться будет он, но трубный Голос
откроет, наконец, простор иной…
Я отзвук Твой, я Твой летучий атом
и на земле чудесно побывал –
прими, насыть и отогрей меня Ты,
великий Голос – Логос – что воззвал…
* * *
По заулочкам студёным –
к девяти – так к девяти
в состоянии пронзённом
ты привыкла уж – почти.
Утра серая иголка –
эфемерна и груба.
Подморозило. И колко
нижет каждый вздох
судьба.
* * *
В эти майские дни, как ни выйдешь –
опоздала опять, проспала:
медуниц уж в траве не увидишь,
самовольно сирень расцвела.
Не по дням – по бесценным минутам
растекается лиственный шёлк,
но река не спешит почему-то
расплескать ледяной тихий шок.
Заполняется листьями время,
заполняется сердце и взгляд –
о, какое блаженное бремя,
словно я воротилась назад!
Словно я старшеклассница только,
нежный ландыш в росе обрела –
и не знаю, как больно, как долго
вот сюда, в этот май, я брела…
* * *
Здравствуй, тополь, друг старинный,
юных лет небесный сполох!
Пляшут листьев тамбурины
на ветвях твоих весёлых;
заплутал в дремучей кроне
мимолётный знойный ветер,
чтобы ты в сладчайшем звоне
мне взаимностью ответил.
Утлый месяц не помеха –
коль пруда настроишь тело
как серебряное эхо
дальней – звёздной – тарантеллы!
* * *
«Зато, зато, зато…» –
хотела бы иметь я:
сундук пудов на сто,
а в нём добра несметье,
что рук не бременит,
что воры б не отняли,
что вечно не сгорит
от тленья, от огня ли…
«Зато, зато, зато…» –
хотела бы сказать я,
но жизнь моя – всё ж то
единственное платье.
* * *
Успокой меня, ветер летний,
успокой меня, голос дальний,
на войне на моей столетней –
между молотом и наковальней.
Чтоб не сделаться грубой сталью,
я дышу, наполняясь светом –
облаками, лучами, далью
и черёмух пьянящим цветом.
Я звучу, доверяясь ярко
зеленеющему раздолью –
разнотравью, реке и парку,
чтоб не сделаться чёрной болью…
* * *
Давай уедем, друг, уедем
в Саратов, в глушь, куда-нибудь,
да хоть в тайгу к самим медведям,
к китам камчатским – тоже путь…
Махнём с тобой как бы случайно
туда, где эхом клич орлов,
и – козероги вверят тайну
тянь-шаньских синих облаков!
* * *
Вот и всё. Декорации сняты,
и душа озирает себя,
исчисляя дары и утраты,
о витийстве безумном скорбя.
Вот и всё. Ты сама сотворила
глум и дым в мелодраме живой –
это было, смотри, это было,
и ни с кем-то, артистка – с тобой.
Вот и всё. Ты играла и пела,
обольщаясь поддельной волшбой…
Как же ты прожила неумело
эту роль, называясь собой...
* * *
Дни угрюмы, словно бедуины,
и бредут, верблюдиц оседлав,
в те края, где финики и дыни
сладостней эмировых забав,
где в зелёном блеске веют пальмы
и медвян акаций свежий вздох –
пышную траву примять стопами
и молить, чтоб кладезь не иссох…
В бедные джеллабы тихо прянув,
по следам и звёздам – там и тут –
бедуины дней моих упрямых
к вечному Оазису бредут.
|
* * *
Я сама жестокосердая,
Силы неба преблагие,
и держусь, едва ли ведая,
как болезнуют другие;
я сама хожу зашоренно,
ничего не достигая.
Или – по колено горе нам?
Я сама, сама такая…
* * *
Пусть приснится тебе, Comme il faut,
мой сынок, ничего не просящий;
лишь на миг, далеко-далеко,
словно взгляд жизни той – предстоящей.
* * *
Ай, люли-люли-люли,
пролетели журавли,
в облаках кораблики –
сизые журавлики.
Ай, люли-люли-люли,
унесли на край земли,
за глубоко морюшко,
наше с деткой горюшко.
Ай, люли-люли-люли,
у зари в гостях, вдали –
отдохнут кораблики
сизые журавлики.
Ай, люли-люли-люли,
сны, как пёрышки, легли
на постельку с высоты –
отдохни скорее ты.
* * *
А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?..
Н. Заболоцкий
В чём красота, скажи мне, в чём она?
В цветенье вишни – кружевной, воздушной?..
Я влюблена, безумно влюблена
в росток светящийся и клён тщедушный –
в предлиственность, предлето – словом, пред –
предчувствие – оно судьбы дороже,
я влюблена в рассвета птичий бред,
в настройку струн, в тревогу сердца – тоже.
Я знаю, суждено быть ярким дням,
как совы, разлетятся в небе луны...
В чём красота живёт – решать не нам,
нам – трепетать, как солнечные струны.
* * *
Живут на небе облака,
живут на небе люди,
хрустален свет и даль звонка…
Так было и так будет.
Воздушный змей – совсем не змей –
петрушка балаганный,
и видим строже и ясней
заоблачные страны.
Теней кудрявые стада
от века и доныне
скользят послушливо туда
по солнечной равнине,
перетекают в высоту
прозрачные берёзы –
за трепетную ту черту,
где блёкнут даже грёзы,
где свет хрустален, даль звонка…
Так было и так будет.
Поют на небе облака,
поют на небе люди.
* * *
Разлив был долог и могуч,
а дом наш – с краю,
волна бродила мимо туч,
в сад набегая;
следы развеяла и рук
прикосновенья,
и не умели скрыть испуг
твои растенья…
И вот уж в розовом снегу
восходит лето…
Мой свет, найти тебя смогу –
когда-то, где-то?
* * *
Будь мужественной, будь небесным колесом –
пусть льётся на тебя поток необоримый,
и мельница гудит, скрипит – и в шуме сём
созиждется душа, размалывась зримо...
* * *
Нельзя присвоить человека –
его дыхание и сны,
скруглить значенье силуэта,
зрачков коснуться глубины.
Я ухожу – в долгу, ты видишь –
допечь насущное, дошить…
Хотела б, как хрустальный Китеж,
подводной музыкой прожить. |
