РАБОТА Есть детская нехитрая игра
без проигравших, безо всяких правил.
В моё окно из глубины двора
мальчишка зайчик солнечный направил.
Угрюмый лик мой в келье отыскав,
ко мне прильнуло крохотное тело.
И скоро птица чёрная - тоска,
шурша крылами, в фортку улетела.
Смешной малыш!
Ну, что ты натворил?
Среди других нашёл мое оконце,
мой задремавший разум разбудил
для древнего соперничанья с солнцем.
Играй, малыш!
Что для тебя игра,
то для меня - суровая работа.
Да будет свет на кончике пера,
когда гудит над бытом непогода!
Не признавая первенства светил,
я должен верить, что он нужен где-то
душе,
которой божий свет не мил, -
луч моего спасительного света!
ОТЧИЙ ДОМ
Захолустье Руси, заколоченный дом.
Ходят тучи над ним, кувыркается гром.
Сиротливо калитка скулит на ветру.
А осталось ему – только смерть на миру!
И, как близость конца, у замшелых ракит
стеариновой свечкой берёза горит…
А ночами в дому половицы скрипят,
а ночами в дому обо мне говорят.
Мне восторг или страх шевелит волоса!
Я своих стариков узнаю голоса.
Мне б ночами сюда не ходить никогда,
да противиться сердцу – не стоит труда.
Вот я снова пришёл. И тоскует метель,
и поёт за стеною моя колыбель…
Я, наверное, завтра в Москву укачу,
я в Елоховской церкви поставлю свечу,
до земли поклонюсь незабвенной родне,
кто в небесных путях не забыл обо мне.
ПОЭТУ
Свернётся небо, как горящий свиток,
погаснет солнце, звёзды упадут.
И конвоиры ангельского вида
на суд бессмертных
смертных поведут.
За всё, что было - мы с тобой в ответе.
Суду известны наши имена.
При нас с тобой
на суетной планете
последние кончались времена.
Мы проглядели одичанье мира,
безумство плоти, пляски на крови.
О чём, скажи, звенела наша лира,
когда весь мир отрёкся от Любви?
Нам не простят,
как в песенном угаре,
размазывая слёзы по лицу,
мы вдохновенно поклонялись твари!
И никогда не кланялись Творцу.
Пока же в ад не рухнула дорога,
и на уста нам не легла печать,
молись, поэт,
выпытывай у Бога,
какую правду людям прокричать!
МЫ НЕ ЗНАЕМ СОБСТВЕННОЙ ДУШИ
Два зрелища притягивают нас
и смутными тревожат голосами -
живой огонь, трепещущий у глаз,
и воды, что бегут перед глазами.
Мы знать не знаем собственной души,
Но, может быть, приоткрывая тайну,
вот это пламя, прядая в тиши
самой души являет очертанья .
Гори, огонь!
Хотя бы потому,
что есть предел отпущенному сроку.
И нет конца
летящему во тьму
холодному и мрачному потоку.
СПАСИБО, ЖИЗНЬ
Спасибо, жизнь,
за гибельные тропы,
за жажду жить, ликуя и скорбя,
И не жалей -
пытай меня и пробуй,
но дай мне наглядеться на тебя!
На злую кровь твоих закатов стылых,
На твой, грозою разнесенный, быт,
На эту степь,
что со времен Батыя
ещё дрожит от грохота копыт!
На этих женщин,
чьи глаза, как праздник,
всегда цветут на дальнем берегу.
От этих женщин даже перед казнью
я все равно забыться не смогу!
Меня шагать уверенно учившая
на крутобоком шарике Земли,
меня друзьями щедро наделившая,
ты недругом меня не обдели!
Будь щедрой, жизнь!
Гуди во мне набатом
и дай в ряды каленых стариков
дойти не книжной мудростью богатым,
а опытом души и кулаков!
А коль умру до времени, до срока,
живую душу в строчках погребя,
забудь меня!
Но жди меня другого
и дай мне наглядеться на тебя!
* * *
А сорок лучших весен пролетело,
и новые маячат рубежи…
Усталое изношенное тело
задумалось о возрасте души.
Все принимая -
дружбы и измены,
свет откровений и потёмки зла,
душа не умирала постепенно,
но трудно и мучительно росла.
Остывший пепел вспыхивал, как порох,
клубилась пыль встревоженных веков.
И если телу нынче просто сорок,
душе, наверно, сорок сороков!
Иди, Душа,
любя и проклиная,
по неисповедимому пути!
Какие бури
ждут тебя -
не знаю,
но подвиг твой
провижу впереди!
* * *
За вас тревожусь, ближние мои !
Я вас люблю всей беспокойной кровью.
Печали ваши, ваше нездоровье
переживаю горше, чем свои.
Зачем же вы ревнуете меня,
когда приходит гостья дорогая,
меня в восторг и трепет повергая,
и песня зарождается звеня?
О как некстати ваши голоса
врываются в высокую беседу!
Вы говорите мне, кивая на соседа,
что лучше бы я делом занялся.
Неужто правда: ближние враги?
Пророчеству библейскому не верю!
А муза исчезает и за дверью
стихают её легкие шаги.
* * *
Ты уезжаешь из России.
Не буду вспоминать про крыс.
Наверное, не без усилий
ты пуповину перегрыз.
Лети!
Лечи Парижем душу,
живи, не опуская глаз…
А нам под русским небом слушать,
как плачут ангелы о вас.
КРОВЬ и ЧЕРНИЛА
«…чернила честнее крови…»
И. Бродский
Страна отеческих могил
и первобытной непогоды.
Ты ей, наверно, не простил
дарованной тебе свободы.
И потому не брал в расчёт,
когда рука твоя парила,
что в русских жилах не чернила,
а кровь разбойная течёт.
Здесь волчий вой и вой пурги,
снега до крыш, до звёзд заносы.
Здесь кровью пишутся стихи,
чернилами строчат доносы.
Слова пророков и задир,
оплаченные смертной данью,
живут, исторгнутые в мир
кровоточащею гортанью.
Тот был красивым, этот - злее.
Но, пулей затыкая рты,
всех положили в мавзолеи -
во мрамор вечной мерзлоты…
В удушье гнева и тоски,
когда бесчестье у кормила,
здесь кровью напиши стихи -
по следу бросятся чернила! | * * *
Время кровью моросит.
Время не́людей…
А ведь жили на Руси
люди-лебеди.
Света кроткие послы
в русской темени кромешной -
будто лебеди, белы
и, как ангелы, безгрешны.
Из столиц, из дальних мест,
предков следуя примеру,
шли на плаху и на крест
за Отечество и веру…
Нынче Родина в беде.
Но - взгляни в любую сторону, -
нет над Русью лебедей,
всюду - вороны!
Ночь темна, тревожен путь.
Русь - как рана ножевая.
Ворон падает на грудь,
а она еще живая.
Я с закушенной губой
задыхаюсь в плаче-лепете…
Позовите за собой,
Люди-лебеди!
ЛЕБЕДИ
Александру Гусеву
Усталый, больной, неудачливый
брожу, избегая людей.
За чьими-то пышными дачами
с ладони кормлю лебедей.
Над озером, над перелесками
свободные мчат журавли…
За что же вам крылья подрезали,
о, гордые птицы мои?
А вам хоть бы раз,
хоть ненадолго
тела свои бросить в зенит!
Над Ладогой где-то, над радугой
услышать, как воздух звенит,
увидеть, как молнии мечутся,
и, смело летя сквозь грозу,
внезапно понять,
что отечество -
не то, что осталось внизу,
а выше!
По звездному лезвию
летите от грешной земли!
За что же нам крылья подрезали,
красивые братья мои ?
* * *
Конь крылатый парит в тишине,
сыплют звон золотые копыта…
На роду ли написано мне
пропадать под копытами быта?
А ведь было:
беспечен и юн,
я Пегасу расчёсывал гриву.
Но увлёк человечий табун
и несёт к роковому обрыву.
Здесь высоким ломают крестцы,
здесь под масками спрятаны лица,
похотливые ржут жеребцы,
жарким глазом косят кобылицы.
И не выйти живым из игры:
слишком поздно и грязно, и тесно.
Вот все ближе и ближе обрыв,
вот передние падают в бездну.
Страха нет.
Но так хочется жить,
видеть солнце в чумной круговерти.
Только б звонкое стремя схватить
за полмига до смерти.
БЕСЫ
Гудит на площади Советской
демократический кагал.
Наш гениальный Достоевский
не с вас ли бесов рисовал?
Не вы ль в семнадцатом мутили,
вершили свой неправый суд?
А нынче новые мессии
нас к покаянию зовут.
Суд ! Над историей, над нами,
над крестной мукою страны .
И называют нас рабами
рабы и слуги сатаны.
Торгуют памятью и совестью,
над нищей Родиной глумясь…
Я плюнул в сборище бесовское
и отошел, перекрестясь
* * *
Прощаюсь с Родиной, прощаюсь
со всем, что горестно люблю.
Под ветром времени качаюсь
и запоздало слёзы лью.
Вчера судьбою и талантом
я был с другими наравне.
А нынче жалким эмигрантом
проснулся в собственной стране.
А нынче проклятым изгоем
от боли корчусь и тоски
в Отчизне, отданной без боя,
захваченной по-воровски.
А ветер времени широко
несёт заморскую чуму.
И от погибельного рока
не уберечься. Никому.
СЕЯТЕЛЬ
Я - сеятель на ниве песнопенья.
Бежавший от колхозных трудодней,
я растерял крестьянское терпенье,
завещанное матерью моей.
Молясь великим,
их глагол глотая,
я, как в судьбу, поверил в письмена.
Я столько слов посеял,
не гадая,
где прорастут, в какие времена…
В какие времена живёшь, Россия!
Грабёж, падёж, неслыханная сушь.
Двужильная,
ты выстоишь, осилишь!
Но что нам делать с засухою душ?
Бесплодные,
ярясь и сатанея,
по душам молодым, как степняки,
заморские промчались суховеи,
по горло засыпая родники.
И вот уже отравлено искусство,
народ бессилен, а правитель плох.
И, Боже правый,
даже в речи русской
чужой ордой шумит чертополох!
Я - сеятель.
А нива песнопенья,
как поле боя, в прахе и в дыму…
Пошли мне, Бог, крестьянского терпенья,
и русской силы слову моему.
* * *
Я не считал ни добрыми, ни злыми
тех, что совет мне подали вчера:
Поэты умирают молодыми!
А ты поэт, и, стало быть, пора.
На горло наступив своей гордыне,
я отвечал:
- Спасибо за совет.
Поэты умирают молодыми
и в двадцать лет,
и восемьдесят лет!
В судьбою отведенном промежутке
я жребий свой измерю до конца.
Вот только жаль, что дружеские шутки
становятся подобием свинца.
* * *
Самой природе вопреки -
Куда им деться?
Впадают в детство старики,
впадают в детство.
Над ними шутят дураки,
смеётся аспид.
Впадают в детство старики, как Волга в Каспий.
Я адресую шутникам
одну лишь фразу:
Приходит детство к старикам
совсем не сразу…
Как девы юные легки!
Гляжу, волнуюсь.
Впадаю в юность, мужики,
впадаю в юность!
Пусть волос крашен в серебро,
рискуй, повеса!
Пусть мир выдумывает про
ребро и беса.
Пусть благодетели твои
глядят с укором.
Мир полон чуда и любви!
И детство скоро!
* * * Как холодно в мире, как ветрено!
Слякотно, слёзно, темно.
Берёза озябшею веткою
стучит и стучит в окно.
Всё было. Но всё повторится.
Под русские всхлипы и стон
усну я, и будет мне сниться
счастливый о Родине сон.
Полгода пройдёт ли, полвека,
проснусь и увижу в окно:
всё так же безумствует ветер,
всё также в России темно.
|