Фотография примерно конца 30-х годов. Слева направо: Алексей, младший брат Иван, мать Клавдия Васильевна, сестра Зоя, отец Андрей Красиков, старший брат Вячеслав. (Фотография отредактирована)

Эту историю можно начать так: 1 октября 1917 года, в городе Никольске Вологодской губернии, на улице Красной, в доме семьи Красиковых появился ещё один ребёнок. Его назвали Алексей. Можно сказать, ровесник Октябрьской революции. Всего в семье Красиковых было четверо детей: Клавдия Васильевна, мама Алексея, в девичестве Бенедиктова, из семьи мелких дворян, Андрей Красиков из разночинцев, до революции был начальником почтового отделения в Нижегородской губернии. В Никольск семья переехала до революции к родственникам. В 30 годы дети разъехались, старший брат Вячеслав учился в МВТУ им. Баумана, сестра Зоя в Воронежском ГУ, отец работал учителем.

На фото: Алексей Красиков.
Начало 40-х годов.

На фотографии А. Красиков,
начало 40-х годов.

Чудом сохранились письма Алексея Красикова брату Славе. Это настоящая находка! Старший брат Вячеслав работал на военном заводе, об этом есть намёк в письмах Алексея, открытым текстом, видимо, писать об этом  было нельзя.

Редко кто на фронте находил столько времени, чтобы рассказать в письме о реальном воздушном бое. Да ещё так красочно, со всеми подробностями. У Алексея явно был литературный талант.

Итак, два письма Алексея Красикова брату Вячеславу из 1942 года.

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Добрый день, дорогой брательник!

Сегодня получили твое письмо, спешу скорей сегодня же ответить и т.д., сам знаешь свои слова-то, Славочка! Это письмо было для меня очень большой радостью. Не потому, что в нём было что-то особенное написано, и оно не выражало какого-нибудь большого твоего счастья. Нет, это письмо было самое обыкновенное, и в нем даже повторялось то, что мне было известно, так как первое письмо я от тебя уже получил, то есть значит из Йошкар-Олы, но дело в том, что застало это письмо меня на больничной койке.

Ну, ну, чего испугался!.. Сейчас уже не страшно, страшно было четыре дня назад, т.е. 18.4.42 часов в 5 вечера, когда я лежал в степи, на сырой весенней земле, от которой так приятно опьяняюще пахло весенней свежестью. Но мне в это время было не до наслаждений, на мне лежала черная куча металла весом около 2-х тонн. Если посмотреть издали, то кажется, что будто бы большая голубая птица после смертельной схватки с кровавым врагом, рухнула на землю и прикрыла своим могучим стальным телом несомого на своей могучей спине своего детеныша. И вот она безжизненно лежала на своей спине, подняв вверх, как бы защищаясь еще от врага, свои пирамидальные ноги с еще вертящимися в воздухе колесами. Солнце большим красным шаром замерло, как бы любуясь этой грандиозной картиной. Легкий степной ветерок волнами перекатывается по широкой донской степи, на минуту запутывается в широко распластанных крыльях стальной птицы, с жалобным плачущим тоном срывается с крыльев и летит в голубую даль, как бы ища чего-то, давно потерянного.

Молодой степной ястреб бесшумно парит над молчаливой степью. На секунду застыв в воздухе черной точкой, он резко камнем падает вниз и через секунду снова взвивается вверх, держа в своих когтях бьющегося в предсмертных судорогах степного суслика. Вот также, подобно этому ястребу, несколько минут назад летел и я над этой степью, высматривая свою жертву, чтобы нанести смертельный удар своему врагу. У меня тоже вспыхивало неудержимое желание схватить своего врага крепкими смертельными когтями и раздавить его с наслаждением.

Искать мне долго не пришлось, я увидел недалеко от своего самолета черную, как бы повисшую в воздухе птицу. У меня яростно загорелись глаза, я готов был в эту минуту врезаться со всей скоростью в эту черную гадину, которая несла смерть, может быть, сотням мирно трудившихся матерей, девушек, братьев, сестер у своих станков на заводах, вот таких же шумных, веселых, как работаешь ты сейчас. В эту минуту я со всей серьезностью сознавал, что от меня много зависит. Я готов был умереть в любую минуту, чтобы спасти наших веселых смешных малышей, игравших беззаботно на улицах, в садах, наслаждаясь этим весенним теплым приветливым солнцем. Мне уже не верилось, что существует на свете смерть, которой так боятся люди.

В моей груди закипела волна жгучего презрения к этой грузно летящей черной гадине. Я выжимал последние соки из своего напряженно грозно ревущего мотора, Расстояние заметно уменьшалось, я с содроганием в сердце увидел эту мерзкую, извивающуюся двумя змеями, свастику на хвосте вдруг внезапно вздрагивающей и покачнувшейся летящей птицы.

По тому, как она вздрогнула и качнулась, я определил, что противник заметил меня. Полет ее уже стал не таким, как прежде. Она шла уже неуверенно, как-то странно покачиваясь, а через секунду, когда расстояние совсем уменьшилось, стала бросаться из стороны в сторону, меняя курсы. Я еще раз спокойно проверил готовность оружия к стрельбе, хотя и так был вполне уверен, что мое оружие никогда не откажет в боевой работе. Да и как ему отказать, ведь оно изготовлено родными руками нашего народа, может быть, родной брат Славка делал его, не спав ночи, забыв об усталости. Выбрав удобную позицию, я пошел в атаку. Секунда! И в прицеле показалась цель. Немного выждав, я нажал на гашетки со словами «за Родину, за Сталина, за детей», и как бы вторя и подтверждая мои слова сразу глухим, рокочущим стопом заклокотали все пулемёты. Черная птица метнулась в сторону, ощетинилась красными языками. Это меня нисколько не испугало. Я спокойно выбирал место для новой атаки. В груди всё сильней и сильней росла ненависть, желание врезаться всем своим самолетом в этого стервятника. Но меня удерживало от этого то, что моя жизнь может принести еще много пользы. По моей плоскости пробежала извилистая струйка дырок, я понял, что попал под огонь, но на это внимания не обращал. Я снова пошел в атаку, пулеметная очередь – и один из пулемётов противника замолчал. После второй атаки самолет противника резко повернул на запад, и по тому, как из обоих моторов пошел черный дым, и по тому, как она со снижением, набирая скорость, стала уходить, я понял, что противник начал отступать, удирая на запад. У меня ёкнуло сердце, в голове пронеслась мысль «неужели уйдет». Не допустить до объекта – этого мало, нужно уничтожить его. И я ринулся вдогонку. Мотор пел, как натянутая до отказа струна. Силуэт вражеского самолета стал расти. Это говорило о том, что расстояние уменьшается.

Прошло несколько томительных минут. Мне на минуту показалось, как будто  мы оба стоим на месте, скорости поравнялись. Меня мучила одна мысль – уйдет, уйдет. Я выжимал из машины всё, что она могла дать, но потом сообразил, что мотором здесь не возьмешь.  Плавным, но энергичным движением штурвала я перевёл машину в пологое пикирование. Высота стала падать, но скорость возросла. Вот уже он надо мной. Резко перевожу самолёт в набор. Истребитель как стрела, выпущенная из лука, полетел вверх, произвожу атаку снизу и, к своему удивлению, замечаю другой самолет, пикирующий на врага сверху. В другом самолете я сразу же узнал наш истребитель. Оказывается, товарищи мои подоспели помочь мне справиться с этим негодяем.

Внезапно противник открыл бешеный огонь из нижних люков, пули  частым горохом защёлкали по моему самолёту. Стиснув зубы, я еще раз нажал на гашетки. Бешеный огонь обрушился в то место, откуда лился, мигая, красный язык, рассыпая пули. Я сжимал зубы до боли в челюстях, наводя огонь прямо на огонь самолёта противника. Вдруг я заметил, что пулемёт у противника замолчал. Оттуда выскочил длинный язык пламени, лизнул черный фюзеляж самолета и как бы оторвавшись, замер в воздухе.

Самолет качнулся сначала влево, потом вправо, и резко пошел к земле, оставляя за собой черную полосу дыма. На сердце сразу стало легче, как будто камень свалился с плеч.

Минуту я любовался, как мои товарищи, пикируя, добивали уже беспорядочно падающий, оставляющий за собой черный столб дыма, самолет. В это время я почувствовал, что мотор мой начал вздрагивать, сухо застучали поршня, я сразу догадался, что нету масла. Посмотрев на приборы, я сразу в этом убедился. Давление масла было ноль. Термо-пара с каждой минутой росла. Я понял, что лететь дальше нельзя. Убрав его, я стал выбирать площадку для посадки, и только сейчас заметил, что вся левая плоскость и фюзеляж были покрыты черным блестящим на солнце маслом. Я догадался, что вражеская пуля пробила масляный бак. Я стал спокойно планировать, выключив совсем мотор.

Подо мною справа узкой лентой, извиваясь шла железная дорога. Сзади, под углом 45 град., черным пятном на серой еще, не просохшей степи, как бы прижавшись к узкой речушке, находилось небольшое селение, блестели круглые небольшие озера. Земля с каждой секундой приближалась ко мне.  Вот уже можно различить блестящие рельсы полотна железной дороги. Вот стали заметны блестевшие на солнце провода. Передо мной лежала довольно хорошая, еще серая, не покрытая зеленью площадка.  Сверху она казалась ровной, серой, давно просохшей, вот ее-то я и избрал для посадки.

Через несколько секунд я, уже привычной рукой, подводил к земле свой истребитель, вот машина мягко коснулась колесами земли, плавно покатилась по мягкой влажной почве, и вдруг резкое торможение. Машину потянуло на нос, секунда… и она врезается мотором в землю, на десятую долю секунды фиксирует это положение и падает на спину. Я почувствовал, как меня ломануло назад, придавило чем-то невероятно тяжелым, спина заныла от невероятной боли. В голове сразу же промелькнула мысль «неужели всё, неужели больше не придется подняться в воздух, неужели на этом оборвётся моя жизнь».

Все эти мысли с быстротой молнии пронеслись у меня в голове. Я почувствовал, что дышать стало трудно, что-то сильно тяжелое, массивное давило меня к земле. Я понял, что самолёт скапонировал и меня прижало. Собрав все силы, закусив губы от невероятной боли, я рванулся, силясь перевернуться на живот. В глазах на минуту потемнело, но дышать стало легче, я сумел перевернуться на живот. Теперь у меня оставались зажаты одни ноги. Я наполовину лежал на земле и наполовину в кабине. К счастью, получилось так, что я попал в откидной борт кабины, который открылся от того, что, когда самолет стал на нос, меня бросило, но так как плечи мои упирались в борта самолета, откидной борт открылся, и это меня спасло. Я силился освободить ноги, но увы. Двинуться не было ни малейшей возможности. Ждать помощи было неоткуда, голая степь, и до самого ближайшего селения было километров 16-20.

Но я не сдавался, я решил бороться насколько хватит моих сил. Не обращая внимания на режущую боль в спине, мне с трудом удалось расстегнуть грудную лямку парашюта, оставалось еще две лямки на ногах и поясной ремень сидения.

Силы с каждой минутой слабели. Я чувствовал, как правая рука отказывается работать. Но все-таки мне удалось расстегнуть еще один ремень на левой ноге. Остались еще два самые трудные, они находились почти в кабине, куда с трудом можно было просунуть одну руку. Отдохнув от проделанной работы, я стал проталкивать руку между бортом самолета и своим телом. Железный борт упорно не пускал мою руку, но сжав до боли челюсти, сдирая с руки кожу, я стал просовывать руку. Я почувствовал, как по руке пробежала кровь теплой струйкой, стекая на реглан. Но я упорно просовывал руку все дальше и дальше, и вот уже онемевшие пальцы дотронулись до холодного металла замка. Нужно было нажать пружину и отсоединить от кольца, но кольцо и пружина плотно прилегали к ноге, обхватив своими крепкими лямками ногу у самого таза. Я попытался нажать пружину, ослабляя мышцы в ноге. Пружина на редкость показалась тугой, пальцы срывались с пружины, и снова я нажимал ее, оттягивая ногтями вперед. Концы пальцев невероятно болели, я чувствовал, что из-под ногтей течет кровь… Нет, решил я! А все-таки я ее открою, и напряг последние силы, позабыв про всю боль. Нога сразу ослабла, освежала, я почувствовал, как мелкими иголками закололо пальцы ноги.

Я почувствовал, что и это препятствие преодолено. Остался один замок, который держал меня в кабине. Немного повернувшись, я, не вытаскивая руки, нащупал большой круглый поясной замок. Он открылся одним большим пальцем. Вытащив руку, я впился в мягкую, дышащую испариной, недавно освободившуюся от снега землю, всеми десятью пальцами и потянулся вперед. Резкая режущая боль в правом боку спины на минуту затянула глаза темной сизой пеленой, но тело все же подалось вперед и свободней пошло дальше. С невероятными усилиями мне удалось отползти подальше.

Я вылез совсем из-под самолета. Солнце уже неподвижно стояло над головой, бросая свои теплые весенние лучи на широкую, тихую, как бы дремлющую степь, в которой уже под теплыми его лучами начинала свою тихую, но счастливую жизнь, природа. Уже между старыми, затвердевшими от снегов и морозов кустов прошлогоднего бурьяна, начала пробиваться еще заметная тоненькая зеленая травка. Закрыв глаза, я стал напряженно соображать, как выйти из сложившейся обстановки. Но мысли в голове путались, мешались, обрывались. Как будто кто-то тяжелым молотком назойливо долбил мне голову. В висках глухими ударами стучала кровь. Меня охватило сонное состояние. Закрыв глаза, я лежал, опустив голову на левую руку.

Вдруг мне послышался где-то недалеко рокот самолета. Вот он ближе и ближе, и через минуту уже было хорошо слышно поющий знакомую песню мотор нашего истребителя. Я понял, что товарищи заметили меня. Вот он прошел над самой моей головой, взвился вверх и ровно, плавно начал рычать над головой. Я с трудом поднял голову, посмотрел в небо и сразу узнал свой истребитель. Он еще раз прошел над самой землей недалеко от меня, я увидел знакомое лицо своего командира, махнул ему рукой и он, набирая высоту, улетел как ветер, оставляя за собой черную полоску дыма. Я понял, это он увидел меня и сейчас прилетит за мной наша «божья коровка», так мы называем У2.

Не знаю, сколько прошло с того момента времени, как я проводил взглядом улетавший низко над степью самолет. Только услышал я, как где-то совсем рядом застучали по земле чьи-то гулкие, грузные шаги. Через минуту я услышал голос над самым моим ухом. Первые слова я не понял. Открыв глаза, я увидел стоящее над горизонтом солнце, все также приветливо и ласково бросавшее косые лучи на необъятно широкую степь. Где-то совсем рядом за спиной мягко работал, похлопывая выхлопами, знакомый пятицилиндровый мотор. Я понял, что прилетел самолет. Такая машина, как У2, она может сесть на любую улицу города, на любое болотистое место. Повернув голову, я увидел перед собой черный блестящий на солнце реглан своего командира. Через минуту меня уже заботливо усаживали в этот безобидный самолет. При каждом движении руки я ощущал невероятную боль, но переносил ее легко, так как меня окружили невыразимой любовью, отцовской заботой.

Самолет плавно бежал по мягкой почве, незаметно оторвался и повис в воздухе. Когда стали уходить под меня столбы с блестящими проводами, рельсы железной дороги все дальше и дальше убегали вперед. Вот уже опять появилась та родная станица, которая как бы спряталась тогда от меня за горизонтом, снова потянулась синяя лента небольшой извилистой речушки. Я тогда понял, что я снова нахожусь в воздухе. А ведь летчик в воздухе всегда чувствует себя как рыба в воде. Свежая струя воздуха ласково щекотала лоб и щеки, глаза сразу просветлели и я, забыв о боли, наслаждался, наслаждался, пил этот освежающий воздух. Через несколько минут я уже улыбался своему командиру, ведущему эту машину. А спустя 15-20 минут я лежал в мягкой теплой постели нашего лазарета, окруженный лаской, заботой и любовью. То, что я встретил после того, как меня положили в больницу, со стороны моих товарищей и командиров, не поддается описанию. Сколько ласки, заботы, любви выразили мои товарищи в эти для меня трудные минуты. Командиры и товарищи по боевой работе группами приходили ко мне в палату. С любовью и заботой ободряли меня, в шутку называя меня «Чкаловым».

Между прочим, это имя приклеили ко мне еще прошлой весной в школе, когда я вернулся из отпуска, начал летать с курсантами. И вот в один день производил я полет с очередным курсантом и не заметил, как откуда-то сбоку затащило аэродром густым белым туманом. И пришлось мне разыскивать в этом молоке свой аэродром и вслепую производить посадку. А посадку я произвел, надо сказать, отлично, прямо у «Т». Когда вылез из самолета, командир позвал меня и говорит:

- Ты что это, Красиков, не следишь за аэродромом?

Поругал немного, но потом вынес благодарность за находчивость и отличную посадку. А я ему и говорю:

- Да уж и не так густой туман-то, товарищ командир. Чкалов, когда летал и погуще был туман.

- Ну вот еще Чкалов нашелся, иди к своей машине, - сказал он с улыбкой.

Вот с тех пор и прозвали меня в школе ребята «Лёшкой Чкаловым».

Как бывало закроет аэродром туманом, а ребята подходят и говорят:

- Ну как, Чкалов, полетел бы сейчас?

Я, прищурив глаза, посмотрев лукаво на них, как бы угадывая, не смеются ли ребята, спокойно отвечал:

- А, пожалуй, полетел бы, если разрешили бы.

Первая страница
письма Алексея

Вот это имя, или потому что оно немного соответствовало мне, или потому что ребята просто привыкли так назвать, осталось и сейчас у меня.

Вот зашел в палату мой командир полка. Приветливо улыбаясь, он крепко пожал мою левую руку (правая все еще немного болела и была завязана), поздравил меня с блестящей победой над врагом, приветливо побеседовал, пошутил, пожелал быстрого выздоровления. Сколько отцовской ласки и заботы было в этих его простых словах. Сердце радостно стучало. От этой любви и заботы мне казалось, что я уже совсем здоров. Я снова уже испытывал неудержимое желание идти в такой же поединок с кровожадным врагом, который так постыдно, как заставшая на месте преступления сука, поджав хвост, удирала от меня, но не удрала и нашла могилу на нашей родной, дышащей счастьем, веселой жизнерадостной советской земле. Вот прошло уже четыре дня, как я лежу в больнице и наверно в полку не осталось ни одного человека, который бы не подошел меня проведать.

Врачи не находят ничего серьезного. Вчера прилетел врач дивизии. Он долго осматривал, слушал меня и сказал, что это просто ушиб и через одну недельку все пройдет. Да и действительно, на второй день я уже мог ходить по больнице, а сейчас я чувствую себя великолепно. Я уже просил врача выписать меня из больницы, но он категорически заявил, нужно недельку полежать. Спина почти не болит, рука уже отлично работает. Так что, Славочка, не беспокойся обо мне, через неделю буду летать.

От мамы получил письмо. Пишет, что Зоя и Витя болели, но сейчас поправились. Она устроилась на пасеку работать. Слава! Ты, уже наверное, получил мое письмо и деньги 500 руб., которые я послал тебе для нужд. Маме ты денег не посылай, я ей сам посылаю каждый месяц. Я знаю, что тебе сейчас очень трудно прожить на эту зарплату. И устаешь ты здорово. Но ничего, дорогой брательник, помни одно, что все то, что ты делаешь, попадает в верные руки твоих братьев и здесь оно находит себе достойную цену. Фашистам дорого приходится расплачиваться за все зверства и издевательства, учиненные над нашим народом.

Славочка! С каждым днем приближается тот день, великий день, когда вся фашистская грязь будет сметена с нашей родной земли. Скоро придет тот день, когда мы снова встретимся с тобой и за «чашкой чая» ты услышишь много-много от меня интересного и захватывающего. Все, конечно, никогда не напишешь. В этом письме я тебе написал лишь маленькую частицу того, что я мог бы тебе рассказать, если бы ты был вместе со мной.

Я часто жалею о том, что я так мало говорил с тобой в последний мой отпуск. Всему этому помешала та девчёнка, которая тогда приехала со мной. После я долго думал об этой глупости, которую я сделал, связавшись с ней. Теперь, конечно, я этой глупости никогда не повторю. Когда я вспомнил об этом отпуске, мне приходилось краснеть самому перед собой. Но теперь я уже стал более рассудительней и серьезней. Это была просто вспышка детской юности. Но между прочим, я и сейчас люблю эту глупую девчёнку, но уже никогда не думаю, что буду когда-нибудь что-нибудь иметь общего с ней.

Славка! Перед тем как получить твое письмо, я видел тебя во сне. Да, надо сказать, что я часто стал о тебе думать. Соскучился я по тебе здорово.

Слава, ты пишешь, чтобы я поговорил с командиром твоей части о том, что можно ли тебе перейти в мою часть. Дело в том, что ведь у тебя военная специальность, насколько мне помнится, штурман летнаб, а ведь ты знаешь, я нахожусь в истребиловке, а тут такой должности нету. Мы сами и летнабы, и штурмана, и стрелки, и радисты. Я же один в самолете. Вот одна причина, которая препятствует находиться нам вместе. Но все-таки я поговорю об этом с командиром своего полка.

Ну пока всё, пиши чаще.

Я уже почти поправился.

Очень хочется скорей опять начать летать. Сейчас стало тепло, хорошо.

Поздравляю тебя с наступающим великим праздником – 1-е Мая. Вспомни, как прошлый год мы с тобой встречали этот замечательный праздник. Пиши по адресу: 1498 полевая почта 786, батальон литер «Я», мне.

Жду ответа, целую крепко-крепко, твой брат Лёша.

24.4.42.
Что-то больно большое письмо получилось, а я и не заметил.

ПИСЬМО ВТОРОЕ

31.7.42 г.
Добрый день, дорогой брат Слава!

Очень-очень был рад, когда наконец дождался от тебя письма.  Уж очень ты давно мне не писал ничего, все же надо писать почаще, хотя пару строк.  От мамы тоже уже давно ничего не получал.

Славочка, сообщаю тебе свою радость. А именно: это то, что я теперь стал лейтенантом, можешь поздравить меня с новым званием и новой должностью, с повышением. В общем, я все пробиваю себе дорогу вперед. Тебе уже известно, что я теперь кандидат партии, но думаю, что через месяц или 2 буду членом партии. Эти успехи в моей жизни заставляют меня еще лучше работать, еще сильнее драться с врагами, а драться, надо сказать, сейчас приходиться здорово. Уж очень он паразит, нахально лезет, ну мы ему и даем по заслугам. И я знаю, что скоро настанет тот день, когда он начнет бежать без оглядки с нашей родной земли. Сейчас я почти каждый день летаю ночью и добился уже очень хороших результатов в боях с этими негодяями.

Славочка, как я счастлив, что мне своими руками приходится уничтожать этих мерзких гадов. Командование полка меня очень любит и уважает. Сейчас почти ежедневно я имею возможность кушать шоколад. Командир полка всегда дает мне самое ответственное задание, и он вполне уверен, что я прилечу и доложу: «Задание выполнено полностью».

Однажды, когда я вернулся из боя, он подошел, обнял меня и расцеловал. Я этого никогда не забуду. Он поцеловал меня, именно как отец целует своего сына, а ведь ты знаешь, что у меня давно уже нет отца. И это меня очень растрогало. Я испытывал какую-то родную отцовскую заботу, теплоту. И это меня еще больше воодушевило на новые победы.

Знай, Славочка, что я и за тебя их угощаю неплохо. Ты не расстраивайся тем, что ты не имеешь возможности непосредственно уничтожать этих гадов, ты пойми, что работая на заводе, ты этим самым бьешь их, может быть, еще больше некоторых фронтовиков. Каждый раз я нажимаю гашетки своих пушек и думаю о тебе, «что это Славка сделал! Получайте гады вонючие!» и каждый снаряд дает свои положительные результаты. Молодцы наши тыловики, замечательно они работают. Несмотря на то, что вы далеко от нас, но мы всегда чувствуем вас с нами вместе, в воздухе, в бою.

Ну вот, пока и всё.

Сегодня ездил в город навестить своего товарища, которого ранили, когда мы с ним дрались вдвоём против 4 мистеров. Он поправляется и уже начинает помаленьку ходить, хотя еще на костылях. Но врачи говорят, что скоро опять будем летать с ним вместе. Очень хороший парень, но я уже отомстил за него.

Пиши скорее и чаще. Целую, твой брат Лёша.

* * *

Вот такие красивые, яркие письма! Последнее письмо было написано им за 10 дней до гибели. 10 августа 1942 года Алексей Красиков погибнет при катастрофе самолёта возле поселка Ерзовка близ реки Волги, защищая Сталинград. Обстоятельства этой трагедии точно неизвестны. Но известно другое. Среди выпускников Борисоглебской ВШЛ 1940-го года было двое летчиков дважды Героев Советского Союза и ещё более 30 летчиков были удостоены этого звания один раз. Верим, что они отомстили за гибель своего товарища.

Письма Алексея бережно хранятся в семье у племянников, которые проживают на Украине и передаются из поколения в поколение. К сожалению, в Никольске не помнят эту семью и не нашлось их родственников, но хочется надеяться, что на родине узнают о нем, Алексее Андреевиче Красикове, который так любил свою Родину и погиб, защищая её!

В работе использованы материалы:

Сайты ОБД «Мемориал», «Память народа», «Подвиг народа».
Из семейного архива Красиковых-Псарёвых. (Украина, г. Харьков).
Из архива РГАСПИ, Москва.

2019-21 гг.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: