| |
* * *
Предвоенный год. Весна.
Нет меня на свете,
Но я знаю, что война
Будет на планете.
Да, меня на свете нет,
Но, грозя войною,
В небе чёрный силуэт
Реет надо мною.
Я кричу от немоты,
Я хочу родиться!
Мама, мама, что же ты!?
Я боюсь той птицы…
Я в неведенье слепом,
Но мне всё известно:
Мама из дому и в дом,
Не находит места.
Собирает вещмешок:
Нитки да иголку,
Бритву, мыло, гребешок,
Плачет втихомолку.
Застывает у крыльца,
Будто бы чужая,
В сорок первый год отца
Мама провожает.
На дороге липкий дождь
Хлещет по солдатам.
Ах ты, Господи! Ну что ж?
Буду в сорок пятом!
НА МОГИЛЕ АРТИЛЛЕРИСТА
Рассвет над Родиною чист,
Берёзы лист, осины лист…
В могиле спит артиллерист.
Осенний лист, весенний лист.
Лежат осколки в недрах круч,
Шлифует их подземный ключ,
А сквозь лохмотья рваных туч
Осенний луч, весенний луч…
Звезда. Погоны. Пистолет.
Артиллеристу двадцать лет!
Истёрся в кителе билет
На 23-е, на балет…
В окопе чёрном – чёрный дым.
Артиллерист, ты стал седым,
Хрипел: – На небо угодим,
Но высоты не отдадим!
О, сколько здесь убито вас!
Бессмертных сколько стало вас!
Россия, как иконостас
Из голубых и синих глаз!
МОНОЛОГ ТАНКА «Т-34»
Я появился в этом мире
В непробиваемой броне.
Я – танк! Я – «Т-34»!
И вы прислушайтесь ко мне.
Я шёл в атаку лобовую,
Гремел на волжском берегу
И, описав дугу кривую,
Врезался в Курскую дугу.
Я грудью резал чернозёмы,
Я не взорвался, не ослеп.
Где пули сеял я, как зёрна,
Там вырастал свинцовый хлеб.
Я сам кормился с упоеньем
Свинцовой горечью атак.
Я знал своё предназначенье,
Что я – орудие. Я – танк.
Я – танк. Я – «Т-34-й»!
Я – мастер бешеных атак.
Во мне пульсирует аорта,
Хотя я знаю, что я – танк.
Теперь такие в мире игры:
Сумей, судьбу свою прошей
Сквозь металлические иглы
Противотанковых ежей.
На фронте с местностью морока,
Но я сквозь мины, сквозь «ежи»
Несу по стёршимся дорогам
Боль бронированной души.
…Чтоб час танкисты отдохнули,
Стою… А сверху, на спине,
Два пехотинца прикорнули,
Пристыв затылками к броне.
КРАСНЫЙ КЛЕВЕР
Я мест достигну незнакомых,
В лесок берёзовый войду
И в мире птиц и насекомых
На красный клевер упаду.
И вдруг увижу близко-близко:
В березнякé, за рядом ряд,
Стоят немые обелиски
И звёзды алые горят.
На этом клевере когда-то
Под миномётный долгий вой
Перебинтовывал солдата
Другой солдат полуживой.
На этом клевере бордовом,
В закат уткнувшись головой,
Лежали в поле под Ростовом
И капитан, и рядовой.
Они лежали на скатёрках
Из травяного полотна,
И клевер тот на гимнастёрках
Горел, как будто ордена.
НА СТАНЦИИ ЗИМА
Во мне засела боль сама:
Я – пацаном – однажды видел
Избитых, пьяных инвалидов
На зябкой станции Зима.
Вы видели, как инвалиды пьют?
И как они пьянеют?
И как потом с остервененьем
Друг друга костылями бьют?
Вы видели того – без ног –
На маленькой тележке?
Он грёб руками и не мог
Грести быстрей и легче.
Толпа взирала на него
С жестоким любопытством,
Как на живое существо,
Что корчится под пыткой.
А фронтовик толкал асфальт,
Плечом толпу отвергнув…
Он был войною исковеркан,
Но в нём жила живая сталь…
Она звенела в тишине
В той страшной середине века…
Тогда, как будто бы – по мне! –
Проехало полчеловека…
СТИХИ, НАПИСАННЫЕ
В ДЕНЬ ТРИДЦАТИЛЕТИЯ ПОБЕДЫ
Я наделён уменьем – успевать.
Была война, я вовремя родился,
В традиционной зыбке очутился,
Чтоб бессердечно к матери взывать.
Что было или не было со мной,
Не помню я, но знаю – это было!
Была война… Страну ещё знобило,
Но пахло невоенною весной.
Она пришла, как всадник на рысях,
А вместе с ней – отцовская походка…
Огнями опалённая пилотка
Упала, зацепившись за косяк.
Был поздний вечер. Мы уже легли.
Отец ловил нас поцелуем жадным,
И три медали ярко и державно
Над нами, несмышлёными, цвели.
На свете мир! А в мире - торжество!
О, как звучала музыка Победы!
И песни те, которые пропеты
В тот день и в честь рожденья моего.
Былое прикасается ко мне.
Из сердца не уходит лихолетье…
Негромкое моё тридцатилетье
К Победе приурочено, к войне!
ЛОЖКА
Помыты банки из-под молока,
Их чистый свет колеблется у полки.
На отчий дом смотрю издалека
И вижу всё – от ложки до иголки.
Та ложка появилась до войны,
Потом с отцом отсутствовала долго.
На ней ещё отметины видны
От острого немецкого осколка.
…Когда врасплох ударил пулемёт,
Отец мой из-за бруствера вгляделся
В зарытый, скрытый на высотке дот
И проворчал: – На Бога не надейся!
Со смертоносной связкою гранат
Отец пополз, испытывая долю.
И друг его – такой же лейтенант –
За ним, рискуя, двинулся по полю.
Они ползли к фашисту прямиком,
А ложка из отцовского кармана
Торчала и внимательным глазком
Смотрела на Петра и на Ивана.
Рванул снаряд, как тяжкий барабан.
Ах, милые! Вы сделали оплошку!
Затих осколком срезанный Иван,
Другой осколок шмякнулся об ложку.
…Смотрю на ложку. Вот её изъян:
Следы-бороздки, а на донце – дата.
Спасибо, ложка, ложка-ветеран,
За то, что ты уберегла солдата!
СТОРОЖ
В нём живут пустые коридоры,
Тьма ночная, чуткая, как рысь.
В нём живут смоленские просторы,
Те, что в детстве Родиной звались.
Сторож долго и неслышно ходит
В беспросветной, серой полумгле.
То в сторожке боль свою находит,
То в разбитом немцами селе.
А село он строил честь по чести
В довоенном памятном году,
В городе отыскивал невесте
Дорогую длинную фату…
Но война загромыхала мглисто,
Догорели избы в темноте,
И невесту плотника фашисты
На её повесили фате.
…Покупаю два сырка на сдачу
К чёрному, убойному вину
И сижу со сторожем, и плачу,
Проклиная давнюю войну.
Как в землянке, полыхает плошка,
Валит снег над городом густой,
И обвита бедная сторожка
Скрученною белою фатой.
КАМЕННЫЙ ЦВЕТОК
Изъела души, искромсала,
Как будто ржавчина – война.
Висит у каждого вокзала
Беззвучным взрывом тишина.
В той тишине, глухой, как вата,
Навеки запечатлены
Тот эшелон и те ребята,
Что не вернулись из войны.
Тот эшелон, как на экране,
Завис в кромешной тишине.
И пули той июньской ранью
Летят пока что в стороне.
Там – раскалённые, как тигли,
Снаряды не разорвались.
Сердец – осколки не достигли
И бомбы воем не зашлись.
Не слышно стука эшелона,
Но жив тот Первый Эшелон!
Он до последнего вагона
В солдатских снах запечатлён.
В нем горьких песен не допели
И не допили кипяток.
Горит, не смятый в канители,
В петлицу вставленный цветок.
Солдату долго будет сниться
Цветок дарившая рука…
…Цветок в могиле сохранится,
Окаменеет на века.
Пройдут года. Наступит дата,
Когда взойдёт у трёх дорог
Над прахом Русского Солдата
Высокий каменный цветок!
ПЕРЕДНИЙ КРАЙ
Среди горящих в поле злаков,
Среди разбитых взрывом свай
Он был повсюду одинаков –
Передний край, передний край.
За ним в штабах следили в оба.
Высотка, мельница, сарай
На карте значились особой:
Там проходил передний край.
Нависла смерть над отчим краем,
И здесь пути не выбирай…
Но мы всё чаще выбираем
Передний край, передний край.
Полк основной и полк резервный
Шли прямиком в небесный рай…
Из пулемётов бьёт по нервам
Передний край, передний край.
Передний край завис над Летой…
Из сердца как ни выдирай,
Останется кровавой метой –
Передний край, передний край.
МОЛИТВА ПЕРЕД БОЕМ
Солдат молился перед боем
У русской жизни на краю,
Спасая смертью и любовью
Отчизну горькую свою.
Он обладал сердечным зреньем,
Он видел – русская тропа
Упёрлась в край родной, в селенье
Где тлела отчая изба.
В полях ночные травы меркли,
Спал батальон береговой.
Среди страны, как среди церкви
Стоял солдат ещё живой.
Дышала взорванной утробой
Земля – на ранах клевер, лён.
Солдат встречал врага не злобой,
А верой в русский батальон.
Вставало солнце в чёрном поле,
Не зная дальше как идти.
Солдат – печальник русской доли –
Свой автомат прижал к груди:
– Земля, у Господа все живы.
Не бойся! К брустверу припал,
Шагнул под яростные взрывы
И в вечность тёмную упал.
СИБИРСКИЙ ДИВИЗИОН
«Укрепрайон, укрепрайон» –
Откуда-то звучит ночами.
Восходит из войны печальной
Погибший в ней дивизион.
Он под Москвой, как твердь стоял,
Дивизион сибирской дали.
Он был из нервов и из стали,
Железу противостоял.
Он помнил Жукова слова
И слушал собственную душу,
Он бился насмерть в злую стужу,
Когда за ним была Москва.
И к сердцу не пустил того,
Кто над Москвою смерчем вился,
Дивизион с землёю слился
И весь погиб, до одного.
…Гудит Москва со всех сторон,
Почти пленённая врагами…
И у врагов под сапогами
Лежит родной дивизион.
БЕЗЫМЯННЫЕ СОЛДАТЫ
Память сердца, нет с тобою слада.
Плачут ветераны по весне.
Всё гудит в их душах канонада,
Всё им снятся взрывы в тишине.
Но гремят победные раскаты
В молодых объятиях весны.
Только безымянные солдаты
Всё не возвращаются с войны.
Ах, война, ты сколько можешь длиться?
Нет войны, но в памяти страны
Снова проступают ваши лица,
Ваши души в небесах видны.
И гремят победные раскаты
В молодых объятиях весны.
Только безымянные солдаты
Всё не возвращаются с войны.
День Победы – это день награды
Нам – за наших дедов и отцов.
Может, безымянные солдаты
К нам вернутся через сто веков.
Вновь гремят победные раскаты
В молодых объятиях весны.
Это безымянные солдаты
С давней возвращаются войны.
ПАМЯТИ ПАВШИХ СИБИРЯКОВ
Над миром грянула весна,
Мы в День Победы снова вместе.
Мы выпьем крепкого вина
И вспомним фронтовые песни.
Фронтовики, сибиряки,
Мы помним памятью живою,
Как шли сибирские полки
Спасать Россию под Москвою.
А там, в далёком прошлом, бесконечно шла война.
Рвались снаряды и рвалась в осколки тишина.
Несла бойца на крыльях плащ-палатки медсестра.
Война, война, война, как боль твоя остра.
В родном отеческом краю
Поднимем горестную чашу
Помянем всех, кто пал в бою,
Кто добывал Победу нашу.
Помянем павших под Москвой,
Под Сталинградом и под Курском,
Кто в землю лёг и над землёй
Теперь шумит берёзкой русской.
Солдаты, встанем в тишине,
Помянем Петю, Ваню, Пашу.
Как будто снова на войне,
По кругу пустим чарку нашу.
В горячем свете двух веков
Пройдём по собственному следу,
Помянем всех сибиряков,
Ковавших Русскую Победу.
СТАЛИНГРАД
И на земле не стало тишины,
И мир сошёл во мглу земного ада,
И ангелы в окопах Сталинграда
Вставали в ряд с солдатами войны.
Летели пули плотною грядой,
Крошили кости, камни разрывали,
И ангелы-солдаты со звездой
Сквозь пули шли и редко выживали.
И тот, кто падал, тот – не воскресал,
Дробилось солнце в мелкие осколки.
Казалось, тёк свинец по небесам
В смертельной битве у великой Волги.
Шёл в небе русский лётчик на таран,
Творили чудо ангелы-солдаты,
И – раненый – своих не чуял ран,
И превращались в танки – автоматы.
И было – лучшей – изо всех наград,
Когда в душе, как орден величавый,
Вставал непокорённый Сталинград,
В лучах своей непобедимой славы.
…В той страшной битве немец проиграл.
«План Барбароссы» разлетелся в клочья.
И Паулюс – пленённый генерал,
Как башней танка, головой ворочал.
Звенела Волга, пел иконостас
И, сапогом раздавленный солдатским,
Немецкий дух, который их не спас,
Горел в котле великом Сталинградском.
ВОКЗАЛ 1947 ГОДА
Вокзал, потрёпанный войной,
Торопится куда-то
С фронтовиками, со шпаной,
С мешочником кудлатым.
Вот сон ли, обморок. Бледна,
Спит женщина седая…
Семь лет назад была она,
Как ветер, молодая.
Ждала – не выждала своё,
Ей выплакаться надо…
Не дремлет в сердце у неё
Глухая канонада.
Как притороченный к седлу,
К каталочке железной,
Калека мается в углу,
Вокзалу бесполезный.
Пронзая матом тишину,
Терзает мятый рубль.
Он шёл когда-то на войну,
Вернее, шёл – на убыль.
Он милосердия не ждёт.
На весь вокзал каталка
Скрипит, скрежещет и поёт,
Как гусеницы танка.
А он: – Я к матери, в Сибирь –
На собственной телеге!
В лицо шибает нашатырь
От воина-калеки.
СТАРЫЙ ОКОП
Следы войны у Перекопа
Ещё совсем не заросли.
Ещё жива душа окопа,
Душа израненной земли.
Садится память, словно птица,
На бруствер в мягком ковыле.
Окопу вновь сегодня снится
Ладонь, приникшая к земле.
Жива сапёрная лопата,
Живёт надрывное «Ура!».
Прорыта в памяти солдата
И в тёмной Вечности дыра.
Там сотни пуль, не разлучаясь,
Как семена, лежат во рву.
И, над убитыми печалясь,
Склоняет Родина главу.
Там думы старого окопа
Живут на самом-самом дне:
И смертный бой у Перекопа,
И переправа на Двине.
Неужто сон окопу снится?
Он и сейчас в сплошном дыму:
Горит окоп, горит граница
И Приднестровье, и в Крыму.
Комбат с открытыми глазами
Лежит на выжженной меже.
Чернеет кровь. Алеет знамя
В разбитом бомбой блиндаже.
БЛОКАДНЫЙ ЛЕНИНГРАД
Блокадный день. Стучал свинцовый град,
Не стало сил для битвы и для мести.
И леденел холодный Ленинград,
И умирала девочка в подъезде.
Она ещё держала свой дневник
О всех умерших, кто был рядом с нею…
Когда Архангел перед ней возник,
Она ему сказала: – Леденею…
И выронила горестный дневник
Из рук прозрачных, тонких, как солома.
Архангел к тихой девочке приник,
И ввысь понёс из ледяного дома.
Здесь мертвецу завидовать был рад
Любой живой. Сознанье отрицало
Весь этот ад… Был мёртвым Ленинград,
Но что-то в нём клубилось и мерцало:
Гранит ли поднимался на дыбы,
Солдат ли павший поднимался к бою.
На санках сами двигались гробы
И в небо уходили над Невою.
Казалось, уже не было людей,
Горели рвы и падали высоты.
И девятьсот блокадных чёрных дней
Стеною плотной выли самолёты.
…Вдруг рядом с солнцем в небесах возник,
Непобедимый и предельно краткий,
Последней болью дышащий дневник
Погибшей и бессмертной ленинградки.
МЯСНИК
В его руках – топор тяжёлый…
Он к туше ласково приник
И хряснул так, что у монголов
В степях летучий смерч возник.
Орда проснулась Золотая,
Залопотала вдалеке,
В иных веках, не забывая
О грузном русском мяснике.
Среди гремучего базара
Топор значенье обретал,
И звук свистящего удара
До континентов долетал.
Топор вздымался на полсвета,
На небе пряталась луна,
И Вашингтону мнилось – это
Летит ракета «Сатана»!
ГОСПОДА ОФИЦЕРЫ
Господа офицеры, да что же такое стряслось?
Господа офицеры, да как же такое случилось?
Нашу Родину шпагой пробила Вселенская ось,
Или сил сатанинских несметная рать ополчилась.
Господа офицеры, не надо стреляться во рву!
Господа офицеры, сумейте сберечь револьверы!
Я судьбу, как ромашку, горячею пулей сорву,
Но в себя не пальну. Надо жить, господа офицеры.
Господа офицеры, сходитесь на доблестный круг.
Господа офицеры, есть имя святое – Россия!
Снова танки – навылет – пробили российскую грудь,
Снова русскою кровью родные поля оросили.
Господа офицеры, не бойтесь опальных знамён.
Господа офицеры, гражданскою веет войною.
Снова делят Россию – Россия летит под уклон
Со своею судьбой, со своею бедой и виною.
Господа офицеры, и всё же седлайте коней!
Господа офицеры, и всё же достаньте патроны!
А начнётся война, вас не будет на свете сильней.
Не отстУпите вы, и не будет иной обороны.
Господа офицеры, вас помнит победная Русь!
Господа офицеры, в вас верит больная Отчизна!
Позовите меня! Я на клич боевой отзовусь.
Никого не предам! Буду верным и в смерти, и в жизни!
НИТЬ
Как хочу мой великий народ сохранить я!
Он не турок, не швед. Он по сути другой.
Мы пронизаны русской незримою нитью –
И народный герой, и упрямый изгой…
Связан каждый друг с другом священною нитью,
И поэтому каждый в России – связной.
Непонятен душою, живёт по наитью
Русь святейшею помнит своей глубиной.
Там славянские боги над Родиной светят,
Там и скифы-сарматы, и русы-князья
Тянут ниточку эту сквозь крепи столетий,
Где в цепи достославной народ мой и я.
Нить единой судьбы и единого гнева
Серебрится в душе старика и юнца.
Там одно для любви и для радости небо,
Там у русской тропы не бывает конца.
Русский щит на краю Куликова – засветит,
Чтобы Русь защитить и векам сохранить,
И протянется нить к Бородинской победе,
И до Прохоровки вдруг дотянется нить.
«Тигры» в воздух взлетят, не достигшие цели,
Кровь смешают с землёй! Ты, солдатик, не трусь:
Наша русская нить оживёт, в самом деле,
И в могучий клубок намотается Русь!
Заклубятся века, задымятся столицы,
Будет враг побеждённый в полях наших стыть,
Пусть глядит в небеса, где пылают зарницы,
Там – на небе – свивается русская нить!
ПОСЛЕДНЕЕ СРАЖЕНЬЕ
Я в прошлое вперяю взгляд
И восстанавливаю были...
Гремели Курск и Сталинград!
Неужто подлецы забыли?
Неймётся внешнему врагу!
Неужто немцы или шведы
Забыли Курскую дугу
И наши прошлые победы?
Смотрю: сегодня здесь и там
Под сердцем Родины – не где-то –
По нашим русским городам
Бьют современные ракеты.
По русским людям, по крестам,
Где жизнь и память бытовала...
И отвечает болью Храм
И русским гневом, как бывало.
Не сомневаемся – придёт
Земля российская в движенье.
Над всей Европою грядёт,
Взойдёт последнее сраженье.
Мы вспомним Курскую дугу
И алый цвет родного флага,
И бой на волжском берегу,
И вой фашистов у Рейхстага.
И онемеет Вашингтон,
И отрезвеют страны НАТО,
Когда увидит Пентагон
Подлёты русского «Сармата».
И, вспомнив мать и перемать,
Взорвётся русская отвага,
...И флаг не надо поднимать
Над пеплом нового Рейхстага!
|
ТЕНЬ
Я долго ехал по стране,
В стране погода устоялась.
По ходу поезда в окне
Мне тень из прошлого являлась.
Я узнавал её черты:
Ей быть с усами полагалось.
И с наступленьем темноты
Душа немела, содрогалась.
Непостижима эта тень:
И боязлива, и могуча,
Уже мертва не первый день,
Но до сих пор она живуча.
С ней много связано отмет,
Навеки слито воедино -
И бед российских, и побед -
С тяжёлой тенью исполина.
Когда-то с именем её
Себя на минах подрывали,
И подневольное рваньё
С её согласья надевали.
Орджоникидзе и Камо
Пред ней тускнели год от года.
И время, кажется, само
Врагом являлось для народа.
Парадоксальна эта тень:
Смеясь, о Кирове скорбела…
И вся страна слезами всклень
Была полна, но песни пела.
…Так ехал я и досягнул
До горьких лет, до русской боли,
И только заполночь уснул,
Как одинокий зяблик в поле.
Качался поезд в серой мгле,
Моя душа во сне томилась.
Проснулся я, а на столе -
«Герцеговина флор» дымилась.
1986
МАРТОВСКОЕ СОЛНЦЕ
Мартовское солнце льдинки прожигало.
По дороге талой я бежал домой…
…Мама чёрной ниткой галстук обшивала,
Пионерский галстук - чёрною каймой.
Радио жужжало, будто некий зуммер,
Радио сказало: - Ты пришёл домой.
Знай, беспечный мальчик, это Сталин умер,
Вот тебе твой галстук с траурной каймой…
1993
КАРТОЧНЫЙ ШУЛЕР
Ты – карточный игрок, ты шулер,
Царишь ты посреди времён,
Талантлив, как Спартак Мишулин,
И изворотлив, и умён.
Играешь, будто проверяешь
Соперника – на точный глаз.
Ты карты в пальцах растворяешь,
Выигрывая всякий раз.
Тебя партнёры не любили,
Ты грабил их и шёл на дно.
Но как тебя однажды били
В пустом московском казино!
О, шулер, шулер, ты – младенец
В сравненье с теми, кто страну
То проиграет, то разденет,
То бросит в новую войну.
Их, снятые с России, пенки
Послаще шулерских твоих.
Вот этих бы поставить к стенке,
Да нету Сталина на них!
2005
ТАЛЛИН И СТАЛИН
Таким бы дерзким не был Таллин,
Когда б ему, сказав: «К ноге!»,
Своё внушенье сделал Сталин
На крепком русском языке.
Солдатской бронзы этот Таллин
Не стал бы трогать никогда,
Когда б сказал товарищ Сталин:
- Подать Эстонию сюда!
Наверняка сказал бы грозно:
- Побаловались и шабаш!
Победа наша, наша бронза,
И Таллин тоже будет наш.
2010
ГВОЗДЬ
Жил гвоздь большой в двадцатом веке
Среди обыденных гвоздей.
Он мог и в сани, и в телеги
Запрячь людей и лошадей.
Он жил, хандры не признавая,
Гвоздь несгибаемый, прямой.
Шёл, к небу грозы прибивая,
На «ты» с Фемидою самой.
Катил истории повозку,
Железный оставляя след.
И вбить его по шляпку в доску
Не мог ни воин, ни поэт.
Я этот гвоздь в России вижу,
Он здесь хозяин, а не гость…
И я подумал, чтобы выжить -
России нужен этот гвоздь!
2008
БРОНЗОВЫЙ СОЛДАТ
Он тьму врага прошиб, как солнце,
Войны чудовище убил.
Спасал латвийца и эстонца
И сам себя почти забыл.
Прикрыл Европу плащ-палаткой
От смертоносного дождя.
И спас её в последней схватке,
На землю бронзой восходя.
И вот к нему пришла расплата
За то, что он победным был,
За то, что доблестью солдата
Другим бессмертие добыл.
Его сбивают с ног сегодня,
Тревожат вновь солдатский прах.
Но с ним – высокий свет Господний,
И голос правды на устах.
Опять эстонцы и латвийцы
Фашистский пробуют замес,
И строят, будто бы арийцы,
Команды новые «SS».
Но наш солдат всё чует кожей:
Он взял и вырос до небес,
И в сапогах, на танк похожий,
Под Таллином покинул лес.
Затёкшие расправил чресла,
Шагнул два раза прямиком –
И вместе с Латвией исчезла
Эстония под сапогом.
ПРЕВРАЩЕНИЯ
1. Ад
Всемирный консилиум нужен земле.
Земля в поднебесной печали.
Зажата в ней память, как пуля в стволе,
Цветы и хребты замолчали.
Мы видим течение пагубных лет,
Размыты сознанья границы.
И нет уже выхода, логики нет
В той жизни, которая длится.
Взрывается в шахтах гремучий метан,
Колышется неба трясина.
И падают в ад – Карабах и Майдан,
И «Боинг» в огне керосина.
А пули свистят и осколки снуют,
И корчатся скорбные лица.
И гнёзда уже рядом с небом не вьют
Ни песни, ни вещие птицы.
И черпают звёздного неба ковши
Умершие грешные души.
…И землю свою продают за гроши
У тёмного ада кликуши.
2. Рай
А рядом, где Божий невиданный край
Распахнут под шёлковым небом,
Творцом поднебесным построился рай
С дорогой и полем, и хлебом.
Всё было в раю, как и в жизни людской:
Здесь каждый спокоен, послушен,
Но только невидимый райский покой
Был странным событьем нарушен.
Раскрылась в раю небольшая гора,
Высотка военная, что ли…
Там чьи-то шаги раздаются с утра,
Девчонка выходит из штольни.
Видна ей заросшая тёрном гора
И кончик сапёрной лопаты…
И ночью кричат ей беззвучно: «Сестра!»
Из братской могилы солдаты…
…И снова подули, как пули, ветра,
И снова по вьюжной метели
Несёт, выбиваясь из сил, медсестра
Бойца на кровавой шинели.
ПАМЯТЬ
В Москве державной
женщина сидела
совсем одна
на площади огромной
у молодого
Вечного Огня.
Сидела,
как сидят обыкновенно
озябшие,
заброшенные люди
среди тайги
у рыжего костра.
Сидела Память
в старом полушалке
времён войны
и в платье домотканом,
окрашенном
в неяркие цвета.
Сидела Память –
женщина седая –
совсем одна
на площади безлюдной
и, словно сына,
гладила Огонь.
ХАТЫНЬ ХХI ВЕКА
Сгорели… Сгорели… Убиты…
Растерзаны… ЭТО – ХАТЫНЬ!
Простите живых, одесситы!
Сгоревшим и павшим – Аминь!
Предвидел ли кто катастрофу?
И кто мог подумать вчера,
Что сбудется – путь на Голгофу,
Прочерченный «из-за бугра».
Что город Одесса заплачет…
Несломленный город-герой
Фашистами будет захвачен,
Зажжён украинской дырой.
Что будут до смерти забиты,
Объяты смертельным огнём,
Восставший народ – одесситы,
Сгоревшие в доме живьём.
Над всей украинскою длинью –
Над Родиной – горестным днём –
Оплавилось небо Хатынью
И вспыхнуло море огнём.
Хатынь двадцать первого века
Затмила и душу, и плоть.
У солнца задёргалось веко,
И в небе заплакал Господь…
БЕСКРЫЛЫЙ АНГЕЛ
В штольнях века плыли наркоманки,
Пел калека или Божий птах.
По России шёл бескрылый Ангел
В синяках, коростах и шипах.
Покрывалось время серой пылью,
Всюду билась дольняя печаль.
– Где, бескрылый, потерял ты крылья? –
Чёрный демон Ангелу кричал.
– Эй, пернатый! Что ты ходишь-бродишь?
Не летаешь в Божьих небесах?
– Раздавались голоса в народе,
И звучала горечь в голосах…
Ангел, видно, многого не помнил,
Он смотрел в тревоге на людей.
Крыльев нет – он это сразу понял,
Где найти их – не было идей…
Ангел вспомнил: вечером остылым
Он спустился с облачных небес…
Это где-то над Полтавой было,
Мимо мчался торопливый бес.
Всё, как будто, рядом, близ Диканьки,
Но среди размолотой земли
Пахло чёрным порохом и танки
По дорогам Украины шли.
И не пел Боян, а пуля пела,
Разрывался гробовой снаряд.
Ангел посмотрел оторопело
На убитых хлопцев, лёгших в ряд.
Он увидел: мир несовершенный,
Понял: что-то на земле не так…
Закричал, как будто оглашенный,
И пошёл с гранатою на танк…
…Он очнулся в тёмных катакомбах,
Его били много дней подряд.
Ангел жил, но превратился в зомби,
Его крылья оторвал снаряд.
А когда во тьме его подняли,
Он бескровен был и очень плох.
На «укропа» ночью обменяли
У ручья, который пересох.
…Покрывалось время чёрной пылью,
Мир тяжёлой злобой истекал.
Видел я: меж небылью и былью
Ангел крылья белые искал.
НА ПЕРЕДОВОЙ
Чужой, хохол, ты или свой?
Скорее, стал чужой, не правый.
Ты гибнешь на передовой,
Своею преданный державой.
А ведь была единой Русь,
И Киев был один когда-то…
Скажу – словами обожгусь,
Что ты мне был роднее брата.
Был ты – живой и я – живой,
Как два огня, два русских света.
Мы бьёмся – на передовой
И вспоминаем Пересвета.
А в поле свист: – Убей! Убей!
Нас не спасут уже молитвы.
И держит в небе Челубей
Своё копье для новой битвы.
И раскровавлены луга,
И в центре замкнутого круга
Стоят два брата, два врага,
Чтоб на земле убить друг друга.
ОДЕРЖИМЫЙ
Памяти Владимира Оводнева,
погибшего в СВО
Ты был в Афгане и в Чечне,
Там бил огонь несокрушимый.
В моём родимом Тулуне
Ты жил и звался «одержимый».
Ты научился жить в огне,
Ты сшибся с киевским режимом.
И в Третьей Мировой войне
Ты был и вправду одержимым.
Спецназовцу неведом страх,
Любой заплот вставал оплотом,
Когда срастался ты в боях
С летучим другом-пулемётом.
И на днепровском берегу,
Где дом рассыпался в щебёнку,
Ты бил прицельно по врагу,
Который прятался в «зелёнку».
«Вертушка» в небе, как обвал,
Была врагу недостижимой,
Ракетницей салютовал
Ей из «зелёнки» одержимый.
Но снайпер выследил во рву
Твой пулемёт… Друзья, молитесь!
Пал одержимый на траву,
Как настоящий русский витязь!
СПАСАТЕЛЬ
Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.
А.С. Пушкин «Клеветникам России»
Я – сказитель и спасатель,
Правлю пО небу веслом.
А на деле я – писатель,
Бьющий Господу челом.
Я, текущий ниоткуда
И идущий в никуда…
Я – поэт, я – чудо-юдо,
Вам ненужный, господа!
Соберу монеты-двушки,
Чтобы другу позвонить.
Позвоню – ответит Пушкин:
– Что? Россию хоронить
Собрались поляки? Шведы?
Или, всё-таки, хохлы?
Боже мой! Не знал, не ведал,
Что восстанут из золы,
Из проигранных ристалищ,
Из пустот, клеветники,
Из потушенных пожарищ…
Нам сгибаться не с руки!
Чертыхнётся в далях Пушкин,
Скажет: – Времечко придёт!
И в веках ударят пушки,
И полмира пропадёт!
ПАМЯТИ ПОЭТА
ГЕОРГИЯ КОЛЬЦОВА
Созвездьями тьма разрублена…
Георгий Кольцов
Дыханье, цветение родины.
Деревня. Отчизна. Буреть.
Здесь детские отмели пройдены,
Просёлки родные – на треть.
Душой синева приголублена,
А космос – Куйтунский вокзал.
Созвездьями небо разрублено,
Чтоб умерший свет воскресал.
Гордился ты дружбою с танками.
– Живые они! – говорил.
Но бранное поле с атаками
Господь от тебя затворил.
Ты рано ушёл, но товарищи
Узнали – чего бы не знать:
Когда мировое пожарище
В глазах полыхнуло опять.
Стихи выпадали из осени,
Из близких и дальних утрат…
Тебя одногодки не бросили
И Саша – твой преданный брат!
И знали – под ветром и грозами,
Что ты из небесной далú
С отцами войдёшь в Новороссию,
Восставшими из-под земли…
* * *
Двери не заперты. Выйду из дома.
Брошусь, как в воду, в траву.
Свет из земли полыхнёт незнакомый.
Кто там? – в тиши позову.
Кто там? Быть может, далёкие предки
Светят величьем своим.
Райская птица воспрянет на ветке,
В небо – и пламя, и дым.
Кто там? И выйдет из недр Радонежский,
Явится Дмитрий Донской,
И над полями поднимется Невский –
Скажет с душевной тоской:
– Что же ты пал, богатырь, среди поля,
Где твой норОвистый конь?
Где твоя доля? И в поле доколе
Меч не поднимет ладонь?
Вымолвит Сергий: – Отчизну забыли,
ПрОдали вечную Русь?
Пели, речами трезвонили, пили:
Вот вам и нерусь, и гнусь
Встали над вами и треплют Россию,
Мера запретов пуста.
Душу России, как плоть, износили,
Нет ей пути и Креста.
Дмитрий Донской, низко долу склонённый,
Старцу в ответ произнёс:
– Как же виниться земле полонённой,
Коли ей путь – на погост!
Встанем за правое русское дело,
Мы ли не бились за Русь?
Отче, направь моё бренное тело,
Я до врага доберусь.
Невский воздел в небеса свои руки:
– Благослови нас, Господь!
Всё на своя возвращается круги:
Битвы и дух наш, и плоть.
И осенил их крестом Радонежский,
Как наречённый Отец,
И оказались Донской вместе с Невским
В танке, спешащем в Донецк.
* * *
Наши сердца – раскалённые тигли:
Бьёмся и в войнах горим всякий раз.
В наших сердцах мы заставы воздвигли,
Где полыхает боями Донбасс.
Небо остыло и сердце озябло,
Встань и держись, неубитый солдат!
Наша твердыня ещё не ослабла,
Нас согревают рассвет и закат.
Жив Севастополь и жив Мариуполь!
Сколько вбивается в небо ракет,
Будто иглой зашивается купол
Алых небес и встаёт Пересвет.
Дрогнут враги и раскрутится пламя,
В чёрных долинах, как будто в аду.
И боевое раскроется знамя,
Как над Рейхстагом в победном году!
ПЛАСТИНКА
1.
Пластинка моя, как судьба, долговечная.
Пластинка моя – вечеринка моя.
Вдруг ты появилась – девчонка беспечная,
Упавшая с неба, чтоб высмотрел я
Живые глаза, в коих огнь вылетающий,
Сжигает дотла, призывает любить.
Я жизнью избитый и сердцем не тающий,
Не смог ни пластинки, ни глаз позабыть.
Пластинка, будь нежной и долгоиграющей,
Как в юности жизнь, что нельзя покарать…
Мне в жизни греметь. Жизнь беспечная та ещё,
Где мне веселиться, в любви угорать.
Пластинка из детства пропавшего катится,
Где летнего запаха пряный настой.
Там песни и боль, там желаний сумятица,
Там солнца пластинка и сон золотой.
2.
Пластинка, пластинка. Звучали то Глинка,
То Григ, то Вивальди. Утёсова хрип.
Но в тёмной ночи разрывалась пластинка,
И дыбилось время, как атомный гриб.
Я время царапал в скучающем классе,
Крутилась земля, просыпалась семья
И пела: «Давно не бывал я в Донбассе»,
Хрипела: «Тянуло в родные края….».
И первые рифмы сквозили так рано,
В ночи учащённо дышала земля…
Пахнуло горящей резиной с Майдана,
Жабрей, как татарин, стремился в поля.
Что стало с Донбассом, скажи мне, пластинка?
На съезд верлибристов я ездил в Донецк,
А нынче другая предстала картинка:
Там бомбы и танки. Неужто конец
Тебе, моё доброе воспоминанье,
Тебе, мой усталый и верный Донбасс?
И где ты, из детства живое дыханье,
И где ты, пропавший во времени, класс?
3.
Пластинки не стало и поля не стало,
Качаются в небе стихи и цветы…
И льются дожди… Кто-то скажет устало:
– Ты пишешь ещё и влюбляешься ты?!
Мне верится, что возродится пластинка,
Могучий Утёсов взойдёт, как утёс…
И ласковый колос взойдёт из суглинка,
И явится Родина та, что я нёс
На сердце и в сердце с любовью, тревогой,
Какие в себя ещё в детстве вобрал…
Просторы земли были верной подмогой,
Чтоб свет нашей Родины не умирал…
У края судьбы появилась тычинка
И стала цвести. Это ты или я?!
Но, чу! Некий звук… Зазвучала «Калинка»…
Вернулась пропавшая даль бытия…
Запели Шульженко и поздний Вертинский,
И, вздрогнув, ожили родные края.
И крикнула ты: – Прикатилась пластинка!
Пластинка твоя – журавлинка твоя…
ЗЛЫДНИ
(Пятой колонне)
Есть точное русское слово
О тех, кто над правдой царит,
Живёт и легко, и фартово,
И злостное дело творит.
Их рядом, как будто, не видно,
Но слышен их подленький смех,
Мелькают и прячутся злыдни,
Среди развесёлых утех.
Смотри, как порушены крепи
Всего, что держало страну,
Не дав превратиться ей в пепел
И переселиться в войну.
…Подняться и стать бы запрудой
Для тех, кто по сути – враги…
Да, злыдни идут отовсюду,
Россию от них береги!
ГДЕ?
На Курск напали в августе нацисты,
(Они ещё предстанут на суде…)
Хочу спросить, и мой вопрос неистов:
А наш Главнокомандующий где?
Как можно было допустить такое,
Чтоб снова в Курске грянула война,
Чтоб полыхнули Курскою дугою
Жестокой, жуткой жизни времена?!
Чтоб скалясь и оружием играя,
Смогла опять – зверей-нацистов рать,
Насилуя в подвалах и сараях,
В затылок русских дочек убивать.
А кто-то жрущий в это время мидий,
Пил беззаботно рядом и вдали…
Ведь даже космос – ошалевший – видел,
Как тысячи нацистов к Курску шли.
Где были вы, штабные генералы?
Локаторы, вы на какой звезде?
У вас Победу Курскую украли…
И – был Главнокомандующий – где?
ПРОБУЖДЕНЬЕ
Я час назад проснулся. Замер.
И, словно сам себе чужой,
Лежу с открытыми глазами,
Лежу с распахнутой душой.
Пытаюсь мир вернуть из боли,
Пытаюсь эту боль постичь.
Из боли, будто из неволи,
Я боевой бросаю клич.
Я жду победы, жду успеха…
Я крикнул, кажется, в зенит.
Но тишина в ответ, лишь эхо
Над спящей Родиной звенит.
Рассвета порванное знамя
Сгорело над страной большой…
Лежу с открытыми глазами,
Лежу с обугленной душой. |
