ПО СЛАВЯНСКОЙ ТРАДИЦИИ МОСКВА ЧИТАЕТ ПЯТЫЙ ВЫПУСК «ЛИТЭРЫ»

9 января 2011 года в Москве, в уютном зале ЦДЛ состоялась презентация пятого выпуска литературного альманаха «ЛитЭра», посвященного итогам Второго международного фестиваля литературы и культуры «Славянские традиции-2010».

В самый разгар зимы заснеженную Москву как будто бы осветило крымское солнце – в холле Дома писателей приветствовали друг друга участники крымского фестиваля. На столе внушительными стопками красовались альманахи «ЛитЭра» №5. Итоговый сборник фестиваля был издан за счет собственных средств членами жюри и оргкомитета фестиваля: издателем В.БАСЫРОВЫМ, руководителем КЛУ А.КОРЖОМ и главным редактором альманаха И.СИЛЕЦКОЙ в издательстве «Доля» (Симферополь). Дизайн обложки альманаха с изображением плывущего по морю фрегата с алыми парусами на фоне заката был навеян дизайнеру С.Тимченко творчеством А.С.Грина, 130-летие со дня рождения которого мы отмечали в прошлом году.

На презентацию альманаха приехали участники и члены жюри фестиваля из разных городов: А.Пономарёв из Липецка, Г.Стеценко из Пензы, М.Носырева из Екатеринбурга, О.Зайцев и А.Раткевич из Минска и Полоцка (Белоруссия), пришли члены жюри фестиваля: К.Ковальджи, А.Ольшанский, К.Кедров, Е.Кацюба, С.Айдинян, декан заочного отделения Литературного института им. А.М.Горького З.М.Кочеткова, бывший руководитель РЦНК в Чехии (г.Прага) Б.Ионов, многие участники двух прошедших фестивалей: Г.Рудь, В.Сенькина и другие.

Открыла вечер Ирина Силецкая рассказом о прошедшем в Крыму фестивале «Славянские традиции-2010», который был организован писателями Союза писателей России, Конгресса литераторов Украины, Белорусского литсоюза «Полоцкая ветвь», литературными газетами «Литературная газета», «Российский писатель», «Литература и жизнь», альманахами «ЛитЭра», «Свой вариант» и об истории создания альманаха «ЛитЭра», первый выпуск которого издан в 2006 году.

Мэтр поэзии К.Ковальджи в своем выступлении обещал в этом году обязательно приехать в Крым и прочитал свои замечательные стихи.

К.Кедров сказал о том, что он побывал на множестве литературных фестивалей, но так много стихов сразу ему еще не приходилось читать и оценивать. Он обратил внимание на то, что тема Великой Отечественной войны до сих пор волнует писателей и будет волновать еще долго, что он был поражён пронзительностью стихов конкурсантов о войне, о которой они знают только по книгам.

А.Ольшанский вспомнил об интересных поездках по литературным местам Крыма, о семинарах, проходивших на фестивале.

Е.Кацюба сказала о том, что московские писатели «варятся» в своей компании, а среди участников конкурса она открыла для себя новые имена, новые города и страны, и это было замечательно. Она рассказала о «ДООСе», об издании журнала «Поэтов», редактором которого вместе с К.Кедровым она является.

С.Айдинян представил поэзию талантливых одесских авторов, которые неоднократно побеждали в двух крымских фестивалях, рассказал о Южнорусском союзе писателей и его руководителе С.Главацком.

З.М.Кочеткова вспомнила о первых выпусках альманаха «ЛитЭра», о том, как сложно было начинать этот проект, как ей приносили работы первые участники «ЛитЭры».

Б.Ионов упомянул литературные фестивали, проходившие в Праге и подчеркнул важность таких мероприятий, необходимость их финансовой поддержки.

О.Зайцев рассказал о недавно изданном альманахе Литсоюза «Полоцкая ветвь», о прошедшей в одной их библиотек Москвы его презентации, прочитал свои стихи.

И.Силецкая поблагодарила В.Басырова за работу над изданием альманаха «ЛитЭра» №5, В.Спектора за помощь в изготовлении памятных медалей новых литературных премий «Славянские традиции» (учредители СП России и КЛУ) и им. Ю.Г.Каплана (учредитель КЛУ), которыми на фестивале были награждены победители.

После выступлений всех участников презентации, гостей вечера началось «Стихоборье» или «Поэтри-слэм», в котором 1 место заняла Г.Рудь, второе – В.Сенькина, а третье разделили А.Павлов и А.Раткевич.

Победившие по традиции были награждены авторучками «Паркер».

И.Силецкая объявила о начале приема работ на следующий конкурс фестиваля с 1 февраля и попросила следить за новостями конкурса на сайте фестиваля http://slavtraditions.ucoz.ru/ .

Затем все сфотографировались у новогодней ЦДЛовской ёлки, еще раз поздравили друг друга с выходом очередной «ЛитЭры» и спустились в знаменитый подземный писательский буфет, где еще долго чаёвничали и обсуждали прошедший и будущий фестивали.

До новых встреч в Крыму на фестивале «Славянские традиции-2011»!

 

Стихи победителей Второго международного фестиваля литературы и культуры «Славянские традиции-2010»

Анна Стреминская (Украина, Одесса)
1 место в номинации «Стихотворение на свободную тематику»

ЭВРИДИКА

Ария Тоски в подземном звучит переходе,
Тоска поет с затаенной надрывной тоскою.
Тоска подземная в плащике не по погоде
с бледным лицом, что припудрено смертным
покоем.

Мечется голос надтреснутый, жалкий, зовущий,
голых красоток и лики святых омывая.
Мечется и рассыпается пуще и пуще
под грохотанье летящего к морю трамвая.

Песнь Эвридики затем в этом царстве Аида…
Вот и Орфей, а быть может Харон – я не знаю.
Выручку он заберет, он зовет ее Лида,
вот он выводит ее, вот поверхность земная.

Вот он идет и на тень ее не оглянется,
все как всегда: и спокойно, и тошно, и дико.
Только галерка случайным хлопком отзовется,
только останется – Тоска, тоска…Эвридика.

***
Капли дождя на папирусах высохших листьев,
В каплях миры отражаются ярко и рвано.
Всюду костры – в них сгорают легчайшие жизни.
Дымная и хризантемная нынче нирвана…

Вечер, трамвай, психбольница, фонарь и аптека -
Все в этой части вселенной для счастья на месте.
За освещенным окном – силуэт человека.
Я же все мимо – с листвою мне падают вести.

Не научилась я жить и всегда я была такою,
Что важнее всего была осень с ее дыханьем.
И для меня мешок с опавшей листвою -
Все равно, что наволочка Хлебникова со стихами.

ВАВИЛОН

- Что ты там видишь, в окно окунаясь ночное?
- Вижу работы на лунных полях Междуречья.
Ночью работают, днем же, спасаясь от зноя,
в хижинах спят, шелестящую слышу их речь я…
Башен, ворот Вавилона вдали силуэты…
Ночь нависает над ними законом тирана.
Пьян во дворце Хаммурапи, пьяны горожане,
но рыбаку веселей, чем царю иль поэту.

- Утро… Что видишь в деревьях, в фигурах
прохожих,
в сонных трамваях, стадами бегущих из хлева?
- Вижу – вступленье рассвета по свежести схоже
с садом висячим и с ликом ячменного хлеба.
Знаю – не пал Вавилон, на Земле он все длится:
где-то проходят воротами сонмы торговцев,
где-то цари облачаются в багряницы,
сонмы блудниц обращают помятые лица
ввысь, где бог Солнца несется в своей
колеснице…
Мы на планете языческой – дикие овцы.

КАСКА
Сергей нашел немецкую каску с дырочками от пуль.
Ради смеха надел он ее на голову, и вдруг его захлестнул
поток чужого сознанья и речи нездешней лязг.
И он закричал: «Мою голову прострелили!», и разум его
погас.
И снится ему, что лежит он в поле на чистом белом снегу,
пронзенный насквозь чужою болью: «Майн либе, я встать
не могу!
Зачем я лежу на большом покрывале, холодном, как чья-то
смерть?
Мою голову прострелили, ох майн Ленхен, майн херц!
Зачем я лежу здесь, подобно снегу, а мне еще нет тридцати.
Ведь если время приказывает нам быть, то пространство
приказывает идти!
Но я умираю, и снег накрывает белой меня простыней…
Я был поэтом, а не солдатом, я хотел вернуться домой.
Всегда мне казалось: надо мною витают ненаписанные
стихи.
Но смерть говорит: ««Это были пули!». Шаги ее так легки».

С Сергея сняли немецкую каску – зачем нам чужие грехи?
Он долгое время ходил как блаженный, затем сел за стол
и начал писать стихи.


Шемшученко Владимир (Россия, Всеволжск)
1 место в номинации «Стихотворение, посвященное Великой Отечественной войне»

***
Скоро утро. Тоска ножевая.
В подворотню загнав тишину,
На пустой остановке трамвая
Сука песню поёт про луну.

Вдохновенно поёт, с переливом,
Замечательно сука поёт.
Никогда шансонеткам сопливым
До таких не подняться высот.

Этот вой ни на что не похожий,
Этот гимн одинокой луне –
Пробегает волною по коже,
Прилипает рубашкой к спине.

Пой, бездомная! Пой, горевая!
Под берёзою пой, под сосной,
На пустой остановке трамвая,
Где любовь разминулась со мной.

Лунный свет я за пазуху прячу,
Чтоб его не спалила заря.
Плачет сука, и я с нею плачу,
Ненавидя и благодаря.

***

Я всякого в стихах наговорил,
Пренебрегая сводом строгих правил.
Не золотил строку, не серебрил,
И вряд ли уважать себя заставил.

А жизнь идёт – залаял рыжий пёс,
Вбежал сынишка, притащил котёнка,
И со слезой, взволнованно и звонко
Вдруг выдохнул: «Достал из-под колёс…»

«Четвёртый кот! Ведь я же запретил!»
А сын, прижав к груди живой комочек,
Глядит в глаза, – запомнил восемь строчек,
Что я котёнку как-то посвятил.

Как хорошо, что сын мой дорожит
Комочком грязной шерсти… Не напрасно
Я жизнь люблю неистово и страстно,
Не ставя ни во что – уменье жить.

В окно стучат ночные мотыльки.
Творит луна приливы и отливы.
Котёнок спит, а рядом спит счастливый
Поэт, не написавший ни строки.

***
В предчувствии первого снега
Трепещет больная душа.
И ночь хороша для побега,
И вольная мысль хороша.

Бреду по сиротской дороге
Под мертвенным светом луны.
Мы все вспоминаем о Боге,
Когда никому не нужны.

***
Как много в городе снега!
Бери и стихи пиши.
В вагоны метро с разбега
Прыгай, буянь, греши.

До хрипоты с судьбою
Спорь, не теряй лица.
За женщину – только стоя!
За Родину – до конца!

И пусть второму – корона,
А третьему – соловьи.
Ты первый – крылья грифона
Твои!

Взлетай и лети – так надо!
Не возвращайся назад.
Писательские заградотряды
Поэзию не щадят.

***
Слышащий – да услышит.
Видящий – да узрит.
Пишущий – да напишет.
Глаголящий – повторит.

Всяк за своё – ответит.
Каждому – свой черёд.
Слово, если не светит,
Запечатает рот.

Пуля – она не дура,
А Провиденья рука.
Да здравствует диктатура
Русского языка!

***
Обшарпанный футляр, а в нём – аккордеон –
Потёртые меха и клавиши живые…
У дома две сосны стоят, как часовые,
А прежде здесь стоял сосновый батальон.

Держу аккордеон, как дочку на руках.
Меня учил играть отец в белёной хате.
Отец мог умереть от раны в медсанбате,
Но выжил, чтоб сейчас остаться в дураках.

Какое дело мне до медленножующих
И прочих власть имущих, обласканных судьбой!
Играй, аккордеон, для непосильнопьющих,
И пусть они поют, как мы поём с тобой.

ВЕТЕРАН
1.
Он был болен и знал, что умрёт.
Положив мою книгу на полку
Вдруг сказал: «Так нельзя про народ…
В писанине такой мало толку».

Я ему возражал. Говорил,
Что традиции ставят препоны,
Что Мефодий забыт и Кирилл,
Что нет места в стихах для иконы.

«Замолчи! – оборвал он. – Шпана!
Что ты смыслишь! Поэзия – это…»
И закашлялся. И тишина.
И оставил меня без ответа.
2.
С ним можно было запросто молчать.
Он никогда не задавал вопросы,
Когда я рвал рубаху сгоряча,
Роняя на пол пепел папиросы.

Он не писал ни песен, ни стихов.
С ним жили шавки: Руфь и Недотрога.
За ним совсем не числилось грехов.
Он говорил, что почитает Бога.

Он вытащил меня из пьяной драки
И в спину подтолкнул: «Беги! Убьют!»
Он умер тихо, но его собаки
Уснуть всему кварталу не дают.

Раткевич Александр (Белоруссия, Полоцк)
1 место в номинации «Литературный перевод».

1. КИНЖАЛ

В былинный час, когда в годину смутной брани,
вздымая в кузнице бычиные меха,
Сварожич огненный выковывал мне грани,
не ведал я ни страха, ни греха.

Не жаждал крови я ни в ссоре, ни в потехе;
и если всё-таки порою, как шакал,
я воронёные пропарывал доспехи,
то потому, что племя защищал.

Что, зло измены ненавидя крепче стали,
я мстил сородичам славянам, словно бес,
за то, что в пламени своих богов сжигали,
чужого прославляя до небес.

Но стыл и медлил я с ударом небывало,
и гасло лезвия лихое волшебство,
когда сквозь дрожь меня Рогнеда поднимала
над спящим телом мужа своего.

Я дружен с меткостью, когда же замахнулся
в порубе киевском холоп, продажный тать,
чтоб остриё моё Всеславу в грудь вогнать,
я князя спас и в плоть дубовую воткнулся
по золотую рукоять.

Коварны замыслы страстей нечеловечных;
когда ж завистники под взглядами икон
сразить пытались Богшу, мастера из Вечных,
я прозвенел ударом в медальон.

Мораль не чествуя, не веруя в законы,
я примирил в себе коварство и любовь;
теперь во мне сквозь угасающие стоны
течёт уравновешенная кровь.

Но я из памяти своей стереть не в силах
предсмертный ужас онемевших жертв моих;
они истлели, может быть, уже в могилах,
но с каждым днём я резче вижу их.

На свете истины по-прежнему подложны;
и потому клинка стоического гладь
я твёрдо вкладываю в кожаные ножны,
чтоб больше никогда не вынимать.

2. МЫ

Глаза белорусов синее неба
и глубже байкальских вод,
они переполнены силой хлеба,
богатством пчелиных сот.

Душа белорусов нежнее самых
цветущих весной садов,
она освящает склонённых в храмах
и вносит смиренье в кров.

В руках белорусов, как песня птичья,
звучнеет забота вдруг,
они терпеливы до безграничья
и хлебосольны сам-друг.

Судьба белорусов грустнее, может,
болезни и клеветы,
она, умирая, живёт и множит
сияние правоты.

Сердца белорусов вернее богом
внушённой любви скупой,
они разрываются ненароком
и тихо, как почки весной.

3. УСЛАДА

Соловьём не петь мне – и не надо,
не парить туманом – ни к чему.
Есть в душе моей особая услада –
тяга вечная к порогу моему.

Есть мгновение – открыты настежь двери,
голос матери моей нетерпелив:
«Дождались мы возвращения потери;
заходи уже, рассказывай, чем жив…».

И отца лицо с налётом полу-грусти,
но во взгляде – не слабеющий огонь;
на крыльце в лукошке сладко дремлют грузди –
лес им видится, поляны ли ладонь?

Звоном детства из узорного окошка
разливается манящий душу свет
и нечаянно стекает, как дорожка,
прямо к озеру сквозь мглу вчерашних лет.

Сад в молчании, в ветвях зевает вечер,
заунывно где-то всхлипывает выпь,
и на небе, над которым веет нечер,
звёзд мерцающих не высеялась сыпь.

И несётся соловьиная рулада
над туманом, ускользающем во тьму…
Есть в душе моей особая услада –
тяга вечная к порогу моему.

ВОЙНА НЕ ДОСТАЛАСЬ МНЕ…

Война не досталась мне, к счастью, но часто,
когда я по полю иду, где бомбёжек
следы ещё живы, где вьются траншеи,
как змеи, порывистый ветер, как ножик,
доносит ко мне нарастающий скрежет
немецких «пантер», наползающих стадом;
летящие пули меня прижимают
к земле пересохшей. В траншею к солдатам
я прыгаю… Танки уже на подходе.
Сержант Соколов, приготовив гранаты,
кричит, ухмыляясь: «Ещё мы увидим,
как ваши пупки-то, фашисты-пираты,
сейчас надорвутся!.. Сынок, драгоценный, –
и мне подаёт две гранаты, – спокойно!
Вон тот сковырнёшь, что четвёртый от края».
В груди моей сердце, как колокол знойный,
гудит, заглушая и грохот, и скрежет.
Слегка приподнявшись, забыв про траншею,
я танк тот четвёртый глазами стреляю.
«Но где он, но где он?» – шепчу и не смею
сержанта спросить… Рядовой Семенкович,
во взгляде моём обнаружив смущенье:
«Ну-ну, не робей», – поддержал меня, тут же
опять «поливает», лелея отмщенье,
пехоту немецкую, свой пулемёт
держа с интересом, как держит в землянке
в минуты покоя лихую гармошку.
А танки? Со свастикой чёрные танки
почти у траншеи… И вдруг – безмятежность:
и замерли выстрелы, замерло пламя
горящих «пантер», и над полем гнетущим
безмолвно пульсирует красное знамя.
Погиб Соколов, Семенкович в воронке
лежит, в пулемёт упершись головой,
погибли товарищи их… Почему же
я не убит – и живой, и живой?

ПОБЕДА

Рейхстаг был взят. И в пепельное небо
бойцы бросали каски и пилотки,
победное "ура!" из сил последних
кричали так, что надрывались глотки.

Взлетали в воздух пули фейерверком,
сквозь дым сияло солнце, словно факел,
смывая с лиц безумье и усталость,
а я всё плакал, плакал, плакал...

Дьяченко Тамара Митрофановна (Украина, Севастополь)
2 место в номинации «Стихотворение на свободную тематику»

ТВОРЧЕСТВО

И опять до утра сочиняем стихи.
Сердце строки уже не вмешает.
А Господь нас за тяжкие наши грехи
Милосердно и мудро прощает.
Дерзкой кистью кидаем мазки на холсты,
Видом плоти толпу совращая.
А Господь с запредельной своей высоты
Видит всё и грехи нам прощает.
Этой мукой живя, эти ноты любя,
Вдохновенье в полёт превращая,
Мы терзаем рояль, мы уходим в себя,
А Господь этот грех нам прощает.
Мы – шуты, лицедеи, мы ярко горим,
Словно факелы, тьму освещая.
Над ареной, над сценой, над миром парим.
А Господь терпеливо прощает.
Нам, возможно, придётся уйти раньше всех.
Но бессмертье стоит за порогом.
Ибо творчество – это единственный грех,
Поощряемый Господом Богом.
2007 год

* * *

Давай мы уедем, мой праведный Ной!
В награду за это
Тебе обещаю быть верной женой
На краешке света.
Не только ведь чистых с собой ты берёшь,
Берёшь и нечистых.
Тяжёлой походкой к ковчегу идёшь,
Огромный, плечистый.
Несёшь на спине, от натуги хрипя,
Овечку и овна.
В греховных мечтах я любила тебя –
Лишь в этом виновна.
Ведь я – не воровка, не девка, не пьянь
И даже – не сводня.
Смотри, я красива! Ну что же ты, глянь!..
Но убраны сходни.
Ты хочешь, чтоб я отдалась подлецу?
Ты, парень, не слаб ли?..
Уже ударяют меня по лицу
Тяжёлые капли.
Опомнись, вернись! Без меня пропадёшь!
Не сможешь влюбиться!..
Такой над землёй разражается дождь,
Что некуда скрыться.
Ты мною побрезговал?.. Чтоб ты утоп!
Ты – редкая мерзость!..
Да это ж какой-то всемирный потом!
И небо разверзлось.
Любимый, прощай!!! –
На краю у беды –
Ни крика, ни эха.
Стремительно тает за прорвой воды
Громада Ковчега.
2010 год

* * *
Не живи без любви,
Чтобы жизнь не казалась обузой.
Не насилуй природу –
Иначе получишь сполна.
Ведь когда графоман
Принуждает к сожительству Музу,
Графоману в отместку
Рождает уродцев она.
2007 год

КРАСНАЯ ГОРКА

Есть в Севастополе район. Давно
Его назвали люди Красной Горкой.
От маков, что ли, всё кругом красно,
И отдаёт во рту травинкой горькой.
Я маленькой любила здесь гулять,
Тропинками знакомыми бродила.
Придя домой, садилась рисовать –
Служили краской красные чернила.
Я красным цветом красила поля,
И небо над полями полыхало.
На красной Горке красная земля
Должна быть, я наивно полагала.
Обидно улыбались мне в лицо,
Насмешек мне немало доставалось.
Я с плачем выбегала на крыльцо
И долго с той обидой оставалась.
И только старый Костя-инвалид,
Прошедший всю войну простым солдатом
И утверждавший, что нога болит
(А ногу потерял он в сорок пятом),
Мне говорил печально и светло:
- А ты не слушай их, рисуй…
Не скрою,
Здесь, дочка, столько люда полегло!..
Она и вправду красная.
От крови. -
Давным-давно уже солдата нет,
Но что земля красна от крови, знаю.
Позднее я узнала: красный цвет –
И цвет любви, и флаги Первомая,
И звёзд Кремля далёкий ясный свет,
Салюта цвет в победном сорок пятом…
За то, что я открыла этот цвет,
Я благодарна старому солдату.
1971-2010г.г.

КОСА

Я ждала пощёчины хлёсткой,
Завиток зажав в кулаке.
Поразилась маминой слёзке,
Покатившейся по щеке.
- Что ж ты косу срезала, дочка? –
Уронила тихонько мать. –
Променяла на завиточки.
Как же мне тебя понимать?
Трудно старости сладить с вами.
Знать, утратили к вам подход. –
За её скупыми словами
Встал тяжёлый военный год.
- Мыла не былою Есть хотелось.
Всё меняли на хлеб тогда.
Вот и я никуда не делась:
Что коса? Коса – ерунда.
Я помыла её обмылком,
Приказала подружке:
- Режь! -
На толчке спекулянт с ухмылкой
За неё дал буханку:
- Ешь!.. –
Ну а резать вот так, без дела?! –
Лишь рукой махнула она.
Из рассказа её глядела
Потревоженная война.
За окном лепились к карнизу
Воробьи. Гремела гроза.
И тянула мне голову книзу
Мамой срезанная коса.
1985-2010г.г.

Кривонос Сергей Ивановна (Украина, Сватово Луганской)
2 место в номинации «Стихотворение, посвященное Великой Отечественной войне»

ПАЛАЧ

Приснится вой, приснится плач,
Увижу, как толпа клокочет.
И я, “бесчувственный палач”,
Проснусь в поту холодном ночью.

И мысленно вернусь назад:
Колода... снятая рубаха...
Беспомощно глядят глаза,
Объятые предсмертным страхом.

И вновь — толпы тяжелый вздох.
Вокруг — взъерошенные лица.
Пусть честно исполняю долг,
Но понимаю, я — убийца.

И кажется, достойна цель —
Казнить отъявленного вора.
Но маска на моем лице
Напоминает грим актера.

Вот выпью водки и — плевать,
Что этот вор — еще безусый.
Моя работа — убивать,
И я не должен промахнуться.

Топор... Удара звук глухой...
И состраданье... и злорадство...
И голова, как шар земной,
Летит сквозь время и пространство.

* * *
Была листва. Осыпалась от ветра.
И воробей, пропажу обнаружив,
На ветке у последнего листка
Сидит, печально вспоминая лето.
А дворник из большой осенней лужи
Устало выгребает облака.

Пусть — листопад. Метлою двор просторный
В который раз он подметет неспешно
И с личной пользой. Под кустом найдет
Пятак иль гривну. Ведь на то и дворник,
Чтоб во дворе все подбирать прилежно
(И деньги — тоже, если повезет).

Но надо тут заметить, что везенье
Давненько дворника не покидает,
Чему он (это ясно) очень рад.
И по утрам приводит двор осенний
В порядок, незатейливо ступая
На старенький, замызганный асфальт.

Конечно, дворник — важная фигура,
Хотя фигурой он как раз не вышел
(Не вышел, так не вышел — не беда)
И, подметая листья не халтуря,
Свободой во дворе привычно дышит,
Где сам себе хозяин он всегда.

Но, облака из лужи выгребая,
Заметил дворник вдруг кусочек солнца
И бережнее, чем пивной бокал,
Несуетливо поднял… Улыбаясь,
Жене своей в раскрытое оконце
Кусочек этот радостно подал.

Жена как раз на службу собиралась
И губы жирно мазала помадой.
Увидев, что к ней руки тянет муж,
“Опять напился”, — только и сказала, —
Ну, что тебе еще, пьянчуга, надо?”
И тусклый взгляд скользнул по глади луж.

“Мне, может, это просто показалось,
И не было кусочка солнца в луже?”—
Подумал дворник, и пошел туда,
Где на воде задумчиво качалась
Звезда, унылый вид двора нарушив,
И серебрилась тихая вода.

И было дворнику поймать охота
Звезду, купавшуюся в луже сонной,
Ее он стал ладонями ловить,
И думал: нужно для того работать,
Чтоб звезды, облака, кусочки солнца,
Хоть изредка, но все же находить.

* * *
Вдохновенно, в устремленье смелом,
Весело друзей к себе позвав,
Маленький художник хрупким мелом
На асфальте лошадь рисовал.

Прокатилось солнце торопливо,
Одобряя мальчика игру:
Лошадь розовой была, и грива
Тоже розовела на ветру.

А когда, осев густым туманом,
Над землею распласталась мгла,
Живописца из окошка мама
Голосом негромким позвала.

Сохли полотенца на балконе,
Звякал ветер дужкою ведра.
А мальчишке снилось, будто кони
Цокали у окон до утра.

* * *
А мой отец лишь для добра и жил,
Ни славы не имея, ни достатка,
Ни той напористо-когтистой хватки,
Что есть у современных воротил.

А вот сейчас — не выйти за порог:
Как будто все невзгоды возвратились,
И боли долгих фронтовых дорог
В натруженных ногах соединились.

"Жить для добра, наверное, старо, —
Согревшись у печи, отец вздыхает, —
Необходимо ли сейчас добро,
Когда его, как будто мяч, пинают?

Дожить бы до еще одной весны,
Но почему-то по ночам нередко
Смоленский лес, расталкивая сны,
Стучит в окно простреленною веткой".

* * *
Григорий жизнь невесело прожил.
Война. Послевоенная разруха.
“Прожил, а ничего не накопил,” —
Ворчала иногда жена-старуха.

Он понимал, что время умирать
Пришло,
но все дела не позволяли.
И сыновей хотел уже позвать,
Да где там — забрались в глухие дали.

Но стало все-таки невмоготу,
За горло взяли старые болячки,
И жизнь упрямо подвела черту,
Последний день Григорию назначив.

Вот так — когда Григорий тихо спал
И слышал, как негромко сердце бьется,
Какой-то странный голос прошептал,
Что все... что день последний остается.

Дед встал. Печально скрипнула кровать.
Взглянул в окно — земли сухие груды.
Подумал вдруг: “Кто ж для меня копать
Такую твердь суглинистую будет?

Как ни крути, а некому. Ну, что ж, —
Прокашлялся. Погрел у печки спину. —
Возможно завтра разразится дождь,
Промочит грунт. Тогда и опочину.”

Пошел к иконе — как-то легче там —
Посапывая и слегка хромая.
“Моложе был бы, выпил бы сто грамм,
А так, пожалуй, похлебаю чаю”.

Старухе даже слова не сказал.
Пил тихо чай с малиновым вареньем.
И почему-то песни впоминал
И — детские еще — стихотворенья.

Порой казалось — нету больше сил,
Ни капельки уже их не осталось,
А он, крестясь, у Господа просил,
Чтоб тучи поскорее собирались.

“Куда моей старухе яму рыть —
Ей тоже жизнь уже пора итожить.
А если б дождь прошел, то, может быть,
Управился б сосед — он чуть моложе”.

И дед терпел, хоть было все трудней.
В груди давило. Губы сжал до боли.
Как будто был не в мазанке своей,
А там, под Оршею, на поле боя.

Хотелось показаться, уходя,
Таким, как был, — и крепким, и удалым...
Он умер через день, после дождя,
Когда земля сырой и мягкой стала.

Рудь Галина Анатольевна (Россия, Москва)
2 место в номинации «Литературный перевод»

МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ
«Звучат пустынные гекзаметры волны…» М. Волошин
Отбивает ветр волны гекзаметр.
Галька под ногами прошуршит.
Девочка с зелёными глазами
Рано утром к морю прибежит.
Коктебельский берег – отблеск рая:
Халцедоны, яшма… Чаек крик…
Юноша на пляже собирает
Камни. – Коль подарит сердолик…
Тайное желанье однозначно
Сбудется. Проходит долгий миг –
Розовый, с прожилками, прозрачный –
На ладони камень сердолик.
Первый сборник, приглашенье Макса,
Предопределённая судьбой
Встреча, чтоб уже не расставаться
До смертельной петли роковой.
2009 г.

МОНАСТЫРСКАЯ КОРОВА
Матушке Иннокентии
Исполняя послушанье, –
Настоятельницы слово, –
Уводили на закланье
Белолобую корову.
Путь монахини – смиренье;
Добровольна жертва Богу.
Наступило воскресенье.
– Ну, пошла, Бурёнка, трогай!
Ветер развевал одежды,
Чёрные монашьи рясы.
Животина без надежды
Замычала: нету спасу!
Не убраться Божьей твари
Подобру да поздорову:
Продана на мясо. Гнали
Монастырскую корову
Полем напрямик… Бывало,
Всё кормилице по силам:
Масло, молоко давала
И теляток приносила.
Животина упиралась,
Всем своим дрожала телом.
Сердце кровью обливалось
У монахинь: – Что поделать?
Может, дать ей передышку? –
Говорит одна сестрица.
– Угостить её коврижкой?
Свежей напоить водицей?..
И монахиня, к корове
Приближаясь, – слезы градом! –
Осеклась на полуслове
Под коровьим долгим взглядом…
Вздох! – Уверилась коровка:
Нет спасенья. Поневоле
Побрела без остановки.
Пели жаворонки в поле…
2010 г.

СНЕЖНЫЙ БАРС
Кто крадётся таинственный среди сумрачных скал?
Чей грозящий, воинственный устрашает оскал?
Глаз кошачьих мерцающий настороженный блеск.
Тенью зверь ускользающий промелькнул – и исчез.
Надвигаются сумерки. Настаёт тишина.
Блеск светил. Новолуние. Тень кошачья видна.
Гор зубчатая лестница. Мир полуночный спит.
Под серебряным месяцем тень кошачья скользит…
Шкура дивная светится серебром на снегу
Под таинственным месяцем. Согревает в пургу.
Нарядился в пятнистую, цвета снега и гор,
Шубу. Лапу когтистую далеко распростёр.
Он всегда неожиданный, проторённых троп нет,
Возникает невиданный – тайный барса секрет.
Появляется в сумерках призраком среди скал.
И дрожит от безумного страха гордый марал.
Над бездонною пропастью – невозможный прыжок.
Козы лёгкие с робостью ускоряют шажок.
В темноте загораются янтарями глаза.
Стадо вмиг рассыпается: барс – ночная гроза.
Ураганом проносится чудный зверь. Через миг
Гулким эхом разносится угрожающий рык –
Объявить непреложное состоянье войны.
Длинный хвост, лапы мощные, мышцы напряжены.
Бедной жертве не спрятаться никуда: острый взгляд,
В темноте глаза-яхонты золотые горят.
Прибежит стадо вольное на зелёный лужок.
Искромётною молнией – из засады прыжок.
Ирбис – самый таинственный из кошачьей семьи.
Император единственный запредельной земли.
Но имеет владыка гор укороченный век.
Подкрадётся жестокий вор – зверолов, человек.
Ветры снежные колются, завывает пурга…
Наряжаются модницы в дорогие меха.
2009 г.

Нежинский Сергей Александрович (Украина, Южное Одесской)
3 место в номинации «Стихотворение на свободную тематику»

«Сегодня небо дало течь»

Сегодня небо дало течь.
И чертыхаясь, издалече,
Ватага туч сошлась на вече,
Чтобы над городом истечь.

Лютует дождевая сечь.
И листьев падаль золотая,
В холодном пламени сгорает,
Как письма, брошенные в печь.

Сквозь ливня серую картечь,
Усталой поступью предтечи,
В глухие сени входит вечер,
Потемки скидывая с плеч.

Я жду внезапных этих встреч,
С дождем, и вечером, и садом,
Когда в пустынных анфиладах
Огонь разрешено зажечь,

И ветер в разговор вовлечь
Затишье голосом испачкав,
Чтоб, словно килевая качка,
Свечу качала его речь.

Гортань анапестом ожечь,
Из тела вырвавшись наружу.
И чувствовать, как кто-то душу
Несет в бессмертие оплечь.
2009 г.

«Зарисовка»

В такой глуши, в таком дремучем срубе,
Где речь не дребезжит, не ахает мотор,
Где пасмурной воды колышущийся бубен
На ветхом языке ведет свой разговор.

Тут будто вынут слух из темного чулана.
Все отзвуки его тревожат и шерстят:
То листья мельтешат, то шепчутся емшаны,
То накрахмаленные сосны шелестят.

Тут пробует гора на острый зуб светила
(Когда То включено) вольфрамовый накал.
Тут ветви стеснены, как персы в Фермопилах,
И тень в ложбине спит, как старый аксакал.

Тут сумерки вокруг звенят сторожевые.
Тут ветра тихий гуд срывается на плач,
И, словно паруса, туманы неживые
Спускаются с дерев, как с корабельных мачт.
2008 г.

«Грозит небесное темнило»

Грозит небесное темнило.
И, став у мира на виду,
Весь день апрель на город стылый
Справляет вешнюю нужду.

Вода шуршит, как шёлк в борделе.
Толпясь, в сторонке ото всех,
Осины, будто на расстреле,
Дрожат, поднявши руки вверх.

Мой век молчит на очной ставке.
Я перед времени лицом,
Стою у дней на полустанке,
С безмолвием заподлицо.

Я вижу, как дойдя до точки
И перемирие поправ,
Войска деревьев взяли почту,
И окружают телеграф.

Темно и тихо, как в чабарне.
И мнится в этой тишине,
Что Бог, оставив круг гончарный,
Рукою тянется ко мне.
2009 г.

Овчаренко Сергей Георгиевич (Украина, Крым, Евпатория)
3 место в номинации «Стихотворение, посвящённое Великой Отечественной войне»

** *
А. А. А.
В Петрограде, на митинге, ферт в очках:
- Николашку прижмём к февралю!..
Помнишь, как в Евпатории, девочка,
Ты сказала впервые «Люблю!»?

Дамы, барышни, русские, немочки,
Юнкера, пустота, пир горой…
Помнишь, как в Севастополе, девочка,
Ты решила стать верной женой?

Сон тогда был, как обухом в темечко:
Будто сверху вся жизни река…
То видения вещие, девочка:
Муж, ребёнок, допрос, ВЧКа.

- Что замёрз? Есть свинцовая грелочка.
С ней ни холод не страшен, ни зной.
Раз приложим, и … юная девочка
Где-то вмиг станет юной вдовой.

Бог ты мой, если это лишь семечки –
Бунт народный ужасней стихий…
И заплачет душа твоя, девочка,
И, как слёзы, прольются стихи.

Ты не сможешь простить. Только времечко
Не изменишь, грусти не грусти…
Будет трудно, но ты, моя девочка,
Станешь Анной Великой Руси.
2009-03-30

НА КОНСКОМ ПЛЯЖЕ

На Конском пляже начался сезон:
Тела, тела, тела… Так каждым летом
Приезжие имеют свой резон –
Собрать побольше ультрафиолета.

Румянясь, как шашлык на шампурах,
И за большие деньги, между прочим,
Валяются себе на лежаках
От раннего утра до поздней ночи.

Когда ж «Прощай» звезда шепнет звезде
И первый луч мелькнет на небосклоне,
Пустынным пляжем подойдут к воде
Военным строем призрачные кони.

Ни следа на чуть влажном от росы
Морском песке в рассветном полумраке
Не оставляют старые бойцы,
Израненные в сабельных атаках.

Играя шелком вычесанных грив
И мускулами под атласной кожей,
Идут они, воды не замутив,
Расслабленно и всё же настороже.

И стригунок, родившийся едва,
Что к мамке жмёт испуганное тельце,
Готов сбежать, но ласковы слова
Подстриженных «под ноль» красноармейцев.

Их тени, возникая там и тут,
Старательно, с любовью и заботой
Расчёсывают, моют и скребут –
Купать коней – привычная работа.

Но вот вожак гнедой дает отбой.
Людей чтоб не тревожить полусонных,
В небесные конюшни на постой
Уходят кони вдоль по Эскадронной.

Оставив нам, как мимолетный сон,
Ушедших давних лет напоминаньем –
Вплетенное в трамвайный перезвон
Призывное, волнующее ржанье.
2009-06-05

***
Мой тихий сквер, я вновь пришел к тебе
Передохнуть от суетного бега…
Еще природе далеко до снега -
Гуляет бабье лето в октябре.

Своей охранной грамотою лист
Роняет мне под ноги старый ясень…
Мой в будущее путь предельно ясен,
Я снова юн и помыслами чист.

Не нужно торопиться по делам -
В границах сквера жизнь течет без спешки…
Здесь память, как старьевщика тележка,
В которой место есть любым вещам.

В ней книги без начала и конца
И образы уже ушедших близких,
Любовные свиданья и записки
И фронтовые карточки отца.

Всё это, понимаю лишь теперь,
И бабушкин привет из Кисловодска,
И запрещенный рукописный Бродский -
Зарубки в списке жизненных потерь.

И шепчут мне деревья: - Не забудь
Всех тех, кому обязан в жизни многим!..
Ну, что, немного отдохнули ноги?
Тебе пора обратно! В добрый путь!
2004-10-09

МНЕ НЕ ЗАБЫТЬ

Убитого мной первого врага
Мне не забыть. Стелился дым по лугу,
Горели подожжённые стога...
Мы шли неумолимо друг на друга.

Хрипел "В атаку!" взводный командир...
С тех пор уже прошло почти полвека,
Но помню, как притих вокруг нас мир,
Ведь я убить был должен ЧЕЛОВЕКА.

Наверное, его любила мать
И за него молилась каждый вечер,
Но он хотел меня завоевать
Тот рыжий немец, шедший мне навстречу.

Я помню, как кривил ухмылкой рот
Противник мой, он явно не был трусом,
Как лезвие штыка ему в живот
Вошло с каким-то непонятным хрустом.

Как он по-бабьи тоненько кричал,
Захлёбываясь выступившей пеной,
А я, пацан, не выдержав, блевал,
Чужою кровью пачкая колени.

Потом был Курск и Вислы берега,
Мы становились опытней и старше,
Но ясно помню первого врага
И как его убить мне было страшно.
2001-03-25

***

Вам кажется, что не о том пишу!
Что знаю о войне лишь понаслышке,
Не пережил её, а взял из книжки,
Поэтому неправдою грешу?

Наверное! Но ясно слышу звук
Команды, доносящейся из мрака,
Нас снова поднимает в контратаку
Охрипший на морозе политрук.

Нам вновь рвут перепонки "мессера",
Утюжа беспрестанно поле боя,
И, небо закрывая, надо мною
Склоняется, как ангел, медсестра.

И снова, вся в кровище и в поту,
Куражится костлявая над нами,
Но рота, устилая снег телами,
Берёт под вечер эту высоту.

Как дорого для каждого бойца
Осколками израненное знамя,
Так бережно во мне хранится память
Безвременно ушедшего отца.

Я у него прощенья попрошу
За тех, чью память отдают на откуп,
И вновь пойду в атаку на высотку,
А выживу - об этом напишу!
2001-01-27

Равченко Ольга Ивановна (Белоруссия, Гомель)
3 место в номинации «Литературный перевод»

Это так
Я
и ты –
дождь в волосах,
камни на дне реки,
руки в карманах.

Ещё
я и ты –
вино в бокале,
цвета на бумаге,
на губах улыбка.

А ещё я и ты –
одинаково разные души:
встретившись, потерялись:
по одним дорогам идём,
лишь шаги… не равновелики.

Я и ты.

Ураган

Ураганом –
новое чувство,
внезапно,
жестокое,
как зажжённая страсть:
желание точной любви.

Мысль, бегущая вдалеке:
бежит от тебя!
Желанье твоих жгучих рук,
твоих сплошных поцелуев.

Ураганом –
ошибочные слова,
ощущение пустоты.
страх за завтрашний день,
отречение сердца.

Ураган угасает.
Остались развалины, на которые падают слёзы.
Причём, не твои.

Орасио Феррер, Аргентина (перевод с испанского)

Либертанго

Свобода любит меня – и я отдаюсь без остатка.
Свобода легко избегает тюрьмы моих бренных костей.
Свобода таит обиду, если я счастлив, но в страхе.
Свобода ню превозносит экстаз до вершины блаженства.

Свобода меня побуждает делать то, что не смею.
Свобода любит меня, во что бы я ни был одет.
Свобода меня покинет, как только её потеряю
ради того, что в жизни явно не понимал.

Свобода не станет считать мои года за спиною.
Свобода – ангел-хранитель моих сокровенных снов.
Свобода меня отпускает – и я превращаюсь в спектр.
Свобода меня позовёт – вернусь, облачённый в крылья.

Свобода может понять, что я признаю ошибки,
совершённые мною, но никогда не раскаюсь.
Свободу хотели бы видеть звездою без права на отдых;
атомом, пойманным в клетку, а я чудесно свободен.

Свободен. Ещё до рожденья мама мне говорила:
«Свобода не продаётся, не дарится, не сдаётся».
Я жив прекрасным секретом мудрости материнской:
был прахом – и в прах превращусь, но в прах, исполненный радости.

Амброй своей души питаю цветок свободы.
Я с детства её обожаю. Я вырос, её желая:
свободы – Девы
из света и времени –
до боли, до одиночества.

Свобода видит во сне
меня
с тем, что я отлюбил.
Свобода лелеет то, что я по жизни люблю.
Свобода мне говорит лишь иногда, сокровенно,
что страшно счастливы мы, если только хотим.

Свобода знает того, кого убила, и ворона,
который терзает и душит
свободу: за неподкупность.
Свобода умрёт непременно от лицемерья и лжи.
Свобода проводит ночи с ларами и богемой.

Свобода – ноктюрн души, раскрывшейся миру настежь.
Блюз и куэка. Чоро. Дансон. Сборник романсов.
Свобода – отважный хуглар, жонглирующий словами.
Симфония и хорал и чёрно-белый хор.

Свобода – парящее танго в десять тысяч портов.
Рок, маламбо, псалом. Опера и фламенко.
Свобода моя свободна. Она – поэт и бродяга.
Она стара, словно мир, и проста, словно «верую!»

Я с детства её обожаю.
Я вырос, её желая:
свободы – Девы из света и времени –
до боли, до одиночества.

Вернуться на главную