Александр СМЫШЛЯЕВ (Петропавловск-Камчатский)

ДОМИК ПОД ВУЛКАНОМ

(Продолжаю читать Геннадия Иванова)
Часть 2.
Часть 1. Часть 3.  Часть 4.

Сегодня солнце встаёт лениво. За ночь из океана нанесло сырости и серости, они запеленали небо, низко нависли над землей. Вулканов не видно, они наглухо занавесились, как и солнце, едва пробивающееся тусклым пятном сквозь наседающий небесный мрак. Грядет непогода.

С голодным, брошенным кем-то на дачах собачёнышем, делюсь утренними бутербродами и сажусь за работу. Перечитываю вчерашнее, начинаю свежее.

Все-таки я не совсем прав, когда разделяю людей на ближних к Руси и дальних. Конечно, есть географическое разделение, а в сути своей все мы, люди российские, одинаковые. Сегодня одинаковые. Да, мы, дальние, как и брошенный собачёныш, собирающий по дачным дворам кусочки, обделены многим по сравнению с теми же москвичами, и нас зачастую обвиняют в лености, инертности, неумении жить, крутиться, приспосабливаться, оправдывая неравенство, но это тоже внешнее. Да и неправда это, ведь сибиряки, оторвавшись когда-то от Руси, сами выживали, ни на кого и ни на что не надеясь. Недаром говорят, что в Сибири выковался у народа особенный характер. Но души остались русскими. И я внутри точно такой же, как, например, московский поэт Геннадий Иванов, или замечательная поэтесса из Петербурга Валентина Ефимовская, и чувствую себя таким же россиянином, таким же русичем, стоящим на той же ступени общества, как и они. И, главное, я такой же православный.

Но и там, и здесь нашлись люди, которые обошли нас, обвели между пальцев, по-шулерски. Их богом были деньги, наш Бог – истинный, даже если не всякий из нас это понимал. А уже позже первые и нас привели к своему богу - американской мечте. Особенно нашу молодежь. Привели и указали: молитесь. И многие стали молиться. И молодые сибиряки тоже.

Всё почти уравнялось. И никто не вспомнит, что в гражданскую войну именно сибиряки дольше других держались за державную, белую, привычную власть. Недаром адмирал Колчак поднял против большевиков именно Сибирь, уже не надеясь ни на Дон, ни на Русь. Мало кто вспоминает о том, что в Великую Отечественную войну встали последним, но смертельным заслоном перед Москвой сибирские полки, одетые в белые полушубки и обутые в серые валенки. И сегодня, когда всё снивелировано, выровнено благодаря пропагандистскому телевидению и заразному интернету, Сибирь гниёт медленнее и, возможно, успеет душевно уцелеть. Этому способствует, в том числе, равнодушие власти к провинции. А еще сибирский иммунитет к заразам. И это, мне кажется, все-таки дает больше шансов на благополучное выживание именно дальнему населению России. Ведь всё наносное, чужое, гадкое стремится туда, в центр, потому что там денежнее, сытнее, там и власть ближе, а, значит, ближе блага. Да, центр защищается, как может, гонит гадёнышей подальше от себя, в тот же Лондон, но гадкого накопилось слишком много, очиститься от него полностью и быстро не получится. Но там ветры эпохи дуют с большим напором, даже с гулом. Глядишь, задует и обновление, выдует…

Настроенные на волну Отечества поэты чутко реагируют на всё это, откликаясь гражданскими стихами. Вот и Геннадий Иванов, которого я перечитываю в который раз, много пишет о нынешних утратах, поисках и надеждах.

Встаёт мой дед и говорит: «А где Россия?»
Встаёт мой прадед и опять: «А где Россия?»
И третий, и четвёртый: «Где Россия?»
«Россия где?» - мне предки говорят.
А я в ответ: «России больше нету».
А я в ответ: «Она осталась с вами».
А я в ответ «Её уже не будет.
России нету места на земле».
И дед, и прадед, третий и четвёртый
Глядят в глаза мне. «Быть того не может!
Не может быть! Хоть что-нибудь осталось.
Ищите, мы поможем», - говорят.

Какое уж тут разделение на ближних и дальних, если всюду одно и тоже. И мои предки спросят меня: «Куда подевали Россию?» Особенно бескомпромиссны будут солдаты, оставшиеся лежать в полях. Они погибали с мыслью, что жертва их не напрасна, Победа будет, и Родина воспрянет, заживет полной грудью.

И, всё-таки, у нас несколько чище, пусть и намного беднее. 

Вот уже и своего бывшего губернатора мы похоронили здесь, на Камчатке, а не отправили тело на его родину, или в центр. До сих пор так и было. Но Владимир Афанасьевич Бирюков, последний председатель Камчатского областного исполкома, а затем первый постсоветский губернатор Камчатки, до конца остался верен региону, которым руководил в самое тяжелое для России десятилетие – с 1991 до 2000 года. Последние двадцать лет после ухода с губернаторского поста и до своей кончины он никуда не уезжал, жил рядом с нами. И семья жила здесь же. Камчатцы знали об этом. Для многих это было важно. Потому и вздрогнули после известия о кончине Бирюкова.

Мало кто из высоких чиновников хотел бы лечь в землю дальней России, каждому хочется упокоиться поближе к Москве, а то и в самой столице. Потому и погосты у нас неприглядные – на них не хоронят больших чинов, значит и заботиться нечего. Но Бирюкова по воле его похоронили в Петропавловске-Камчатском на городском кладбище, у которого и названия-то нет – просто городское кладбище, хотя и четвертое по счету, уже путаница начинается, люди спрашивают: «На каком именно городском кладбище?». Но на этом кладбище стоит православная часовня и есть Аллея ветеранов, поэтому оно считается главным. И (о, время!) престижным.

Но дело всё-таки не в этом, а в том, что впервые в истории Камчатки её первое лицо похоронено в её земле. Впервые.

Вот залив твой
и лес твой с большими груздями,
и везде валуны, валуны, валуны…
Ты навеки прибит золотыми гвоздями
к этим северным далям и плеску волны…

Поэт Геннадий Иванов написал это в память о другом человеке *, но каждое слово здесь подходит и к Владимиру Афанасьевичу Бирюкову. Я нашел это стихотворение уже после похорон Бирюкова, когда вечером вернулся в свой домик под вулканом и, согревшись у печки после январского холода, привычно открыл книгу «Горит костёр». Наш бывший губернатор тоже прибил себя золотыми, то есть, вечными, нержавеющими гвоздями к полюбившейся ему Камчатке.

Было грустно. Владимира Афанасьевича Бирюкова я хорошо знал, он доверял мне, открывался мне, как журналисту, иногда брал меня в свои губернаторские поездки, даже дальние. Но дело не в его отношении ко мне лично, а в его любви к Камчатке, которая была хорошо видна всем, кто его знал. В прощальном надгробном слове я так и сказал: «Камчатке повезло, что в труднейшие для страны, лихие 1990-е годы руководил нашим регионом именно Бирюков. По-житейски мудрый, грамотный, опытный хозяйственник, справедливый и простой, душевный человек, он буквально на руках пронес Камчатку над пропастью того страшного безвременья, не дав погибнуть».

Так и было. И я вспоминаю наш с ним давний разговор в Москве. Я говорил ему:

  - Откройте тайну, Владимир Афанасьевич, как вы умудряетесь не уронить Камчатку в пропасть? Ведь несете ее с завязанными глазами на вытянутых руках, идя по лезвию ножа. Справа бездна бюджетного безденежья, слева – яма, которую роют и роют вам недоброжелатели. И ведь несёте, Камчатка не падает.

Бирюков озорно смотрит на меня и выдыхает смешинку, слегка улыбнувшись:

- Кхе-е! – он один так умел - выдавливать из себя короткую, словно кашлянув, смешинку, состоящую из одного звука «кхе». – С чего ты взял, что с завязанными глазами?

- Я же вижу, что многое делается впервые, а потому наугад…

- Впервые, но не наугад. Любой человек многое в своей жизни делает впервые. Возможно, кто-то и наугад. Но я стараюсь обдумывать свои действия, примеряться к обстановке. Ведь у меня на руках, как ты выразился, наша Камчатка.

Мы сидим с ним в его номере гостиницы «Россия», октябрь 1991 года. Бирюков еще не губернатор Камчатки, но уже и не председатель областного исполнительного комитета Совета народных депутатов Камчатской области. Днем мы были в Кремле у ельцинского «кадровика» Махарадзе (я – как парламентский журналист), где решался вопрос о том, кому теперь, в постсоветской России, быть главой администрации нашей области. Кандидатур две: действующий председатель  облисполкома Владимир Афанасьевич Бирюков и областной депутат, умный и опытный хозяйственник Альберт Иванович Усов. В результате доверили должность Бирюкову, он продолжит руководить Камчаткой. Только что, в августе, пали большевики вместе с ГКЧП, за гостиничным окном теперь была не только вечерняя набережная Москвы-реки, но и новая эпоха, её начало. Коллективное управление хозяйством страны и регионов заканчивалось, приходило единовластие. Мы не знали, что будет завтра, куда повернется политическая ситуация, потому что главенствовали теперь демократы и отчасти либералы, но оба с Бирюковым чувствовали, что наступают трудные времена. А наша Камчатка – далеко, дальше всех, и боязно было, что про нее забудут, ее попросту не увидят из Москвы за далеким горизонтом…

Владимир Афанасьевич Бирюков уже знал, что его исполкому приходит конец, его потребовали распустить и организовать новую управленческую структуру – администрацию. Да, у него будут заместители, но за всё он отныне будет отвечать сам, единолично, собственной карьерой, головой. То есть, он теперь остается один на один с бездной, туманом, необъятным и непознанным космосом, с новой Россией и прежней, но обедневшей Камчаткой. Ему тревожно? Да, тревожно. Об этом мы и говорим.

Я тоже окончательно возвращаюсь на Камчатку, моя журналистская работа в Верховном Совете РСФСР закончилась. И я об этом не жалею. И мне не страшно. А вот Бирюкову тревожно. А тут еще и я лезу со всякими словечками типа «завязанные глаза», «по лезвию ножа»…

На Камчатку мы с Дедом прилетаем вместе. Я сейчас не вспомню, с какого времени Владимира Афанасьевича Бирюкова стали называть Дедом. Кажется, первыми начали журналисты, затем подхватили многие другие, а там и все. Это было уважительное прозвище, очень уважительное. А ведь Бирюкову было тогда немногим более пятидесяти, и выглядел он отнюдь не по-стариковски. Дедом его называли за мудрость – и политическую, и хозяйственную, и житейскую. Горячку он не порол, и глаза у него не были завязаны, я сказал ему так, чтобы подзадорить в разговоре и не более того, потому что внимательно, как журналист, следил за его работой с его первых шагов в должности председателя облисполкома, и хорошо знал и его мудрость, и сметку, и хозяйственную хватку. И позже, когда он стал главой администрации области, а затем губернатором – писал о нем и его работе, он был мне интересен, и, похоже, это было взаимно, чем я горжусь.

22 ноября 1991 года состоялось последнее заседание областного исполкома. Бирюков стал называться главой администрации Камчатской области. Но от перемены названия ничего не изменилось, наступали тяжелые времена. Между Ельциным и председателем Совета Министров РСФСР Силаевым возникли большие противоречия, настоящая тяжба относительно властных полномочий. У Совета Министров, благодаря действиям Ельцина, практически отсутствовал аппарат, наблюдался коллапс в работе. А у руководителей краев и областей вообще никакой власти не было, все уходило в руки Москвы. Ельцин рвался к единоличной власти, не жалея ни страны, ни людей. Но в ответ практически каждая республика России желала полного суверенитета вплоть до отделения от России. В этом случае они напрямую бы входили в состав СССР. Прецедент был: создавались Енисейская и Уральская республики. Такие же планы были у Чукотской власти, затем и у Корякской. Финансовая система России не работала. Шло разбазаривание, разворовывание сырьевых ресурсов. Хлеба в России оставалось только на три месяца, а дальше планировалось закупать его за рубежом, но денег не было, все, что выделялось на это, тут же оседало в карманах чиновников в Москве, которые переводили их на свои счета в зарубежные банки. Готовился свободный отпуск цен и жесткая налоговая система…

И в этой ситуации Камчатку буквально спасала мудрость и хватка Бирюкова. Он пошел над пропастью. И мы, доверившись ему, пошли вместе с ним. Но бездна не кончалась, за 1991-м пришел 1992-й с митингами и стачками, с окончательным разделением Камчатки на область и Корякский округ, затем - 1993-й с расстрелом Белого Дома в Москве, 1994-й, когда страну буквально поглотила преступность, и т.д. Бирюков теперь уже назывался губернатором, но статус губернии тоже ничего не изменил на Камчатке. Управление регионом шло в ручном режиме. Бесконечные полеты Бирюкова в Москву. Тогда все удивлялись: как его хватает по два, а то и три раза в неделю бывать в столице? Ведь лететь в одну сторону – почти девять часов! Я видел, как он летал: сидел в самолете над бумагами. Не вставая с кресла, не поднимая головы. В Москве ездил по министерствам, что-то выбивал, что-то просил, что-то подписывал. Пообедать было некогда. И быстро возвращался на Камчатку с готовыми решениями. Но вскоре летел опять. Бег по кругу.

В 1998-м навалился долгий энергетический кризис. Камчатка сидела без света и тепла. Коммунисты затеяли травлю губернатора: даешь импичмент! А он работал, опять летал. Заворачивал на Камчатку танкеры с топливом. Ругался с поставщиками.

Еще в марте 1993 года в Петропавловске прошло совещание по строительству малых гидроэлектростанций на Дальнем Востоке. Бирюков подхватил эту идею и загорелся ею. При его губернаторстве Камчатка начала строить свою первую гидроэлектростанцию на реке Толмачевке, строила и на реке Быстрой, поставила ветряки на Командорах. Он же, Бирюков, принялся строить газопровод от месторождения газа на западном побережье полуострова. Его политической и управленческой волей начали возводить сначала Верхне-Мутновскую, а затем и Мутновскую теплоэлектростанции на природном вулканическом паре. Всё это – в 1990-е, тяжелейшие для России годы.

Действительно, теперь многие признают, что не будь в то время в должности руководителя региона Владимира Афанасьевича Бирюкова, Камчатка не выжила бы, полностью растеряла население, осталась без флота, и вообще без промышленности. Он вытянул Камчатку, как мудрый, умелый руководитель. И за глаза называли его уважительно – Дед!

Он впервые ступил на камчатскую землю 20 сентября 1956 года, приехав по распределению после окончания вуза с дипломом механика рыбного производства. И затем отдал полуострову всего себя. Он не покинул его и после того, как полностью отошел от дел. Он любил Камчатку, здесь и отошел в мир иной. Отошел тихо, никому не мешая, ничего не требуя…

Тем, что его, бывшего губернатора, похоронили на Камчатке, он как будто доказал всем, что всюду российская земля – хоть в Москве, хоть в Астрахани, хоть на самом ее краю, у Тихого океана. Смертью здесь он словно обрёк себя навсегда остаться сибиряком, а ведь родился и вырос в южной, теплой Астрахани, там бы, казалось, мог и жить на старости, если уж не в Москве. Но нет, остался на полюбившейся Камчатке. Он всегда говорил: «Не уеду, мне здесь хорошо». Кто-то не верил, усмехался. А вот, пожалуйста…

… А что впереди – нам неведомо.
Воскреснет ли наша земля,
Наполнятся ль новыми бедами
Родные леса и поля?

Это опять Геннадий Иванов. Его стихи созвучны любому настроению, любому настрою души. Вот и сейчас, отгрустив после похорон экс-губернатора Камчатки Владимира Афанасьевича Бирюкова, я нахожу утешение в стихах. Читаю и словно чувствую, слышу поэта. Как будто бы это я сочиняю. Или нашептываю слова вслед за ним. Редкое душевное единение.

Да, неведомо нам, что дальше будет со страной и с нами. Хочется добра, мира и покоя, но почему-то не случается. То перестройка, то ельцинизм и «прихватизация», то дефолт, то рост пенсионного возраста. Нет покоя народу. А теперь еще и коронавирус…

Остаться, что ли, в своем домике под вулканом? Закрыться окончательно, не выходить, ни с кем не контактировать. Жить, как в келье. Пусть это будет моя «болдинская зима». И настанет мир в душе. И будет казаться мне, что за окнами – тишь да благодать, сытые воробьи, пёс, поскуливающий, но всё же получивший кость, и осторожная лиса, выглядывающая из-за сарая. Всё будет устроено как надо. Почти по Геннадию Иванову** :

Порой тут есть такое ощущенье,
Что век далёк, что в вечной тишине
Ещё не начиналось исчисленье.
О, как душа возвысилась во мне!

Ещё часы не пущены как будто,
Ещё творенье мира предстоит.
Ещё душа не знает о минутах –
От бренности гнетущей не болит.

Ещё тут всё свежо и незнакомо,
Ещё не искупались мы в крови –
Ещё как будто можно по-другому
Устроить мир – по правде и любви.

Увы, из уютного, натопленного домика под вулканом мир плохо виден, поэтому отсюда его не устроишь. А жить только для себя – не дело, это не мое. Поэтому читаю, размышляю, анализирую, переживаю. И еду в город по разным делам. Пока, правда, сплошные похороны: 1 января умерла камчатская поэтесса Ольга Шишкова, 6 января скончался экс-губернатор Камчатки Владимир Бирюков, 11 января отошел в мир иной товарищ по работе, родной племянник моего шефа Юрий Кожан. Они остались с Камчаткой навсегда…

Но, надеюсь, что уже скоро покину свой домик и поеду в город и по счастливому случаю: кто-то из друзей писателей выпустит книгу, кто-то из молодых знакомых женится, у кого-то родится ребенок…

И снова перелистываю Геннадия Иванова:

Порой мне кажется – кругом идёт творенье.
Земля творит, и небо, и река…
В любом кусте живёт стихотворенье,
Ещё для нас неясное пока…

Камчатка, домик под Корякским вулканом, январь 2021 г.

* Стихотворение «Памяти Николая Колычева».

** Стихотворение «В Арктике».

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную