Вышла в свет третья книга прозаика Вадима Арефьева «Путь в Антарктиду». В неё вошли «Антарктический дневник» писателя и беседы с его соседом по каюте опытным полярником и океанографом Владимиром Филимоновичем Головешкиным.

ПРЕДИСЛОВИЕ
к третьей книге «Путь в Антарктиду»

Первое же знакомство с «Антарктическим дневником» писателя Вадима Арефьева подвело к сомнению. Пусть не в полной мере осознанному, но достаточно настойчивому. Нет-нет, да и спрашивал себя, к чему в нем многие бытовые сцены про кухню и еду, какое отношение имеют к Антарктической экспедиции семейные лирические отступления. Чем дальше, тем больше: словно распаляясь, стал всюду отыскивать «кчемность» или обвинять в никчемности то тот эпизод, то этот, раз от разу отыскивая их все больше и больше.

Однако по мере все более глубокого проникновения в незамысловатый тон и суть дневника с моим критическим предотношением стала происходить удивительная метаморфоза. На смену ершистости в сознание все больше проникало «тепло», вплоть до симпатий к ежедневным, как казалось ранее, малосвязанным впечатлениям писателя Арефьева на научно-экспедиционном судне «Академик Федоров» в пути следования из Санкт-Петербурга к морской столице Южно-Африканской республики Кейптауну.

На фоне новых позитивных взглядов на дневниковые записки вдруг проявилась, осозналась их сущностная цена. Описать ее можно образом единого социума, например, семьи. Если попытаться с позиции рациональности и логики описать, охарактеризовать что-либо, кого-либо в том или ином социальном организме или доме, то ничего не получится. Как, например, объяснить, почему один ведет себя так, а другой свой огородишко чуть ли не по линейке выравнивает; почему у одних дом с наличниками, а у соседа – по принципу «и так сойдет»; почему один свое свободное время то ли от горя, то ли от счастья хмельком заправляет, а другой или картины рисует, или что-то мастерит, или «театры играет»? Все это иррационально, это Душа. Все это определяется как самобытность. Именно этим и красочен человек, в этом он неповторим и отличен во всем живом многообразии Земли.

И эти дневниковые записки бесхитростно (как есть) живописуют самобытное убранство путешествующего живого организма – определенное количество людей, находящихся в сложнейших переплетенных отношениях на научном судне, плывущем в Антарктиду. Ежедневные записки, подобно маленьким кристаллам, выстраивают неповторимый драгоценный самоцвет. Вкрапления в нем всякие. Есть такие, которые, вроде как, совсем и неуместны. Но так ли? Давайте спросим у самих себя: есть в нашем доме вещи, давно не пользуемые? Зачем на балконе хранятся ссохшиеся деревянные лыжи, зачем тот сломанный зонт, зачем множество обуви, которую точно никто носить уже не будет, и другая всякая ненужная всячина? А вот «низачем» – знаете ли! Хранится, пусть невдомек кому-то, и все тут, без всяких объяснений. Вот если какая бестолковая голова додумается выскоблить весь этот «хлам», пожелает оставить только самое-самое и... тотчас почувствуется опустение. Непременно появится чувство, что что-то исчезло, чего-то не стало хватать. Душевной полноты – если кто не понимает! Именно это инородные элементы, описанные в дневнике, и создают. Они насыщают, нагоняют шармообразную дымку в аромат атмосферы социального организма на «Академике Федорове». В другой части, помимо «пустяшных», есть немало драгоценных вкраплений – душевных зарисовок. Вот некоторые, например:

«…В каюту заходят коллеги моего соседа – это Олег Пастухов и Дима Овчинников. Они основательно отмечают отход уже второй день. Олег Пастухов жалуется мне на жизнь, что дочь от первого брака даже не пригласила его к себе на свадьбу, и еще он скорбит о том, что умер его друг – ветеран производства. Ветерану было 75 лет. Олег, как вспомнит об этом, так заплачет, очевидно, сердечный и чувствительный человек…»
«…Вечером в каюту к нам заглядывает начальник зимовки Дмитрий Геннадиевич Серов. Руководитель еще довольно молод, лет, наверное, сорока двух-сорока пяти, светлый человек. «Хотел бы с Вами побеседовать» – говорю ему. «Да, пожалуйста» – отвечает охотно. «Прошу в каюту 409...»
«…Невольно замечаю – на научно-экспедиционном судне «Академик Федоров» между экипажем судна, его командованием и коллективом РАЭ существует значительная дистанция. По крайней мере, здесь так запросто не войдешь в штурманскую рубку, не поговоришь, не расспросишь. Да, это не барк «Крузенштерн», где мог всегда, в любое время – и днем, и ночью – подняться на капитанский мостик, поговорить с вахтенным помощником, посмотреть на штурманские карты, определиться с местоположением судна. Здесь – не так. На «Академике Федорове» я пока просто пассажир...»
«…Навеселе и Толя Матянкин. Поговорил с ним на палубе, и он сказал мне, что собрался улететь домой из Кейптауна. Причина в том, что он, якобы, сильно поругался с прилетевшим в Кейптаун сотрудником станции «Мирный», так называемым «Бородой». Борода у того сотрудника действительно большая, впрочем, как и копна волос на голове. Чем-то он похож на лешего и одновременно на Федора Конюхова, нечто среднее (а фамилии и имени этого Бороды я тогда еще не знал). Вот именно с ним сильно поругался Толя Матянкин и сказал, что уже написал заявление начальнику станции «Мирный» Виктору Михайловичу Виноградову с тем, что бы его, Толю, за его же счет отправили самолетом обратно домой – в Санкт-Петербург.
– Думаю, ты поторопился, Толя, – сказал я ему. – Утро вечера мудренее, да и можно же вас, как минимум, из одной каюты расселить по разным?
– Из каюты-то можно, но ведь мне придется целых полтора года работать с ним нос к носу на зимовке, а это же невозможно!
– А почему невозможно? Может быть, вас отправят на разные станции?
– Это уж вряд ли, – сказал Толя.
Перед обедом поднялся в 541-ю каюту к Анатолию Галактионовичу Цывареву. В ходе беседы за чаем поделился с ним ситуацией, которая возникла в отношениях Толи Матянкина и Бороды. На что Цыварев ответил мне с улыбкой: «Ничего страшного. Это бывает. Наперед знаю, прибудут на станцию и помирятся. Еще и заново подружатся. Толя с Бородой – полярники на корню».

Коли применилось сравнение с домом, то «Антарктический дневник» подобен сеням, предваряющим вхождение в книгу «Путь в Антарктиду». Эти записки – своего рода удачная психологическая подготовка читателя к большой работе в загадочном мире шестого континента – мир заповедной территории, общемирового богатства.

Когда говорят про общемировое значение, у человека непроизвольно возникает рефлексия – ожидание громадного. Представление о совершаемых там великих делах, которые непременно творят отважные люди.

Тут вдруг наступает чуть ли не разочарование. Автор дневниковых записок методично показывает чуть ли не обратное. Говорит о том, что внешний облик полярников, созидающих на южной макушке Земли, как-то совсем даже и не героический, а самый что ни на есть заурядный. Впрочем, такое разочарование начинает улетучиваться у читателя тем быстрее, чем он умнее и мудрее.

Ты не смотри одежку, ты посмотри изнанку. Вот обратить внимание на Головешкина Владимира Филимоновича. Этому полярнику сейчас 66 лет. В свои 58, в ноябре 2009 года, во время зимовки на станции Прогресс при проведении замера толщины льда с трактором провалился под лед. Молодой водитель успел выскочить, а он не успел, но не растерялся и не запаниковал. Как только трактор скрылся с поверхности, он открыл дверь и из ледяной воды с пятиметровой глубины вынырнул, чудом отыскав прорубь. К тому же и на лед сам выбрался, отказавшись от помощи бегающего вокруг полыньи и паникующего водителя. Вида же Головешкин никакого не героического.

Про национальный типаж великий русский философ Павел Флоренский говорил, что «русский человек похож на внешне безобразный глиняный кувшин, наполненный алмазами».

Об этом антарктические дневниковые записки и повествуют, что люди там «прикипевшие». С виду – самые обыкновенные, но в основном – с характером не мелким. Антарктида иных не пускает, сама их пестует и своих бережет.

Главный редактор
Александр СИМАКОВ

ФОТОВКЛЕЙКИ

Вверх

Комментариев: