| |
НАДЕЖДА
Всё в мире, что являет некий вид,
незыблемой надеждой говорит,
во всём она – сама собой растёт
и тянется стремительно вперёд:
в полёте рук и восклицанье глаз,
в листве, что так блистательна сейчас,
в сердечном возмужании вершин, –
порыв её земной несокрушим.
О жизнь моя, побеги и витки,
соцветия, сухие тупики,
и слёзы, слёзы, что не побороть, –
надежды невещественная плоть!..
* * *
Изящества зимой мне не хватает –
всей этой острой выделки живой,
что трепетно сверчит, благоухает
над тонкой фосфорической травой.
Цветная степь и бабочки-картинки
годны для Эрмитажа и Орсе,
прожилки света, гибкие тычинки
и крапинки причудливые все…
Склоняется весной Творец Вселенной
до самых мелких, ювелирных дел,
как будто указуя прикровенно:
смотри, Я ничего не пожалел!
* * *
«Всё так» и «всё не так»,
«приемлю», «не приемлю» –
две партии людских,
когорты, расы две:
одна благодарит
приветливую землю,
целуя небеса
в таинственном родстве,
другой – не угодить,
ей холодно, постыло,
и ёжится она
в своей неправоте…
Но любит нас Господь,
куда б ни угодила
душа твоя,
Ему –
нужны и те, и те.
* * *
Зерно молитвы падает, летит –
в небесное тепло, в глубины света,
и твой уже не так прискорбен вид,
когда вверяешь дело почве этой.
Не надобно трескучей суеты,
бесплодного томления и боли,
когда ростки всевышней красоты
в твоей восходят горестной юдоли.
* * *
Куда спешит весна, космически взрываясь, –
развёртывая вмиг вселенную листвы,
пронзительно нова, в сиянье омываясь,
превыше всяких дел и паче всей молвы?
Пурпурные летят над городом сирени,
тревожит и пьянит черёмухи туман,
никак не удержать заоблачное рвенье –
и вот уже парит, как дирижабль, каштан.
Взлетело далеко большое водополье,
и в сердце мне опять ударил острый блик…
О, как остановить взрывной весны раздолье
и тихо созерцать её предвечный лик?!
* * *
Младенчески нежная кожа
теперь у природы – у всей,
о как восхитительно, Боже,
дыханье Твоих новостей!
Я плачу, целуя соцветья
черёмух и яблонь, прости, –
умильны они, словно дети,
сиянье любви во плоти.
Слоняясь по ласковой пойме,
тончайшего пламени – средь,
душа умоляет: позволь мне
всегда Красоту Твою зреть!
* * *
Я буду любить – всё равно, всё равно,
другого пути не дано, не дано,
мне очень хотелось бы света –
на сердце… и Тютчева, Фета.
Я буду любить несмотря ни на что, –
такое в природе звучит торжество,
и хочется мне быть навроде
гармонии в Божьей природе,
и хочется мне – не заумничать, нет,
а просто сиять вешней тайне в ответ.
* * *
А любовь – словно нить золотая,
словно пряжа небесного льна,
что, в клубочек сердечный мотая,
я протягивать ближним вольна.
И шумит в небесах веретёнце,
запасая дражайшую нить,
чтобы в сердце у каждого – Солнце
мы могли, не скупясь, сохранить.
* * *
Спокойно. Будет так, как должно быть –
лучи сойдутся, воплотятся тайны,
мы будем воевать, пахать, любить, –
могучие, как древние титаны…
* * *
Заповедные стены, покоя настой,
благовонной кадильницы звон золотой…
Не спеши, суетливый, укромно постой,
запасаясь, как хлебом, молитвой святой.
Заповедные стены, небесный распев,
и ликует душа – наконец преуспев!
* * *
Мне голос был…
А. Ахматова
Зову тебя, по имени зову,
как будто издалёка – Анна, Анна,
натягивая ветра тетиву,
листву перебирая осиянно...
Но ты вершишь какой-то свой обряд –
выходишь замуж, сердца не жалея,
и пестуешь несмысленных ребят,
имуществом скудельным тяжелея.
В растерянности крутишь головой –
и слыша и не слыша голос Мой.
Зову тебя, зову через года –
неужто ты забыла, Анна, Анна:
Я белый снег, Я вешняя вода,
Я Жизнь твоя – вовеки, непрестанно.
* * *
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Н. Заболоцкий
Что в человеке главное? Что в нём
неопалимым теплится огнём
и освещает жизнь его простую?..
Истоптаны, грязны ботинки всуе,
засалены худые рукава,
но разве в этом тайна естества?
Слетает Дух Утешитель вовек
на страждущих и брошенных калек,
не разбирая каковы отрепья…
И теплится нежданно благолепье.
* * *
Ты плачешь, словно брошенный котёнок –
в какой-то бесконечной темноте,
и голос твой и жалобен, и тонок,
и жизнь вся тут, а смерть – она везде.
Ты плачешь, почему не зная, право, –
никто тебя не бросил, но сполна
ты ощущаешь тёмный мир кровавый,
где без любви душа обречена.
БЛАГОДАТЬ
Мне келья немного тесна, это так,
но утлые стены – конечно, пустяк,
когда океан подступает
и в сердце чудесно впадает…
МАЛЬЧИКУ С АУТИЗМОМ
Непридуманный кит поселился во мне
и плывёт невесомо, вздыхает,
он огромный, как облако, но в глубине –
уверяю, такое бывает.
Этот кит – вся любовь моя, мальчик родной,
потаённые слёзы и битвы, –
гонит сердце густой исполинской волной
и до неба взметает молитвы.
* * *
Бой барабанный, клики, скрежет…
А. Пушкин
Твой опыт – боль и благодать,
поток железный и небесный:
то – словно кованая рать,
то – облака грядой отвесной.
И в этих крайностях, увы,
нельзя не крикнуть от избытка,
и вся ты с ног до головы –
железо, небо, счастье, пытка…
|
СТИХИ
Кто-то далёкий тебя непременно поймёт,
тихой печалью твоей одинокою взыскан.
Это молитва? Конечно, её безоглядный полёт,
чтобы в другом прорасти –
незнакомом и… близком.
Слышит и Небо, как правишь свои словеса
за горизонт, расстоянью земному переча.
Это молитва. И жизнь бесприютная вся,
что изливается вновь,
не известно кому и навстречу.
* * *
Мы с тобой до такого дожили –
так держались мы, напряжены,
что железные грубые жилы,
словно гулкие струны, слышны…
ЛЕТАРГИЯ
Летаргия, мой друг, летаргия
на усталую землю грядёт,
вот и сумерки полунагие
взяли пёстрый наш лес в оборот.
Бушевали здесь кроны другие,
день сиял в отражении вод,
летаргия, мой друг, летаргия
на остывшую землю грядёт.
Мы природе под стать утомились,
темноту примеряя и лёд,
только сердцу дарована милость –
в летаргию оно не впадёт.
* * *
Лишь одно – посреди суеты –
нужно мне сокровенное «ты»,
я к другому привыкнуть не в силах,
и пытаться не стоит, зане
драгоценно – чтоб сердце носило
твой единственный взгляд в глубине.
* * *
Дай нам место, прошу – хоть бы самый клочок,
хоть бы самый вихрастый, смешной облачок,
чтобы лютая тьма не достала,
чтобы Солнце насквозь расцветало…
* * *
Ты в колбе алхимической кипела,
душа моя, – во сне, густом чаду,
но снова возвратилась в это тело,
огромный день вмещая на ходу:
промокшие снега и голос храма,
опасливые рощи, стаи птиц…
Но помнится, была ты нищей самой, –
брожением несмысленных частиц,
кипящее слилось твоё сознанье
с обугленною смертью пополам.
И снова день – живое подаянье,
слова и ветры, льнущие к губам.
* * *
Снега нет. Мы не древние люди,
чтоб закличкой аукать его,
лишь бы к нам из лукавых орудий
не посыпался дождь огневой!
Проживём эту странную зиму,
оглушённой природы коллапс.
Снега нет, но земля наша зрима,
лишь бы небо не скрылось из глаз!
* * *
Ты ровно то, что чувствуешь сейчас,
любовь – любовь, а злобу – значит, злоба,
какой бы ни придумывал рассказ,
в какой бы миф ни верил твердолобо.
Ты можешь стать великим мудрецом,
героем, победившим всё на свете,
но если ты тщеславишься притом –
пустое и слова твои на ветер.
На белом можешь восседать коне,
быть награждён и всячески назначен,
но ты лишь то, что носишь в глубине.
Состав души отчётливо прозрачен.
* * *
Не я, конечно, слово говорит
само собой – из сердца прорастая,
и лепестками ласково сорит,
неистово целует и горит,
чуть разомкну беззвучные уста я.
* * *
И жалеть, и прощать сотни раз,
по-другому не выжить – куда там! –
распадёшься от горя тотчас,
убивая, как жалящий атом…
* * *
Внутри, в душе – огромное пространство
и скорбное, увы, непостоянство:
цветущие сады, святые рощи,
и ямы, где пейзаж никчёмный ропщет,
блаженное весны благоуханье
и чувство западни и задыханья…
Но как бы ни была стезя капризна,
хранит её надежда – ныне, присно…
* * *
Пред взором Отчим мы открыты, мы
шагаем из лукавой полутьмы,
как будто через шахматное поле –
фигурки в неуклюжем своеволье.
ДОРОГА
Мне открыта прямая дорога Твоя,
самый лучший на свете маршрут;
не петляет лукаво она, как змея,
и столбы верстовые не лгут.
И чеканна твердыня её, и бела –
сквозь разъятое чрево зыбей;
и взлетает её молодая стрела,
и взыскует – иди, не робей!
* * *
Разреши им тебя не любить,
отрекаться без счёта, злословить,
и тогда обретёшь, может быть,
ясноокую, мирную совесть.
Прошепчи им сердечный отпуст
из своей гефсиманской печали,
не сломив запечатанных уст.
И Царя твоего предавали.
* * *
А если гоненья опять и расстрелы?..
На месте останься. И шагу не сделай.
Вот келья, где можно молитвой согреться –
твоё негасимое, верное сердце.
* * *
Чем дальше, тем любовь чистосердечней –
вне страсти или ревности увечной.
Колодец мой, кристальная водица,
как глубине такой не удивиться?
В мерцании – прозрачны и едины
твои чистосердечные глубины…
* * *
А. Р.
Что есть время? Измена, коварство,
всех и вся предавая, оно
запустенье венчает на царство,
безысходность утраты земной;
не узнаешь былого селенья,
ни приветных садов, ни крыльца,
разметало века, поколенья,
и знакомого нет здесь лица…
Только верному сердцу возможно
побороться с разладом любым,
и поэтому ты непреложно –
против времени – мною любим.
ПОСЛЕ ВЕЧЕРНЕЙ
Ещё ты слышишь небеса,
и взгляд лишь тайну созерцает,
но улица – движенье вся –
жестикулирует, толкает.
Ещё в тебе церковный хор
парит сквозь крики площадные,
ты, словно маленький собор,
вмещаешь выси неземные.
И сумерек прощальный пляс,
как старое кино немое,
ты любишь, любишь в этот час,
и всё земное… неземное…
* * *
Что вносишь ты в большой поток времён,
который дикой злобой осквернён?
Впадая в ядовитую волну –
любовь одну, неси любовь одну!
|
