В середине 80-х годов прошлого столетия я работал советником нашего посольства в Софии. Майским солнечным утром вдвоём с болгарским журналистом Веселином Ангеловым мы ехали на митинг, посвящённый Дню Победы.

Митинг должен был состояться в городе Трын, который находится на северо-западе страны примерно в ста километрах от болгарской столицы. Весна в тот год стояла восхитительная. Выехав за индустриальный Перник, мы залюбовались открывшейся волшебной картиной. В синем небе, залитом ярким солнцем, беспрерывно пели жаворонки, зелёный ковёр долины поблескивал утренним бисером росы. Когда оставалось не более десяти километров до города Трын, мой спутник произнес, кивнув в сторону возвышающейся слева горы, вершина которой упиралась в самые небеса:

- С этой горой связана интересная легенда…

Гора была покрыта раскидистыми ореховыми и буковыми деревьями, за которыми расстилались цветущие луга, а за ними виднелись островерхие сосны, сменяющиеся густыми кустами терновника. (Кстати, город, куда мы направлялись, получил название именно от этого растения).

Благостная атмосфера, царившая вокруг, навела меня на размышления: “Окажись здесь человек случайно, ему не захочется покидать это спокойное, благодатное место, до того оно прекрасно. Наверное, в любое время года здесь хорошо. Весной и ранним летом всё зеленеет, цветёт и благоухает. А после покоса, когда сено собрано в копны и на скошенных лугах пасётся скот, а в садах начинают созревать фрукты, то забываются все людские заботы и тревоги. Такие уголки природы дают человеку ощущение полной гармонии, они рождают ни с чем несравнимые чувства покоя и удовлетворения”.   

- Расскажи мне эту легенду, Веско, - обратился я к приятелю, догадавшись, что, наверняка, в его рассказе будет нечто романтическое.

- В далёкие времена, может быть, в античные, - начал Веселин, сверкая своими черными, как осенняя ночь глазами, - у этой горы жило большое и воинственное племя. У вождя была дочь невиданной красоты. Близкие и дальние соседи засылали сватов, соблазняя вождя богатыми дарами. Но красавица поставила одно условие: она выйдет замуж только за того молодца, который сможет вознести её на руках на вершину горы. Проходили годы, а никто из бесчисленных кавалеров не смог выполнить поставленного условия.

И вот явился очередной претендент. Он сразу своим бравым видом произвёл благоприятное впечатление на девушку.

Она даже подумала: “Может хватить испытывать судьбу. Он так хорош, что лучшего мужа мне не найти. Да и не надо!”  

Но менять условия в те времена было непринято. Иначе племя потеряло бы авторитет у своих соседей. И соплеменники могли бы не одобрить этого. До начала представления на большой поляне устроили состязания борцов. Девушки в живописных нарядах радовали присутствующих весёлыми танцами. Наконец наступила торжественная минута. Жених, гордо ступая по красной дорожке, подходит к вождю племени. Высокопарными словами приветствует его и рядом стоявшую дочь. Юноша клянётся, что готов выполнить известное условие, чтобы добиться руки красавицы. Вождь подводит к нему дочь, которая в ту же секунду, как пушинка, оказывается на руках у молодца. Началось восхождение на гору. Юношу сопровождали специально отобранные люди. Они едва успевали за ним. Им казалось, что он совсем не чувствует веса на своих руках. Миновали уже половину пути. Некоторые из сопровождавших стали отставать. А юноша всё шёл и шёл, не замедляя хода. Лишь цепкие кусты терновника оставляли кровавые рубцы на его ногах, руках и теле. Но он так ловко держал свою драгоценную ношу, что не позволил коснуться колючкам её прекрасной кожи. Уже показалась вершина горы. Глаза девушки радостно заблестели в предвкушении долгожданной минуты, когда она могла бы назвать этого сильного юношу своим наречённым. Но вдруг он зашатался, осторожно опустил её на землю и упал рядом бездыханный от разрыва сердца. Она склонилась над ним, заливаясь слезами. Сопровождавшие их люди, поражённые случившимся, безмолвно окружили несчастных. Вдруг один из них заметил, что на месте падения юноши забил источник. Этот ключ с тех пор не пересыхал и славится вкусной и целебной минеральной водой. Он долгое время служил нашим партизанам. Именно у этого источника познакомился наш легендарный партизанский вождь Славчо (Савов) Трынский со своей будущей женой.

Веско замолчал, видя, какое сильное впечатление на меня произвела легенда. Затем сказал:

- Сегодня ты будешь иметь удовольствие познакомиться с ними.

Оставшийся путь мы ехали молча.

Митинг проходил на футбольном поле, находившемся на городской окраине. Подойдя к небольшой группе у трибуны, подготовленной по случаю митинга, Веселин представил меня выделявшемуся своей высокой и стройной фигурой генерал-полковнику. Это и был Славчо Трынский. Рядом с ним стояла весьма привлекательная дама, его супруга. Пожимая мне руку, она испытующим взглядом посмотрела на меня. Когда ведущий митинга предоставил слово члену Национального комитета Отечественного фронта, генералу Трынскому, то стадион огласился здравицами в его честь и бурными аплодисментами. Так обычно встречают заслуженных людей. Не было сомнений, что его здесь искренно любят и гордятся им.

Он говорил о всемирно-историческом значении победы Красной Армии над фашистской Германией. Болгарские патриоты после нападения немецких полчищ на Советский Союз организовали партизанские отряды, один из которых действовал в Трынской околии, выросший к концу войны в народно-освободительную дивизию.

- Наш отряд, - сказал генерал, - отвлекал на себя и удерживал здесь значительные силы царской полиции и направленные из Софии специальные части, сформированные из уголовников и бандитов для борьбы с партизанами. Их мы называли контрчеты. Если бы не наше активное сопротивление, то все вражеские силы были бы брошены на подавление партизанского движения в других районах Болгарии и на югославской территории. У нас были хорошие связи с югославскими партизанами. Мы регулярно обменивались информацией, помогали друг другу оружием и продовольствием. Совершали совместные нападения на врагов. Вскоре из царской армии солдаты стали сбегать, вливаясь в наш отряд. Один из таких новобранцев прибыл с портативным радиоприёмником. Вы не представляете, какой восторг вызывали у наших бойцов передачи из Москвы, в которых голосом Левитана сообщалось о победах Красной Армии над фашистскими оккупантами! А по вечерам мы слушали передачи радиостанции “Христо Ботев” на болгарском языке и бодрые советские песни. Утром наши листовки сообщали жителям всей околии об успехах советских людей в борьбе с ненавистным врагом.

После митинга почётные гости были приглашены на возложение цветов к памятнику советскому солдату, который неподалёку был установлен вскоре после окончания войны. Примерно в двухстах метрах от памятника проходит болгаро-югославская граница. На скромном каменном обелиске были высечены слова:

“Имя твоё неизвестно. Но подвиг твой не забыт”.

Из рассказа Славчо Трынского я узнал, что во время ожесточенного совместного боя трынского и югославского отрядов они потерпели поражение и вынуждены были отступить. Этот солдат сражался вместе с югославскими партизанами.

- Он был тяжело ранен и попал в плен к “живодёрам контрчеты”, - как выразился генерал. - Когда он пришёл в себя, его жестоко пытали, добиваясь от него сведений о партизанах. Но он не сказал ни слова. Вечером его расстреляли. Ночью жители Трына тайно вынесли на это место его изуродованное тело и захоронили здесь.

Югославские партизаны рассказали Славчо Трынскому, что к ним в отряд красноармеец попал после побега из концентрационного лагеря в Австрии. Никому он не назвал своего настоящего имени и откуда он был родом. Видимо, опасался, что его семья может пострадать из-за того, что он находился в плену у немцев. Все в отряде его называли Иваном.

Услыхав это имя, я вздрогнул. Волнение сжало мне горло. Учащённо забились сердце. Я вспомнил о своем дяде, младшем брате отца, которого тоже звали Иваном. Он был призван в армию летом 1945 года и направлен на Дальний Восток. В боях против японской Квантунской армии он “ пропал без вести”. Много лет вся семья ждала каких-нибудь сведений о нём. До дней своих последних мои бабушка и дедушка и мой отец надеялись получить хоть какую-то весточку. И только спустя полвека из военного архива поступили сведения, что дядя Иван был ранен в бою, помещён в госпиталь, который разбомбила авиация.  

“Может быть, и сегодня, - мелькнуло у меня в голове, - в каком-нибудь нашем городе или селе ждут этого Ивана, которому болгары поставили памятник. Или хотя бы каких-то сведений о нём. Каждый звонок в дверь или каждое появление сельского почтальона рождает надежду у его матери, жены, детей или невесты, с которой они друг другу клялись в вечной любви, что вот наконец-то они узнают о своём любимом сыне, муже, отце или суженом. А сколько слёз они, бедные, пролили о нём?! Но все их надежды  - напрасны… Сколько таких “без вести пропавших” исчезли в пламене самой жестокой из мировых войн?!”  

Во время дружеского обеда Славчо Трынский делился своими воспоминаниями, быстро завладев всеобщим вниманием.  Неожиданным стало для меня, что в этом человеке, закалённом годами подполья, полными опасности быть арестованным в любой момент, а затем - в жестокой партизанской борьбе, выдвинувшей его,  вожака небольшого отряда,  в командиры народно-освободительной дивизии, уживаются строгость, доброта и почти детская непосредственность. Его рассказ оживляли добродушные шутки, которые вызывали весёлую реакцию присутствующих. При этом мужественное лицо рассказчика, привлекательное особой балкано-славянской красотой, освещалось его едва заметной улыбкой и игривым блеском карих глаз.

- Мне знаком здесь каждый овражек, каждая тропинка, - рассказывал он. - Моё родное село Бохово недалеко от города Трын. А вблизи села большой лес, который я хорошо знаю с раннего детства. Мне приходилось укрываться в нём от полиции, находясь на нелегальном положении. В самом начале нападения гитлеровцев на Советский Союз нам было тяжело склонять жителей околии поддерживать партизан. Царское правительство угрожало населению, что на каждом столбе вдоль дорог будут висеть головы партизан и их пособников- ятаков. Также была развернута пропаганда, что Германия поможет Болгарии восстановить старые территории, отнятые у неё в предыдущих войнах. К примеру, фашисты соблазняли болгар тем, что будет возвращена Македония. Они действовали подобно той англичанке из рассказа Джека Лондона, которая в порту Коломбо специально кинула золотую монету в морской залив, где находилась тигровая акула, чтобы заставить тем самым туземного мальчика-ныряльщика броситься за ней.

После небольшой паузы он сказал:

- В 1943 году контраши (так мы называли полицейских, брошенных против нас) решили отомстить за меня. Они сожгли наш дом, где прошло моё детство. Мне был дорог он. Каждый уголок в нём, каждая ступенька, каждый камешек возле него связаны с детскими и юношескими воспоминаниями. Я помню просторные трёхстворчатые окна дома, покосившееся крыльцо и деревянную кровать с толстым слоем соломы вместо матраца, на котором мы восемь братьев и сестёр, кувыркались. Помню старую и кривую черешню, с которой я по глупости и неосторожности свалился и сломал себе ногу. Помню каменную плиту, на которой написал первое в жизни слово “мама”. С тем домом связаны мои детские переживания, когда я учил наизусть стихотворение, продекламированное на экзамене при поступлении в первый класс.

Неожиданно для всех седой генерал произнёс с детской улыбкой:

- Не радости ради, не для развлечений к тебе я вернулся, мой отчий дом...

И продолжил:

- Тогда я ещё не понимал до конца смысла этих мудрых слов. Они меня завораживали своей мелодикой. А вот когда мне пришлось покинуть родной дом, вот тогда до меня дошла их глубина и подлинный смысл.

Он задумался. В его глазах блеснула печаль. Он нахмурился. Его красивое лицо побледнело. Затем глуховатым, будто чужим, голосом произнёс:

- Когда полиция вышвырнула всех наших из дома, мама сказала: “Лишь бы Славчо был жив”. Мне более всего её жаль. Хлебнула она на своём веку. Вряд ли у неё был хоть один счастливый день, прожитый с моим отцом. Бывало, вернётся пьяный и начинает буйствовать, как в прежние времена турецкие янычары. Во всём у него была виновата мама. Высаживал оконные рамы, выгонял всех нас в холодные зимние вечера из дома. Ночевать приходилось в хлеву или у соседей. Мы не смели попадаться ему на глаза. Когда я подрос, начал давать отцу отпор, защищал мать, не позволял ему измываться над ней. Мы с ним расходились во всём. Он поддерживал тот режим, который был в руках у гитлеровцев и посылал в Югославию и Грецию болгарских военных, исполнявших там жандармские функции палачей. Отец обзывал коммунистов дармоедами и фантазёрами. А сам уклонялся от работы. Засядет в кабачке и тянет рюмку за рюмкой крепкую сливовицу или терпкое вино. “Да откажись ты от этого проклятого коммунизма”, - увещевал он меня. Из-за моих взглядов отец ненавидел меня, своего сына. Поэтому я старался его избегать.

Он говорил об этом с такой грустью, как будто слова признания доставляли его сердцу физическую боль. С неослабным вниманием и интересом слушали присутствующие столь откровенные и трогательные своей искренностью воспоминания. Трудно было представить, что этот вынесший тяжелейшие жизненные невзгоды ветеран обладает такой чуткой и трепетной душой.

- С того момента, когда в наш отряд влился партизанский батальон имени Христо Ботева, сражавшийся до того на территории Греции и Сербии, - продолжал генерал, - созданная народно-освободительная бригада крепла с каждым днём и скоро стала соперничать с отрядами царской армии. Конечно, были и предатели, и провокаторы, которые поддавались на обещания полиции выплатить крупные денежные суммы за поимку партизан. Одним из таких провокаторов оказался мой однокашник, с которым я учился в гимназии. Многие мои боевые товарищи погибли. Только в окрестностях Стрезимировцев были расстреляны двадцать партизан и партизанок. Были убиты наши ятаки. У многих пострадали близкие. Но в основном население, измученное полицейским террором, поддерживало партизан. И я преклоняюсь перед жителями Трынского и соседних районов за их исключительное терпение и стойкость.

Произнеся эти слова, рассказчик опустил голову, мгновение помолчал, затем с грустью произнёс:

- Давайте почтим вставанием память всех погибших в этой борьбе.

Присутствующие поднялись и застыли в молчании. Когда все вновь заняли места, Трынский, чтобы не заканчивать рассказ на грустной ноте, снова заговорил:

- В конце июля 1944 года в одном из боёв вражеская пуля пробила мне лёгкое. А когда я почти выздоровел, в августе, меня назначили командующим зоной. В это время из Москвы Георгий Димитров призывал все силы партии, ремсистов (молодёжную коммунистическую организацию), Отечественный фронт развернуть всенародную вооружённую борьбу и повстанческое движение против немцев и их болгарских агентов. Вскоре из Москвы советские самолёты сбросили оружие, которым удалось вооружить около десяти тысяч болгарских и югославских партизан. В конце августа на меня возложили командование первой партизанской дивизией, состоявшей из трёх бригад. Победы Красной Армии вдохновляли наших бойцов. Сказывались вековые связи наших народов. Несмотря на многочисленные попытки гитлеровских прислужников, ни один болгарский солдат не отправился на Восточный фронт.

Он пристально посмотрел на меня и с интонацией, в которой можно было уловить гордость, взволнованно произнёс:

- Мы не выпустили ни единого снаряда, ни единой пули в своих советских братьев. И каждая победа Красной Армии была для нас праздником. Когда войска маршала Толбухина подошли к границам Болгарии, стачка шахтёров Перника стала сигналом к повсеместному захвату власти и ликвидации господства гитлеровских пособников. Мы гордились, что и наш Тырнский отряд, разросшийся до дивизии, сыграл свою роль в рождении новой независимой Болгарии. В нашу дивизию стали массово записываться добровольцы. В считанные дни она численно выросла примерно на тысячу человек. Вместе с Красной Армией она участвовала в составе новой болгарской народной армии в окончательном разгроме фашистской Германии.

После дружеского обеда Славчо Трынский, его супруга и руководители околии тепло попрощались со мной и моим болгарским приятелем.

- Веселин, я тебя искренне благодарю за приглашение на этот праздник, - сказал я, когда мы были уже на пути в Софию. - Для меня душевная встреча с генералом Трынским стала настоящим откровением.

- И я получил большое удовольствие. 

Он на минуту задумался, потом добавил:

- Трынского трижды заочно приговаривали к смертной казни. Царское правительство обещало выдать пятьдесят тысяч золотых левов тому, кто поможет его схватить. Тогда это было целое состояние. После войны он учился в Москве, в военной академии имени Фрунзе. А когда у нас началась компания борьбы с титовцами, то его за бывшие связи с югославскими партизанами арестовали уже новые власти. Через год, оправдав, выпустили. Много лет он был заместителем министра обороны.

- Меня удивило,- делился я своим впечатлением, - какой он замечательный рассказчик. Мы услыхали современную версию эпической жизни болгарского народа с его долготерпением, трудолюбием, бедами и героизмом.

- Он один из немногих наших больших военных начальников, кто постоянно занимается творчеством. Им написаны три книги, несколько сценариев для кинофильмов. Он автор многих статей. Мне известно, что несколько лет назад одна из его книг-воспоминаний была переведена на русский язык и издана в Москве.

Веселин напомнил, что дивизия генерала Трынского как боевая единица армии, которой командовал генерал Владимир Стойчев,  влилась в состав 3-го Украинского фронта под командованием маршала Толбухина и принимала участие в освобождении Венгрии и Австрии. А Владимир Стойчев стал единственным иностранным полководцем, прошагавшим по Красной Площади на историческом Параде Победы.

- Я убеждён, - сказал я, - что борьба болгарских партизан и подпольщиков-антифашистов, участие 1-й болгарской армии на последнем этапе войны в освобождении Европы и погибшие в ходе этих боёв почти тридцать тысяч болгарских воинов стали своеобразной искупительной жертвой за предательство царской клики, вступившей в союз с Гитлером.

Много позже, пытаясь понять, в чём причины резкой поляризации в болгарском обществе, его раскола на “русофилов” и “русофобов”, почему самая близкая нам исторически и духовно страна была в прошлом и оказалась в настоящем с нашими недругами, я вспомнил слова Трынского о резких противоречиях со своим отцом. Если в семье партизанского вожака непримиримый конфликт расколол самых близких людей, что же тогда происходило в других семьях, между семьями вообще и в целом обществе?! На такие внутрисемейные и межсемейные конфликты накладывались противоречия социальные. И этот крутой замес отравлял и продолжает отравлять общественные отношения. На разных этапах политического развития он то приобретал скрытые, потаённые формы, то обострялся до прямых столкновений. Его можно сравнить с искрами тлеющих головёшек. Достаточно бросить на них горючий материал, они вспыхивают с новой силой.

В нашей стране, например, после Октябрьской революции появилось столько соратников Ленина, которые “на субботнике вместе с ним несли бревно”, что если бы их выстроить в ряд, то бревно должно было быть длиннее Останкинской башни. А про многочисленных лжесыновей лейтенанта Шмидта читателям поведали в своём неумирающем романе Ильф и Петров.  

Так и в Болгарии, в зависимости от политической конъюнктуры к истинным партизанам, к подпольщикам и ятакам примазывались люди, которые служили и нашим, и вашим. Случалось, что предатели партизан и откровенные пособники царского режима выдавали себя даже за активных борцов с ним. А когда они понесли наказание от новой власти, их затаённая злоба проявилась после произошедших общественно-политических перемен.

И у нас известны случаи, когда под личиной героев Советского Союза и кавалеров многих боевых орденов долгое время скрывались предатели, у которых руки были по локоть в крови от замученных и убитых ими людей на оккупированных территориях.

Немало обласканных прежней советской властью “идеологических солдат партии” - творцов разных жанров, скороспелых докторов наук, академиков и журналистов в одночасье превратились в “либералов”, “демократов”, которые, оказывается, тоже прежде были “диссидентами”. А как только начинает меняться политический климат в стране, они из трубадуров новой власти вмиг становятся её обличителями.

Эта обывательщина выглядит трагикомично. Духовные причины такого поведения людей вполне очевидны. Они коренятся в их моральной нечистоплотности.  Чаще всего они считают себя приверженцами идеи “абсолютной личной свободы”. А в реальной жизни мы видим, что с помощью этой идеи разрушаются нравственные основы поведения. И это приводит к войне всех против всех. Когда понятие “свободы” сознательно лишатся высокого нравственного смысла, то это оборачивается эгоцентризмом и вырождается в откровенное варварство. 

Как ржа разъедает железо, точно так же подобные идеи заглушают у людей голос совести, расчищают путь будущим зверствам и вырождению человечества.  

Когда-то мне довелось прочитать у Томаса Манна, что политическое, социальное составляет неотъемлемую часть человеческого, принадлежит к единой проблеме гуманизма ... и что в этой проблеме, если мы будем игнорировать её социальный элемент, то может обнаружиться опасный, гибельный для культуры пробел.

Рыхлое, филистерское, страусиное поведение (с головой в песок) германской интеллигенции было одной из причин того, что германская культура со всей её великой духовностью и божественной музыкой не уберегла немцев от подлейшего варварства, которое потрясло основы европейской культуры, принесло народам Европы многомиллионные жертвы и невыразимые страдания. 

В наши дни можно утверждать, что в сравнении с такими легендарными исполинами предшествующей эпохи, как Славчо Трынский и его соратники, в которых проявился свободолюбивый дух гайдамаков, веками боровшихся против турецкого ига, ничтожными и убогими выглядят нынешние неофашиствующие слизняки. Исторические потоки выбросят их в небытие, как морской прилив выбрасывает на берег медуз - этих бесформенных студенистых тварей, рождённых морем. Вся их дешёвая демагогия, весь псевдолиберальный и псевдодемократический пафос в зависимости от политической конъюнктуры довольно скоро превращаются в бездуховность, угодливую поддержку безграничной ненависти, которую мировые силы зла возбуждают против исторического прошлого наших стран, в том числе и социалистического. Это неминуемо вырождается в социальное мракобесие и варварство. Ибо их идеи рассчитаны на подонков. Будучи изначально нечистоплотными и губительными для мировой культуры и становясь явлениями массовыми, они отбрасывают всемирную цивилизацию и мораль на сто шагов назад.  

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: