| |
В автобусе
Жизнь моя - сплошная скука:
Бренный труд...бетонный кров...
Я не видел остров Кука
И Карибских островов.
Не катался по Аляске
На собаках ездовых,
И не выдохся от пляски
На Мадридских мостовых.
Озорную бразильянку
Не затаскивал в кровать...
На работу спозаранку
Так не хочется вставать.
Ждать обшарпанный автобус,
Что колесами пыля,
Крутит их, как грязный глобус,
По орбите бытия.
В запотевшее оконце
В полумраке не видны:
Ни египетское солнце,
Ни индийские слоны,
Ни цветов предгорных стебли,
Ни вершины Пириней...
Словно я не трогал Землю,
Будто и не жил на ней.
Робкий сон - мой верный компас
Серой будничной поры.
Крутит старенький автобус
Заржавевшие миры.
Любимый край
Любимый край, прошу не умирай!
Не умирайте ветхие деревни...
Как дикий зверь от огнестрельных ран,
От рук людей - духовного отребья.
Что разделили загодя трофей
И без стыда освоили добычу.
Горланил зверь, сопротивлялся зверь...
Но доверял овечьему обличью.
Живи в веках, хоть в памяти живи,
Забытый край - заброшенные избы.
Таёжный храм на каторжной крови -
Последнее прибежище Отчизны.
Тебя распнут... как некогда Христа,
Не чувствуя народной катастрофы.
В гнилых столбах - подобиях креста
Крестьянский путь на Русскую Голгофу.
Лишь век свой человеческий живя,
Любя, как мать, свою родную землю,
Как хорошо, что не увижу я
Последних дней затравленной деревни.
****
Век мой "каменный"... "дремучий"...
Я за то тебя люблю,
Что среди сердец беззвучных
Сам с собою говорю.
Ни от мира этот говор,
Ни от века этот глас,
Ни для разума, в котором
Божий свет давно погас.
Кочевая
Ни о чем не жалей...
Красота, как цыганское золото.
Лишь проверишь его
И поймёшь, что желал не того...
Нет таких лошадей,
На которых догнать можно молодость,
На которых легко
Ускакать от себя самого.
Как лиха и быстра
Жизнь земная -
Цыганочка вольная.
Сбросит юбку с ноги,
За собой заурядно маня...
Нет такого костра,
Что согрел бы
Весь мир обездоленный.
Нет туманов таких,
Чтобы спрятать всю скорбь бытия.
Кочевая душа,
Для чего тебе бредить погонями?
Нет дороги такой,
Где бы ты не прошла босиком...
Только годы спешат
К водопою сокрытыми конями,
И несут за собой
Пыльный шлейф одиноких стихов.
Стареют женщины
Стареют женщины...стареют...
Девчонки, девушки твои,
С кем юность - сказочная фея
Свершала таинства любви.
С кем до утра тебе хотелось
Бродить в осколках темноты,
И отыскав задор и смелость,
Душой напиться красоты.
Чего нам сплетни, пересуды.
Ворчанью мира грош цена...
Стареют гордые сосуды
Для драгоценного вина.
И в каждой встреченной морщине,
Я вижу - чувствую внутри -
Укор любимому мужчине
За окончание любви.
Послать бы эту старость к чёрту...
И кануть вновь в мечтаний дым.
В глазах приветливых девчонок
Оставшись вечно молодым...
Воспоминания не греют
И не зовут уж так назад...
Стареют женщины... стареют...
А нам им нечего сказать
Священный зов
Умчался день мальчишкой конопатым, –
Домой его никак не заволочь.
Рябиновые ягоды заката
Вороной чёрной склёвывает ночь.
Как будто бы согбенные старушки,
Глядя слепыми окнами на лес,
К земле прижались ветхие избушки,
Придавленные маревом небес.
Тайга угрюма, сумрачна и сонна.
Благую тишь не вычерпать ведром.
Свинцовой шали звёздные узоры
Утюжит в речке маленький паром…
И не унять душевную истому,
Священный зов таинственной земли.
И глохнет мир, чтоб слышать эхо грома
За сотни вёрст от родины вдали.
Весна в селе
Весна в селе… Распаханы поля.
Янтарный плуг прошёл по ним лучами.
Взлетает к небу рыхлая земля
Испуганными чёрными грачами.
Весёлый май преображает лес.
Душа тайги в истоме обновления.
И первый гром срывается с небес,
Как с уст лобзаний первые стремления.
Повсюду жизнь… Благая суета,
И нежится томительное солнце
На маковке церковной и крестах,
Заглядывая в редкие оконца.
Пожаром белым на ветру горят
Черёмухи протянутые руки.
И верится, что нет ни сентября,
Ни осени, ни смерти, ни разлуки.
Фонарь
Погас фонарь… и кажется – чего там?
Перегорел сияющий вольфрам.
Но стало неуютно пешеходам
По темноте идти к своим домам.
Он столько лет им освещал дорогу
И в дождь и в снег, роняя яркий свет,
И заплутавшим приходил в подмогу,
В слепой ночи указывая след.
Но вдруг, не замечаемый годами,
Погас… и сразу вспомнили о нём,
Склонявшемся случайной встречной даме
Светящим джентльменом – фонарём.
И хоть на миг, на краткое мгновение
Мир стал другим от алчной темноты,
Как будто замер в призрачном падении
Сорвавшейся в беспамятство звезды.
Как страшен час вселенского забвения…
Он ждёт нас всех – кто светит и горит.
Пусть тьма вокруг, но если видно тени,
То значит, есть над мраком фонари.
|
****
Когда асфальт зализанный дождём
Становится небесным отраженьем,
Я думаю всерьёз, зачем рождён,
Чему служить я должен продолженьем.
Найти ответ безумно тяжело,
(Чего бы мудрецы ни говори там)
Как бабочке, что бьётся о стекло,
Не видя рядом форточки открытой.
Но, оглушённый тишиной ночей,
Боюсь я иногда случайной мысли:
А если вдруг я…просто… ни зачем…
Свидетелем чужой великой жизни.
Свет фонарей не согревает рук,
И намертво застыв в оконной раме,
Холодный, как могила, Петербург
Гудит самодержавными ветрами.
Чёрное молоко
Утро ещё далеко,
Месяц беспечно дремлет.
Чёрное молоко
Вылито над деревней.
Звёзды, сродни пшену,
Сыплются на дорогу.
Слушая тишину,
Можно услышать бога.
Сонные рыбаки
Тянут безвольный невод.
Здорово спать у реки
И укрываться небом.
Видеть во сне как легко
Утро в рассветной гамме
Чёрное молоко
Алыми пьёт губами.
Зима
Когда зима нечаянно приходит
И светлой шалью покрывает лес,
Плывёт земля, как белый пароходик,
По голубому мареву небес.
Десятки труб из домиков картинных
Пускают в небо плавные дымы,
И хлопья снега в тёплые квартиры
Стучатся, как посланники зимы.
Сиреневая бездна нависает
Над проторённой к речке колеёй,
И тропка белоснежная лесная
Ползёт в тайгу виляющей змеёй.
Янтарным ожерельем ярких окон
Бревенчатые тянутся дома,
И целый мир – как будто белый кокон,
В который всех укутала зима.
****
Над таежными лесами
Дремлет утренний туман.
Чашу неба пьют глазами
Деревенские дома.
Над зарёй умытым полем,
В блеске солнечных подков,
Бродят сказочные кони
Белогривых облаков.
Солнцу и природе внемля,
Тихо, верно, не спеша,
Просыпается деревня –
Работящая душа.
Оживает и хлопочет
Спозаранку по дворам.
И с весёлостью сорочьей
Греет брюхо тракторам.
Свадьба
Чужая свадьба… Платья белый снег.
За прелесть молодую грех не выпить.
Глаза невесты – лошади в огне –
Беснуются и тащат на погибель.
Невеста от «не ведает греха»,
А кто изведал – «ведьма», не иначе.
Но мне ль её за нежность попрекать,
Доверенную в страсти, без отдачи.
Былой любви уже не повторить.
Кого ни встреть – пародия и только.
Горланил я, переходя на крик,
Гостям и сердцу ноющему: «Горько!»
Изрядно захмелев, глуша портвейн,
Я еле шёл, катился прочь, как камень.
А небо целовало лбы церквей
Холодными багровыми губами.
Потомок
Из далеких крестьянских губерний,
От мятежного мира вдали,
Вы пришли на Сибирскую землю,
Вольнодумные предки мои.
Изможденные гладом и мором,
Отвергавшие барскую плеть,
Предпочли на таежных просторах
Жить свободными и умереть.
На бескрайних делянках Отчизны,
В совершенстве владев ремеслом,
Вы рубили сараи и избы,
Обживая село за селом.
Породнившись и с каторжным людом,
И с ватагой казацких кровей,
От морозов нещадных и лютых
Становились вы только сильней.
Все трудились без поводов праздных,
Каждый с детства приучен к труду.
Вы стреляли и в белых, и в красных,
И друг в друга в двадцатом году.
Били зверя, косили, пахали,
А в тяжелый момент для страны
Вами дыры легко затыкали
В решете обороны Москвы.
Эх, мои бесшабашные предки!
Каждый истинный был сибиряк,
Отличавшийся удалью редкой
И в труде, и в тяжелых боях.
Много красочных мест в нашем мире,
Но чем старше, тем всё же верней
Я горжусь, что родился в Сибири…
Я потомок тех сильных людей.
Усадьба
Я молча сяду на ступени
Крыльца, облезшего слегка –
Как будто внуком – на колени
Большого дома-старика.
Меня, как малого ребёнка
С любовью приютит старик
И скрипом половиц в потёмках
Со мною вдруг заговорит.
Он мне поведает о многом,
Печалей старых не тая,
Как вдаль смотря глазами окон,
Он столько лет прождал меня.
А я бродил по белу свету,
Не зная истины простой,
Что в мире больше счастья нету,
Чем возвращение домой.
Большая старая ограда, –
Как детства вырванный кусок.
Забор… Дощатая заплата,
В ней – два гвоздя наискосок.
И всё, что в сердце было живо,
С усадьбой той наедине
Затрепетало, закружило
И успокоилось во мне.
****
Я видел небо, ржавое от молний…
Большая туча чёрная, как танк,
Затмила свет и растоптала полдень,
И ливнем прокатилась по цветам.
Весь мир вокруг был как трава под камнем,
Расплющен опрокинутой грозой,
И лишь осины тощими руками
Сдержать пытались небо над собой.
И я упал – обрушился на землю
Не как солдат, а как метеорит,
Несущий в сердце ненависть вселенной,
Что, вырвавшись, весь мир испепелит.
Гремело небо, ржавое от молний.
Невиданный пожар вставал стеной…
А я лежал, и крепко землю обнял,
В расцвете лет раздавленный войной.
****
Жизнь – не теплый автобус,
Не кафе у пруда,–
Одноразовый пропуск
В Министерство труда.
Жизнь – не вафли вприкуску
И не школьный урок,–
Водворенье в кутузку
На неведомый срок.
Ночь привычно и смело
В ярком свете реклам
Черной бабочкой села
На ладони стекла.
Словно злясь на прошедший
День, что сгинул давно,
Жалят белые шершни
Неживое окно. |
Щитов Иван Григорьевич - поэт, писатель, член Союза писателей России.