| |
* * *
На русском просторе,
на русской дороге…
Александр Нестругин
На русском просторе,
на русской дороге
Ты думай о вечном, ты думай о Боге.
Полно большаков и раздолий на свете,
Но только они не такие, как эти.
На русской дороге,
на русском просторе
Душа закалялась в родстве и раздоре,
И волю крепила водой родниковой,
И силу давала для битвы суровой.
На русском восходе,
на русском закате
Ты помнил о матери, помнил о брате,
Ходил босиком по росистому лугу,
К крыльцу провожал со свиданья подругу.
Поют родники вековечно и звонко,
Кровь предков вливается в жилы потомков…
Все токи едины в любви и тревоге
На русском просторе,
на русской дороге.
* * *
Зачерпни да не бойся,
Из ладоней хлебни…
В роднике, как и в войске,
Дух и воля – сродни.
Ключ струится и бьётся,
С пульсом жил норовит
Силу выплеснуть к солнцу
Через ил и гранит.
Страсть к победе не сгубят
Ни снаряд, ни праща…
Льнут солдатские губы
К родникам, как к мощам.
По всему приовражью
Бой три ночи, три дня…
Родниковая жажда
Русским душам – броня.
* * *
Выпорхнуло зябликом солнце в окоём…
А сумел ли я бы так – в небо сизарём?
…Чтоб с крыла да левого из небесных вод
Выплывал к нам лебедем солнечный восход…
…Чтоб с крыла да правого, долгим днём измят,
Опускался вранами огненный закат…
…Чтобы зрак не застил мне ястребом свинец,
Не клевал донбасскую землю – до сердец…
Распахнулись ставнями крылышки зари.
Над церквами стаями кружат сизари.
Чтобы ни случилося, им кружить, кружить.
Для того и взвилися – ближе к солнцу быть.
* * *
Птица белая. Время чёрное…
Что здесь делаю? Дёрнул чёрт меня…
Что здесь делаю? И по праву ли
Птицей белою душу правлю я?
То ли не жил я, то ль живу сейчас…
Жил бы, нежился в свой досужий час.
Но пришли горя, беды прочие...
Голосит заря девкой спорченной.
Над яругами, над болотиной
Вдаль с хоругвями смотрит родина.
Птицей чёрною – время дымное…
Заграничный чёрт до войны довёл.
Матерь божия – птица горняя –
Растревоженной вьётся горлицей
Над Оскол-рекой, по-над Доном ли…
Я и сам такой, обездоленный!
Распростёр крыла в небе родины.
Эх, была ль, не была – целы вроде бы!
Звоны. Благовест… Сердце – птахою…
Лишь поправлю крест под рубахою.
* * *
Рождаемся окроплёнными
материнской кровью,
Умираем под тяжестью лет
и своей вины.
А время,
что между,
почему-то зовём любовью,
Не исключая дни,
не вернувшиеся с войны.
Война не где-то… Тут!
В сотнях километров от крова:
Под Белгородом, под Курском,
не считая Донбасс.
Любовь в сердцах прорастает
от материнской крови,
А смерть предпочитает
без нас всё решать за нас.
Пусть кровь легко смывается с тел
холодной водицей,
На могиле бойца
не расскажешь про жизнь снохе...
А в старости не страшно
от немощи не отмыться,
Но страшно душой увязнуть
в чужом и своём грехе.
СОСЕД СЕРЁГА
Я другого не знаю,
Про другое не слышал…
Кто-то выронил знамя,
Кто со знаменем вышел.
Всё смешалось по-свойски
В русском доме Облонских…
Кто-то бьётся геройски,
Кто скулит по-подонски.
Кто-то в Грузии спасся,
Кто-то драпнул в Израиль…
А сосед мой с Донбасса
Возвратился, изранен.
Выпьет в праздник Серёга,
Прихвастнёт, вспоминая…
Я горжусь им, ей-богу,
По-мужски понимая.
Ведь Серёгу я знаю,
Про Серёгу я слышал…
Он не выронил знамя,
Победителем вышел.
* * *
А я опять не ставлю точку,
Опять вопросами живу…
И лишь одно я знаю точно:
Я здесь с тобою наяву.
Коснись губами щёк небритых,
Сдави ладонями виски…
Быть не хочу средь неубитых
Последней точкой от тоски!
На восклицаниях заточен
Столетья реактивный след…
Молю, молю о многоточье
Мгновений вместо лет и бед.
И к тем, кто пал на поле боя,
Ты тоже с точкой не спеши:
Пусть память будет запятою
На тонких линиях души.
ЗА КОМБАТА ЛЁХУ
Когда нам бывает плохо,
Встречаемся по звонку,
Клянёмся не ныть, не охать,
Не нагонять тоску.
Всё сказано, даже слишком.
Всё считано по зрачкам:
И смерть от ракетной вспышки,
И жизнь вопреки врагам.
Всей мощью былое сцапав,
Мчит с грохотом порожняк…
Найдём себя по воцапу,
Простим, если что не так.
Глаза велики у страха.
По спинам ползёт сквозняк…
Клянёмся не ныть, не ахать
И пьём по глотку коньяк.
У сущего нет мгновений,
Чтоб к точке, а дальше – мрак…
Идёт строка в наступленье
На фоне других атак.
А ночью был гром, и бахал,
И бухал, как ушлый чёрт…
Послать бы всех хитрых на фиг,
Да совесть наружу прёт.
Толпятся у врат эпохи
Герои, мерзавцы, чмо…
Мы пьём за комбата Лёху,
За пацанов СВО.
СБОРЫ
Разбираться с прошлым не берусь я:
Прошлое – один большой секрет…
Вспомнилась случайно Беларусь мне
Из конца восьмидесятых лет.
Снег, февраль, и ели по опушкам,
И футбол в кирзовых сапогах…
Нам казались играми в войнушку
Сборы офицерские в войсках.
Жизнь былая – ни орёл, ни решка…
В выходной из Молодечна в Минск
Мы маршруткой ездили в кафешки
Выпить водки, наплевав на риск.
Горькую вкушали по глоточку,
И рвалось с восторгом из груди
Счастье убеждённое, что точно
Войны все остались позади…
Но вошла из прошлого со свистом
Пулей-дурой поздняя вина:
Были мы наивны, резервисты,
Раз случилась новая война…
Вглядываюсь в жизнь или борюсь я
Сам с собой за праведный ответ,
Помню я про сборы в Беларуси
Тех ещё, восьмидесятых лет.
* * *
Нас остаётся совсем немножко –
По хлебной крошке, по малой блошке,
По блику солнышка на окошке…
Вы нас не троньте!
Вы нас не трожьте!
Нас время выбрало в коммуняки,
Но мы – не буки и мы – не бяки,
С народом вместе в годину драки
Мы были воины –
Не вояки.
Оболганные – из девяностых,
Обманутые – из перестройки,
Пока что держим удар мы стойко,
Хоть нам не просто,
Совсем не просто!
Уйдём достойно, вполне серьёзно,
Как старцы – каждый в свою обитель...
А что с орбиты сошёл Юпитер,
Потом расскажут,
Но будет поздно.
* * *
Собрать в охапку опыт нажитой
И отнести на мусорную кучу…
Кому он нужен, дурень испитой,
Чтоб сердце жёг, чтоб совесть вечно мучил?
И без того уже десятки лет
Ношу его и нощно я, и денно,
Как волчий, кем-то выданный билет
За преданность эпохе убиенной.
О, опыт мой – обуза для мозгов!
Не в моде больше, как письмо в конверте…
Простите, если что! Я не готов
Расстаться с ним теперь уже до смерти.
* * *
А годы для сердца – не тать,
Для дум – не мишени из стали,
Чтоб в них беспрерывно пулять
С упрёком: чем были, чем стали?
В них, прожитых, память и стать.
Спасибо годам, что мы дышим,
Что держит житейская падь
Поверх всякой грязи и жижи.
В глазах – не огонь пусть, но суть
Тех лет не присыпана пеплом.
И родину важно вдохнуть
Всей грудью, чтоб в памяти крепла.
Мы были такими, как есть:
Не быдлом, не загнанным стадом.
Нам месть ненавистна, а честь
В достоинстве выше награды.
Года научили терпеть.
Терпенье – единственный козырь
За собственным веком успеть
И души сберечь от угрозы.
* * *
Ты лучше скажи мне: кто я?
Я сам себе не отвечу.
Охотник из мезозоя?
Из будущего разведчик?
Нет в описи и реестре,
Не найден в музейной куче.
Однажды со всеми вместе
Изъят из пластов дремучих.
Вдруг все мы оттуда – сверху,
Из звёздной холодной пыли?..
А помнишь зануду Верку
И как мы в Костёнки плыли?
Как всё, что ни холм, ей – мамонт,
То бивни его, то кости.
И пульс выстукивал гаммы:
Мы гости тут, гости, гости!
Но чудится: жили раньше!
А будем ли снова завтра?
В пласты человечьей фальши
Вопрос без ответа загнан.
Вся жизнь как большая сверка:
Что было, что есть, что будет…
Откликнись, зануда Верка,
Пока ещё есть тут люди!
* * *
Под окошком – кран.
За душою – храм.
Мир такой нам дан.
Миром правит хам.
Птице негде сесть,
Листопаду пасть.
На чужую честь
Хам раззявил пасть.
А на храме – крест.
А повсюду – срам.
Душу ест и ест
Ненасытный хам.
Сквозняки, да пыль,
Да заезжий люд…
Был бы пыл, да сплыл
За грошовый труд.
Строят новый дом.
В доме жизнь – бедлам.
И душа – вверх дном.
И доволен хам.
* * *
Мир ярок, и тёмен, и грешен,
И всякая грань в нём – судьба.
Мир нейросетями увешан –
До каждой трубы и столба.
Чего ещё надо: общайся,
Усердствуй, танцуй и дружи!..
Но в залах айтишного вальса
Безлюдно от фальши и лжи.
В коварных приманках прогресса
Не вскинется сердце, любя,
Не явит к другим интереса,
А только – к себе, для себя.
Прошу, хоть вопрос неуместен:
«Душа, не останься слепа,
Чтоб видеть, как мир этот тесен,
И к Богу – одна в нём тропа».
* * *
Душа – будто скол с ветрового стекла…
Земная юдоль, без нужды не похабь!
Какая неволя сюда занесла,
Чтоб вместо дорог – за ухабом ухаб?
И поздно в объезд, и в любой поворот,
В луга, где ромашки с приречной лозой,
Где камнем дорожным души не пробьёт,
Где сердце омоет целебной росой.
Себя не воротишь. В остатке – печать
Далёкого чувства, походной тоски…
Стекло ветровое легко поменять,
А душу и сердце – хоть как, не с руки!
* * *
Не забывать, не зазнаваться,
Смотреть в окно и видеть свет.
Так день встаёт. Так мысль с абзаца
Рождает книгу и сюжет.
Мелькает день анфас и в профиль
В авто, вагонах, витраже,
Чтобы пройти через Голгофу
Мгновений, прожитых уже.
Сердца впустую не терзайте
Неудовольствием из слов,
Мелькайте в окнах дня, мелькайте –
С торцов, фасадов и углов.
Нам важно быть, а не казаться,
Чтоб отражались на лице
И день, начавшийся с абзаца,
И многоточье на конце.
* * *
Что-то бывает напрасным,
Что-то вдруг станет постылым…
Жизнь, всё равно не препятствуй
Чувствам, что в нас не остыли.
Можно обрушить в мгновенье,
И довести их до краха,
И обратить всё в каменья,
В пот или кровь на рубахе.
Нет среди нас безупречных.
Если б от этого легче!
Чувства всегда скоротечны,
Лишь предвкушенье их – вечно.
|
* * *
В прогнозах – дождь… Все тучи небосвода
С бульдожьей хваткой вгрызлись в горизонт.
Но счастье не зависит от погоды,
Ни плащ ему не нужен и ни зонт.
Оно шагает весело и дерзко
По улицам случившейся весны,
Раздёргивает в окнах занавески,
На волю выпускает чьи-то сны.
От тополя до тополя сорока
Не сдерживает птичьей страсти спесь,
Выбалтывает новость ненароком
Про счастье, объявившееся здесь.
И верится с наивностью ребячьей,
Что с неба весть доставил херувим.
Ищу глазами счастье и не прячу
Волненья от возможной встречи с ним.
* * *
Март завершается криками галок
В старых дворах, где полно тополей.
Может, пейзаж не особенно ярок,
Но без него наша жизнь не полней.
Мне этих звуков хватает в избытке –
Верить в любовь, в неизбежность добра.
Даже не стаявший лёд у калитки
Не раздражает уже, как вчера.
Галки кричат – и рождается счастье,
Будто со стаями дней, наконец,
Чувства слетаются с чем-то прощаться,
В чём-то прощать ради светлых сердец.
Ветвь тополиная выдержит тяжесть
Птичьих нескладных в гармонии нот.
Что-то уйдёт, что-то на душу ляжет,
Но никогда и ни в чём не умрёт.
* * *
Дон-гуляка всю ночь хороводит,
Будоражит весенний народ.
И от пирса душа-пароходик
Устремляется дерзко в поход.
Ну, куда ты, смешная глупышка?
Кто нас ждёт? Даже в здешних местах
Нас с тобой привечают не слишком,
А представь – в тридевятых портах!
От причала по руслу к усынку,
От стремнины в песчаный затон
Раздувает твой парус-косынку
Не дряхлеющий в резвости Дон.
* * *
Не видел, было ль половодье…
И на дворе уже апрель.
И пыль с просохших тротуаров
Ветра метут во все угодья:
В парк городской, в любую щель,
Под тару в задний двор базара…
Жаль, не решился съездить к Дону:
Там пробуждаются весной
И дух, и мощь, ломая скуку
Однообразных ритмов в доме
От хода стрелки часовой
В китайском корпусе с бамбуком.
Звонил мне друг на той неделе,
Манил лещом и убеждал,
Что половодье – очищенье
Душе напряжной в бренном теле…
Я понимаю, что попал
Как рыба на крючок сомненья…
И с чувством, нехотя повинным,
Осознаётся, что не зря
Нас ледоходы к речкам водят
В извечном поиске стремнины,
Ведь сердцу русскому нельзя
Просторно жить без половодья.
* * *
Тревожное небо, высокие грозы…
Сражаются силы со злом за добро.
К ростку молодому проснувшейся розы
Порывистым полднем прибило перо.
Трепещет оно – из крыла воробьишки,
Со страха дрожит на ненастном ветру…
Хоть кто-то увидьте, хоть кто-то услышьте,
Хоть чем помогите случиться добру!
* * *
Август. Ночь без колыхания.
В ней не дышим, лишь вздыхаем мы:
Кто – о кукле, кто – о булочке,
Кто – о прошлом, кто – о будущем,
Кто – о ряженом да суженом,
Кто – о родичах под Суджею…
Кто тебя обидел, прошлое,
В это лето заполошное?
За посёлками, столицами
Ты с луною бледнолицею
Виснешь в полночь над округою
Обесчещенной подругою.
Рядом будущее мается
Сиротою в лёгкой маячке,
В клочья душу рвёт таковскую
Духотою августовскою
И пугает неизвестностью
Всех не спящих в этой местности.
Даже куст не шелохнётся тут.
Даже звук не встрепенётся тут.
Звёзды зноем заарканены.
Души в Судже горем ранены,
Бьются с силою непрошенной
За грядущее и прошлое.
* * *
Яблоки зреют в саду,
Зреют румяно и зелено.
Будто дозволено, велено,
Зреть им у всех на виду.
В августе с ветки сорву
Это, в полоску, румяное,
Чтоб не свалилось в духмяную
Ночь на траву-мураву.
В пору сентябрьской страды
Снимется то, изумрудное,
Чтоб воробьи баламутные
Не исклевали плоды.
И в предназначенный час
В плотное, серое, рьяное
Вместе с зелёным румяное
Осень упрячет от глаз.
ПЕЧАЛЯТСЯ КОЛОКОЛА
(Памяти И.И. Евсеенко)
«Иду вчера по Карла Маркса. Иван Иванович на лавочке сидит, кепку на колени положил. Солнышко. Листья кругом жёлтые. Колокола на церкви позванивают… Увидел меня, заулыбался грустно и рукой машет:
– Иди-ка, Оля, посидим, за жизнь поговорим…»
(Из разговора сотрудницы журнала «Подъём» с коллегами)
В этом году мой товарищ опять звал меня провести отпуск у него на родине. Материнский его дом по-прежнему пустует. Я поначалу дал согласие и даже стал собираться в дорогу... Но потом во мне опять что-то надломилось, дрогнуло... Я отказался и не знаю, поеду ли ещё когда-либо туда, в Ближние и Дальние Луга, на порубежную Украину, где так печалятся и не затихают в печали колокола…
Иван Евсеенко, «Пока печалятся колокола»
Мне слышен этот звон. Печалятся они,
Колокола, его колокола.
Поверх земной оси, внутри людской возни
Гудят, чтоб жизнь осмысленней была.
Гудят они, гудят – за домом, за углом
И в тихом парке, там, где листопад.
Печалятся – зачем, печалятся – о ком
И почему так часто невпопад?
Хоть уши затыкай: печалятся – и всё!
И нет спасенья от наплыва чувств.
Гудят – и тонет, тонет в звоне бытиё,
В которое уже не возвращусь.
Глаза зажмурю я – и мир наш неделим:
Писатель в парке, и листва желта…
«Иди-ка, Оля, посидим, поговорим,
Покуда стрянет смерть в мотках бинта».
Нелепой грустью, осень, сердца не пугай:
Листва не все тропинки замела…
А что колокола печалятся – пускай,
На то они его колокола!
Печалятся они, кто как бы ни хотел.
Писатель ловит их тревожный бас…
И, может, хорошо, что рядышком присел
С ним на минутку хоть один из нас.
* * *
Живу, живу, не думаю о счастье,
Мету листву небрежным каблуком.
Мой зонтик бойко пляшет над запястьем
И щёки раздувает ветерком.
Он – щит небесный дождевым мгновеньям,
Он – божий купол от случайных лиц…
Ведёт меня по каменным ступеням
На улочках из былей-небылиц.
Там, за калиткой, чей-то голос нежный
Опустится с кленового листа:
«Давай, Андрюш, пройдёмся по Манежной
До самого Чернавского моста».
Взойду на холм, окину взглядом берег
И чайкой покачаюсь на воде,
Чтоб, в счастье, будто в женщину, поверив,
Собой остаться всюду и везде.
Октябрь дождит, но чувства – о хорошем,
А о плохом подумать даже лень…
Мой зонт парит над будущим и прошлым,
Вдыхая полной грудью этот день.
* * *
Октябрь напридумывал время туманов,
Туманов любви и туманов войны.
Дожди по распахнутым душам каштанов
Шагают без всякого чувства вины.
С дождями и я – торопливо-невнятный.
И каждый мой шаг – будто новый фальстарт.
Ах, сколько расколото душ, перемято,
Впечатано в серый холодный асфальт!
Любовь – это сказка, война – это сущность.
А время меж ними – добро либо зло…
На фоне дождей и туманы всё гуще.
С ненастьем и нас не туда повело.
И сердце разбитым каштаном тревожит,
И ищет для счастья надёжный приют.
Но вряд ли увидит и вряд ли поможет
Дождями упрятанный в зонтики люд.
Придумал бы что-то другое, багряный!
Всё меньше любви и всё больше войны…
И падает сумрак на землю каштаном.
И нет ни намёка на чувство вины.
* * *
Дождик ноябрьский – небесный тихоня.
Сеет из тучи без всякого зла.
Я подставляю под капли ладони,
Чтобы тоска не сжигала дотла.
Сей, бедолага! С последним денёчком
Сдует тепло, и присыплет снежком…
Хочешь – целуй эту девушку в щёчки:
Щёчки под зонтиком – кровь с молоком.
Хочешь – томлёную гроздь «изабеллы»
Наземь с лозы оголённой смахни.
Только бы души в нас не перезрели,
Путая вечность и скорые дни.
Стоит замешкаться – мимо проскачут
С ветром залётным мгновенье и век…
Гроздь виноградную рву наудачу –
Самый счастливый в тот миг человек.
* * *
От погоды нет поблажки.
Дождь и снег – небес поруха…
Беспилотник ночью рухнул
На балкон многоэтажки.
Жизнь сыграла наудачу.
Взрыва не было. Девчонке
Посекло стеклом ручонки,
Не случилось даже плача.
Ночью город спал без страха
И не ждал залётной твари…
Ветер сдул остатки гари
В пойму Дона за оврагом.
Воробьи по веткам скачут,
Добавляя круговерти…
В миг слетевшей с неба смерти,
Жизнь, и вправду ты – удача!
* * *
Город метельный – полярный медведь,
Диво лохматое с пастью как жерло.
Время охотиться, время звереть,
Время назначить священную жертву.
Если уже по-другому нельзя,
Если до спазмов – мотор под капотом,
Души, как шины, по снегу скользят,
Режут шипами накат с разворота.
Нет перекрёстков и нет площадей…
Город бессилен, за час не растащит
Кучу малу из авто и людей
С бранью из окон буксующих «тачек».
Сытый зверина – из тысяч стволов
В тушу пальни ему! – не шевельнётся.
Даже на небе не хватит богов,
Чтобы на выручку выкликать солнце.
Лишь Благовещенский храм в этот снег
В вечном своём поднебесном дозоре
Души спасает, как Ноев ковчег,
Не от стихии – от зла и позора.
Сутки буянит непрошенный гость,
Не выбирая дороги окольной…
Ходит народ прямиком или вкось,
И в каблуках его – звон колокольный.
И СНОВА ЗАХОЧЕТСЯ В АННУ
В.И. Жихареву
А что если плюнуть на зиму,
На снег, на дорогу в сто вёрст
И – в Анну, к той жизни незримой
Дворянских угаснувших гнёзд?
Представить для важности пущей
Компанию русских певцов,
Чтоб Лермонтов был там, и Пушкин,
И, может быть, также Кольцов.
Вломиться незвано к графине –
Любимице Ростопчиной.
Пригубить вина из графина,
Из блюдца – отвар травяной.
Манить Евдокию Петровну
В Воронеж, Москву, на Кавказ
И видеть, как в свете неровном
Слезинки сияют у глаз.
От гордости женской, смущенья,
От долгой разлуки она
Прочтёт им свои посвященья,
Задора и счастья полна.
Украдкой вздохнёт – чтоб не слышно,
И губы прошепчут, любя:
«Ну как же так можно? Как вышло,
Что мы потеряли себя?»
И будут метельно кружиться
На радость ли чью, на беду
Залётные годы, как птицы
В заснеженном барском саду.
И чем-то далёким, желанным
Дохнёт горячо-горячо…
И снова захочется в Анну,
А может, ещё и ещё.
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР В ДЕТСТВЕ
Снежная буря.
Лютует февраль.
Дремлет бабуля,
Укуталась в шаль.
Блеет ягнёнок
В передней в избе.
Злой домовёнок
Взвывает в трубе.
Тусклая лампа.
В углу – керогаз.
Кот чистит лапкой
То шёрстку, то глаз.
Раз хорошится,
Жди – гость заглянёт.
Мать у божницы
Лампадку зажжёт.
– Ах ты, чистюля!
Ну, дай, потреплю…
Шалька с бабули
Сползёт под скамью.
Влезу на печку –
И жарко там аж.
Братья, конечно,
За мною туда ж.
Ветер с трубою
Заплачут на всхлип…
С мамой мы… Трое!
А папа погиб.
Дрёма с бабули
За шалькой спадёт.
Глупая буря
Ревёт и ревёт.
Ночь на пороге.
На ужин – блины…
Вроде немного
Уже до весны.
ПОРТРЕТЫ
Евгению Щеглову
Когда вдохновенье снимает запреты
На чашечку кофе, на сон, променаж,
В его в мастерской оживают портреты
И пёстрой толпой обступают пейзаж.
На фоне речушки и синего неба,
Под сенью желтеющих русских берёз
Не просят ни зрелищ они и ни хлеба,
А лишь осознанья, что всё здесь всерьёз.
Они не кричат и не машут руками,
Не требуют больших свобод и ролей,
Друг с другом беседуют мирно глазами
О том, что всего в этой жизни ценней.
Пусть мы не прочтём их портретные мысли,
Но чувствам границы в познании нет.
И плещется страсть в поднебесные выси,
Где звёзды мазками ложатся в сюжет.
И вечностью веет от купола храма.
Противится сердце забавам пустым…
Портретный народ в очертаниях рамок
Совсем не скучает по братьям живым.
Наутро художник своё вдохновенье
Вернёт по привычке за старый мольберт.
На кончике кисти застынет мгновенье
В надежде, что новый родится портрет. |
