Андрей РУМЯНЦЕВ
ВОЙДИ В ЭТУ БЕЛУЮ ЮРТУ...

Два необычных издания вышло в Улан-Удэ – столице Бурятии. Первое из них – трехтомная антология национальной литературы. Шестисотстраничные книги большого формата, напечатанные на мелованной бумаге и иллюстрированные цветными репродукциями с картин известных бурятских художников, включают лучшие произведения поэзии, прозы и драматургии. Читатели республики впервые получили такое собрание образцов родной словесности.

А второе издание специально подготовлено для школьников. В нем пятнадцать томов, таких же большеформатных и многостраничных. Они объединили романы, повести, рассказы, стихи, поэмы, пьесы, на которых выросли многие поколения читателей Бурятии. Сегодня литература родного края изучается в местных школах как обязательный предмет, и потому многотомник станет подробной хрестоматией для учеников разных классов. Составитель и издатель Батор Тумунов, сын одного из основоположников бурятской словесности Жамсо Тумунова, включил в антологию и национальный эпос «Гэсэр», а также работы выдающихся бурятских ученых прошлого – «Черная вера, или шаманство у монголов» Доржи Банзарова, «Буддист-паломник у святынь Тибета» Гомбожаба Цыбикова и другие. Заключает хрестоматию книга литературных портретов писателей республики «Певцы родной земли», подготовленная для школьников народным поэтом Бурятии Андреем Румянцевым.

Его многочисленные публикации о собратьях по перу известны здесь. Одну из них мы предлагаем читателям.

 

В стихах бурятских поэтов, как в волшебном зеркале, видна душа древнего народа: его мудрая созерцательность, неторопливая речь, доверчивый нрав, сердечное гостеприимство.

Первыми поэтами, имена которых передавались из поколения в поколение, были улигершины - народные сказители. Если перечислить даже тех из них, кто жил в последние два столетия и прочно закрепился в народной памяти, то наберется более десятка имен; это говорит о необычайной талантливости степняков, никогда не забывавших за своими будничными заботами скотоводов о раздумчивой песне, занимательной сказке, душевном благопожелании, поучительной легенде. Жемчужина бурятской поэзии - героический эпос "Гэсэр" имеет несколько вариантов.

Это свидетельство того, что каждый знаменитый улигершин проявлял свою творческую волю, сочинял свои страницы эпоса, обогащал историю героических подвигов Гэсэра.

А основателями письменной бурятской поэзии стали Хоца Намсараев и его младшие современники - Бавасан Абидуев, Солбонэ Туя, Дольен Мадасон, Чимит Цыдендамбаев, Жамсо Тумунов. Ярко и разносторонне талантлив был их старейшина Х.Намсараев, поэт, прозаик, драматург. Блестящий знаток быта, традиций и фольклора бурят, он внес в письменную литературу исконное, народное начало устного творчества: подробности будничной жизни скотоводов, особенности их культуры и духовного мира, живую речь, полную метких пословиц, поговорок, присловий.

Подлинную славу бурятской лирике принесли поэты, получившие разностороннее и глубокое образование: Николай Дамдинов, Дамба Жалсараев, Владимир Петонов, Дондок Улзытуев, Намжил Нимбуев. Их голоса услышал читатель России, без их песен теперь нельзя представить лирику многонационального Отечества.

Весенними жаворонками называют на родине Дондока Улзытуева и Намжила Ним- буева. Оба они ушли из жизни молодыми: Намжил совсем юным, двадцатитрехлетним, а Дондок тридцатипятилетним. И оба остались в сердце Бурятии ее любимыми певцами.

Намжил Нимбуев заканчивал учебу в Москве, в Литературном институте, хорошо знал поэтические традиции и формы восточной поэзии, писал короткие стихи, трепетные и нежные, как полевые цветы, и ароматные, как трава родного луга:

Будь у меня голос,

Атласный, гортанный,

Словно гарцующая

На цыпочках сабля,

Пел бы о бурятках,

Коричневых, как земля,

Об алых саранках,

Сорванных на скаку,

О пылающем солнце,

Запутавшемся в ковылях...

Эх,

Будь у меня голос!

Открыв единственную книжку, которую оставил после себя Намжил, - книжку с прекрасным, точно обозначившим суть его поэзии названием "Стреноженные молнии", я не могу оторваться и вновь читаю до последней страницы уже выученные наизусть строки:

Придумать бы длинную песню,

Идя за стадами,

Всю жизнь ее петь,

До самой могилы.

Потомкам в наследство оставить.

Дондок Улзытуев тоже стал новатором в бурятской поэзии: он вывел ее за границы своей степи и придал ей то звучание, которое воспринимается в любом уголке земли, как родное, личное. А душа поэта, конечно, осталась степной. Когда я познакомился с ним, только что закончившим Литературный институт, он произвел большое впечатление оригинальным, ищущим умом: увлеченно и интересно говорил об индийской философии и мертвом озере Эйр в Австралии, о литовских дайнах и истории заселения японских островов. В родном селе Дондока - Шибертуе, куда я как-то летом приехал по заданию газеты, он подробно рассказывал мне, что означают названия речушек, горных увалов, распадков, улусов и заимок родного околотка; каждое пояснение просилось в стихи, да оно и жило в его родственно близких мне песнях:

Ведь камни, вода и сосны,

и дымчатый небосклон,

и травы, шуршащие сонно,

и эта гора Ноен,

и глины пахучие комья,

и листья, полные свежести, -

все это священные корни,

начало берущие в вечности.

Пронзительная сила его строк такова, что, кажется, слезы закипают в самом твоем сердце:

Я ушел бы навек из аила -

Вспомню мать и уйти не могу.

Я ушел бы из этого мира -

Вспомню родину и не могу!

Хочу рассказать о поэтах, стихи которых я переводил на русский язык. Хотя бы о некоторых, ну, скажем, о четверых. Двое из них, Мэлс Самбуев и Лопсон Тапхаев, - мои ровесники, двое других, Цырен-Базар Бадмаев и Чимит-Рыгзен Намжилов, - из поколения на десяток лет постарше. Их стихи для перевода выбирались как-то сами собой, наверно, их выбирала душа. Сейчас видно, что они чем-то близки друг другу, может быть, чувствами, которые рождены одной землей, одним временем.

Цырен-Базар Бадмаев был человеком добродушным и остроумным. Он умер в вось- мидесятых годах, не дожив до шестидесятилетия. Поэт много писал для детей, и шутка была основой почти каждого его стихотворения. Он и в разговоре с малышами мгновенно завоевывал их сердца смешными историями, каламбурами. Бывало, когда мы выступали в какой-нибудь школе, он начинал свою беседу с ребятами так:

- Вы, конечно, завидуете, что у меня такое красивое имя - Цырен-Базар? А знаете, как оно переводится на русский язык? Центральный рынок! Правда, красиво?

Я особенно люблю одно стихотворение Цырен-Базара, обращенное к взрослым читателям. Называется оно "Главный человек". Сюжет его такой. Парень с девушкой любят друг друга, но играть свадьбу не торопятся. Старики говорят: "Пора!", а они смеются в ответ: "Нам и так хорошо". И только одного человека, который приказал: "Скорее идите в загс!", они не могли ослушаться. Этот "главный человек" появился на свет через четыре-пять месяцев после свадьбы родителей

Цырен-Базар знал множество улигеров, благопожеланий, народных присказок и часто использовал это фольклорное богатство в своем творчестве. Одно из таких стихотворений - "Сказание о баторе Бабжи" напечатано в моем переводе.

Чимит-Рыгзен Намжилов, в отличие от балагура Цырен-Базара, казался человеком серьезным, склонным к ученым разговорам. Может быть, накладывала отпечаток профессия: он был журналистом, несколько лет провел в Монголии как корреспондент крупнейшего информационного агентства нашей страны, встречался с политиками, дипломатами, учеными, а это обязывало знать многое. Но друзья ценили и другого, "несерьезного" Чимит-Рыгзена, на всех пирушках выбирали его тамадой. Намжилов отлично справлялся с этой ролью, без устали импровизировал сам и виртуозно переводил на русский чужие ехидные и кудрявые тосты. Бурятский язык по сравнению с русским содержит меньше слов. Зато почти каждое слово многозначно и часто определяет понятия, очень далекие по смыслу друг от друга. Это позволяет знатоку языка использовать двойное или тройное значение слова и строить забавные каламбуры.

Остряк, произнося тост, может пожелать мужчине любить только свою жену, никогда не красть, а звучать это будет так: никогда не упускай молодку из соседней юрты, не брезгуй тем, что плохо лежит. Чимит-Рыгзен в совершенстве знал не только бурятский, но и родственный монгольский язык, и это помогало ему смешить публику до колик в животе.

Как и Цырен-Базар, Чимит-Рыгзен ушел из жизни совсем не старым человеком.

Сейчас я поймал себя на мысли, что все четверо поэтов, о которых собрался рассказать, были большими любителями шутки. Мэлса Самбуева я бы назвал шутником с особинкой.

Он вызывал улыбку (или смех) своим бесподобным простодушием.

Вот как мы познакомились с ним. Мэлс поступил в Иркутский университет двумя годами позже меня и обитал в том же общежитии, что и я. Коридор в нашей обители был длинным, узким и полутемным; свет попадал в него через два запыленных окна в противоположных его концах. Посредине этого тоннеля вообще было темно. Здесь-то я и столкнулся лоб в лоб с невысоким парнишкой. Он громко и вполне дружелюбно крикнул:

- Что, не видишь, поэт идет!

Я учился уже на третьем курсе и, вглядевшись, понял, что человек явно моложе меня. Само собой вырвалось:

- Между прочим, я тоже пишу стихи.

Не мог я в ту минуту предположить, что через три-четыре года переведу первые стихи этого крепыша, и они будут напечатаны в журнале "Байкал".

А в те студенческие дни Мэлс походил на ягненка, попавшего в чужой хотон. Он приехал в Иркутск из бурятского села, расположенного в шестистах километрах от Улан-Удэ, в горах у монгольской границы. До этого мальчишка не бывал даже в столице республики и вдруг оказался в большом городе за тысячу верст от родной Санаги. Мэлс очень серьезно рассказывал мне об одном из своих тогдашних иркутских приключений.

Шагая из университета по центральной улице имени Карла Маркса, он увидел вывеску комитета по телевидению и радиовещанию. Его осенило, и он зашел в здание. Открыл первую попавшуюся дверь и сказал:

-Я хочу прочитать по радио свои стихи.

Его проводили в литературную редакцию, и Мэлс повторил там свою просьбу.

- Давайте ваши стихи, посмотрим, - ответила молодая радиожурналистка.

- А они у меня в голове.

Тут девушка смекнула и спросила:

- На каком же языке вы пишете?

- На бурятском.

- Но мы на бурятском языке передач не ведем.

- Жалко! - горько произнес Мэлс. - А я хотел хоть немного заработать, у меня кончились деньги.

Мне кажется, этот чудесный характер просвечивает и в стихах Мэлса Самбуева, ушедшего из жизни совсем молодым и не растратившим своей детскости.

Каждый поэт - это лирик, но характер у автора лирических стихов может быть и восторженным, и приземленным, и веселым, и мрачным. Лопсон Тапхаев, скончавшийся в 2007 году, был лириком элегическим, понимающим и любящим шутку. Однажды, во время учебы в Улан-Удэ, в педагогическом институте, он получил извещение о посылке. Посылка пришла из Иркутска. Для Лопсона, выросшего в Тункинской долине, Иркутск с детства был городом более знакомым, чем Улан-Удэ: до него рукой подать. "Наверно, кто-нибудь из родственников наведался в Иркутск и послал оттуда домашних гостинцев",- подумал студент и бросился за посылкой. От нетерпения он распечатал ее прямо на почтамте. В клубке какого-то тряпья, в самом центре, как ядрышко, лежала смятая записка. Она была от друга Лопсона Мэлса Самбуева. "Если мое письмо уже в твоих руках, - прочитал Тапхаев, - то я спокоен: ты жив и здоров".

Через несколько дней Мэлс получил в Иркутске извещение о посылке. "Наверно, кто-нибудь из родственников приехал в Улан-Удэ и послал оттуда домашних гостинцев" - подумал студент и бросился на почтамт. Дрожащими от нетерпения руками он вскрыл ящик. В клубке оберточной бумаги, в самом центре, как ядрышко, лежал небольшой камешек, а под ним письмецо. "Когда я получил от тебя весточку, - писал Лопсон своему другу, - этот камень свалился с моей души: значит ты жив и здоров".

Так дружили бурятские лирики. Мне остается сказать, что Лопсон Тапхаев до последних дней жизни продолжал писать стихи и издавать свои книги. До того, как обосноваться в Улан-Удэ, он много лет жил в родной Тунке, краю целебных аршанов, и бессменно руководил литературным объединением.

У бурят открыть для людей целебный источник считалось счастьем, а выпестовать ученика - долгом каждого улигершина. Лопсон открыл в поэзии свой, именной, родник и воспитал не одного, а несколько молодых поэтов. Значит, он был и счастлив, и спокоен, что выполнил завет предков.


Комментариев:

Вернуться на главную